Вовка с Мишкой, уже минут десять, ходили по промтоварному магазину, не зная, как поступить. Завтра – Восьмое Марта, денег – всего рубль, а один только красный пластмассовый цветок стоил тридцать пять копеек. Антонина Ивановна – подруга Вовкиной матери, стоявшая за прилавком, выждала, когда в магазине не осталось других покупателей, и подошла к ним:
– Что, ничего не можете выбрать. Наверно, невест поздравлять собрались?
Братья насупились, – какие ещё невесты, сильно надо их поздравлять, даже если б были.
– Бабушку – ответил Вовка – мы уже всё выбрали, просто денег мало.
– Ба-абушку – удивлённо глянула на них Антонина Ивановна – и, что же вы хотите ей подарить?
– Цветок, синюю брошку и большую кружку – стали показывать мальчишки, перебивая друг друга.
– Хорошо – Антонина Ивановна на мгновение задумалась.
– А давайте-ка, купим вашей бабушке вот эту светленькую косыночку, тёплые чулки, ну и цветочек, который вам понравился – она сложила то, что перечислила на бумагу и очень аккуратно и быстро завернула её так, что получился не большой, ровненький свёрточек. Даже не прикасаясь к счётам, костяшками которых она всегда очень звучно и отчётливо щёлкала, перед тем, как подать покупателям товар, и назвать цену, протянула свёрток опешившим братьям:
– Давайте свои соцнакопления.
Мальчишки высыпали свою мелочь и смущённо затоптались, не зная, как быть дальше. Тут и без всяких счётов понятно, что подарок стоит намного дороже, чем у них есть. Ценник, который Антонина Ивановна убрала с платочка и бросила на прилавок, как магнитом притягивал их взгляды. Ещё бы, ведь на нём жирными чернилами было выведено: «1 руб.» – всё, что они дали, а у них же ещё чулки и цветок. Антонина Ивановна усмехнулась, видя их нерешительность, и ловко собирая в специальную тарелочку высыпанную мелочь, кивнула в сторону двери:
– Бегите, бегите к бабушке, поздравляйте. Это от другого товара ценник, я потому его и убрала. Ваших денег как раз хватило.
Братаны враз заулыбались, и успокоенные рванули на улицу.
– Чё, сёдня будем поздравлять или завтра? – спросил Мишка, когда они зашагали от магазина на свой конец села, при этом, старательно заходя в каждую лужу, которые только-только начали появляться.
– Не, сёдня, тока вечером – со знанием дела ответил Вовка – счас она, во дворе убирается, ей некода, а завтра Галька с Васькой приедут. А пока, подём до ильиновского дома, там дядя Петя дрова приволок, серы наколупаем. По пути, к нам зайдём, подарок спрячем и ножики возьмём. А то завтра, ничего уже не останется, кирюкинские всё сколупают.
Часа через полтора, извозюкавшись в лиственничной коре, нажевав по здоровенному куску серы, так что у обоих аж заныло за ушами, и основательно проголодавшись, решили, что пора идти, поздравлять бабушку.
Бабушка, как обычно, суетилась по двору, а родителей Вовкиных дома не было. Отец сегодня дежурил и был ещё на работе, а мать, у которой был выходной, ушла в гости, так как всё уже, в общем-то, было сделано. Скот накормлен и напоен, корова подоена, двор почищен и подметён, а дрова и воду Вовка натаскал ещё загодя. Но бабушка, которой спешить было некуда, всё ходила и ходила по двору, выискивая себе занятие: переставляла с места на место пустые вёдра, проверяла, хорошо ли закрыты лари в амбаре, не слежалась ли соломенная подстилка у коров, и не намокли ли опилки у курей.
Братья, тихонько, не брякая калиткой, вошли во двор и быстро шмыганули в дом. Разделись и отряхнули в сенях одежду, вытащили из-под кровати подарок, а потом, пошли обратно во двор.
– Бабушка, подём домой – заныли оба печальными голосами, подступив к ней в стаечке, где она перекладывала, не так постеленную, по её разумению, подстилку.
– Вы пошто раздетые вышли – напустилась она на братишек – иш, моду взяли, ну-ка марш домой.
– Подём домой – не трогаясь с места, опять заладили те – подём, а то мы там одни.
– И, што? Подумашь, одне, впервой штоли. Идитя, скоро зайду – бабушка хмыкнула, а потом с тревогой посмотрела вслед внучатам – чего вдруг забоялись одни дома сидеть. До того, всегда радовались, что взрослых нет, да пошнырять можно. Ой, не с проста это, либо набедокурили чего, либо так, что стряслось, и, как держала в руках вилы, так и поспешила с ними в дом, опамятовавшись и прислонив их уже прямо на пороге сеней.
– С Днём Восьмова Марта! – не в такт, но громко заорали Вовка с Мишкой, и протянули подарок, едва она закрыла за собой дверь. Ожидавшая увидеть в доме, самое малое, порезанную клеёнку или побитую посуду, бабушка, толи от их крика, толи по какой другой причине, вздрогнула, непроизвольно взяла его, постояла и, не разуваясь, оставляя за собой мокрые следы, прошла к столу. Отодвинула стул, присела на самый его краешек. Положив свёрток на колени, даже не пытаясь его развернуть, стала отрешённо смотреть в тёмное, выходящее в огород окно, вытирая концом серой шали, свои больные, слезящиеся глаза.
Мальчишки, не ожидавшие, что всё так обернётся, притихли у двери, молча переглядываясь. Потом подошли, как будто в чём провинились, и стали её уговаривать:
– Бабушка, это же подарок, ты его разверни, он хороший, тебе точно понравится.
– Ладно, внучаты, ладно, конечно хороший, вы разе плохой подарите, – и стала очень аккуратно разворачивать свёрток.
Глядя на неё в эту минуту, можно было решить, что она держит в руках не простенький сельповский свёрточек, а сказочные молодильные яблоки, потому что по мере его разворачивания, разглядывания и ощупывания его содержимого, бабушка молодела на глазах внуков, опешивших, уже в который раз, за сегодняшний день. Не сгорбленная, к своим, далеко не молодым годам, Агафья Фоминична Журавлёва, вдруг и вовсе распрямилась, в ней заиграла давно уснувшая женская стать и гордость, которая много больше полвека назад, заставила её будущего мужа уже на второй день знакомства заслать к ней сватов. Только что бежавшие из глаз, слёзы пропали, лишь на ресницах оставив, маленькие бусинки, поблёскивающие от света лампочки. Быстро, на ходу, скинув фуфаечку и небрежно бросив её на лежак за печью, сняла и туда же положила шаль и нижний платок, повязала на голову подаренную косыночку, и прошествовала обратно к столу. Пацаны, не сдерживаясь и не скрывая, во весь рот заулыбались и даже захихикали, глядя на бабушку.
– Миша, сходи, ставни закрой, а то я, с вами, совсем про них забыла. Вова, сковроду на плиту ставь, обедешный суп ести не будем, я сечас коклеток нажарю.
Распорядившись, бабушка открыла свой сундук, положила туда чулки, прежде завернув их снова в бумагу, а сверху цветок. Потом подумала, взяла цветок обратно, достала из буфета высокий стакан из тонкого стекла и, вставив в него цветок, водрузила на середину стола.
Минут через тридцать, котлеты были готовы, и цветку пришлось уступить своё центральное место на прочном, крашеном столе, который сделал Вовкин отец, большой чугунной сковороде, передвинувшись ближе к стене. К котлетам добавились тарелки и чашки с нехитрыми, традиционными соленьями: грибами, капустой, огурцами и помидорами, а так же, оставшаяся с обеда и подогретая на сале, картошка. Немного подумав, бабушка решительно порезала привезённую из города, к завтрашнему дню, колбасу, и тоже сложила на тарелочку. Заговорщицки глянув на внуков:
– Ну-ка, откройтя – вынула, из самой глубины так и не запертого сундука, бутылку шампанского, и тоже поставила на стол, а сама пошла к буфету, за рюмочками на ножках.
Быстро сняв золотинку и скрутив проволочку, Вовка подал бутылку Мишке:
– На, пробку сильней держи, а то стрельнет, и всё на пол вытекет.
Метнулся к отцову ящику с инструментом, стоявшему под топчаном. Недолго пошурудив, взял там короткое, острое шило, вернулся и, затаив дыхание, проткнул пробку и выпустил газ из бутылки, которую по-прежнему, двумя руками держал Мишка. После этого, уже ничего не опасаясь, они вывернули пробку из горлышка, и подали бабушке. Та, аккуратно, не дай Бог на стол пролить, накапала в рюмки красиво пузырящийся напиток, и все дружно, как положено в праздник, чокнулись и выпили по целому глотку сладкого шампанского, осушив рюмки до самого дна.
Давным-давно проголодавшиеся, мальчишки нацепили на вилки по розовому кругляку колбасы, и, стали обкусывать её, как кролики большой лист, не отвлекаясь на какие-нибудь грузди со сметаной или капусту с брусникой. Когда тарелка с колбасой опустела, бабушка плеснула в рюмки ещё по глоточку. Они снова чокнулись и, опять до дна, выпили налитое шампанское.
Бабушка раскраснелась, без того всегда ласковая со своими внучатами, как синичка, запорхала, защебетала вокруг них, уговаривая, то «съести ещё коклеточку», то «взясти конфеток», достатых из сундука. Им было хорошо и весело за этим большим семейным столом. Разделявшая их, огромная, почти вековая пропасть, имя которой возраст, незаметно и непонятно как, стала совсем небольшой ямочкой. А добрые и правильные слова, которые часто не могут найти взрослые для своих детей и наоборот, находились сами собой, и никому ничего не надо было придумывать, что говорить.
Увлечённые своим весельем, они не услышали, как хлопнула калитка, радостно гавкнул Шарик, и что-то громыхнуло в сенях.
Вовкин отец вошёл в дом и замер с открытым ртом. Намереваясь, с порога, выяснить, кто додумался оставить в темноте, на самой дороге вилы, он вместо этого, чтобы хоть что-то сказать, спросил:
– Что, уже сидите, празднуете?
Мальчишки, испугавшись, что сейчас обоим влетит за шампанское, съёжились и решили, что лучше всего сейчас помолчать. Зато бабушка, встав, и гордо, только что не подбоченясь, глядя на своего сына, ответила:
– Да, а что, не ндравица? Внуки вот меня поздравили, подарок мне купили. Сидим, ужинам. Раздевайсь, проходи, давай.
Он смутился и сам стал похож на Вовку с Мишкой – делся бы куда, да некуда.
– Да я, просто спросил. С работы иду, а там вилы, у порога стоят, я и убрал. Мишань, а батя дома? Я к нему зайти обещал – он с надеждой посмотрел на Мишку.
– Не, дядь Аркадий, они с мамкой в гости, к Турбиным, должны уйти. Дома только Светка и Саша, а Толик тоже в клуб собирался – тихо, как будто виноват в том, что родителей нет дома, ответил Мишка и совсем опустил голову.
– К Турбиным?! Так нас же тоже туда звали. Я тогда, мам, ужинать не буду, в гостях поем, а ты тут одна похозяйствуй, ладно – выпалил самый взрослый, из всех находившихся в доме, детей и, не переодеваясь, в чём пришёл с работы, пулей выскочил за дверь.
Поистине, сегодня был день удивлений. Теперь уже Вовка с Мишкой разинули рты, не понимая, что случилось и почему Вовкин папка, так рванул на улицу.
А бабушка, присев, налила ещё шампанского, но уже только себе и, посмотрев на дверь, произнесла, обращаясь неизвестно к кому:
– Ишь, причандалы каки, выискались. Вилы им не там стоят, а матери добра слова сказать не могут.
Глянула на притихших внучат, снова разулыбалась, и на десятый круг начала их потчевать ужином.
Спустя немного времени, те прямо за столом зазевали и начали клевать носом. Бабушка скоренько постелила в спальне постель и отправила их спать. Довольный, что сегодня можно заночевать у Вовки и даже не надо дома отпрашиваться, Мишка быстро нырнул под одеяло, провалившись в высоченной, взбитой перине. Ухватив обеими руками одеяло, ногами он стал отбиваться от подошедшего Вовки, попытавшегося тоже залезть под одеяло. Повизжав и побесившись, таким образом, минут пять, угомонились, и скоро уснули, разметавшись по всей кровати, стоящей возле тёплой, с вечера протопленной печки. Они не слышали, как бабушка уходила, предупредить, что «Миша, сегодня, у нас ночует», и, как вернувшись, убрала со стола и перемыла посуду. Не видели, как она, сев за убранный стол и положив на него руки, долго так сидела, почти не шевелясь. На душе у неё было радостно и спокойно – потому, что в доме было уютно и тепло, внучата сытые и весёлые спали рядышком, а на столе стоял подаренный ими красивый цветочек.