Среди мальчишек я была одна, и мне все время приходилось доказывать, что я такая же смелая, сильная, как они. Лучше меня никто не бегал во дворе (это невзирая на боль-ное сердце), пройтись по железной балке на уровне третьего этажа – не все пацаны решались. А я могла!
Однажды зимой, в поздние сумерки, набегавшись, мы уже собирались домой, когда зашла речь о войне, смелости. И тут Ба предложил проверить:
- «Ну, кто не сдрейфит сейчас выйти на улицу и сбить снежком шляпу с прохожего? Слабо?!», - вызывающе произнес он.
- «А ты сможешь?», - робко спросил Сенька, самый маленький из нас.
- «Запросто!».
Договорились, что Ба сбивает шляпу и убегает на пер-вую развалку, а мы - наблюдатели – бежим на третью.
Разрешалось использовать только две снежки. Операция прошла блестяще – первой же снежкой Вовка-Ба сбил высокую шляпу с солидной дамы.
- «Ну и шантрапа!», - закричала дама, подвирая шляпу и спеша прочь от наших ворот.
Вдохновленного легкой победой Ба распирала гордость.
- «Кто следующий?»
- «Можно подумать а гройсим пуриц, запросто!», - лениво поднимаясь со скамейки, сказал Муля.
Длинному Муле тоже повезло, все обошлось без проблем.
Между Вовкой-Ба и Мулей всегда шла борьба за первенство. Оба гордые своей смелостью, снисходительно поглядывали на остальных ребят.
- «Ну, что, боитесь, дрейфуны?», - небрежно сплевывая, спросил Ба. Все молчали. И тут я не выдержала:
- «Подумаешь, я тоже могу!», - сказала я и испугалась, но было поздно…
- «Тошка, не лезь, тебя попутают!», - пытался остановить меня Витька, но я, слепив два снежка, уже шла на улицу.
За мной потянулись все ребята. Долго не пришлось ждать. От угла Островидова к нам направлялась молодая девушка в модном фетровом берете. Первым снежком попала ей в ухо, вторая таки сбила берет. Девица заорала «благой матерью»( как потом говорили пацаны) и, подобрав берет, с криком «я вам сейчас уши надеру!», бросилась за нами.
Не ожидая такого поворота дела, ребята сбившись в кучу, еле протиснулись в узкие ворота. И все бы, может, обошлось если бы рядом со мной не оказалась трусливая Женька. До развалки уже было не добежать, и я кинулась в подвал в конце двора. Женька – за мной.
Подвал, в котором мы прятались от немцев, был очень длинным и темным, вдобавок - там водились крысы. Девица забежала за нами, и стала угрожать:
- «Я все равно вас вытащу отсюда и надеру уши. Вот сейчас закрою на замок…», - пригрозила она и, действительно, закрыла дверь.
Что тут началось! Женька стала плакать и уговаривать меня выйти:
- «Мамочки, крысы нас здесь заедят. Это все ты, Тонька, из-за тебя! Давай, выходим! Тетя, это не я, это она!», - орала она.
Мне пришлось силой ее удерживать и пообещать, если она только пойдет одна, то по дороге ее заедят крысы. Мы просидели в осаде минут тридцать, пока вернувшиеся пацаны не стали забрасывать снежками вопящую девицу. Выбравшись из подвала, Женька сказала:
- «Я больше с вами не играю! Ты бандитка, Тошка!».
- «Ну, ты молоток!!», - уважительно закричали пацаны, окружая меня. И это была награда!
Я хорошо помню этот день. Мы возвращались из школы. Как всегда, гурьбой – все, кто жил на Тираспольской, Кузнечной, Нежинской, и, как всегда о чем-то оживленно спорили – школьных перемен нам не хватало. Ярко светило солнце, но морозец хорошо пощипывал. Особенно доставалась ногам – картонные стельки, которые вырезались из обложки «Войны и мира», ничего не давали – уж слишком большие дыры были в валенках. Чтобы хоть как-то согреться, я шла, все время подпрыгивая – то на одной ноге, то на другой. Настроение было отличное. Галка-кляча, моя любимая подружка, предлагала пойти готовить уроки к ней – у нее было тепло. Договорились, что я забегу на пару минут домой, возьму нужные тетрадки и приду к ней.
Подходя к дому, я увидела скорую помощь, которая отъезжала от наших ворот. Ничего не подозревая, я заскочила в дом. Страшный запах лекарств с порога ударил в нос. Пахло валерианкой и еще чем-то. Мама!- промелькнуло в голове, и я ворвалась в комнату. На столе в пепельнице лежали какие-то использованные ампулы. Комната была пуста. Предчувствуя беду, я рванулась к соседке.
- «Не волнуйся, Тонечка, маму забрали в больницу на Слободку. Ей должны сделать операцию. Дома ее бы не спасли, сильно большая потеря крови».
У меня все поплыло перед глазами, в ушах звон, и все полетело куда-то… Потом Лидия Андреевна долго не могла успокоиться: «Как я не подумала, что тебя надо было сначала подготовить».
Всю ночь мела метель, снега навалило горы. Трамваи не ходили, рельсы завалены сугробами. Наутро, невзирая на это, я решила идти пешком к маме. Уговоры не помогали, и я собралась к обеду в дорогу. В доме ничего не было съестного, и Лидия Андреевна вскипятила литр молока, завернула бутылку с молоком в бумагу, чтобы не остыла, потом положила в сетку. Охая и ахая, уговаривала меня не ходить одной так далеко.
Дорога была мне знакомая, мы не раз ходили по ней к тете Фране.
- «Главное, иди по рельсам, не собьешься, - наставлял меня Вовка-Ба, - я бы пошел с тобой, но мне надо в школу».
Боясь разбить бутылку, я прижимала ее к груди, это очень затрудняло движение, но я хотела донести ее теплой. Идти по глубокому снегу было очень тяжело, но мысль о том, что «маме очень сейчас нужно питание и силы, чтобы перенести операцию», как говорила Лидия Андреевна, помогали мне. На подходе к Дюковскому саду, спуску с горы, я уже окончательно выбилась из сил. Я не шла, а скорей съезжала по снегу и уже не думала о том, чтобы молоко донести теплым. Сетку с бутылкой я просто тащила за собой, как санки. В голове единственная мысль – нужно дойти. Как заклинание, я шепчу: «Боженька, не забирай мою маму! Лучше возьми меня!».
Небо начало хмуриться, солнце уже село, когда я, наконец-то, нашла гинекологическое отделение, где лежала мама. Я была настолько измучена дорогой, замерзшая, обессиленная, что увидев маму, разрыдалась от счастья, что она жива.
Палата была огромная, людей много. Все повернули головы, увидев меня.
- «Ты что, одна, - удивленно спросила мама, - кто тебя отпустил?! Посмотри, на кого ты похожа. Раздевайся немедленно!».
Мне стали растирать руки и ноги, откуда-то появился чай и, особенно запомнилась, горбушка деревенского хлеба, удивительно пахнувшая летом, радостью. Меня клонило в сон, но я сказала, что мне нужно возвращаться домой. В палату вошла старшая медсестра и строго сказала:
- «Кто разрешил в онкологическом отделении находиться ребенку так поздно?». Но услышав от мамы историю моего похода, сжалилась.
- «Ладно, куда же тебя ночью выгонять одну. Идем со мной, я тебя устрою у себя, мне все равно ночью не дадут спать». Свернувшись калачиком на узком топчане, прикрытая чужим пальто, я заснула как убитая.
Маме так и не сделали операцию, профессор, узнав о том, что у мамы серьезное заболевание сердца, отказался делать операцию:
- «После наркоза вы не проснетесь, я не могу взять на себя такую ответственность».
- «Если суждено – буду жить и без операции», - ответила тогда мама. И, действительно, прожила еще долго без операции.