Телефон зазвонил, когда я была уже в дверях – уходила на работу.
– Здравствуй, Реночка дорогая, это Лиза из Ле-нинграда.
Кто это, пытаюсь судорожно вспомнить. У нас в Бейт-Шемеше много ленинградцев, но кто такая Лиза, никак сообразить не могу. И почему «на ты»? Я в русском с трудом перехожу на этот стиль обра-щения, он мне кажется фамильярным. В иврите – другое дело. Там не говорят «Вы» в единственном числе, а раз так «захотел» язык, значит это нор-мально и даже звучит приветливо.
– Слушаю Вас, только сейчас очень спешу.
За полтора года работы в клубе я привыкла, что мне звонят по самым неожиданным поводам, никак не связанным с тем, чем я занимаюсь. Например, не могу ли порекомендовать ветеринара для любимой, привезенной еще «оттуда» собачки, и что такое масло «Канола» .
Я ждала самого немыслимого вопроса, но в от-вет услышала нечто совершенно неожиданное.
– Реночка, я Лиза – двоюродная сестра твоей мамы. Мы с семьей племянницы переехали в Бейт-Шемеш из Арада. Мне в Ленинграде сказали, что вы в Иерусалиме. Пыталась искать, а потом слу-чайно узнала, что вся твоя семья здесь.
– Лизочка, как замечательно! Мы ведь виде-лись в последний раз… Даже страшно сказать, в каком году. Дай мне телефон, я перезвоню, и мы обязательно встретимся, если хочешь.
– Конечно, хочу, а для чего же я тебя искала.
Лизин звонок развернул меня на сто восемьде-сят градусов. Шел всего лишь третий год нашего проживания, точнее, вживания в новую жизнь. На это уходили все силы и нервы, – постараться по-нять, принять, обрести точку опоры. И вдруг – воз-врат в прошлое, да такое далекое, что уже и очерта-ния его кажутся зыбкими.
Я видела ее после войны один-единственный раз. Из эвакуации мы вернулись не в Ленинград, а в Москву. В первый послевоенный год Лизу напра-вили в столицу на курсы усовершенствования вра-чей. Она была выпускница-«скороспелка» военного времени, когда после четвертого курса, досрочно получив диплом врача, попала на фронт. Ее, то-ненькую девочку с косичками «калачиком», ране-ные принимали за медсестру. Она не обижалась и не чуралась любой работы, не до рангов было. Зато потом, узнав, что эта «тростиночка» врач, называли ее почтительно «Мосевна», «Елизавета Моисеевна» было уж чересчур длинно. Говорила она это со смехом, сидя в нашей квартире, в Трубниковском переулке, где мы сами жили «на птичьих правах», и где Лиза остановилась на время учебы. Гостиница была тогда непозволительной роскошью, искали родственников или снимали угол у чужих.
Другой рассказ был совсем невеселый. На фронте Лиза встретила своего одноклассника, на чьи ухаживания она раньше не обращала внимания и вообще не видела этого Толю с момента оконча-ния школы. Неказистого, робеющего мальчишку было не узнать. Она встретила «не мальчика, но мужа», который вскоре действительно стал тако-вым. Сыграли фронтовую свадьбу, даже в каком-то городке обзавелись соответствующим документом. В начале сорок пятого Лиза уехала в Ленинград рожать. Начала работать, потом появился сын, Ле-нечка, которому судьба не дала увидеть отца.
Мужа ее к этому времени уже не было в жи-вых, погиб в Чехословакии. Жила Лиза с сестрой, та тоже одна воспитывала сына, старше Ленечки на год. Лиза рассказывала о себе, как человек, свык-шийся с горем. Разве только она одинока, у нее все-таки ребенок. Есть, для кого жить. На фотографии был замечательный светловолосый, – «рот до ушей» – крепыш, видимо, похожий на отца. Лизина мама пестовала обоих внуков. Перед отъездом в Ленинград Лиза подарила мне замечательный крас-ный портфельчик, кожаный, с тремя отделениями. В эвакуации я ходила в школу с матерчатой сумкой, сшитой мамой из какой-то довольно плотной дерю-ги. На ней красовалась аппликация с моими ини-циалами, и по сегодняшним вкусам она выглядела вполне «хиппово», а тогда – просто бедно. Было лето, и покупка портфеля стала проблемой в семье, где работал один человек, имевший скромный зара-боток служащего. И вдруг – такой прекрасный, а главное, нужный подарок. В московскую школу я пошла вполне прилично экипированная, в новой форме и с кожаным портфельчиком. Вынуждена признаться, что в то время меня, одиннадцатилет-нюю девочку, одолевала пагубная страсть. Я, уже читавшая «взрослые» книги, продолжала играть в куклы, кормить их и шить платья. Моя страсть к куклам, очевидно, была связана с полным их отсут-ствием в нужное время. В эвакуации я довольство-валась тряпичными самоделками, которые мастери-ла мама. А прекрасная заводная, да еще и пищащая красавица осталась в Ленинграде. Моя «боевая подруга» прошла вместе со мной небольшую опе-рацию, которую делал дома один известный доктор по имени Давид Давидович. Было больно. Когда он закончил расправляться с моим нарывом на шее, я поднялась и, обняв свою защитницу-куклу, гневно сказала: «А Вас зовут Давид Давидович, потому, что Вы «давить да выдавить»! В блокадном багаже кукле места не нашлось, в отличие от книг, и мама чувствовала себя виноватой. И вот теперь, в Моск-ве, я бегала в магазин «Игрушки» на Арбате, где были чудесные куклы, и, сэкономив на завтраках деньги, покупала иногда целлулоидных пупсиков. Просить у родителей настоящую куклу было уже как-то не по возрасту. Однажды после уроков, с красным портфельчиком в руках, я отправилась в магазин полюбоваться на свою мечту. И вдруг… увидела маленького, очаровательного пупса, види-мо «новичка» в магазине. И цена была подходящая. Я поставила портфель на пол, достала кошелек и стала пересчитывать свои сбережения. Ура, хвата-ет! Нагнулась – на полу было пусто. Заметавшись возле прилавка и обегав весь небольшой магазин, в котором толкался народ, я поняла, что мой драго-ценный портфель вместе с учебниками, тетрадками и дневником украли. Я прибежала во двор нашего дома с таким страшным ревом, что мама буквально скатилась по ступенькам со второго этажа, решив, что меня кто-то пырнул ножом. В школе мне дали подержанные учебники, тетрадки купили, дневник восстановили, но такого красивого портфельчика у меня больше не было.
Когда мы с Лизой встретились уже в Израиле, она смеялась и говорила, что совсем не помнит этот подарок. Но я его запомнила на всю жизнь, может быть, потому что он так печально и неожиданно ис-чез, а может быть, потому, что был связан с моло-денькой фронтовичкой-тетей, которая, улыбаясь и радуясь, смотрела, как я верчу в руках ее дар. На-верно, в этот момент она представляла себе, как ко-гда-нибудь поведет своего Ленечку в первый класс с новеньким портфельчиком в руке. Увы, этого ей не пришлось увидеть. В пятидесятом году Лиза вместе с семьей сестры снимала дачу в Териоках. В окрестные леса, недалеко от бывшей линии Ман-нергейма , дачники ходили собирать чернику. И там, возле куста с красивой, спелой ягодой, оба мальчика подорвались на мине. Стоял непривычно жаркий для Ленинграда июнь, сирень распустилась рано, и бело-фиолетовые гроздья закрывали два маленьких гроба…
Лизочка осталась одна, а ее сестра, вторично вышедшая замуж, вскоре родила девочку, которая получала двойную материнскую заботу. Так сложи-лось, что тетя стала самым близким для нее челове-ком. Лиза водила племянницу на каток и в музы-кальную школу, на концерты в филармонию, в «Мариинку» и в Детский театр. Врачебная специ-альность давала такую возможность – благодарные пациенты нередко приносили билеты на лучшие спектакли. Потом начались занятия английским. И все это требовало денег, несопоставимых со скром-ными заработками доктора. Лиза хватала дежурст-ва, подрабатывала на скорой помощи. Когда она, после бессонной ночи, приходила утром в больни-цу, аккуратная, подтянутая, как будто бы проспала в своей постели, а не крутилась, как заведенная, всю ночь, медсестра в регистратуре выражала вос-торг ее выносливости, а однажды сказала: «Какая же Вы проворная, справная, Елизавета Моисеевна, аж завидки берут. Все, что загадываете – успеваете. Не то, что я… Вчера вот загадала картошки купить, так ни в одном магазине не было».
Однажды она по срочному вызову везла немо-лодого человека – фронтовой осколок периодиче-ски давал себя знать. После укола боль отпустила, они разговорились.
– Как вы ловко все сделали, тоже, небось, фронтовичка. Я угадал?
– Угадали. С досрочным дипломом ушла на фронт, в начале сорок пятого демобилизовалась, – причину чужому человеку объяснять не стала. А потом добавила: – Муж погиб в самом конце вой-ны, под Прагой.
Помолчав секунду, больной спросил – Какой полк?
У Лизы екнуло внутри. Почувствовав, что сей-час откроется что-то неожиданное, она назвала но-мер батальона, перепутав от волнения две послед-ние цифры.
– Только в конце не 56, а 65, – поправил он ее, – я тоже там служил. Как фамилия Вашего мужа?
– У него другая фамилия, у меня осталась де-вичья. Она назвала фамилию покойного Толи.
– Я его хорошо знал, и помню, где он похоро-нен. Городок Кладно, недалеко от Праги.
После возвращения из больницы бывший па-циент позвонил Лизе, и они начали встречаться. Как складывалась ее судьба дальше, тетя моя во время наших израильских встреч не рассказывала, да и я не любитель назойливых вопросов.
Однажды только она заметила, как бы между прочим: «Жизнь я прожила интересную, знала мно-го нестандартных людей. Да и одна не была, а что замуж не вышла, так это не у всех получается».
Спустя год после поездки в «скорой», Лиза с новым знакомым собралась в Прагу и, конечно же, в Кладно. Любой выезжавший тогда за границу, партийный или беспартийный, должен был пройти собеседование и получить характеристику. Буду-щие туристы судорожно учили имена партийных деятелей страны, куда они направлялись. Главное было знать не историю и культуру, а заслуги ком-мунистической верхушки – опоры советского строя в Странах народной демократии. Лиза спутала ка-кого-то партийного босса Чехословакии с еще не оправданным к тому времени Сланским и с трес-ком провалилась. Так она и не попала ни в Прагу, ни на могилу мужа. За кордон уехала уже насовсем в девяностом году, вместе с семьей племянницы. Прожив недолго в Араде, перебралась в Бейт-Шемеш.
Мы назначили с Лизой встречу в недавно по-саженном парке роз. Она была последней из поко-ления моих родителей. Кроме нее уже никто не мог назвать дедушку «дядя Яша», бабушку – «тетя Ася». Я стала просить ее написать о семье, купила ей диктофон. Но Лиза так окунулась в семейные заботы племянницы, так хотела чувствовать себя нужной, что у нее просто не оставалось времени для себя. К сожалению, ее старания не оправдались.
В новой жизни «летят» не только родственные связи, расходятся люди, чьи семьи много лет были вполне прочными. Однажды на мой звонок незна-комый человек стесненно ответил: «Позвоните ей, пожалуйста, в Иерусалим, она переехала туда к сво-ей приятельнице».
Голос у Лизы был какой-то сдавленный: «Это, наверно, конец. Больше так жить не могу. И вообще не могу».
– Послушай, Лизочка, ты ведь прошла войну, надо еще повоевать. Приезжай завтра к нам, попро-буем быстро оформить документы в банке, пообе-даем, а послезавтра ты пойдешь в Союз ветеранов, у тебя, фронтовички, военного врача, уже девять лет живущего в Израиле, заслуг хватает. Надо по-пробовать получить свой угол.
Лиза начала хлопоты, которые помогли ей не уйти в депрессию. Пошла вначале в Ленинградское землячество, там она оказалась «своя среди своих»: общие воспоминания, довоенный, исчезнувший Ле-нинград, блокада, которую пережили, память о тех, кто не пережил ее, – все было близко и отзывалось в душе.
– Вы какой мединститут закончили? – поин-тересовался общественник. Чувствовалось, что ра-боту с людьми привычна ему.
– Я дважды заканчивала, – засмеялась Лиза. Нет, нет, не по лени и тупости. В сорок первом по-лучила справку и с четвертого курса ушла на фронт, потом доучивалась в том же институте уже в сорок пятом, сюда приехала в девяностом.
– В Союзе ветеранов работает один ленин-градский врач, вашего, что называется, «призыва». Возможно, вы даже вместе учились. Здесь судьба преподносит такие неожиданные встречи.
Лиза встретилась с этим человеком, друг друга они не помнили, занимались на разных факульте-тах, вероятно, слушали общие курсы на одном по-токе. И прошло столько лет… Часто хорошо зна-комые люди с трудом узнавали, или делали вид, что узнали друг друга в облысевшем, грузном, когда-то кудрявом юноше, а в расплывшейся даме в очках – глазастую девочку с осиной талией.
Этот незнакомый врач, теперь – общественник, близко к сердцу принял Лизин рассказ, чувствуя, что она не хочет делиться подробностями разрыва с семьей, и не задавал навязчивых вопросов, уважая Лизин такт и сдержанность.
Он забрал все документы, порекомендовал принести еще какие-то две справки, и сам занялся Лизиными делами.
Вскоре она получила маленькую квартирку в хостеле , который в это время заселяли. Так что пожелание «В будущем году в Иерусалиме» для нее свершилось досрочно. Огромное окно Лизиной комнаты смотрело на Зал торжеств, где не менее двух раз в неделю проводили свадьбы или еще ка-кие-то церемонии. Новые жильцы тут же кинулись собирать подписи, требуя его закрыть. Лиза, пони-мая их раздражение, бумагу подписала, но ей самой этот зал не мешал.
– Во-первых, это не каждый день и только до двенадцати. Здесь же все неработающие, можно встать попозже. Зато как радостно, что молодые ве-селятся. Да, может быть, жениха скоро в милуим возьмут, (было как раз начало интифады). И что бу-дет, один Б-г знает. Как же можно лишить их радо-сти в такой день!
У Лизы на новом месте быстро обозначился круг знакомых, вернее, кружочек. При всей добро-желательности она не была всеядной, сходилась только с людьми, близкими по духу. С тремя новы-ми приятельницами Лиза иногда «выходила в свет», – так она, смеясь, о себе говорила. Они обменива-лась книгами, иногда собирались по вечерам, помо-гали друг другу в не слишком радостной, одинокой жизни.
– Не понимаю я «лавочниц», – так называла она сидевших часами на скамейках и обсуждавших каждого заходившего или выходившего из много-этажного хостеля. – И потом, как можно постоянно что-то требовать от Израиля. Так ведь и говорят: «Мы требуем!» Приняли всех, пособие сносное да-ли нам, ни дня тут не проработавшим. Сыты, оде-ты, лечатся, развлекаются, – то концерт, то лекция. Ездят за границу, только и слышно: «Да, мне самой нравится этот плащик, я его в Вене купила». Или: «Поехала домой, в Запорожье, так миллионершей себя чувствовала».
– Как не стыдно, живите да радуйтесь.
Ее новые подруги были значительно моложе, понемногу подрабатывали, были в курсе иеруса-лимских культурных новостей.
– Знаешь, виновато говорила моя двоюродная тетя. Это, наверно, нехорошо, но я люблю молодых, меньше брюзжания. От ненужной болтовни стара-юсь себя оградить.
Лиза въехала в практически пустую комнату, старая тахта, да шкафчики в уголке, исполняющем роль кухни. В первые месяцы я приезжала к ней часто, всегда с двумя сумками, – мы помогали ей наладить быт. Зять мой, человек рукастый, соору-дил отличные книжные полки – Лиза ими очень гордилась – и вообще сделал самую необходимую мужскую работу. «Для Элизабет» – с уважением говорил он. Они оживленно общались, его нис-колько не смущал тетин «очень легкий иврит».
Постепенно комната приобрела вполне уютный вид. Лиза обзавелась креслом, родственники при-везли ей телевизор. Все остальные вещи, купленные на ее «олимовские льготы», остались в доме пле-мянницы, но об этом она вспоминать не хотела…
Для меня было большой радостью встречаться с ней в городе, пить кофе в каком-нибудь скромном заведении. Когда после теракта восстановили кафе «Збарро», мы пошли туда перекусить «назло вра-гам». Поедая вкусную рыбу, я услышала очередную историю из семейной хроники.
В начале двадцатых годов ее отец как-то умуд-рился уехать в Америку и забрать старшую сестру, Беллу, у которой были хорошие музыкальные спо-собности, надеясь вскоре воссоединиться с женой и тремя маленькими дочками. Белла действительно стала хорошей арфисткой, семье же собраться не удалось, Советский Союз захлопнул двери. Лиза и Вита жили в Ленинграде, Геня – в Свердловске. В середине семидесятых, в короткую пору потепле-ния отношений России с Америкой, Белла разыска-ла сестер и решила с ними встретиться. Вообще-то в ее планы входила и поездка в Свердловск, но ино-странцев туда не пускали, так что свидание состоя-лось в Ленинграде. На встрече выяснилось, что са-мой моложавой выглядит «иностранная сестра», старшая, что подтверждалось фотографией, кото-рую Лиза позднее мне показала. Чтобы достойно принять совершенно забытую Беллу, «местные» се-стры обегали весь город в поисках карпа, и гордо рассказали гостье, каких усилий стоило «достать» живую рыбу. Белла никак не отреагировала, вернее, она просто не поняла смысла сказанного. Зато по-интересовалось, часто ли уральская сестра ездит к морю из своего сурового края. И тогда две ленин-градки, с внезапно пробудившимся патриотизмом, заявили, что они-то как раз часто бывают на море. Имелся в виду, конечно, Финский залив, где они на свои скудные сбережения снимали летом одну кро-хотную комнату.
Я продолжала приезжать к Лизе, она как-то по-детски встречала знаки внимания, цветы, а мне бы-ло хорошо от ее радости. Дарить всегда гораздо приятнее, чем получать.
К моему приезду она накрывала стол, – целое блюдо любимой, серебристой селедочки, вареная картошка с маслом и укропом, холодное пиво. А на ручке кресла уже ждала меня книга.
– Книга – замечательная. Вот, выпросила у приятельницы. Сказала, что ты аккуратный чита-тель, – улыбается Лизочка. И потом по телефону мы говорим, говорим, о чем-то спорим, чаще со-глашаемся. Я ведь не каждую неделю приезжаю, а обсудить хочется по горячим следам. Когда Лиза хорошо себя чувствует, мы выходим погулять. Хос-тель находится в Тальпиоте, бывшем шестьдесят лет назад пригородом Иерусалима. Здесь жили Ша-уль Агнон, профессор-историк Иосиф Клаузнер. Я рассказываю Лизе то, что вычитала в книжке на ив-рите. Ей интересно.
– Как жаль, что мало русских переводов, – вздыхает. Хочет понять страну, ее историю, здеш-нюю жизнь.
Я прошу Лизу рассказать о наших общих пред-ках, о двух семьях, чьи судьбы и брачные союзы сплетались поколениями. Семья моего дедушки была зажиточная, он с братом Хаимом поставлял шпалы для строительства императорских железных дорог. А в бабушкиной небогатой семье были раввины, это ценилось выше. Уговариваю Лизу на-писать или надиктовать, но с диктофоном она справляется с трудом. Голос то звучит, то пропа-дает, то Лиза запинается. Она сердится на свою неумелость, пытается продолжать – обижать меня не хочет. Так и остался на кассете куцый кусочек текста…
День рождения моя тетя, далекая от традиций предков, отмечала по еврейскому календарю. «Я родилась в Симхат ха-Тора », – дата, естественно, каждый год менялась.
В последний день рождения, когда Лиза уже очень скверно себя чувствовала, я приехала к ней. Если быть более точной, – то на следующий день, в этот праздник транспорт не ходит. Купила цветы, зашла в магазин и увидела замечательную, недоро-гую, мягкую, как замша, «голубиного» цвета курт-ку. Как раз для Лизы, и цвет, и размер. Я уже со-бралась платить, как вдруг заметила, что на куртке оборвана пуговица. На вешалке висела еще одна, темно-синяя, с точно такими пуговицами. Я стала объяснять продавцу, что еду к очень больной жен-щине, хочу сделать ей подарок. Но нельзя же да-рить куртку в таком виде, поэтому я очень прошу его отпороть одну на синей и пришить к «голуби-ной».
Продавец отнекивался. И тогда я сказала: «Я точно знаю, что куртка подойдет, только неизвест-но, сколько ей осталось носить ее». Продавец вни-мательно посмотрел на меня и, вооружившись нож-ницами, пошел «на дело».
Лиза теперь уже не выходила к воротам, а встречала меня на пороге квартиры. Поахав и пору-гав меня за расточительность, стала вертеться у зеркала. Она помолодела, похорошела и на какое-то время отвлеклась от своей болезни.
– В четверг наряжусь и поеду к свекрови – она упадет.
Свекровью она называла мать мужа своей пле-мянницы, с которой сохраняла добрые отношения. Кажется, это был ее последний выход из дома. К ней приезжал и муж племянницы, и их мальчики. Только сама племянница-дочка-воспитанница не приехала ни разу.
Когда Лиза попала в хоспис , она уже почти ничего не ела и не говорила. Я привезла ей печеные яблоки.
– Яблочки хочешь, Лизочка? Она чуть-чуть улыбнулась, кивнула головой и съела несколько ложечек яблочного пюре. В палате лежала еще одна женщина, которая непрерывно размахивала руками. В углу, в кресле, молоденькая медсестра что-то вя-зала и напевала тихонько. «Не судите… », подума-ла я. Для нее это работа, не может же она всю жизнь проплакать.
Через день Лизы не стало.
Я сижу на автобусной остановке в Иерусалиме. Мимо меня торопливо, как будто чувствуя себя ви-новатым, пробегает автобус 14-алеф. Он не может мне помочь. Зачем мне теперь Тальпиот, там неко-му меня встретить. А как хорошо было бы посту-чать в дверь, зная, что тебя наверняка ждут, и пора-довать Лизочку цветочками, и вдохнуть запах све-жесваренной картошки, которая уже на столе вме-сте с аппетитной селедочкой, и увидеть на кресле книжку, приготовленную загодя, чтобы не забыть дать мне почитать…