Я родилась и выросла в Сибирском городе Кемерово. С детства я слышала слова о дружбе народов и знала точно, что в Советском Союзе, в отличие от всяких буржуйских Америк, все национальности равны. И я, и мои братья успешно закончили школу и поступили в институты. Правда, родители говорили, что мой двоюродный брат вот уже два года не может поступить в ВУЗ на Украине, но тут же добавляли, что, наверное, просто знаний не хватает, а списывают все на пятую графу в анкете. Конечно, я знала, что есть такое понятие как антисемитизм, но напрямую сталкиваться с ним не приходилось.
Впрочем, я, кажется, лукавлю: если не приходилось, то откуда у меня взялась привычка при знакомстве с людьми обязательно найти возможность между делом назвать свою национальность, чтобы не поставить человека в неловкое положение – вдруг расскажет некорректный анекдот или неловко пошутит, а потом будет переживать. Обычно в ответ на мое признание я как комплимент слышала, что совсем на еврейку не похожа или что мой соеседник хорошо относится к евреям и даже имеет евреев среди друзей. Ну, и еще меня очень умиляла расхожая фраза: дескать, мой сосед (друг, коллега), хоть и еврей, но человек хороший.
Так что было над чем задуматься, было, но задумываться не хотелось.
В 198.. году в Ашхабаде проводилась Школа-симпозиум по научной проблеме, близкой к тематике моей кандидатской диссертации. Я поехала в Ашхабад. Город встретил меня сухой теплой погодой. Был конец октября, в Сибири уже сыпал мелкий снежок и по утрам замерзали лужи, а здесь цвели розы и женщины в ярко расшитых платьях-рубашках, из-под которых виднелись схваченные у щиколоток шелковые шаровары, звеня монетами и украшениями, собирали в кучи желтые листья. Красивые узколицые смуглые мужчины в тюбетейках пили чай на открытых верандах. Большинство мужчин, в отличие от женщин, одеты по-европейски, но встречались, в основном, пожилые, в халатах и меховых бараньих шапках. На улицах было много русских.
Нас, участников симпозиума, поселили в гостинице «Туркменистан». Эта странная гостиница как бы состояла из двух разных половин: в одной – уютные одно- и двухместные номера со всеми удобствами, ковровые дорожки в коридоре, буфеты и кафе на каждом этаже. В другой половине – номера на четырех человек, умывальник и туалет в конце коридора, душ в цокольном помещении, грязь и смрад. Нас поселили в «чистой» половине. Профессора заняли одноместные номера, остальные – двухместные. Поскольку из своего города я приехала одна, меня поселили с очень симпатичной молодой женщиной из Воронежа. Она представилась как Алла, но с первой же минуты я стала звать ее Аллочка. Потом выяснилось, что так же звали ее все родственники и знакомые. Аллочка очень располагала к себе: высокая, стройная, натуральная блондинка с пышными, слегка вьющимися волосами и огромными голубыми глазами – она просто не могла не понравиться. В первый же вечер она рассказала, что работает ассистентом на кафедре в Воронеже, что у них совместные исследования с родственной кафедрой Ашхабадского института, что туркмены, с которыми она работает, «мальчики», уже были у них в Воронеже, а она у них впервые. Поведала она также, что живет с мужем и сыном, что муж ее обожает, а пятилетний сын Сашенька – большой умница, активный и любознательный, любит слушать стихи и сказки и сам много знает наизусть. Честно говоря, болтовня Аллочки меня несколько утомила, и я забыла о своем правиле при знакомстве с новыми людьми... А, может, решила, что с милой и славной Аллочкой это не обязательно. А, может, просто уснула, устав от дороги и новых впечатлений, теперь уже точно не помню. Назавтра мы с Аллочкой отправились на первое заседание, но ее еще в холле перехватили знакомые «мальчики», и мы сидели в разных концах зала.
А вечером нас всех пригласили на концерт. Я впервые видела дутар, слушала игру на нем и заунывное протяжное пение. Молодой туркмен, пощипывая струны когтистым плектором, хрипло пел о чем-то своем и всеобщем, о себе и о нас, о сиюминутном и вечном. Музыка и пение навевали грусть, причины для которой не было, но отчего-то хотелось плакать, хотелось чего-то хорошего и ласкового, любви и надежды.
После концерта встретились в номере с Аллочкой. Мне хотелось поделиться впечатлениями от прослушанного, но я не успела: Аллочка меня опередила.
- Не понравился мне этот концерт, - начала она, едва мы переступили порог. – Я вообще не люблю песни, в которых нет слов или слова непонятны. А здесь что? Мычит и мычит, а о чем – поди догадайся. Вот и Сашенька у меня такой же. Ни за что не станет слушать песни, если слова ему непонятны. Да что песни!.. Он и стихи любит только такие, где все четко и ясно. Вот, представляете, недавно стал отец ему читать книжку, а он и говорит: «Папа, тут какая-то чепуха, не хочу это слушать». И, правда, стихи не всклад, не в лад, дурь какая-то. Ну, Олег посмотрел, кто автор, и говорит: «Ты прав, сынок: это написала Эмма Мошковская – что можно ждать от жидовки?» Теперь, если им хочется посмеяться, Олег спрашивает: «Ну что, Саша, почитаем стихи этой жидовочки?»
Я онемела. А Аллочка продолжала болтать.
-Кстати, – не замечая моей растерянности, трещала она, - завтра будет интересное заседание: в программе почти одни евреи. Послушаем, каких глупостей они нагородят.
Моя идиотская щепетильность и тут заставила меня промолчать. Я только пролепетала что-то невнятное о том, что мы дома тоже читаем Эмму Мошковскую, а завтрашние докладчики – крупные и авторитетные ученые, хорошо знакомые мне по научным работам.
Ночью я плохо спала. Я понимала, что должна сказать Аллочке о своей национальности, но не могла придумать, как это сделать, чтобы не поставить ее в неловкое положение. Ведь как ей будет стыдно, когда она узнает! Но выслушивать оскорбления в алрес евреев я тоже не хотела. Наконец, я нашла выход из положения: утром я положила на стол паспорт, раскрытый на странице, где указана национальность. Аллочка обнаружила его довольно скоро и, скорчив брезгливую гримаску, спросила:
- Это еще что такое? Откуда?
- Это мой паспорт, - ответила я.
Аллочка очень удивилась:
- Ой, а зачем они Вам так написали?
Я даже несколько растерялась от этого вопроса.
- Что есть, то и написали.
Теперь растерялась Аллочка:
- Вы что, правда, еврейка?
- Самая настоящая правда.
Аллочка внимательно посмотрела на меня и выдала уже не раз мною слышанное:
- А совсем не похожи.
А потом задумчиво:
-Выходит, и среди евреев нормальные люди встречаются.
На утреннем заседании мы сидели далеко друг от друга, и я не слышала Аллочкиных комментариев по поводу очень интересных докладов «почти одних евреев».
Вечернего заседания в этот день не было. Нас всех повезли на экскурсию на озеро Бахарден. В путевке, которую мы получили для участия в симпозиуме, была рекомендация взять с собой купальник. Я, помнится, удивилась: зачем в конце октября купальник, ведь не в Африку едем? Но купальник взяла. И вот теперь стало ясно, зачем он нужен. В пещере, где находилось озеро, было сумрачно, как ночью. Нам объяснили, что яркий свет и громкие разговоры пугают летучих мышей, живущих тут в огромном количестве. Очень сильно пахло сероводородом. Длинная лестница из нескольких пролетов вела вниз. Казалось, ей не будет конца. В самом деле, ее длина около 100 метров, а оканчивается она – на глубине 60 метров от входа. Над головой пищали потревоженные летучие мыши. Честно говоря, было немного жутковато. Но все – молодые и старые – в купальниках и плавках бесстрашно пошли по ступенькам вниз. Пошла и я вместе со всеми. Озеро мерцало в глубине как огромное зеленовато-голубое блюдце, чистое, прозрачное, без признаков тины, без водорослей и уж, конечно, без ряби и волн. Но главное, вода в нем теплая, как дома в ванне, а, может, еще теплее. Трудно передать словами ощущения, которые испытываешь, погружаясь в воду. Вода кажется нежной, как бы шелковой, она обнимает тебя как ласковые мамины руки. Дольше 20 минут находиться в пещере не рекомендуется, и мы потихоньку поползли по длиннющей лестнице вверх, провожаемые возмущенным писком летучих мышей. Наверху воздух был довольно прохладным, а, может, казался нам прохладным после купания. Нас привезли в уютное небольшое кафе, где уже румянились на мангалах шашлыки, а молодые туркмены, согнувшись над вделанными в землю казанами, непрерывно мешали круглыми палками дымящийся плов. На столах стояли бутылки с минеральной водой (период борьбы за трезвость) и огромные вазы с фруктами. Замерзшие и усталые, мы накинулись на горячие шашлыки и не слушали «мальчиков»-туркменов, которые говорили:
- Не наедайтесь слишком шашлыками: плов вкуснее шашлыков, его вот-вот принесут, а вы уже будете сыты и не оцените его вкуса.
Но разве может сравниться вкус свежего шашлыка из парной баранины со вкусом риса, пусть даже очень умело приготовленного! К тому же во всех поваренных книгах написано, что плов в процессе приготовления мешать нельзя, а тут его все время мешают. Наверняка будет каша! И мы от души отдали дань шашлыкам. А потом... на больших блюдах принесли и поставили на каждый стол горку золотисто-желтого, рассыпчатого: рисинка к рисинке,- ароматного, сказочно вкусного плова. Но увы! Мы были сыты и плов смогли только попробовать.
Несмотря на обилие новых впечатлений, я все время искала глазами и не находила Аллочку. Похоже что на Бахарден она с нами не поехала. Где же она? Ее знакомые туркмены были здесь и угощали нас шашлыками. Значит, она не с ними. Города она не знает, может заблудиться. Мы планировали с ней как-нибудь погулять по городу, посмотреть на низкие дома за дувалами, которые уцелели во время землетрясения. Уж не пошла ли она туда одна после утреннего заседания?
Был уже вечер, когда нас привезли в гостиницу. Я включила свет и ахнула от изумления: Аллочкиных вещей в комнате не было. Запахло прямо детективом. Я даже не сразу решилась спросить у дежурной по этажу, не знает ли она, что случилось с моей соседкой.
– Переехала, - ответила мне дежурная, - в ту половину. Она попросила дать ей другое место, а на этой половине все занято, так она согласилась туда переехать. А вы с ней поругались, должно быть?