На Вае прошла молва о том, что набирают бригаду на альпийские луга для заготовки сена лошадям. Мне очень хотелось попасть на сенокос, дабы увидеть альпийские луга. Безусловно, если мне чего-то очень хочется, то это обязательно сбудется, хотя бы на короткое время – главное в том, что я познаю то, чего хочу. Это непременное условие моей судьбы.
Лошадей на Вае много, но используют их в работе предельно редко. Лошадей держат для мяса. Взрослая лошадь на мясо стоит 300 рублей, но после того как человек её купит, использовать её в работе он не рискнёт, так как придётся платить дополнительно по 30 рублей за каждый день, прожитый лошадью после продажи.
Тридцать рублей стоит лицензия на отстрел лося, но лицензию никто не покупает. Браконьеры лосей отстреливают тайно, попадаются и через суд возвращают государству ущерб, нанесённый природе. Это стоит дорого – 750 рублей, но будет ли считаться человек русским, если он не будет нарушать законы? Нет, не будет! Купить лицензию, уважительно отнестись к закону, значит признать себя «нерусским». Слово «нерусский» является оскорбительным выражением, так как "не русский человек" – неполноценный человек, в понятии русского человека. Человек, воспитанный в интернациональном сообществе, где нет моральных законов, выработанных народами на протяжении веков, будет презирать любые законы, и, прежде всего, моральные законы чуждых ему культур. Это уже агрессор, ждущий команды «в бой!». Для русского человека оккупация чужой территории – всего лишь интересная экспедиция, а также – развлечение за государственный счёт и ненаказуемое, а потому – вдвойне приятное, пролитие чужой крови.
Прошла неделя после того, как появились разговоры об альпийских лугах. Утром на наряде мне и Семёнову объявили, что мы зачислены в бригаду на заготовку сена. В этот день мы не работали – шла заготовка необходимого материала и продуктов питания для бригады. На следующий день до половины дня продолжался всё тот же процесс подготовки к экспедиции.
Часть бригады должна плыть на моторной лодке, а пять человек должны были ехать верхом на лошадях. Я и Семёнов будем ехать на лошадях – так решил бригадир. По совету конюха я взял себе Матроса – бывшую выездную лошадь директора леспромхоза, Леонтьева.
Для пьянства в рабочее время нужна веская причина и деньги. У нас причина для пьянства была – экспедиция, а деньги – забирай хоть весь магазин в счёт будущего заработка. На окраине посёлка Вая, на берегу реки, наша бригада уселась на траву отметить начало экспедиции.
Местные правила взаимоотношений такие:
1) если человек прикуривает, то сначала прикурит сам, а потом даёт прикурить товарищам;
2) тот, кто разливает водку, сначала наливает себе ёмкость до краёв (ёмкостью может быть не только стакан, но и пол-литровая банка), а остатки водки разливает остальным собутыльникам. Кому не достанется – тот не должен обижаться. Сначала обеспечь себя, а потом можешь побеспокоиться и о других.
Водку выпили за один раз – залпом по пол-литровой банке каждый. Водка крепостью до 60 градусов и спирт в северных районах страны изготовлены из пищевых отходов. Водка и спирт приятны на запах и на вкус, пить эти напитки легко и приятно. Можно выпить более литра водки и чувствовать себя хорошо. В остальных районах страны водку делают из спиртов, поставляемых химзаводами. Решили выпить ещё. В магазин за водкой послали меня.
На кобыле Марте я отправился в магазин. Купив несколько бутылок водки, я уселся в седло и отправился к ребятам. Я решил на полном скаку «лихо» остановить лошадь в метре от ребят. Марту воспитывал немец, поэтому она команды понимает буквально и выполняет их мгновенно. Меня об этом не предупредили. Подскакав к ребятам, я дал Марте команду «тпру». Я не сразу понял, что произошло. Вместо того чтоб подняться на дыбы, Марта мгновенно остановилась, наклонив при этом низко голову и круп к земле. Я вылетел из седла и, совершив в воздухе кульбит через голову свою и Марты, «лихо» приземлился задницей на свободное место в кругу товарищей. Никто такому цирковому номеру не удивился, а бригадир спокойно произнёс:
– Марта всегда, таким образом, освобождается от «лихих» кавалеристов.
Удивились иному – ни одна бутылка не разбилась.
– Вот если бы разбилась, хотя бы одна бутылка, тогда ты увидел бы «цирковой» номер, – угрожающе произнёс Чудинов.
Чудинов в прошлом работал в городе Кизел шахтёром. Страдал он от алкоголизма. Он не курил, но во внутреннем кармане пиджака всегда носил бутылку водки. Через каждые десять минут он делал маленький глоток водки. Ради водки Чудинов жил и работал.
Завершив пиршество, бригада отправилась в путешествие. На лодке уплыли бригадир и Антон Мягких, а Чудинов ушёл домой – он нас провожал. Он приедет к нам неделей позже. На лошадях по горным тропам вдоль реки поскакали: я с Семёновым, Павел из города Горький, Генка из Перми и местный житель, восемнадцатилетний Володя Ивлев. На лошадях надо было скакать, чтоб не отстать от моторной лодки.
Матрос – жеребец крупный и высокий. Я пришпорил Матроса, чтоб ехать впереди кавалькады. Матрос выполнил моё требование, но ему не понравилось грубое обращение с ним. Двигались мы по тропам и длинным узким полянам, которые всегда есть у берегов рек. Матрос, наверное, уже позабыл, когда он последний раз ходил под седлом, а на других работах его не использовали. Матрос застоялся – быстро скакать ему не хотелось. Гибкой хворостиной я несколько раз ударил Матроса. Скорость движения Матрос увеличил, поняв, чего я от него требую. Он теперь был всегда лидером в кавалькаде, но выбирал момент отомстить мне!
В сёдлах люди ездят по-разному. Русский человек в седле сидит так, как будто он «аршин проглотил», соблюдая строго вертикальное положение. Украинцы ездят верхом на лошади, откинувшись назад, будто всадник отдыхает в кресле. Татарин в седле сидит в полусогнутом положении. На высоких стременах ноги его сильно согнуты, а левой рукой он держится за луку седла и удерживает ею поводья. Правая рука у него всегда готова выхватить оружие. По-татарски ездил и я, ибо иначе ездить не мог. Это меня и спасло от большой беды.
На большой скорости Матрос, заранее выбрав растущее рядом с тропой дерево, резко прижался правым боком к стволу. Я среагировал моментально – успел правую ногу перебросить на левый бок лошади и переместить сюда же своё тело, держась за луку седла. Если бы я не успел среагировать, то правое колено мне Матрос размозжил бы о ствол дерева. Я остановил Матроса. Остановилась и вся группа. Володя Ивлев сказал:
– Матрос может поймать зубами твоё колено и сбросить тебя с седла.
В шахте, в которой я работал в Донбассе, и на других сверхкатегорийных шахтах, на вентиляционных штреках работали лошади. Лошадей применяли на вентиляционных штреках из-за сильной загазованности, из-за которой нельзя было пользоваться даже аккумуляторными электровозами. Лошади под землёй и жили. Отработав несколько лет, лошади уходили на пенсию. Выдавали лошадь на-гора, предварительно многослойно завязав ей глаза. В течение нескольких месяцев лошади слой за слоем уменьшали повязку на глазах, но и с такими предосторожностями она теряла зрение.
У шахтёров была профессия «коногон». Коногоны работали с лошадьми. Шахтёрская лампа, фонарь которой крепится на шахтёрской каске, много лет выпускалась промышленностью в предельно малом количестве и выдавалась исключительно только коногонам, поэтому лампу эту называли коногонкой.
Кто устанавливал норму транспортируемых лошадью вагонов – неизвестно. Возили они составы по восемь вагонов. Вагоны крепятся друг к другу гибкой сцепкой. Лошадь начинала движение, а сцепка между вагоном натягивалась, производя характерный звук. Если поступал сигнал от девятого вагона, лошадь останавливалась – «Отцепляй!». Заставить лошадь тянуть более восьми вагонов, даже порожних, невозможно ни уговорами, ни наказанием.
Наказывать лошадь-шахтёра нельзя. Коногона, наказавшего лошадь, лошади убивали. Если вагон соскакивал с рельс – «забурился», лошадь подходила к этому вагону и грудью помогала коногону поставить вагон на рельсы. Самые опасные и уважаемые профессии в шахте у забойщиков и проходчиков,но даже они смотрели на коногонов с восхищением.
Зная о том, что лошади умеют ценить собственное достоинство, я на привале поговорил с Матросом. Я извинился перед ним, но извинения мои он не принял. Я оскорбил достоинство его независимой сущности, равной небожителю. Это хорошо, значит, со временем мы с ним будем друзьями. Такие сущности, как Матрос, ненавидят тех, кто считает себя господином земной природы, а также презирают трусливых и склонных к подхалимству людей.
К вечеру мы добрались до Кер-острова. Здесь мы должны переправиться через реку, чтоб затем подняться по горной тропе на Кер-камень. Почему Кер-остров и Кер-камень? О чём говорят эти названия? А может быть «Кир», что на иврите обозначает «стена»? Или же названия посвящены Керенскому? Фамилия Керенский – еврейская. «Керен» – на иврите обозначает «рог; фонд; основной капитал; луч света; угол; ценность». Почему в русском языке много еврейских слов? По той же причине, по какой в этом языке множество слов английских, немецких, португальских и множества других, чуждых России национальных языков, значения и произношения которых извращены основательно.
Переплыли мы Вишеру легко, верхом на лошадях. На левом берегу реки мы поужинали, изрядно выпив, и стали вьючить лошадей. Сильно опьяневшие Генка из Перми и Павел из Горького стали «выяснять» отношения с Володей Семёновым. Мне надоело смотреть на эти «выяснения». По одному моему удару хватило на то, чтоб «любители выяснений» мгновенно уснули на берегу реки до утра.
Навьючив лошадей и усевшись в сёдла, наша бригада верхом на лошадях отправилась по древней лесной дороге. Пять километров дорога шла по равнине. В болотистых местах дорога была вымощена брёвнами. Лес не густой. Между редкими стволами деревьев подлеска и кустарника не было, но росла редкая трава. Стволы деревьев толстые и без веток. Высоко вверху кроны деревьев сплошным ковром закрыли небо. Что-то было в этом лесу дремуче-тёмное, злое, угнетающее, вызывающее тревогу. Вдоль дороги лежали штабели берёзовых брёвен. Сердцевины брёвен выгнили, оставив целыми, не поддающиеся тлению, берестовые рубашки.
Я невольно воскликнул:
– Какой строевой лес! Рядом с рекой! Почему его не заготовляют?!
Антон Мягких, отвечая на мой вопрос, начал давать пояснения:
– Деревья здесь огромны. Вон, в той берёзе, двадцать два кубометра древесины будет. Но место здесь гиблое, даже грибы здесь не растут и звери не ходят. В лес зайти опасно. Здесь распадок – каменная россыпь, сложенная из огромных камней. Между камнями широкие и глубокие щели. Веками росший здесь лес, отжившими свой век и умершими деревьями, сплошным ковром закрыл расселины между камнями. По лесу далеко не уйдёшь – где-нибудь провалишься и погибнешь. Между камнями внизу ледяная вода. Выбраться из расселины даже здоровому человеку не удастся, а провалившемуся и получившему травмы – тем более. Сгнившие штабели брёвен вдоль дороги остались от заключённых, которые когда-то добывали здесь древесину, а лес они вывозили узкоколейкой. Много заключённых погибло в этих расселинах. Тела погибших заключённых так и лежат в здешних подземельях, а духи погибших вызывают тревогу у животных и людей. Видишь, как осторожно лошади идут – след в след? Человек слеп и глух, а лошадь видит на несколько метров вглубь. В опасных местах впереди кавалькады мы ставим самую старую и опытную лошадь, а сами с топором за поясом готовы мгновенно отреагировать на любую опасность.
Дорога упёрлась в подножие горы, заросшей сплошным, но невысоким низкорослым лесом, и повернула налево. Здесь было на несколько метров выше лесной равнины, а лес дышал жизнью. Здесь было хорошо и уютно. Несколько сотен метров дорога шла горизонтально у подножия горы, затем повернула под прямым углом направо и превратилась в горную тропу, круто поднимавшуюся между деревьев и камней вверх.
До чего же разумные лошади! Впереди нашей кавалькады шёл старый и опытный Моряк. Лошадь эта уже на пенсии, но иногда его берут работать. «Его не отдали на мясо и не отдадут, – говорили мне конюхи, – потому что работал и работает он прилежно и старательно. Он заслужил того, чтоб за ним ухаживали до его естественной смерти».
По тропе лошади идут, точно ступая след в след идущей впереди лошади. Если передняя лошадь оступилась, то следующая за ней лошадь в этот же след свою ногу уже не поставит.
Впереди на самой опытной лошади ехал бригадир.
– Каким способом вывозят с лугов по столь опасной дороге сено? Сколько километров отсюда до Ваи? – задал я вопрос.
– До Ваи тридцать шесть километров, а сено вывозят зимой на санях, когда снег скроет все опасные места, – ответил Володя Ивлев.
В одиннадцать часов ночи подъём в гору прекратился, а мы выехали из низкорослого леса на альпийские луга. В свете белой северной ночи, в нескольких сотнях метров впереди нас показался посёлок городского типа с двухэтажными каменными домами.
– Что за посёлок впереди нас? – снова поинтересовался я.
– Скукино, – смеясь, ответил Володя Ивлев. – Это нагромождение кубических камней. Подъедем ближе, увидишь.
Мы подъехали к зимнику. Старое низкое здание было большого размера. Зимой в нём могут отдохнуть в тепле, не только люди, но и лошади. Лошади в зимнике защищены и от волков. Здесь мы разгрузились, поставили рядом с зимником большую палатку и улеглись отдыхать.
На следующий день мы клепали и оттягивали новые косы. Косить траву придётся вручную. Во время обеда пришли к нам по единственной тропе от Вишеры вчерашние «любители справедливости». От вчерашней пьянки и комариных укусов лица у них превратились во что-то невообразимое.
После обеда я с Семёновым и Ивлевым пошёл в «посёлок Скукино» – нагромождение огромных камней кубической формы. Вокруг камней море черники, костяники и голубики. Голубика ещё не созрела. На камнях много надписей – «здесь был …». Псы, задрав лапу и побрызгав своей «благодатью», оставляют информацию о себе: «Здесь был Тузик». А двуногие собаки оставляют после себя надписи.
Воздух прозрачен. На огромном расстоянии видна серебристая лента реки Вишеры. Далеко от нас на правом берегу реки виден посёлок. Из свежих пиломатериалов светлые домики были меньше спичечной коробки.
– Что там за посёлок? Сколько до него километров? – спросил я Ивлева.
– Гаревая. Километров сорок будет – ответил Володя.
– А дальше Гаревой населённые пункты есть?
– За Гаревой, вдоль Уральского хребта, до самого Ледовитого Океана населённых пунктов нет.
После нашей прогулки в конце дня мы начали косить траву. Трава была невысокая – не выше двадцати сантиметров. Косили до позднего времени. Устали изрядно, но это были только "цветочки", а "ягодки" начнутся завтра.
В пять часов утра следующего дня мы снова начали косить траву. В девять утра мы позавтракали и без отдыха снова приступили к косовице. В час дня мы пообедали, а после обеда до двух часов дня отдыхали. С двух часов дня до шести вечера мы снова косили траву. Наспех поужинав, мы без промедления продолжили косовицу. В десять вечера мы закончили рабочий день, попили чай и улеглись спать. Таким образом, наш рабочий день имел продолжительность в шестнадцать часов. Выходной день нам мог сделать только дождь, но дождей не было, а только лишь по утрам на траве иногда лежал снег.
Усталость накапливалась неимоверная. Работал я как сомнамбула, без каких-либо мыслей в голове. Здесь, на этой работе, я получил последнее и самое сильное лекарство от своей душевной раны. Видеть Валентину мне уже не хотелось.
Дней через десять начался дождь, а у нас появилась возможность отдохнуть. В дождливый день нам платили по одному рублю, а остальная зарплата зависела от выработки. Платили нам по 35 рублей за тонну сена. Недалеко от нас работала бригада немцев. У них была иная система оплаты труда – им платили по 50 рублей за тонну сена.
После дождливых дней к нам приехала женщина-повариха и Чудинов, а на берег реки доставили сенокосилку в разобранном виде. Доставить сенокосилку на луга приказали мне и Чудинову. Возможно, потому что Чудинов и я были единственными в этих краях шахтёрами, т.е. людьми бесстрашными и изворотливыми. Я и Чудинов взяли двух лошадей и деревянную волокушу, и отправились к берегу Вишеры за сенокосилкой. Волокуша – деревянные сани, используемые летом по лесному и горному бездорожью.
Погрузив сенокосилку на волокушу, мы запрягли цугом Моряка и Матроса. Впереди поставили Моряка, как более опытную лошадь. Попробовали двинуться с места, но нам это не удалось. Моряк старался изо всех сил, а Матрос, натянув упряжь, делал вид, что старается, но поклажу не тянул. Волокуша стоит на месте как примороженная к земле. Поменяли местами лошадей. Теперь впереди стоит Матрос. Он видит, что «сачковать» ему не удастся, но непосильную работу делать не желает. По команде «Пошли!» Матрос делает рывок, натягивает упряжь, дико вращает глазами, перебирает ногами, но груз не тянет. Ну, артист! Вот прохвост!
Матрос действует так, как в одном послевоенном анекдоте:
«По окончанию Второй Мировой Войны собрались французский, английский, американский и русский генералы, и стали спорить, какой солдат наиболее исполнительный. К единому мнению они не пришли и решили провести жестокий эксперимент. Комната, в которой сидели генералы, находилась на десятом этаже здания. Генерал-француз вызвал солдата и приказал ему выпрыгнуть в окно. Солдат поинтересовавшись, чем вызвано столь странное приказание, отказался его выполнить. Вторым был англичанин. Выторговав у своего генерала льготы для своей семьи, солдат исполнил приказание, выбросившись из окна. Третьим был американец. Американец поставил условия оплаты своей жизни, подписал с генералом контракт и выпрыгнул в окно. Последним был русский солдат. «Прыгай в окно!» – приказал ему генерал и показал рукой на единственное в комнате окно. Солдат раскинул руки, затопал ногами, присел, как перед прыжком и кричит: «А в какое?!». «Отставить! – дал команду русский генерал и, повернувшись к другим генералам, говорит – Вот видите, русский солдат, не торгуясь и не раздумывая, готов выполнить любую команду».
Точно так же демонстрировал свою готовность и Матрос.
– Так, мудрец! Ты у меня сейчас получишь. Уйти от работы тебе не удастся, – угрожающе сказал я Матросу.
Я распряг Матроса, привязал к его седлу с двух сторон по тяжёлому колесу сенокосилки, а наверх седла я приторочил тяжёлый ящик с металлическими деталями. От тяжести груза Матрос слегка пошатывается. Я отвёл Матроса на несколько метров от волокуши, привязал его вожжами к стволу дерева и вернулся к волокуше помочь Чудинову завершить работу. Здесь я совершил непростительную ошибку – надо было вначале запрячь Моряка и только потом навьючить Матроса.
– Смотри, что он делает! – воскликнул Чудинов.
Я повернулся к Матросу. Матрос зубами развязывал узел вожжей, которыми я его привязал к дереву.
Условия жизни в уральской тайге таковы, что упряжь и всё, что крепится к лошади, должны крепиться такими узлами, чтоб в случае, когда лошадь попадает в трясину, можно было в считанные секунды развязать все узлы и освободить её от груза. После чего срубываешь рядом стоящие тонкие деревья и подсовываешь их под брюхо лошади, попавшей в топь. Все узлы на упряжи развязываются лёгким движением. Матрос и воспользовался этим, развязав зубами узел.
Я бросился к Матросу, но он успел освободить себя и помчался в лес. Я бежал параллельно ему, пытаясь уговорить и остановить его, но Матрос, набрав скорость, скрылся среди деревьев.
– Оставь его. Здесь некуда уйти, а в тайге медведи в большом количестве. Он сам придёт к нашему лагерю, – посоветовал мне Чудинов.
Моряк – конь старательный, но стар и слаб, поэтому большую часть груза пришлось оставить на берегу реки. К вечеру мы были в лагере. Узнав, что Матрос с вьюком убежал, бригадир выругал меня последними словами и ушёл на сенокос. Я покушал, немного отдохнул и, заткнув за пояс топор, отправился в тайгу на поиски Матроса.
Топор – незаменимое, универсальное оружие таёжного человека, должен быть всегда за поясом. Топором работают, топор – эффективное оружие против медведя, топором вскрывают консервные банки, топором режут хлеб и топором бреются. Топор должен быть острым, так чтоб можно было одним взмахом срубить дерево толщиной до 12-ти сантиметров.
Я опускался по горной тропе. Солнце уже скрылось за горизонтом. Дни уже становились короче, ночи – длиннее, а по утрам иногда падали редкие снежинки. Вечерние сумерки в это время года были немногим более часа. За это время я надеялся найти Матроса. В лесу царил лёгкий полумрак. Птицы и лес говорили мне, что вокруг меня на расстоянии до километра нет ни одного крупного зверя. Осторожно, прислушиваясь к тайге, я опустился по тропе до горизонтальной дороги, идущей у подножия горы. Повернув на горизонтальную дорогу и, пройдя по ней сто метров, я почувствовал, что в радиусе ста метров от меня находится крупное существо. Лес молчал, птицы затихли, затаившись в ожидании развязки встречи двух существ – меня и неизвестного мне зверя.
Дикие животные видят людей не так, как человек своих собратьев. Животные видят энергетическое облако, окружающее человека. На большом расстоянии некоторые животные ощущают информационную частоту излучения человека и других животных. По собственной частоте человека и по цветовой гамме ауры, окружающей человека, животные безошибочно определяют, агрессивен человек или миролюбивый и защищён ли этот человек энергией Неба, или же человек является слугой Тьмы и не имеет небесной защиты. Многое «видят» и знают о человеке животные.
Характеристика информации, поступающей от человека к животному, меняется в зависимости от психического состояния животного. Если животное озлобилось и стало агрессивным, тогда оно уже не видит животных существ в режиме обычного зрения. Режим зрения изменяется. В агрессивном и возбуждённом состоянии животное уже видит расплывчатую энергетическую форму сущности, в которой яркими вспышками света пульсирует кровь. Если ваш кот или ваша собака набросились на вас, то нет смысла обвинять животное, ибо они в агрессивном состоянии не могут определить вас, как своего хозяина. Они вас видят как расплывчатое облако враждебной формации. Озлоблённое животное весь окружающий его мир воспринимает как враждебный. Озлоблённое животное видит вспышки пульсирующей крови, и безошибочно впиваются зубами в жизненно важные артерии объекта нападения.
В приятном лёгком полумраке было хорошо видно в зоне прямой видимости, но на тропе видимость ограничивали кусты и деревья. Я шёл так, как обычно хожу в особых условиях, опуская на поверхность земли носок ноги, перемещая затем тяжесть тела по тыльной стороне стопы на пятку. Такая походка бесшумна.
Тайга насторожилась. Деревья, кусты, даже воздух ожидали чего-то необычного, связанного с опасностью. Впереди меня, за деревьями, немного справа находится крупный зверь! Он меня учуял прежде, чем я его. Зверь остановился в ожидании. Тёмные волны излучения его мозга стали плавно и осторожно приближаться ко мне, охватывая и ощупывая деревья и кусты фронтом шириною метров тридцать. Зверь делает волновую разведку – локацию, пытаясь определить характер моей сущности и моих мыслей. До зверя пятьдесят метров – определил я по концентрации и затуханию чужого излучения. Теперь я уже знал, что сущность эта не эфирная, а живое существо.
Я взялся за топор и стал мягкими шагами приближаться к зверю. Зверь тоже стал осторожно и очень медленно шагать навстречу мне. Неожиданно для меня шаги зверя стали уверенными, твёрдыми и спокойными. Я остановился и снял руку с топора. Я жду его – это не враг. Он уже знает, кто я, но я не знаю, кто он!
В пяти метрах от меня из-за деревьев показался Матрос! Он шёл ко мне без седла и вьюка! Приближаясь ко мне, Матрос стал опускать голову. Матрос подошёл ко мне и упёрся своим лбом мне в грудь. Меня охватила волна возмущения – он избавился где-то в тайге от ценного груза, а теперь, видите ли, он извиняется! Видели ли вы такого пройдоху? Наломал дров, а теперь извиняется, как будто извинением можно вернуть утерянную поклажу! Я стоял и молчал, а Матрос ожидал моего прощения.
– Ладно, Матрос, прощаю тебе.
Матрос приподнял свою голову и смотрит в мои глаза. Теперь мы с ним друзья, он это признал.
– Мы друзья, но ты должен показать мне, где ты оставил седло и вьюк.
Матрос резко поднял голову вверх. Ему не понравилось моё решение. Он не хотел возвращаться к грузу и помнить о нём. Я сел на Матроса, но поводья в руки не взял – нельзя, иначе он не покажет, где находится вьюк.
– Так, Матрос, дружба, дружбой, а служба, службой. У вас, божественных тварей, слуг и господ нет, а у людей, созданий сатанинских, есть иерархия и есть «господь», поэтому земные господа, и те, которые на них работают, всю жизнь бултыхаются в дерьме. Давай, иди, показывай!
Матрос пошёл.
Двигались мы долго, возвращаясь к реке. В одном месте Матрос стал идти тише, мягче. Он явно хотел мне что-то показать, но не вьюк. Матрос, осторожно ступая по земле, свернул с дороги, прошёл несколько метров и остановился. В двух метрах от нас стояла куропатка с выводком цыплят и разглядывала нас. Затем она повернулась и повела цыплят к кустам. Направив цыплят в кусты, птица свернула в сторону, вышла на дорогу и, опустив вниз правое крыло, пошла по дороге, прихрамывая. Она приглашала меня следовать за ней. «Молодец, умеешь притворяться» – мысленно похвалил я её. Я слегка прикоснулся к шее Матроса. Матрос пошёл вслед за курочкой, а она, отведя нас подальше от цыплят, перестала хромать и легко взлетела в воздух. Я наклонился к Матросу:
– Спасибо за подарок, но больше так не делай, мне нужен вьюк.
Матрос пошёл дальше. Было еще неплохо видно, когда Матрос остановился недалеко от реки. Он остановился – дальше идти не хотел, не хотел приближаться к месту своего преступления. Да и какое это преступление? Его я хорошо понимаю – животные рождаются не для того, чтоб кому-либо служить, не для этого их создала Природа.
Матрос остановился, идти дальше не хотел, а до реки оставалось ещё метров четыреста. Вероятно, где-то здесь находится вьюк.
– Ну, а дальше что? Где вьюк? – спросил я у Матроса.
Но Матрос не хочет двигаться, ему стыдно и неприятно. Я спрыгнул с лошади и пошёл кругами по лесу, зная, что Матрос максимально приблизился к вьюку. На стволах деревьев я увидел содранную кору. Здесь Матрос на скорости бил вьюком по стволам деревьев, пытаясь освободиться от поклажи. Я пошёл по следам, которые на коре деревьев оставлял Матрос. Метров через двадцать Матросу удалось сорвать со спины вьюк. Дальше вьюк висел под брюхом лошади, оставляя следы на траве и мешая двигаться. Ещё через семь метров я нашёл вьюк. Всё было в целости и сохранности – не было потеряно ни одной гайки. Навьючив Матроса, и оставив часть груза на дороге, так как Матрос с полным грузом не желал двигаться, я в наступившей ночной темноте, вернулся в лагерь.
После моего возвращения из ночной тайги ребята мне рассказали, что бригадир, узнав о моём уходе в тайгу, взбесился:
– Как вы смели, не таёжного человека отпустить в тайгу одного, без оружия и на ночь глядя!
Остальные части сенокосилки я с Чудиновым следующего дня доставлял на альпийские луга волокушей. На этот раз мы взяли огромного белого жеребца по кличке «Дон». Путешествие было долгим и трудным. Через каждые шесть метров Дон останавливался на отдых, а на горной тропе Дон останавливался уже через каждые два метра.
– Ну, отдохнул? Давай ещё немного, мой хороший.
Умные животные, хорошие. Понимать только их нужно. Человеческую речь они понимают, а физическое воздействие ударом они не прощают. Косилка пароконная, тяжёлая. Лошади изматываются на ней. Бригадир пытается косить сенокосилкой, а мы сгребаем высохшее сено. Слышно, как бригадир гнёт матом так, что по небу расходятся тёмные волны.
– Иди, бригадир тебя зовёт, – говорят мне ребята.
Я пошёл к бригадиру.
– Ты что это с лошадьми сделал? Ни ударить их нельзя, ни загнуть матом! Я что, должен поклоны им бить и просить их поработать со мной?! Они не слушаются меня, не хотят работать! А ну, покажи, как ты это делаешь, – высказал мне своё возмущение Илья Порфирьевич.
Я подошёл к лошадям:
– Мои хорошие, жизнь тяжёлая, работать надо. На воле хорошо, да опасно, а люди вас охраняют, дают тепло и корм. Давайте, милые, тяните косилку.
Лошади потянули косилку.
– Т-т-твою мать!!! Чтоб ты к лошадям больше не подходил! Возомнили они о себе, чёрт знает что! Чтоб я тебя больше не видел рядом с лошадьми! Понял?! – взорвался Илья Порфирьевич.
Начался август месяц. Снова пошли дожди. Тучи кружили вокруг нас, а мы были в центре. Такое явление природы я увидел впервые. Всей бригадой ребята ушли в лес заготовлять жерди для формирования стожаров, а я ремонтировал инструмент. За день бригада заготовила 80 жердей. На второй день заготовлять жерди отправили меня с Ивлевым. Нарубив жерди, и приторочив их к волокуше, я сказал Ивлеву:
– Ты отвози жерди, а я буду их заготавливать.
За полдня мы доставили в лагерь 120 жердей.
– Ему нельзя работать в коллективе, он должен работать в одиночку, – сказал обо мне Илья Порфирьевич.
Это я и сам знаю.
На следующий день из леспромхоза привезли много водки, а мне телеграмму от мамы с поздравлением ко дню рождения. Илья Порфирьевич родился в день Ильи – 2-го августа, а у меня день рождения 28-го июля, в день Святого Владимира. Выпивка была приурочена к этим дням.
К нам пришёл Эвальт – бригадир немецкой бригады. Под воздействием выпитой водки Порфирьевич начал высказывать мне своё возмущение по поводу моего независимого характера. Распаляясь всё больше и больше, бригадир набросился на меня с охотничьим ножом. Он водил острием ножа возле моей шеи, а я невозмутимо высказал ему то, что он заслужил.
Напряжение в отношениях с бригадиром нарастало каждый день, как снег на горных вершинах. Однажды вечером в это противостояние включился и Володя Семёнов, поддерживая меня. Закончилось всё тем, что в вечерней темноте мы с Семёновым взяли кобылу Марту с жеребёнком и отправились в леспромхоз. Мы благополучно переплыли в сплошной темноте Вишеру и по мокрой таёжной тропе к утру добрались до Ваи. Объяснив директору леспромхоза причину нашего появления на Вае, мы с Володей устроили себе выходной день с хорошей пропаркой в бане. Володя Семёнов остался на Вае, а я спустя два дня отправился на Кер-камень вдвоём с Эвальтом. Эвальт приезжал на Ваю по неизвестной мне причине.
Возле Кер-острова мы с Эвальтом переплыли Вишеру поздно вечером и решили заночевать на берегу реки. Мы разожгли костёр и уселись рядом на землю, стараясь высушить мокрую после переправы одежду. Эвальт достал бутылку тройного одеколона:
– Будешь?
– Нет, спасибо.
Эвальт разбавил речной водою одеколон и выпил.
Вода в реке сильно мягкая, на вкус сладкая, мыло после умывания с лица смыть трудно, а стирать хозяйственным мылом легко – грязь отмывается быстро. По поводу того, что люди пьют одеколон, я не удивлялся. Весь запас спиртного, который на Ваю доставляют Северным Завозом, заканчивается после Нового года. После этого русские люди сливают с автомашин тормозную жидкость и пьют. Затем они выпивают зелёнку, йод, валерьянку, съедают зубную пасту и зубной порошок. Когда всё это закончится, мажут на хлеб сапожный крем и едят его. Русский человек ненавидит не только умных людей, но и свой собственный разум, стараясь чем угодно затуманить его. Но Эвальт же немец, почему же он пьёт одеколон?
Мои раздумья прервал Эвальт:
– Удивляюсь твоему спокойствию. Когда твой бригадир бросился на тебя с охотничьим ножом и приставил его тебе к горлу, ты презрительно усмехнулся. Я бы на твоём месте не выдержал и превратил его в отбивную.
– Он на это и рассчитывал. Он всё же сумел бы меня ранить, и у него было бы оправдание – он защищался. Все ребята были бы свидетелями и все подписались бы за бригадира. Я был бы ранен, вынужден был бы бросить работу, а мой заработок аннулировали бы в пользу бригадира. Этого он и добивался. Законы таёжные диктуют: «сильный или властный всегда прав». Илья из раскулаченных донских казаков, которые ненавидят украинцев. Илья ненавидит независимых людей. Ненавидит всех, кто может соперничать с ним в работе и в авторитете среди людей. В этом плане я его враг. Таких бешеных завистников я неоднократно встречал и в Донбассе.
– Ты прав. Илья похож на Сильвестра из «Острова сокровищ». Одна нога у Ильи не сгибается, что ещё больше подчеркивает его сходство с Сильвестром, но по злобности и жестокости Илья превосходит его.
– На то он и Илья. В библейской сказке Илья-пророк хороший человек, но исторические хроники говорят о том, что Илья-пророк производил массовые убийства священников чуждых иудаизму религий. Послушай, Эвальт! Я не сотрудник КГБ и не стукач. Я хочу задать тебе вопрос. Это мой личный интерес. Можешь на него не отвечать, если не захочешь. Это твоё право. Я не буду в обиде.
– Спрашивай.
– Если бы тебе предложили вернуться в Германию, в какую бы ты поехал – в Восточную или в Западную?
Эвальт криво усмехнулся:
– В Восточной Германии делать нечего. Там уже новый этнос. Русские научили их пьянствовать, хитрить, воровать, грабить и убивать, лодырничать и гадить на каждом шагу. Для того чтоб стать таким животным много времени не надо. Падать всегда легко, а подниматься тяжело. Немцы тысячелетиями создавали порядочное сообщество жестокими кровавыми законами. После войны немцев обвинили в жестокости, но немцы на оккупированных территориях наказывали преступления аборигенов против нормативов цивилизованного сообщества так же, как испокон веков наказывали своих соплеменников, создавая порядочную цивилизацию. Паразитизм, неуважительное отношение к чужим законам и национальным культурам у немцев – тяжкое преступление, а у русских, евреев и цыган – норма поведения и образ жизни. Я бы уехал в Западную Германию. Во время войны я перебрался через линию фронта и уехал на Родину своих предков. Там я жил у своего дяди. Он был хозяином небольшого завода. Я не работал и целыми днями пропадал в !
игорном доме. К игорному дому я ездил на велосипеде. Я родился в русском сообществе, научился пить и лодырничать, ибо меня воспитал русский образ жизни. В игорном доме я иногда напивался так, что меня отправляли на машине домой. Велосипед мог неделями стоять на улице у пивной и его никто не взял бы. Такое ли уважение к чужому имуществу в стране, которая теперь хочет научить цивилизованный мир своей «богатой» культуре? После войны меня, немца, как гражданина СССР вернули в Россию и отправили, с такими же немцами, как и я, в вечную ссылку на Ваю, без права перемены места жительства.
– Они тоже были в Германии?
– Нет, они в Германии не были. Русским надо было освободить обжитые немцами-колонистами богатые ухоженные земли и добротные дома для своих псов. Чукчей, камчадалов, ненцев и других аборигенов диких сибирских земель русские не переселяют в Белоруссию, в Украину, в Крым и на Кавказ не потому, что эти аборигены не враги русским, а только лишь потому, что в Сибири холодно и неуютно. Была бы Сибирь прекрасной и тёплой страной, загудели бы её коренные народы из Сибири, как враги русского народа, в глухие и голодные места. Украинцы, крымчане и кавказцы враги русским только лишь потому, что земли у них богатые и красивые, а климат тёплый и приветливый. Виселица плачет по таким братьям-пиявкам. После войны по льду замёрзшей Вишеры пешим ходом в сорокаградусные морозы гнали колонны крымских татар и чеченцев со стариками, детьми и беременными женщинами, раздетых и разутых. Люди замерзали на ходу, падали на лёд, а трупы лежали на льду до весны, ибо их не хоронили. Весной река вскрылась и всех похоронила. Колонны ночевали на снегу у костров. Гнали их мимо Ваи вверх по Вишере.
– Куда?
– В неизвестность. В то время севернее Усть-Улса не было населённых пунктов и лагерей. Люди исчезли и ничего не слышно о них. Как дурной сон – были людские колонны, и нет их, исчезли. Какие народы плохие в понятии завоевателей? Те, у которых богатые земли с хорошим климатом. Если бы Россия проиграла войну с фашистами, коммунистов, так же как и фашистов, вешали бы, а мировая общественность запретила бы существование компартии. Победитель всегда прав, но победитель всегда был, есть и будет самым страшным врагом человечества. Хватит, надо отдохнуть. Разбередил ты мне душу своими вопросами.
Эвальт замолчал, а я предался размышлению о культуре народов.
Девушки и парни немецких семей, проживающих на Вае, вызывают своим поведением уважение, так же, как вызывают уважение к себе дочери Антона Мягких и дети тех семей, где царит строгий человечный порядок. Культура детей, подростков и молодых людей в населённых пунктах по берегам Вишеры была довольно высокой. Было ли влияние на культуру подрастающего поколения немцев, или же сказалось влияние старых порядков взаимоотношений в русских семьях – о том я не берусь судить. В эти глухие места ещё не добралась маразматическая культура урбанизации – это главная причина довольно высокой культуры местной молодёжи.
Семья – вот исток культуры и будущего нации. А для России, семья и нация – враг государственности. Быть, или не быть; пить, или не пить; бить, или не бить – такие вопросы не тревожат варягов, ибо давно утверждено – пить, бить и утверждать своё господство. В борьбе с национальными культурами, уничтожая миллионами чуждых русскому менталитету людей, и спекулируя «правами человека», Кремль создал институт высочайшей культуры людоедства!
Пришла пора срывать маски, пришла пора всё называть своими именами, как бы опасно это не было. Попробуйте предложить любой женщине, девушке или собственной жене навсегда отказаться от лукавства, хитрости, и обмана. Какая будет реакция? Лукавство и мошенничество – основа существования женщины! Исключения не в счёт. Это ещё один источник огромного океана Зла!
Я надеюсь, что появится такая правовая международная, всеми уважаемая организация, которая признает законы какой-либо страны правильными, какими бы они жестокими не были, если в этой стране в почёте будут чистые людские взаимоотношения, и будет соблюдаться общественный порядок.
Зло исходит от человека, от индивидуума, и законы устанавливает он. Отсюда – каковы законы и порядки в обществе, таковы и люди, таково и правительство. Вы не ошибётесь, если скажете: «У нас в стране по улицам ходят проститутки, воры и бандиты. Значит, и в правительстве сидят проститутки, воры и бандиты». Не пора ли прекратить спекуляцию «правами человека»?
Что важнее, человек или человечество? Не приравнивайте государство с человечеством – это разные институты. Человек, воспитанный в семье, живущей по правилам национальной культуры собственной нации, становится достойным членом человечества. Правительство всего лишь посредник между человеком и человечеством, а посредник – всегда мошенник и иным быть не может. Правительству не нужен человек, для которого личное достоинство – единственная, не имеющая альтернативы, связь с Высшим Миром. Правительству нужен двуногий пёс! Государство, опуская менталитет своих граждан до уровня пса, уничтожает человечество!
В народе говорят: «Хочешь узнать человека – дай ему власть». Это предельно точное выражение. Лучшей «лакмусовой бумажки» для человека придумать трудно. Слабо эрудированное, тупоголовое, эгоистичное существо, став руководителем масс людских, старается вознестись до небес, используя единственную возможность – максимальное унижение своих подчинённых, обращаясь с ними как с рабами. Таких «руководителей» разного уровня придётся мне часто встречать в своей жизни.
Вероятно, под воздействием администрации леспромхоза бригадир меня больше не тревожил. Сенокос закончился. Часть нашей бригады верхом на лошадях, возвращалась на Ваю. Старшим в группе был Антон Мягких. Пожилой человек с мягким, но строгим характером, умел не только хорошо воспитывать своих детей, но и обращаться с людьми, не унижая их достоинства.
Мы возвращались домой! Нам было легко и весело. Лошади это тоже чувствовали и всю дорогу легко скакали. В вечерних сумерках возле одной поляны лошади начали храпеть и остановились. На другом конце поляны находился крупный медведь. Антон начал кричать:
– Хозяин тайги! Мы не желаем тебе зла! Уйди с дороги! Дай нам возможность проехать!
Медведь недовольно, но без зла, зарычал и ушёл в тайгу, а мы спокойно продолжили свой путь.