Иногда у меня спрашивают, почему я перестал писать. Практически никто из вас меня не знает, поэтому давайте знакомиться.
Полгода назад я съехал из квартиры в Санкт-Петербурге в комнату в деревне Покровка. С видом на кладбище. Жилищный манёвр обеспечит меня героином еще на несколько месяцев, а потом я, наверное, съеду из этой комнаты на несколько метров ниже и затеряюсь среди этих крестов.
В моей комнате есть топчан, стол и табуретка. Больше никакой мебели. У топчана стоит ноутбук – обычно это единственное, что связывает меня с внешним миром. Наркотик с удивительной скоростью стирает мою память. Я начисто забыл, каким я был совсем недавно, но мало об этом жалею. Я боюсь забыть детство. Поэтому я смотрю старые фильмы – те, которые смотрел с давно покойной мамой. Слушаю музыку, которую играли в 80-х. Я не помню имен актеров, но помню, над какими моментами смеялась мать. И иногда я плачу. Я реву навзрыд, вспоминая ее; мне стыдно, что я воровал ее шоколадные конфеты, которые были ей показаны, а мне запрещены из-за жуткого диатеза. Я проклинаю себя за то, что делал вид, что сплю, когда надо было откликнуться на её тихий шёпот с просьбой принести воды или вынести утку. Я ненавижу себя за то, что играл с друзьями во дворе, когда лучше бы мне быть дома с ней. Я был шестилетним бездушным эгоистом. Теперь я сорокалетний мертвец.
Я аккуратно разделил героин на 552 дозы. Мне надо было чем-то себя развлечь в тот день. 552 дозы на полгода. Сто восемьдесят четыре дня. Три укола в день. А потом забыл, куда спрятал большинство доз. Теперь, спустя примерно сотню дней, я нахожусь в постоянных поисках.
До ближайшей могилы – метров шесть. Я часто вижу похоронные ритуалы, хожу съедать конфетки и булку, оставленные птицам. Те всё равно до неба ничего не донесут. Да и нет там, в небе, никого – всё вон, зарыто. А если и есть что-то там, высоко-высоко, то на хрен им там этот хлеб с дешёвыми конфетами не сдались.
Еще неделю назад до ближайшей могилы было метров восемь. Могилы словно размножаются, кладбище подползает ко мне.
На днях хоронили мужчину. Шумно, пафосно. На нём блестело золото. Я потом почти 3 часа разрывал его могилу. Часы, которые теперь у меня есть, по мнению интернета, стоят несколько тысяч евро. Золото тоже имеет относительно хорошую цену. Попрошу Диму сбыть. На следующую ночь двое с лопатой вновь разворошили могилу. Ушли, не закопав.
Цыгане в доме напротив широко гуляют. Кажется, они выгодно перепродали ребенка. Их героин гораздо хуже того, что употребляю я: я чуть не умер в прошлый раз после пробы. Цыгане очень агрессивны. Они постоянно задирают русских и шалят по ночам. Я сломал нос тому, что забил камнями пса, которого держала соседка. Думаю, избу теперь спалят.
Ах, да, соседка. У соседки две козы. Я пью молоко два раза в день и расплачиваюсь живыми деньгами. Больше в этой деревне так никто не делает. Она сама готовит домашнюю колбасу и хлеб, куры несут яйца, а за самогоном постоянно кто-то приходит. Так что у меня полгода жизни впереди: ещё есть деньги, уже есть героин.
Ах, да. Кому интересно – расскажу интересный случай. Пишите.
20 декабря 2014.
Эту исповедь я разместил на страничке одной из социальных сетей, в которой я практически живу между тремя смертями в сутки. Там у меня накопилось около двух тысяч «друзей», которые вяло «лайкали» мои жалкие потуги по созданию литературных произведений. Данные опусы имели объем не более пары сотен слов – для меня перечитать свою же работу - дело почти невозможное, а потому к концу даже короткого произведеньица я обычно не помню его начала. И вот – начался отток друзей. Сперва я был завален вопросами, типа: «это правда?», потом требованием показать руки, а потом краткими «пшёлтынахами» или безмолвными удалениями.
В связи с этим, я принял решение следующую исповедь разместить на каком-либо христианском форуме. Но и тем людям я оказался не близок. Ведь я убил человека.
* * * * * * * * * * * * *
Я не знаю, куда и откуда в этой извечной бесконечности летят наши души, совершая недолгую остановку в наших телах. Моя – попала в тело, которое в 41 год практически полностью было уничтожено тяжелыми наркотиками. Родни нет, приличные друзья – давно перестали искать встреч со мной, а неприличные – легли под именными или безымянными крестами. Некоторых из них я даже навещаю, поедая какие-то огрызки и дешёвые карамельки, оставленные на их могилках.
Душа Дмитрия застряла в теле таксиста. На период моего околокладбищенского существования – это единственный человек, который соединяет меня с миром реальности. Страшно подумать – Диму я знаю почти 38 лет – мы ходили в один детский сад, затем в одну школу. Потом чуть более 20 лет я прожил в Питере, откуда приехал сюда умирать.
И вот - 9 января – мой день рождения. Как отметить его, имея лишь кучу доз героина? Правильно – принять сразу две. Или даже чуть больше.
Маленьким, когда нас заставляли рисовать в детском саду, я иногда окунал кончик кисточки в стакан с чистой водой. Мне чудилось, будто нечто проникает в некий чистый мир. Это нечто, причудливо извиваясь, распространялось на всю эту внутристаканную Вселенную. Второе и третье окунание кисточки – превращало тот чистый мир в нечто несусветное, со множеством переходов, переливов. Различные цвета боролись между собой, а в итоге побеждало всегда самое тёмное. Как ни добавляй в этот стакан чистой воды, она уже не становилась первобытно прозрачной.
Вот и сейчас я оголил руку… Вообще, я сразу начинал с ног – так первые признаки проказы не были видны тем, кто был тогда со мной рядом. А теперь следы добежали давно до рук. Следы петляли, добираясь до локтей, затем тонкой тропкой шли выше и оставляли несколько следов даже на шее. В почти совсем прозрачную жидкость рвануло красное, причудливо заплясало внутри прозрачного с миниатюрными делениями вакуумного мира. По этим делениям я должен следить – сколько этого прозрачного мира я должен впустить в свою внутреннюю галактику. Нельзя забывать, что этого чудесного мира не должно быть слишком много, т.к. и галактики порою исчезают со звёздных карт навсегда.
Красное плясало, окрашивало и захватывало прозрачное. Кровь клубилась в шприце. В тусклом свете 40-ваттной лампочки эта смесь смотрелась и вовсе удивительно-пугающе. Потом всё это разом рвануло вглубь меня, исчезло в чёрно-зелёном тоннеле. Инсулиновый шприц опустел. Через минуту я почувствовал, как в моей галактике зародилась чёрная дыра. Кисточка, обильно измазанная чёрной краской, снова опустилась в и без того нечистую воду.
Через несколько часов я очнулся. В комнате сидел Дима. Он дымил травкой и смотрел какой-то фильм на моём ноутбуке.
- О, наконец-то!
Он мне сказал, что умер дед, что-то про наследство, про то, что его мама – нотариус и потому она в курсе. Потом сказал, что зайдёт позже, когда я приду в себя, и оставил книгу, сказав, что за свой счет наконец-то...
А я провалился в сон, напившись воды.
- О, да тут ещё один! – крикнул мент и стянул меня на пол за шкирку.
- Дык пусть он своего дружка и снимает!
- Ага!
- Слышь, говно, поднимай этого за ноги.
Я кое-как встал на ноги и обернулся. Там, где должна была висеть люстра, висел Макс. Изо рта вывалился чёрный язык.
- Чё рот раззявил? Хватай его за ноги!
Я приподнял Макса за облитые под штанами дерьмом ноги, а второй мент обрезал верёвку. Макс навалился мне на плечи, нежно обхватив меня руками, и сказал на ухо «ха-а-а-а» остатками зловонного воздуха.
Я проснулся.
В тот день мне казалось, что Макс с той стороны бытия так сказал мне «Пока!». Но сегодня я почувствовал, что стоя у дверей ада, он меня приглашает. У меня началась паническая атака.
Я глянул в окно. Впервые в жизни кладбище навеяло на меня жуткий ужас, я не мог оставаться один ни минуты.
Я выскочил из комнаты и постучался к хозяйке. Решив под видом покупки молока и яиц с ней слегка поболтать, я толкнул дверь. Хозяйка лежала на полу и билась в рыданиях.
Цыгане всё же напакостили – похитили всех кур и украли деньги. Вот уж кто не боится правосудия!
Я вышел из дома. Я вышел из серого мира: серо-коричневые деревянные стены с облезлыми пожелтевшими обоями, освещаемые слабой лампочкой да проблесками огня в щелях буржуйки, грязный коврик и невероятно грязная серая постель на тюфяке. Над тюфяком картина: Луна, по которой, нелепо подпрыгивая, идёт одинокий путник, поднимая клубы пыли, в сторону восходящей Земли. Я вышел из серого мира. Мир, вращаемый вокруг пропитанного вирусами ноутбука, мир, насыщенный серыми мыслями и затхлым воздухом, резко сменился на белый мир реальности. Белый мир со свежим воздухом. Мир, залитый предзакатным светом, невероятно играющий на луковке церкви Великомученицы Екатерины, стоящей по ту сторону кладбища. Этой невероятной краской были залиты крыши невысоких частных домов с целыми сугробами на крышах и под стенами до самых окон, лица редких сельчан, повёрнутых в сторону уплывающего солнца и двух цыган, которых я избил почти до смерти.
Удивительное дело – более 20 лет я не был в спортзале, а моя внешность уж точно не была внешностью человека, ведущего здоровый образ жизни. Именно внешность моя и подвела цыган. Их наглость, их вся самоуверенность юнцов, взращённых на убеждении, что все нецыгане – лишь источники их пропитания и благосостояния были разбиты кулаками, коленями и ботинками. Вся моя паническая атака была выплеснута на двоих черноволосых кудрявых красавцев, считавших меня две минуты назад низшим существом.
Бешенство не отступало. Я вошёл в их дом. Цыгане никогда не доставали у меня на глазах оружие, но я не сомневался, что они им владеют, а умение драться на ножах – у них в крови. Заголосила толстая женщина, откуда-то вылетела молодая цыганка, но не решалась пока ничего предпринять. Влетев в одну комнату, в другую, я не обнаружил никого из мужчин. Отшвырнув на обратном пути молодую цыганку, я вышел на крыльцо, где ещё ползали мои новые друзья. К дому подъехал джип, из которого вальяжно вышел весьма толстый и бородатый господин – отец подонков.
Я схватил его за грудки, припечатав к машине. Что-то кричал и обещал убить их всех, если ещё раз, хоть кто-нибудь и всё такое… Его абсолютное спокойствие меня остудило, он обещал наказать виноватых и на прощание даже похлопал меня по плечу.
С бешено колотящимся сердцем я влетел в свою комнату и вогнал обычную дозу. А потом просыпался, наспех ел и пил и снова делал укол. Хватит с меня пока что реального мира. Я его боюсь.
Через пару дней приехал Дима. Я собирался сделать укол, когда он без стука влетел ко мне.
- Ты мог бы тормознуть слегка? У тебя дед кончился, тебе надо срочно наследство оформлять. Покури сегодня лучше, я привез.
Понятное дело, укол я всё же сделал, но слегка уменьшил дозу.
Я не буду описывать процесс оформления наследства. Я уже давно не способен сам себе даже носки постирать, а уж ходить по кабинетам, торчать в очередях и общаться с нотариусом и чиновниками для меня дело немыслимое. Основную нагрузку взяли на себя Дима с его мамой, за что им причитался нехилый гонорар. Я уже мысленно переводил в дозы свалившееся на меня богатство.
От деда мне досталась двушка в хрущевке, два гаража и запущенная дача, а также квартира моей матери, которую он неведомым образом умудрился отжать неведомо когда. Хранил полоумный дед квартиру, как памятник. Все, что только возможно, накрыл покрывалами и посещал квартиру раз в несколько месяцев с нанятой уборщицей, которая обязана была тщательно убирать пыль и всё накрывать сызново. Я жил в этой квартире до 6 лет счастливым ребенком. Лет 25 назад я заходил в неё как раз, когда проходила ритуальная уборка, но был с позором выдворен этим полоумным самодуром.
- Дим, отвези меня, пожалуйста, на квартиру.
Это был день завершения всех дебильных и тягомотных процедур. Дедову двушку уже рекламировали агенты, равно как и дачу и оба гаража, а трёшку матери я пока решил придержать.
Мы вышли из машины.
- Когда часики и рыжьё со жмурика продадим, когда заплатишь мне за пособничество по наследству, - мечтательно сказал Дима, - я издам остальные книги. Ты что-нибудь читаешь, кроме себя?
- Нет.
- И я нет. Но тебя читаю. Почитаешь меня? У меня еще есть распечатанные на обычных листах две готовые книги и рукописный вариант новой задумки.
Я вяло думал о том, что хочу поскорее увидеть мир моего прошлого, что хочу скорее сделать укол и что этот идиот Дима едва связывает слова в предложения. Какая там книга, к чертям?
Я был не сильно под кайфом, когда мы вошли. Дима был трезв. И оба мы не верили своим глазам. Нет, всё это я много лет назад конечно видел, и тогда мне это казалось всё невероятным. Но годы спустя я всё списывал на игру детского воображения. А зря.
Первая дверь квартиры была обычной железной дверью, обитой деревом. Второе же дверное полотно изображало райских птиц, летящих среди облаков, а внизу – сады, луга, леса…
За дверью был коридор. Тулуп матери, висящий на том же месте, что тогда, когда мне было 6 лет, мой детский полушубок и комбинезон, мои детские сапожки… Всё, абсолютно всё, как в тот последний зимний день её жизни.
Ванная комната. Две зубные щётки, воткнутые в пластмассовый мухомор, специально для этого предназначенный. Зубная паста «Мечта», мыло «детское», бегемотик, из задницы которого торчит колечко. Тянешь за колечко и отпускаешь – бегемот плывёт…
Кухня. Календарь за 1981 год, холодильник «Бирюса», какие-то склянки на антресолях, деревянная ёмкость с дырочками, для хранения картошки. Пузатый сифон, стопка пистонов, отнятых у меня дедом в день похорон, так и лежали на полке, до которой я в том возрасте не мог дотянуться. Тут же – стиральная машинка «Сибирь», куда воду наливать надо из шланга, подключенного к крану, а при сливе воды шланг надо терпеливо держать над унитазом или ванной. Помню, как мы в неё кромсали мыло. Иду в гостиную. Шкаф на всю стену, море книг, музыкальный центр, на котором можно и кассеты проигрывать и грампластинки, а также ловить радио с наивными надписями на шкале волн «Рига», «Пермь», «Горький», «Харьков», «Варшава»… Телевизор «Славутич» - цветной, с восьмью кнопками. В те дни никто себе не мог представить, что настанет время, когда действительно появятся сразу 8 телевизионных каналов. У соседей были черно-белые, поэтому они приходили часто к нам.
Огромный диван-кровать, над ним коряга, которую мать подобрала на улице и выкрасила в красный цвет. На коряге навсегда повисла гирлянда, которую изредка зажигали и летом. В нескольких местах комнаты стоят сушеные борщевики, выкрашенные в разные цвета, отчего имеют вид растений, которые показывали в фантастических фильмах 70-х годов.
Спальня. Шкаф, две кровати, которые совмещаются, длинное зеркало над ними, бра с псевдопозолотой, которые имеют плавную регулировку света. А на на окнах… витражи. Мать, я помню, сама их сделала. Вырезала на двух больших прямоугольниках ватмана узоры, наложила на них цветные кусочки какой-то плёнки и склеила эти два прямоугольника. Всю эту красоту наклеила на окно, отчего комната стала цветной, фантастические картинки бегали по стенам.
Детская. Дверь в неё я открыл с торжественными и тревожными ударами сердца. Я обомлел. То, что в детстве, конечно, казалось просто интересным, теперь предстало предо мною, как… Я не знаю, как.
Одна стена была скрыта стенкой, которая в те годы часто мной встречалась в различных квартирах и конторах, но я знаю, что под ней было то, что и на остальных стенах.
А на остальных были облака. Были птицы – фламинго, цапли, какаду. Были деревья – на одном вместо учёного кота торчал наш Томас. Была отдыхающая рысь, написанная так, словно лапы чуть вылезли из стены и свисали. На стенах был целый мир. Нужно было стоять часами, чтобы изучать его, находя всё новые и новые детали, знакомые и реально существующие пейзажи, а также места, никогда не существовавшие на этой планете, по крайней мере в обозримом прошлом. Я заплакал.
Более подробно изучить прошлое я решил в следующий раз и в полном одиночестве. А сегодня укол и сон.
За день до убийства ко мне приехал Дима. Завтра упадут деньги на счёт, я должен с ним и его мамой рассчитаться. Купить еду у соседки стало невозможно, поэтому я вышел на улицу. У избы стоял тот самый цыган – глава семьи и двое избитых мною парней.
- Держи в знак примирения, - сказал цыган. Оба парня сделали шаг ко мне, и каждый протянул мне по пакету с травкой.
- Высший сорт, - сказал один из них, улыбнувшись незажившими губами.
- Мир! – ответил я.
Закинув травку в комнату, я снова вышел из избы и отправился в магазин. Отсюда до ближайшего – минут тридцать пёхом.
По возвращении я застал у себя пыхающего моей травкой Диму.
- Прикинь! – часики потянули на 3000 баксов! Золото – почти на штуку!
Дима сиял. Дима был счастлив. Деньги за наследство ему причитались, деньги за часы и золото… Дима был счастлив часа полтора. А я сделал себе укол.
Я не могу сказать, что получаю безумное удовольствие от героина. Это, скорее, долгожданное возвращение в привычное состояние. И вот, я по привычке иду по Луне. Я шаркаю, поднимая пыль, к ближайшему кратеру. Там, на самом его дне, я люблю лежать и созерцать звёзды. А когда поднимается ветерок, соседние кратеры, поймавшие дуновения, начинают петь как сирены – призывно и сладко… И я слушаю, слушаю, слушаю… А на эти песни начинают слетаться кометы, чьи хвосты иногда задевают мою голову, мягко потрёпывая волосы… Но в этот раз к песне подключился хрип и грохот. Моя голова отвернулась от плаката с Луной, меня втянуло в зыбкую и какую-то излишне плотную, как вода, реальность. В тягучем пространстве я сделал это медленно и неохотно. Реальность медленно-кисельно вливалась в мой мозг. Там, у противоположной стены колыхалось тело Димы. Я наблюдал этот странный танец под ещё слышимое пение сирен, пока всё не закончилось.
Всё закончилось. Дима умер.
Цыгане не простили. Не такие они, чтобы простить укусившего их пса. Дима лежал на полу, а на пене изо рта сидела муха. И я лежал на полу и ждал Димину мать. Я пытался сам вызвать скорую – 03 и 112 со мной разговаривали, как с дебилом.
- Алё, скорая! Человеку плохо. Упал, пена изо рта!
- Возраст?
- Мой?
- Того человека.
- Примерно 42.
- Так Вы его не знаете?
- Знаю.
- И не знаете его возраст?
- Бля, я не знаю! Вы приедете???
- Адрес.
- Покровская ул, дом… блин, я не знаю, какой это дом!!! Да тут домов то 10 штук, приедете, я встречу!
- А где такая улица?
- Ну, Покровка, деревня под Динамо!
- Динама? Это где? Простите, Вы из Петербурга звоните?
- Нет, это Ленинградская область.
- Так звоните в местную скорую.
- Э… я не знаю их номер…Бля, да тут же питерские телефоны проведены! Я и хочу в местную звонить! Вы не можете им сами сообщить?
- Нет. Я не знаю, где такая Покровка и Динама.
- Ёпвашума!
Гудки.
В милиции такая же реакция. И только Димина мама мчала ко мне без вопросов. Ко мне и к тому, что ещё утром было её сыном, а теперь просто телом. Остывшим и коченеющим в странной позе.
Дима стал моим соседом. Нас теперь разделяла стена, несколько оградок и метр земли и глины. Две недели ада спустя, я был оставлен в покое ментами. Я шёл с Диминой могилы в свою комнату. Снег превратился в воду. Вода превратилась в грязь. Грязь затопила все мои мысли и душу.
Я постучался к соседке.
- Возьмите.
Толстая пачка тысячных купюр перешла в руки этой тихой, невзрачной женщины. Я уезжаю в квартиру своего детства.
Вынув из тайных мест умирающего деревянного дома весь тот героин, про который я смог вспомнить, забрав Димину книгу, я ушёл.
- Это ты виноват! Это ты!!! Ты! Виноват!!! Ты – виноват!!! – рыдали слова Диминой матери в моей голове.
- Да! Да! – вторили им голоса совести. Их почему-то было несколько, хотя до сих пор я не знал о существовании хотя бы одной совести в себе.
Это я виноват. Я, мне кажется сейчас, понимал, что цыгане будут убивать. Значит, я убил своим молчанием этого человека, тем, что вообще взял эту отраву в дом.
Я пришёл в дом детства. Всю дорогу я мечтал дойти, упасть на пол и заснуть. Лечь на кровать или диван я и не помышлял. Видимо, дед заразил это пространство странной идеей не касаться святыни. А теперь, когда я тут, я и на пол не могу лечь таким грязным.
Залез под душ. Трубы, редко гоняющие по своим утробам воду, взвыли, плюнули на меня ржавчиной и лишь затем окатили тёплой водой. Там же я обнаружил шампунь «Кря-Кря» и вспомнил, как руки матери касались моих волос, взбивая пену, которая не раз щипала мои любопытные глаза. Сердце снова защемило.
Я упал возле «Славутича», как мы с матерью делали это годы и годы назад. Только тогда мать стелила на пол, а я просто лёг. Включать телевизор не хотелось. Пузатый и восьмикнопочный запомнился мне тем, что после выключения, на экране еще какое-то время оставались цветные пятна, на которые мне мать запрещала смотреть, а я конечно же пялился при возможности.
Положив перед собой Димину книгу, я поставил стакан воды и бутылку. Ибо укол я сделаю, а страшная жажда – уже давно моя спутница в такие моменты. Интересно, что мог написать этот человек? Какие мысли могли жить в этой окуренной запретными травами голове? Что жило там – за этими глазами, испещренными полопавшимися капиллярами?
Я с трудом понимаю свои мысли, переложенные в текст. Чужие же тексты для меня вообще всегда теперь просто наборы букв, от просмотра которых приходит лишь усталость и ощущение собственного слабоумия. Вот и тут… Нет… Тут…Господи… Тут плещутся звёзды в воде, зачерпнутой ладонями – так ясно на небе и так ярка Луна! Так проходит лихоманка, когда однажды любимая женщина открывает окна в сад и играет тебе на клавесине. Так семидесятилетний старик, страдающий бессонницей, вдруг ночью слышит голос матери, которая поёт ему, качая колыбель, а потом, почти уснувшего, вынимает, чтобы заснуть с ним в обнимку. Так и со мной…
Через 10 минут моего блуждания по буквам ко мне подошёл Дима.
- Пойдем со мной.
Дима взял меня за руку, помог подняться. За входной дверью густо сплелись первозданные растения. Знаете ли Вы, каким был воздух миллионы лет назад? Он кружит голову. А представляете ли Вы, какой чуши учат нас учебники? Как вышло, что люди признали правдивыми многие учения? Ах, и ученые оказались стадом… Как они смеют ставить нам двойки за то, что их дурные теории не оседают в наших душах? От какой такой твари произошёл человек?
Мы шли. Дима рассказывал и показывал. Поток новых знаний с рёвом ворвался в мою душу, в мой разум. Как передать вам, что чувствует человек, попавший на десятки, на сотни тысячелетий в прошлое? Как описать эту сельву, если вокруг нет ничего из того, что я когда-либо видел? А какие звуки издавали обитатели тех мест и тех времён! В какой-то момент мы вышли к широкой и прохладной реке. Я наклонился, чтобы напиться. В отражении колыхались всклокоченный я и Дима, одетый как в последний день. Дима в последний день… Я резко в ужасе оглянулся, осознав, что сзади стоит мертвец, и полетел в воду.
Я лежал на полу у древнего телевизора. Меня всего трясло. Стакан с водой опрокинулся. Я, сделав два больших глотка из бутылки, гася тропическое пламя в животе, вылил остатки себе на лоб, пытаясь смыть пот, оставшийся от доисторического леса. Было почти утро.
Я выскочил в прохладу предвесенней ночи. Меня торнадило со страшной силой. Ещё ни разу ни один наркотик не приводил меня в подобное состояние. Я ощущал, что теряю рассудок и сам себе не мог объяснить, что со мной. У меня была самая первая передозировка. Передозировка знаниями.
Через 2 часа я вернулся домой. Ходики показывали, что уже более 8 часов я не делал инъекцию. И ни о каком уколе речи быть не могло! Я лёг на пол. Я взял книгу. Я перечитал первые несколько предложений. В дверь постучали.
Когда я отворил дверь – за ней ничего не было. Точнее, было НИЧЕГО и Дима. Он сел на… На то, на чём мы летели. Я молча сел рядом. То тут, то там, зарождались новые галактики. Дима закурил. Он заговорил.
Он говорил мало. Но почти каждое предложение его переворачивало моё сознание. Что я знал о мире до этого? Откуда взялась Вселенная? Как зародилась жизнь? Такие вопросы изредка посещали мою голову, но ввиду их величины они просто не могли там уместиться на долго.
А комета продолжала лететь. Я обернулся на её хвост – он тянулся на десятки тысяч километров и начинал удлиняться в сторону удаляющейся звезды.
- Мне пора, - сказал Дима. - Ещё видимся. И знай главное – мир непостижим. Я уж не говорю о Боге.
Завороженный зрелищем хвоста, я заторможено среагировал.
- А? – Обернулся я. Никого.
И только голубая планета со знакомыми очертаниями впереди.
Я заметался. Димы нигде не было. Несколько квадратных километров льда и камней и я. И Земля. Как же я закричал! Последнее, что я увидел почему-то уже с Земли – были задранные вверх головы. Не людей конечно.
Пол. Опрокинутая бутылка с водой. Телевизор. И утробное рычание. Этот натюрморт из вещей и звуков медленно вполз в сознание. Звук исчез, когда я понял, что рычу от ужаса я сам.
Сколько людей сошло с ума, однажды внезапно что-то осознав или, скорее, лишь в попытке осознать? Сколько из них считается психами лишь от того, что они способны заглядывать в иные миры? Сколько людей стало всемирно известными учеными, лишь заполучив из неведомых глубин крохи вселенских знаний? Сколько было не понято и уничтожено людьми за лишние крохи этих сверхзнаний? А сколько самоубийств от невозможности осознать новое? Быть может, Дима это выдержал, благодаря вечно клубящемуся сладкому дыму в голове и лёгких? А я? Выдержу ли я, прочитавший это на ясную голову? Да и выдержал ли он? – Так или иначе он ведь мёртв.
Быть может, это просто моя фантазия разгулялась? Быть может, Дима просто взломал неведомый код и, путём сочетаний правильных слов, правильных букв, нужных пробелов и т.д., создал книгу, которая уводит человека в глубину своего сознания, где каждый видит своё? Или быть может, я так лежу перед календарём с лунным пейзажем, вколов смертельную смесь? И это моя пена в уголке рта привлекла муху?