УРОК ЛИТЕРАТУРЫ
Есть такое понятие - устройство личности. Во всяком случае, я его чувствую в присутствии некоторых людей, живущих сегодня, и помню в тех, кого уже нет, кто перечеркнут временем физического бытья, но чьи мысли нельзя стереть. Смешно, но вот об это, «нельзя стереть», я спотыкаюсь, потому что понять не могу до конца, как это так: когда-то человек подумал, сказал, написал, а я сегодня жадно ловлю эту мысль и примеряю к себе, волнуюсь и восхищаюсь, переживаю и негодую.
К чему я все это? Да, верно, к устройству личности. И, наверное, главный нерв устройства, создающего личность, – это не просто способность понять, но и почувствовать душою. Пытаюсь вспомнить, когда это началось, когда во мне поселились строки , услышав которые, я не могу не понять, кто это.
Пытаюсь вспомнить, когда во мне начался Пушкин? Весь, огромный, который - всё. Имя я его слышал и до того урока литературы: «Мороз и солнце, день чудесный…». Но тот урок литературы, после которого это имя стало, как икона в храме - дрожь и слезы. И не стыдно. Тот урок случился, когда еще борзые молодые херувимы от власти не придумали ЕГЭ, и уроки литературы были дорогой, которая вела в зори, поднимала белую птицу в лазурь летнего неба, и помогала «Слову о полку Игореве» объяснить, какое тебе дело до неудачи похода Игорева на половцев.
Фамилию моей учительницы литературы запамятовал, но имя и отчество помню: Раиса Семеновна. Она приходила в класс, садилась за свой стол и, какова бы не была тема урока, негромко, но очень чувственно, читала какой-нибудь стихотворный отрывок и говорила: «Это он». Все знали, что «он» - это Пушкин. Но он еще не был для нас тем, кем станет после того ее урока. Тогда она весь урок читала нам его стихи. Читала и смотрела не на нас, а куда-то выше, куда-то далеко. Глаза ее были влажны и наполнены теплым светом, а голос превращал их в импульсы, которые вонзались в нас и становились удивительно ощутимым смыслом, становились жизнью. Она нас вводила в тайну - восхитительную и простую, удивлявшую тем, что, как это мы не могли всего этого раньше понять. Помню себя: у меня было ощущение, что во мне открылась какая-то диафрагмы. В душе открылась. И впустила в меня что-то такое, что стало всем – воздухом и вечностью, тихой щемящей болью, желанием встать, потянуться и опереться грудью в смысл слов, рожденных во времени где-то уже очень далеко.
Ведь совсем просто сказать: «Как дай вам бог любимой быть другим». Но даже только эти несколько слов - это гениальное полотно, наполненное высокой страстью и высоким благородством. И потом я много читал о нем, читал чьи-то мысли, чьи-то рекомендации и советы, как понимать поэта. Но меня это уже не касалось, потому что он у меня был только такой, каким я чувствую его в себе. Он становится тобой, и ты не хочешь больше никого впускать в это твое пространство, где многое, нет, где все для тебя сокровенно.
Я очень хотел бы, что бы та, моя учительница литературы, узнала, чем стал для меня тот ее урок. Но я ей не могу рассказать. Ее уже нет. И может быть, я пишу эти строки для того и в надежде на то, что кто-то, прочтя их, вдруг тоже вздрогнет мыслью и почувствует, как близки и велики эти оба имени – Пушкин и Россия.