Бабушка Агафья, родившаяся и вошедшая в женскую силу ещё «при царе», не имевшая даже «ликбеза», сохранив к восьмидесяти годам ясный ум, отчётливо понимала, что её время безвозвратно ушло. Лишь осколки этого времени хранились в таких же, как у неё сундуках ровесниц, переживших за свой век пол десятка войн и три революции. Не вмешиваясь в семейные дела касаемые денег, покупок или иных подобных вещей, бабушка, тем не менее, на правах матери главы семейства, небезосновательно считала себя полноправной хозяйкой на кухне, скотном дворе, огороде и везде, где только нужен был каждодневный крестьянский труд, хлопоча от зари до зари. Никогда, никто в доме её ничем не попрекнул, а у внуков спорить с бабушкой даже в мыслях не возникало. Ей самой претила праздность и дармовщина, и она всерьёз обижалась, когда сын или невестка, обращавшаяся к ней не иначе, как мама, предлагали отдохнуть и не суетиться по хозяйству:
– Конечно, что теперь с меня, всё не так, всё, не, по-вашему, делаю. Вы ж теперь грамотные, «причандалы» стали.
В ответ, родители только махали рукой и шли восвояси, а потом, зачастую, переделывали то, что сделала подслеповатая бабушка.
Что такое «причандалы», Вовка только догадывался, но связывал это, с работой родителей. Потому, что отец, до того, как стал бригадиром на ферме, был в сельсовете председателем, а мама, сейчас, работала там, каким-то «секлетарём». А, что такое сельсовет, Вовка знал. Потому что отец, несколько раз возил его туда с собой на велосипеде. В сельсовет приходят люди, им ставят печать. Он сто раз это видел, и даже, один раз, сам ставил эту печать.
Было это в прошлый выходной день. Скоро должен начаться покос – самое главное и самое трудное, что ожидает в деревне, летом, всех от мала до велика. В преддверии этого, отец взялся смотреть, лежавшие под навесом с прошлого покоса грабли, вилы и, самое главное, косы. Сдав, совсем недавно, председательство, он очень радовался, что «теперь можно жить, как все нормальные люди». Ещё бы не радоваться, рассуждал Вовка, – в сельсовет он на своём старом велосипеде ездил, а зимой вообще пешком ходил. А теперь ему дали бричку, в которую он запрягает злющего, но красивого Орлика, а зимой вместо брички дадут сани. К тому же, этот Орлик обгонит всех коней, и даже дяди Фединого Серка, чем Вовка всякий раз не забывал похвастаться перед пацанами.
Принеся под навес, острый плотницкий топор, ножовку и молоток с бабкой, отец присел на чурбак, чуток покурил и взял в руки первые грабли, потерявшие свои зубья на полях сенокосных сражений.
Погода была замечательная, работа заладилась с первого же затёса. Настроение у отца, когда он что-то мастерил, всегда было хорошим, и он добродушно подначивал Вовку, который мельтешил здесь же под видом наиглавнейшего помощника. Вовка давно заприметил, что у одних граблей, черенок треснул и требует замены. Отцу обломки вряд ли уже куда понадобятся. А вот палка для игры в «чижика» из остатков черенка, сделанного из специально заготовленной, высушенной, отструганной и отполированной ладонями за несколько сенокосных сезонов берёзы, получится просто загляденье.
Но до сломанного черенка дело не дошло. Только отец поменял на всех граблях сломанные и временные, слаженные у прокосов, из свежих берёзовых прутков зубья, как во дворе беззлобно, но очень настырно залаял Шарик, извещая, что ко двору кто-то пожаловал. Звонко и часто застучала щеколда, потревоженная нетерпеливой рукой, и через минутку под навес зашла бабушка:
– Иди, Аркадий, там кум Николай с Успенска приехал.
– А сам, что не проходит? – отцу явно не хотелось отрываться от незаконченного дела.
– Говорит, некода. В сельсовет, вроде, ему надо. Иди, не держи человека у ворот, коль уж приехал – и пошагала по своим делам. Мол, я сказала, а ты поступай, как знаешь.
Отец, что-то буркнув, встал, коротко воткнул в колоду, на которой только что сидел, топор, и пошёл к калитке. Вовка, любопытничая, потащился следом, а потом и вовсе засеменил впереди.
– Здорово, кум! Чего не заходишь? – отец крепко пожал руку, стоявшему за калиткой мужчине.
– Здорово, Аверьяныч! Другем разом обязательно зайду. Тут такое дело – приезжий взял отца за локоть – нам бы, с Марьей, сегодня печати поставить, и свидетельства выписать.
Отец засмеялся: – Так надоело нештампованными ходить, что до понедельника подождать невтерпёж.
– Да, мне-то без разницы – приезжий совсем не обиделся на смех – Мария вот, в понедельник, к своим ехать собралась. Месяц уже канючит – как, да как приеду с ребёнком и без штампа в паспорте. Нагуляла, мол, скажут. Выручай, Аркадий, поехали, зарегистрируй нас.
– Да ты, что, Николай! Я ж давным-давно, бригадир на ферме. Ты же сам знаешь. Сейчас, Тоню позову, пусть съездит, да отчекрыжит вас по-быстрому.
Отец шагнул было к калитке, но кум снова взял его за локоть:
– Не надо Тоню, ты лучше сам. Чуть помялся и добавил: – Она, ещё полгода назад, отчитывала меня, что тянем с регистрацией. Скоро родите, мол, и наделаете хлопот и себе и людям с усыновлением. Я обещал, что заедем к тебе с Марией, да всё не собрались, а теперь, вот, надо и брак, и рождение, и усыновление, и чёрта-дьявола… Приспичило ей ехать – кум Николай нервно бросил недокуренную цигарку, затоптал её, и тут же достал кисет с махоркой.
Отец снова засмеялся:
– Ладно тебе, кум, психовать, радуйся, всё-таки женишься. Сейчас уладим твоё дело. Тоня! Тоня, подойди-ка сюда!
–Не кричи, здесь я – мама открыла калитку – здравствуй, Николай, а Мария где?
– Здравствуй, Николаевна! Да, они сразу дальше, до магазина проехали. Купить там чего. Хоть и не свадьба, но всё равно, дело не простое, без этого никак нельзя – стал он объяснять отсутствие жены. Увидев, что собеседница сморщилась от табачного дыма, бросил под ноги и тщательно затоптал очередную, почти не куренную самокрутку.
Мама покачала головой:
– Вы бы о другом так заботились. Предупреждала ведь, предупреждала, а вам всё некогда, всё потом. Вот отправлю в город, справки для установления отцовства собирать, чтоб знали, что это такое, да вовремя всё делали.
Николай совсем сник, ничего не отвечая, достал кисет, развязал, снова завязал и убрал его в карман, от греха подальше. Однако уже через пару минут, крутил новую цигарку.
Вовка, наблюдавший самым внимательным образом, за разговором взрослых, ничего не понял. Нет, он понял, конечно, что дяде куму Николаю нужно в сельсовете поставить печать и, что-то выписать. Это было не редкостью, когда к ним в дом, рано утром и поздно вечером, в рабочие и выходные дни, приезжали из соседних сёл, приходили местные, чтоб поставить печать или получить справку. Сообразил и то, что кум Николай в чём-то провинился перед мамой или, как говорит отец – проштрафился. Но почему тогда, если он провинился, мама отправляет его в город. Вовке, сколько уже обещают, взять туда, как-нибудь с собой, и всё не берут. Пацаны, которые были в городе, говорили, что там здорово. Кино показывают не только вечером, но и весь день. А возле городского клуба, стоят красные ящики – «автоматы». Туда бросаешь три копейки, и сразу наливается полный стакан газировки, как из бутылки. И мороженное в городе продаётся всегда, а не только на Новый Год. В общем, много там чего интересного есть.
Говорят, прямо сразу, как выйдешь из автобуса, тётки продают серу, черемшу и картошку, а другие всё покупают, хотя серы с черемшой в лесу, за огородами, хоть завались. А картошки в этих огородах столько, что потом кормят коровам и свиньям. Получается, что Вовку, если «проштрафился» в угол, а кума Николая – в город, а он ещё и не радуется. Правда, если по честности, Вовка, в углу, по-настоящему тоже не бывал. Только поставят, как за него бабушка заступается:
– Сами стойте, взяли моду – над ребёнком изгаляться.
А дальше совсем уже интересно получилось. В город, дяде куму Николаю, оказалось не обязательно, зато Вовке подфартило.
Мама, жалостливо посмотрев на кума, затягивающегося цигаркой так, что махорка аж трещала, тихо проговорила:
– Аркадий, там, после того, как ты дела Потёмкину сдал, в журнале ЗАГСа ни одной записи нет. Съезди, зарегистрируй их своей рукой, задним числом, а потом, сразу, сегодняшним днём на ребёнка запись сделай. Тогда процедуру установления отцовства проводить не надо будет. Печать и бланки свидетельств в моём сейфе. Сходи, переоденься, да ключ от сейфа не забудь. И уже снова сурово глянула на курильщика: – Справка из роддома с собой?
– С собой, Николаевна! Спасибо, век не забуду, а то я эти справки в городе, до смерти боюсь собирать. Магарыч, после покоса, с меня. И даже не говори ничего и не обижай отказом – он засуетился, захлопал по одному карману, по-другому. Его лицо на миг застыло, неужто впрямь забыл, и расплылось в улыбке – вот она, роддомовская справка.
– Да ну, вас вместе с магарычом вашим. Аркадий, туда и обратно. Оформишь и сразу домой. Вову с собой возьми – мама пристально посмотрела на отца – всё понял?
– Да понял, не маленький. А, его то, зачем брать? – с угадывающимся недовольством ответил отец.
– Для надёжности – отрезала мама – его тоже переодень, на регистрацию идёте, не куда-нибудь, а я грядки с мамой дополю, в покос не до этого будет.
Возле крыльца сельсовета их уже дожидались. Мужчина, что стоял, прислонившись к заборчику и, как положено в таком случае курил, и две женщины прогуливавшиеся неподалёку. Женщины сразу оживились, заговорили, начали одёргивать платья и трогать свои волосы. Ещё не все зашли с крыльца в коридор сельсовета, когда там, сбоку у входа, открылась дверь, за которой находилось самое интересное, что было во всём сельсовете, и с самым длинным и мудрёным названием – «коммутаторская». Из неё выглянула тётя Зина-телефонистка и весело спросила, обращаясь ко всем сразу:
– Что, никак расписаться надумали? Поздравляю! Мечтательно вздохнула и увидела, вдруг, Вовку, зажатого в угол, подскочила, нахлобучила ему на самые глаза кепку и шепнула:
– Заходи ко мне, как захочешь, кнопки с тобой опять понажимаем, позвоним кому-нибудь, пока никто не видит – и ушла в свою коммутаторскую, дочитывать очередную книжку.
Войдя в мамин кабинет, все сразу притихли, и, кроме отца и Вовки, сели на стулья, стоящие рядком вдоль стены. Отец разложил на столе бумаги, и начал что-то писать, а Вовка, пристроившись с боку стола, сначала поперекладывал с места на места всякие разложенные на нём штуковины, а потом взял листок, и стал рисовать на нём каракули. Увлечённый своим делом, он не видел, как взрослые улыбаются, глядя то на него, то на отца.
Неожиданно отец отложил ручку и встал. Лица у людей, сидящих на стульях, тут же стали строгими и даже напряжёнными, что соответствовало серьёзности происходящего события.
– Мария, Николай, подойдите, распишитесь здесь, здесь и вот здесь – отец подал подошедшим ручку и пальцем указал, где расписаться.
– Володька, иди сюда, на – ставь печать вот в этих местах, что бы с твоей лёгкой руки у дяди Коли с тётей Машей всё хорошо было – и протянул ему маленький аккуратный кругляшек, именуемый печатью.
Почему-то все засмеялись, когда Вовка, с самым серьёзным видом несколько раз подышал на печать, и со всех сил надавил ею на каждую бумагу. Но стоило отцу взять эти бумаги в руки, как лица у присутствующих стали опять соответствовать серьёзности момента:
–Ну, вот и все дела! С этой минуты, вы законные муж и жена, а Валерка, ваш законный сын. Поздравляю и совет вам да любовь! – отец стал быстро собрать со стола бумаги. Сидевшие, как будто, только этого и ждали – вскочили и зашумели так, что даже тётя Зина снова прибежала, и тоже начала смеяться и шуметь вместе с ними. Дядя кум Николай взял из стоявшей на полу чёрной сумки большую, красивую бутылку и важно произнёс:
– Марья, стаканы ставь, щас шампанским стрельнем.
Вовка напрягся – бабахнет, наверно, громче, чем пугач, вон, какая бутылка здоровенная. Но женщины запищали хуже девчонок так, что даже неслышно было, как она и стрельнула – пробка до стены даже не долетела, упала под ноги. Зато, чуть не на полметра, на пол плеснулась белая шипучая пена. Вовка скривился – разве так стреляют.
Зато потом, опять все стали радостно кричать, насыпали ему почти полную фуражку конфет в обёртках, и дали большую шоколадку.
Когда Вовка влетел во двор вперёд отца, который уже десятый раз, обнимался, прощаясь с кумовьями, и показал сладости, сидевшей на крылечке бабушке, чтобы по-честному поделиться с нею, та не высказав, ожидаемого Вовкой, одобрения и восторга буркнула:
– Сначала живут невенчано не регестрирано, потом рожают не думая, не крестя. Ладно, хоть так и то хорошо – и она мужняя жена стала, и дитё теперь не сирота при живом отце, и Нюре, царство ей небесное, там спокойнее.
Зашептав дальше, что-то совсем уже непонятное и не разборчивое, пошла в огород. По дороге остановилась и повернулась к Вовке:
– Ты конфетки-то ешь, ешь, а то потают на жаре. Всёш таки у людей праздник.
Конечно праздник, хотя и не понятный, но раз конфеты раздают, то точно праздник, без разговоров согласился Вовка, и развернул очередную обёртку.