…Это – тоже я…
Город грустил. На крыши старинных зданий и шпили колоколен спустились ранние сумерки. Из ближайшего леса подкрался мелкий дождик и сделал прозрачными узкие тротуары. Непрошеный, он опустил книзу листья кленов, разлил на асфальте мокрые зеркала луж. Свет от фонарей на высоких литых, с кованой оплеткой, столбах еле;еле пробивался через тонкую сетку дождичка. На брусчатке блики фар вели игру цветных зайчиков из детского калейдоскопа, но только смазанную и расплывчатую. Окна домов, расцвеченные разнообразием штор, манили теплом и покоем. И этот размытый сумерками городской пейзаж излучал длинную, спокойную и немного грустную мелодию.
Вместе с городом грустил человек. Светлый плащ с высоко поднятым воротником не скрывал настроения. Если бы кому-то вздумалось понаблюдать за ним, то он бы почувствовал, что человеку не плохо – он «просто в себе».
В такую сырую погоду никому ни до кого нет дела. Никто никого не интересует.
Но у человека, конечно же, было имя.
В обычной жизни за веселый нрав, шутливость друзья прозвали его Бокой. Он привык и не обижался. А когда хотелось поскулить в одиночку и никому на глаза не показываться, он тихо, незаметно для всех исчезал и проявлялся в своей, для других невидимой реальности.
Сейчас было как раз такое время, сейчас была как раз та реальность.
Который час бродил он по любимому городу, поворачивал, куда глаза глядят, брел, куда ноги ведут; много раз здоровался с городом – и тот отвечал ему, отвечал ему, отвечал ему.
Еще утром он был у своего камня. У того самого, который один на белом свете.
Так он делал всегда, когда становилось чертовски туго.
Приходил на старое кладбище, садился на угол каменной, похожей на слоновий бивень, плиты с полуистертыми надписями, и клал руку на ее верхний край. Странно: в любой холод камень оставался теплым – на дворе мороз, а камень теплый.
Говорили, что в городе было иудейское поселение и здесь захоронены непохожие на других люди. Эти люди носили черные одежды и длинные пейсы, свои письмена они писали не как все люди, а справа налево, говорили на языке, которому больше четырех тысяч лет, а когда молились – раскачивались в разные стороны и голосили, как на похоронах. Но люди эти пели веселые песни, трудились с утра до поздней ночи, никогда не унывали, и для каждого находилось у них доброе слово, а бедным они всегда хорошо подавали.
Вторым укромным местом Боки были «Три пруда». Три небольших, одно за другим, озерца, неизвестно кем и когда выкопанные. Раньше они служили запасом воды для мельницы, но той уже и в помине нет, а дорога к ставкам превратилась в неширокую тропинку. Берега озер заросли камышом, и каждый год на самом верхнем из озер гнездятся дикие утки. Они выводят птенцов на глазах у горожан и учат их летать; и ни на кого никогда никакого внимания не обращают.
Вот уже много лет, день в день, приходит на это озерцо старик и удит рыбу бамбуковой удочкой. Три карася на завтрак, обед и ужин – больше ему не надо.
Когда настроение бывает «ни так, ни сяк», а через некоторое время необходимо быть в форме, Бока идет на вершину Замковой горы.
Много сотен, а, может, тысяч лет назад над городом возвышался замок, и с его стен было видно все пространство вокруг города. В замке стоял крепкий гарнизон, а воины были ловкими, сильными и смелыми. Жителям жилось тогда спокойно и вольготно.
Предания гласят еще более завораживающие вещи. Когда-то, несказанно давно, еще до Замка и людей в черном, здесь, на семи холмах, жили могущественные по духу люди. Весь мир завидовал их силе и мудрости. Но когда из-за морей и гор пришли темные силы, победить которые тогда было невозможно, обманом увели они народ в другие страны. Тогда, чтоб сохранить скрытые и священые знания, триста самых сильных жрецов поднялись в молитвах в самые-самые небеса да так там и остались. Остались, чтоб через тысячи лет вернуться назад и правду восстановить. Говорят, эти тысячелетия уже на исходе.
Однако самым укромным местом Боки был старый двор-колодец за высокой арочной брамой. Знаете, так всегда бывает – в самом шумном и людном месте – самый укромный уголок, и только слепой его разглядеть не может.
Там, за этой брамой, жила Бокина Мечта. И сейчас она была нужна Боке, как никогда.
Как раз сегодня крайне необходимо было, чтобы она, его Мечта, слилась вместе с ним воедино и материализовалась.
Бока почти вошел в проем ворот, прислонился к стене и замер на время.
Прошло несколько минут и из темноты двора стали проявляться Контуры.
Да. Это Был Он. Корабль МЕЧТЫ. Вечный Призрак и Вечный Спутник.
На нескольких этажах балконные перила были связаны веревками, и на легком ветру колыхались вывешенные на них простыни. Они упруго наполнялись ветром и превращались в туго натянутые паруса, а над ними в стремительную полоску вытянулся флагом чей-то разноцветный платок. Звенели на ветру ванты, скрипели блоки, напряглись в стремительном беге грот, бимсы и брамсели.
Несколько мусорных ящиков спаялись боками, и в твердом единстве гордо выдвинули вперед острый бушприт поломанного оконного карниза; бумага и старые газеты слились в мощную пенистую волну и ударялись об острый форштевень стремительного «Голландца», разлетались в разные стороны тысячами алмазных искр.
Светящиеся окна первых этажей подсвечивали эту завораживающую картину совершенно нереальным, но убийственно правильным светом ожидания и возвращения домой.
Что же. Все было в порядке. Он был на месте. Его корабль – Корабль Мечты. Его «Голландец», ничто не могло убрать его отсюда. Никто не мог вывести его из этого мира. Очень уж хотелось, чтоб корабль звали «Фрегат».
Сегодня был особенный день. Сегодня Боку ждали. Ждал человек, который смог разглядеть и понять за его смешливой общительностью звенящую музыкальность совсем не музыкальной внешне души.
И впервые за все свои долгие-предолгие двадцать пять лет, Бока решился запеть. И запелось чисто-пречисто, без единой фальшивой нотки.
Опустив воротник плаща и расправив плечи, Бока подошел к «Голландцу», взвалил на плечи якорную цепь. Чуть напрягшись, потянул Корабль за собой, и тот, отбросив вправо и влево бесчисленное количество пенящихся брызг, послушно двинулся за хозяином.
Не задев вантами старика на третьем этаже, не звякнув ни одним оконным стеклом, словно призрак, прошел Корабль сквозь дом.
Большой могучий «Фрегат», как птица, развернул крылья на большой и просторной улице, и никто не мог ему в этом помешать.
Город грустил. На крыши старинных зданий и шпили колоколен спустились ранние сумерки. Мелкий прозрачный дождик сделал серебряными тротуары, и свет фонарей еле;еле пробивался через его тонкую сетку.
Шел по улице человек и вел за собой Огромный Белый Корабль. Не просто шел – шел к другому человеку, который его Ждал.
Такое настроение было у меня много лет тому назад.
И иногда оно возвращается.
Апрель 1982 ;г.