Дед довольно быстро встал на ноги. А маме пришлось заняться хозяйством. Нужно было перекопать и засадить довольно большой огород. Маленькая, хрупкая, мама надрывалась, чтобы все успеть, посадить вовремя. Правда, бабушка, невзирая на свою астму, работала наравне с мамой. Не позволяла она и мне бездельничать. Мамины доводы, что я слабенькая, только после болезни, не помогали.
Хилая, худенькая, скрученная дугой бабушка была заядлым трудоголиком. С раннего утра и до поздней ночи она находила, чем заниматься по-хозяйству, и никаки не могла простить кому-то безделья. Такой она была все свои 76 лет оставалась такой же. Мама рассказывала, что бабущка работала до революции на двух работах, чтобы достойно воспитать двух дочерей. Немецкий и французский, девочки помимо гимназии, изучали с преподавателями дома.
Дед – белый офицер, талантливый музыкант (играл на нескольких инструментах) в дворянском собрании и не очень думал о будущем дочерей. Все лежало на плечах бабушки.
И сейчас она убеждала маму, что мне «взрослой дивки» (в мои то десять лет) ничего не будет, если я принесу из колодца каких-то полсотни маленьких ведерочек воды для поливки рассады.
Но пока была мама, она меня спасала от бабушки. Все самое страшное начиналось, когда мама уезжала.
А пока я ходила в школу и была там звездой. Программа городской школы намного опережала сельскую и, естественно, я выделялась из всего класса. Не только знаниями. Мое короткое платье, мои длинные золотистые косы, привлекали внимание всех детей, но особенно, двух мальчишек – Вальки и Олега.
О одном из них я хотела бы рассказать отдельно. Только боюсь, навряд ли у меня хватит таланта и умения описать это исчадие ада, отравившее мне несколько лет жизни в буквальном смысле.
Олег был мальчишкой лет двенадцати - тринадцати, с огненно рыжими волосами, с узкими злыми рыжими косящими глазами, с тонкими губами, всегда скривленными в ядовитой усмешке. Все его тело тоже было в веснушках.
Как говорили односельчане, его мама, молодая, довольно красивая девка, нагуляла его с каким-то залетным казахом или узбеком. В те довоенные годы, это было большим позором. Может быть все бы со временем забылось, но один его вид заставлял содрогаться от омерзения.
Его ненавидела родная мать, бабушка, дед и все село. Только много позже я поняла, как ему было трудно жить в этой ненависти, и он выплескивал ее на окружающих. Когда на него приходили жаловаться, его дед хватал дрючок и зверски избивал его, приговаривая: «Шоб ты здох! Нелюдь клятый!».
А мать, пустившаяся гулять во все тяжкие, которой он мешал вольно жить и забыть свой позор, вообще говорила: «Шоб хто його прыбыв, я б спасибо сказала!».
В школу Олег ходил, когда хотел. Управы на него не было.
Я уже ходила в школу вторую неделю Сидела на второй парте рядом с очень милой девочкой Валей Земляк. Помню, как-то уже заканчивался первый урок, когда толкнув ногой дверь, в класс зашел рыжий паренек. Класс был очень большой, наверное, человек сорок. Все головы повернулись в его сторону, большинство захихикало. Не здороваясь, не раздеваясь, в шапке, в пальто, он молча сел на заднюю пар-ту рядом с очень симпатичным мальчиком - Валей Гончаром.
Оглядев весь класс, он заметил меня и громко спросил:
- «Ця балая гадиситка?»
- «Ця дівчинка одеситка, буде у нас вчитися. Звуть її Тоня», - сказала учительница.
Но для Олега я так и осталась «гадиситкой и балаей», иначе он не обращался ко мне, когда издевался надо мной. И я, такая храбрая и смелая в своем дворе, со своими мальчишками, тут, под его взглядом, просто как кролик перед удавом, терялась и боялась его безумных глаз.
Он получал удовольствие, намотав мою косу на руку, тащить по классу, или на перемене загнать меня в угол и, задрав платье на голову, кричать на всю школу:
- «Дивіться, а у гадистки ще штаны тут є, зараз зниму їх».
Я истерически кричала, отбиваясь от него, а он хохотал во все горло. На крик сбегались преподаватели и директор. Но рыжий урод никого не боялся. Учителям он говорил:
- «Ви всі б…і, і я вас не боюся. Що ви мені зробите? Я пішов до дому».
Жил он напротив школы и ему было удобно сторожить, когда закончатся уроки, и я пойду домой. Вот тут начина-лись состязания по бегу! Наверное, никто на Олимпийских играх не бегал так быстро стометровку как я, убегая от Олега.
Мне нужно было все рассчитать: успеть собрать книжки, одеть пальто, и первой вылететь из класса, с первым звуком звонка, потому что звук звонка отлично был слышен через дорогу, где жил рыжий.
Если честно, у меня всегда была фора – ширина улицы и дороги. Вылетая первой, я мчалась со скоростью звука первую стометровку, а на вторую - я уже чувствовала, что сейчас упаду, но благо бабушкина хата стояла метров 200-250 от школы.
На второй стометровке я уже начинала дико орать: «Дедушка!». Рыжий тормозил слегка, потому, что уже однажды получил батагом по ногам от деда, и. скверно выругавшись. Грозил мне:
- «Ну, чекай, балая, я тебе всеодно спіймаю... І я тебе..., дальше следовала та ругань, те слова, которые я не всегда даже понимала и, естественно, не могла никому повторить, жалуясь на Олега. Почти всегда рядом с ним был Валик, который, чаще всего молчал, и только иногда говорил:
-«Ну, буде! Гайда, пішли!», - и уводил рыжую бестию.
Начиная с шестилетнего возраста, каждое лето мама бы-ла вынуждена отвозить меня к бабушке до поздней осени. В течение лета она старалась навестить нас несколько раз. И, главным образом, чтобы привести какие-либо продукты.
В селе в послевоенные годы было тоже очень голодно. Хлеба, жира у бабушки вообще не было. Двум старикам, не колхозникам, жилось несладко. Особенно четко помню, ко-гда после приказа о налоге на фруктовые деревья, дед начал пилить роскошные вишни и яблони.
Дед пилил и молча плакал, а бабушка, рыдая, причитала во весь голос:
- «Хто же это придумал? Шоб ему ни дна, ни покрышки, варвары!».
Все эти деревья садила их любимая Танечка. Помимо всего, это была память о ней. Но самое страшное началось, когда новый председатель колхоза запретил выгонять корову на пастбище.
- «Вы не колхозники. Вам не положено! Такой приказ».
Голодная корова мычала, не желая признавать приказов. И тогда бабушка издала свой приказ нам с дедом:
- «Идите и где хотите рвите траву, но чтоб корова не сдохла от голода!».
Марьяновка – огромное село, расположенное между двух гор. Бабушкина хата стояла в засушливой зоне, под той горой, где всходило солнце, и было мало влаги. А вот на другой стороне дороги, там, где солнце заходило, был настоящий рай. Весной. когда разливалась какая-то речушка, все утопало в водах и никакая засуха не была страшна живущим здесь. Целое лето долина была покрыта густой травой. Вот сюда-то мы с дедом и стали ходить за травой.
У нашей Милюськи был неплохой аппетит, ей было мало наших вязочек. Она требовательно мычала, вопросительно глядя, словно спрашивала: «Вы, что, смеетесь, думаете, после таких харчей я еще и молоко буду вам давать!».
Мне с непривычки, было очень трудно рвать траву – начинали болеть руки, порезы до крови. На помощь пришли соседские дети, их там было человек пять.
Я никогда не видела таких трудолюбивых детей, как деревенские. Папа их погиб на войне. Мать с раннего утра до поздней ночи в поле – «трудодні заробляє», а они, как пчелки: каждый знает свой учасок.
Старший Микола, лет четырнадцати, косит траву, Галя с Валиком - сапают огород, средняя Марина, лет одиннадцати, должна сварить обед до прихода матери и всех накормить, а самую маленькую Надю, еще и спать уложить.
Правда, обед был очень скромный – борщ с бадыля (листья бурака), часто без картошки и капусты. В деревне все овощи в то время были очень поздними. Самое вкусное блюдо, перед которым я не могла устоять, была затирка. В кипящее молоко над казаном, растирался в ладонях жгут ячменного теста. Не знаю, может это с голодухи так казалось, но ничего вкуснее я тогда не ела.
Я с детьми сдружилась, и они меня часто выручали. Вот и сечас, когда я плакала над пораненными руками, предчус-твуя, что мне будет от бабушки за невыполненный «план по поставке травы», Микола сказал:
- «Та сховай свої рученята. Ми зараз з Мариною все зробимо». Я и оглянуться не успела, как два огромные снопа травы перевитые преяслом были готовы.
- «Ну, а зараз неси м’яча, шоб ми погуляли трошки!, - попросила Марина. Но моя трудолюбивая бабушка мою быструю работу расценила по своему:
- «От и хорошо, что так быстро. Бери сапу и просапай кукурузу от сели до сели».
В таких случаях я бунтовала, отказываясь от внеочередного «наряда». Я очень скучала по маме. Бабушка со своим жестким, суровым характером никогда не находила доброго слова для меня.. И это еще больше усиливало тоску по маме. За нашей усадьбой была довольно глубокая балка, заросшая кустами и высокой травой. Сюда я уходила поплакаться на свою несчастную жизнь. Почему мама не едет?, Почему у меня нет папы? Почему бабушка такая чужая?. Почему я никому не нужна?
Став старше, я пряталась здесь с книжкой от бабушкиной тирании.
И только Марина знала о моем укромном месте. Иногда она тихонько подкрадывалась, пугая меня, иногда приносила что-нибудь вкусненькое. Помню, как-то, я зачиталась «Молодой гвардией», и вдруг на меня посыпались красные ягоды ранней черешни. На вопрос – «где взяла?», - честно сказала: «Позычила у бабы Мани». Это значит – украла. Тетя Дуня – мать Марины и всей оравы детишек, не в состоянии была их прокормить, и они часто шастали по чужим огородам. Иногда и к бабушке залазили. Этого она не могла им простить, и мне запрещала играть с «ворюгами». Но они мне нравились и мы дружили.