…Отовсюду, со всех улиц, улочек и кривых переулочков на главную площадь стекались многочисленные ручейки слёз, боли, потерь. Испуганные, измождённые многодневным осадным положением, иссушённые голодом и лишениями – сюда сгонялись дети, женщины, старики, немногочисленные воины.
Главный степняк, Хорнаб, что сопровождал Хельгу, развернул её и ловким движением, умело разрезал путы. Он едва улыбался. Но меньше всего эту улыбку Хельга рассматривала как улыбку друга. Пренебрежение? Нет, слишком много почтения. Насмешка? Нет, в глазах едва уловима печаль и усталость.
Хотя руки Хельги были свободны, главный степняк чуть придерживал её за рукав куртки, а их охрана после нескольких коротких указаний только сблизились. Казалось, Хельга с трёх сторон была окружена степняками. Так стояли они достаточно долго.
Внезапно – толпа заволновалась и поддалась вперёд, вначале едва заметно, затем – достаточно сильно – назад. Послышались крики:
– И этого не приняли, изуверы. Смотрите, смотрите, что они с ним сделали…
На широком пороге показался какой-то важный степняк и презрительно, цедя слова начал говорить. Его тут же переводил один из тех, кто предпочёл смерти откровенную измену:
– Милостивый вождь Алнум хочет говорить. Но не с собаками. Кому? Кому ещё, вы, презренные, доверите переговоры?
Стояла тишина, но, после этих слов где-то послышался всхлип, кто-то истошно закричал. Толпа заколыхалась. Это продолжалось некоторое время.
Удивительно, сколько же здесь было люда, и в голову им не приходило, что ту немногочисленную охрану, что собрала и стерегла их тут – весьма легко обезвредить и, ворвавшись с главное здание – разделаться с тем самым Алнумом. Что убивал их каждый день. Разрушал их надежды. Морил их голодом. Удивительно!
Конечно, коренным образом это бы ничего не решило, город был наполнен степняками. Но умирали бы люди не скотами на бойне.
…Никогда не любил толпу. Старался не пускать туда Подопечных. И, к сожалению, двоих она, всё же, поглотила… Она опасна, непредсказуема. Когда, казалось, нет никаких признаков недовольства, она вдруг, движимая каким-то непонятным причинам, вспенится и обрушится на невиновных с невиданной доселе силой. Казалось бы – инертная серая масса не способна на великие поступки. Хотя, «великие» здесь вряд ли будет уместным. Поменяю его на «значимые». Именно «значимые» – творятся не только отдельными людьми, а толпами. Хотя – кто знает, сколько раз за ленивыми, но неугомонными, неукротимыми действиями толпы оказывались великие личности? Именно они – часто единым движением пальца направляют то серое, что, разойдясь по домам, оказывается вполне порядочными и добродушными горожанами и селянами. Каждый из них в отдельности – не мнит себя чем-то большим, значимым, пусть даже мыслящим. Но вместе, уже три, десять человек, то – алчный, непредсказуемый зверь! Он укрощает часто тех самых «великих»…
…Хельга недоумённо огляделась, ища поддержки. Но отовсюду на неё смотрели умоляющие глаза. В них были надежды, мольбы, отчаяние. По толпе понеслось едва слышное: «Хельга, Хельга». Несколько рук вцепилось в нее, и потянули, передавая из жадных, дрожащих рук в, такие же, исхудавшие и трясущиеся. Хельга беспомощно оглянулась, но степняк, что привёл её – не возражал. Он кивнул и вдоль колыхавшегося моря, за спинами своих воинов также двинулся к главному зданию.
Да, всё же не случайно, видно, её так берегли и препроводили сюда. А нам порой кажется, что иные решения принимаются толпой…
Хельга остановилась перед ступенями того самого здания, в которое ранее входила обыденно, деловито, радостно, сосредоточено, удовлетворённо. Что ещё? Как трудно теперь преодолеть эти ступени, ведущие вверх! Туда, где сидело кровожадное чудовище, буквально сожравшее двух предыдущих переговорщиков. Что такого может предложить ему Хельга?
Она нерешительно повернулась и оглядела площадь. Ранее небольшая, но зажатая серыми, приземистыми зданиями, ныне она казалось безбрежной, расплескавшейся сотнями голов. И у каждого присутствующего здесь человека были глаза. Они горели, пылали вновь, в который раз, появившейся надеждой. Что такого может предложить хищному степному волку маленькая, ныне абсолютно беспомощная, голодная Хельга, чтобы та самая надежда стала явью?
Так же нерешительно, вздохнув, Хельга сделал шаг на первую ступень, вторую, …третью. На второй ступени, с неловко подогнутыми локтями лежало небрежно брошенное тело первого переговорщика – Ролана Угловатого, а чуть выше – того самого Конраса Большого, что мнил себя лучше моей Хельги. Его единственный глаз был открыт, выражение его лица выражало удивление, но на губах застыла раболепная улыбочка. Не улыбка, а именно улыбочка. Лишь на мгновение остановилась около них Хельга, и как-то боязливо огляделась – какая из этих ступеней станет её пристанищем? На какой из них остановится её истерзанное тело, выброшенное безжалостными степняками, после того, как Пожиратель вырвет ей сердце? А для чего она здесь? Разве не за тем, чтоб отдать свою жизнь за надежду жителей города, хотя, зачем ей это? Кто они ей? Она в последний раз оглядела толпу и ступила в прохладу дверного проёма, словно в пасть к диковинному чудовищу.
Хельга прошла по длинной галерее, свернула. Перед ней открылась дверь, и она оказалась в большом зале, в том самом, где проходили ранее многолюдные совещания, военные советы.
Она ступила несколько шагов и, едва кивнув головой, выпрямилась. Сопровождавший воин с силой толкнул её в затылок, заставляя склонить колени. По инерции Хельга сделала ещё несколько шагов, но всё же не поклонилась. Степняк схватил её за плечи, но в тишине раздался нетерпеливый щелчок пальцев. Степняк низко поклонился и попятился к выходу.
Хельга глядела прямо перед собой, но затем посмотрела на Пожирателя. Странное она придумала для него имя!
Полуденное солнце, через оконный проём, разделяло пеленой лучей просторный зал как бы на два пространства. И Хельга, и степняк-шаман Пожиратель оставались в полутени. Но, всё же, Хельга, казалось, прекрасно рассмотрела его. Он сидел в большом, тронном кресле, что стояло теперь не по центру, а ближе к окну. Небрежно откинулся на дубовую спинку широкого кресла: так он видел весь зал, ему также открывался и обзор на площадь. Перед ним, на небольшом столике стояла еда. Много еды. Разной. Мясо, фрукты, хлеб… Всё то, чего были почти лишены жители города эти месяцы. То, что только иногда видела Хельга и то, благодаря чему ещё держалась жизнь в её деятельном, подвижном, но исхудавшем теле.
…То был рослый, крепкого телосложения, смуглый мужчина. Он был широк в плечах, но в его фигуре – не было классических мужских пропорций. Хотя, конечно, нельзя было сказать, что он был толст. Однако его мощная фигура не оставляла сомнений в его высоких боевых качествах; было заметно, что он и в атаке силён, и развернуться сможет быстро, настолько, насколько того не ожидают. Казалось, что, несмотря на его напускную неповоротливость, под кольчугой таился зверь, грозный и беспощадный.
Обращаясь к Хельге, он едва повернул голову к переводчику. Степняк, что переводил его речь, тут же заговорил:
– Почему ты не считаешь нужным кланяться мне?
Хельга медлила с ответом. Было заметно, что она пытается придумать что-то учтивое, может даже угодливое. Но… это было ей несвойственно. Я улыбнулся. Маленькая Хельга сегодня может говорить что угодно!
– Если бы ты завоевал эту крепость быстротой мысли, силой оружия, доблестью, хитростью, храбростью, ловкостью… Да…Но… подлости и предательству я не кланяюсь.
– А те двое, что были до тебя – поклонились.
– …Мне нечего терять, в отличие от них. Да и угодливо кланяться, как у них было принято – меня не научили.
– Наставники были плохие?
Хельга молчала.
Она старалась смотреть прямо перед собой, но глаза видели только еду. Казалось, вся комната наполнена только теми ароматами. Зал был велик, присутствовало много воинов, да и Пожиратель – чего стоил, но видела сейчас Хельга только еду. Даже не глядя на неё, казалось, она видит всё в мельчайших подробностях даже боковым зрением. Во рту было вязко и Хельга, стараясь не выдать своего голодного унижения, силилась незаметно сглатывать слюну. Казалось бы, нужно решать судьбу крепости, тех жалких обломков добросовестного и трудолюбивого народа… А мысли вертелись всё только около одного – … она не могла решить, что бы её хотелось съесть в первую очередь… Мысли путал стыд за свою слабость. Хельга постаралась незаметно повернуться боком к столику с вожделенной едой. А что бы она сделала, если бы… Если бы этот Пожиратель дал ей поесть? Смирила бы свою гордыню, стыд и съела бы хоть что-нибудь? Или умерла бы сейчас от тех запахов, но не прикоснулась к поганой еде степных волков?
Не о том ты думаешь, маленькая, храбрая Хельга перед лицом опасности. Сможешь ли ты совладать со своими слабостями?
…Степняк некоторое время, повернув голову, разглядывал её, изучая. Затем передвинулся, опёршись на подлокотник, нагнув голову и презрительно приподняв верхнюю губу, произнёс, а переводчик раболепно и грозно, в такт новому хозяину, перевёл:
– Бери.
Хельга вспыхнула и отстранилась всем телом, отступила на два шага.
Степняк поддался вперёд и уже с усмешкой произнёс:
– Что ж так, отказываешь радушному хозяину? Видно ты не сильна в дипломатии?
– Но ведь вы собираетесь слышать только то, что вам нужно? О какой дипломатии вы говорите?
Я обратил внимание, что Хельга вначале обратилась к степняку на «ты», но затем она перешла на «вы». С чем то было связано, я не понял.
Степняк нахмурился и откинулся на спинку кресла:
– О чём ты?
– О том, что те двое, что были вынесены отсюда и брошены на ступени, смыслили в дипломатии больше моего.
Степняк понимающе едва искривил губы в улыбке.
– От того, что ты съешь эту лепёшку, ничего особо не изменится.
Хельга отрицательно мотнула головой.
Степняк повернулся к стоявшим рядом с ним воинам и что-то сказал. Те мгновенно захохотали. Пожиратель тоже рассмеялся и Хельга вздрогнула от того смеха – он ей показался знакомым. Вернее – знакомо было ощущение тревожности и беззащитности, которые сопутствовали тому смеху.
Всё ещё улыбаясь, он повернулся к Хельге и повёл речь. Переводчик вновь заговорил:
– Так зачем ты явилась?
Хельга опешила и снова отступила. Задумалась, но потом, было видно, собралась с мыслями и с достоинством, едва выставив вперёд правую ногу, спросила:
– Какова судьба города? Какова сумма выкупа?
Степняк встал и, едва взглянув на своих, произнёс:
– Город будет уничтожен. Он стоит на моей земле. И о каком выкупе может идти речь, если мои воины побывали во всех домах, взяли всё, что им нужно? А жители… стадом животных стоят на площади передо мной?
– Тогда какой смысл в том, что вы требуете переговоров и убиваете посланцев?
– Я не так жесток, как тебе, да и вам всем, может показаться. Речь идёт не о судьбе города, а о количестве рабов, которых я наберу среди жителей. А смысл – в том, что мне для переговоров присылают не тех людей. – Степняк высоко поднял голову и теперь снисходительно смотрел на Хельгу.
– Я преодолела ту черту, на которой споткнулись мои предшественники?
Степняк вновь сел:
– Да.
– Благодаря чему? Мои прежние старания по сохранению города? Или…
Хельга умолкла, но, казалось, что-то мучительно пыталась вспомнить.
– С самого начала нашего разговора я не могу избавиться от мысли, что…
– Ты права.
– Я могу подойти ближе?
– Да.
Хельга прошла около десяти шагов. Степняк взмахом руки остановил её. Затем, повернувшись к стоявшим рядом воинам, он бросил несколько слов. Те немедленно удалились. Осталось только двое из них. Один подле хозяина. Второй – у двери. Переводчик тоже удалился.
Хельга неотрывно смотрела на степняка, но по её лицу читалась растерянность и смятение, что затаились глубоко в душе. Они скользили во взглядах, едва заметных движениях. Потом она несколько удивлённо посмотрела вслед тем, кто вышел. Зачем отослали переводчика?
Внезапно степняк, едва усмехаясь, вкрадчиво, произнёс, на языке, родном Хельге:
– Добрый вечер, госпожа…
…
Всё разрешилось уже к вечеру. Широким полукругом у крепости Приземистой стояли степняки. Эта, серо-степного цвета масса оглашалась ржанием лошадей, радостными и нетерпеливыми выкриками – осада последней крепости закончена! Какими бы захватывающими не были набеги, но тяга к родным местам есть и у степных волков.
Сама Приземистая – пылала. Чёрные столбы дыма в белой пене клубов поднимались над тем, что ранее звалось жилыми постройками, укреплениями крепостного вала, площадями, улицами, что было твердыней духа и смелости, что стало гнездом разрухи, но человеческой глупости и подлости…
Хельга старалась отстоять город до последнего. Хотя, признаю, ей того не удалось. Пожиратель поступил так, как счёл нужным, ни с кем не считаясь. Главные степняки наблюдали за агонией крепости на расстоянии – перед всем своим воинством. Хельгу держали тут же. К ней было приставлено несколько воинов охраны.
Когда ещё только появлялись одиночные клубы дыма в противоположных местах крепости, когда только начинали поджигать с разных сторон городские постройки, Хельга смело ступила к группе всадников-воинов, среди которых был и Пожиратель. Её попытались удержать, но она выскользнула от попытавшихся унять её рук. Что побудило её? На что надеялась?
– В отношении города вы поступаете несправедливо!
Пожиратель Алнум, едва-едва, как бы снисходительно улыбаясь, переглянувшись с приближёнными воинами, обратил на неё внимание. Чуть нагнулся, опёршись локтём на колено и вкрадчиво, но, словно взвешивая каждое слово, спросил:
– Что такое справедливость? Уже наши потомки перескажут наши поступки так, как им будет угодно. В каждом поколении по-своему будут толковать наши мысли, действия, события. Нас, наши нравы вывернут наизнанку, сломают хребты нашим убеждениям. Нет, Хельга, справедливости, единой правды, в мире нет. Так почему я должен поступать с оглядкой на моральные устои созданные непонятно для кого? Я сам буду принимать решения, сам буду судить себя, и постараюсь с достоинством принять уготованное мне судьбой.
К Хельге подступили приставленные воины, но Пожиратель подал знак и они не тронули её. Она покраснела от негодования:
– Так может, исход, итог судьбы можно смягчить вашими нынешними решениями?
Глаза Пожирателя сузились, он перевёл взгляд на горевшую крепость. Было видно, что его слова – не нравоучение. И хотя его речь скорее была пренебрежительна, возможно – гневна, Хельге показалось, что зол он был не на неё:
– Ты не поняла меня. Почему тот, кто сильней – вправе решать, что нужно слабейшему? Заметь, не глупейшему. Почему переиначивается история? Кто вспомнит сейчас великую Хелунскую битву? Её исход, те, мягко сказать – грандиозные, исторические решения? Мир, всеобщее братство, справедливость? Нет! Едва заметные ручейки подлости, мелочности, похоти, жажды власти потихоньку слились в потоки, что помутили разумы потомков великих ферунгов. Они считают свои многолетние достижения, наработки – всего только мишурой на фоне того полотна, что является лишь отражением гнусности, предательства нолов!
Алнум замолчал, но глаза его светились ненавистью, кулаки сжимались, он тяжело дышал. Некоторое время он приходил в себя, затем направил коня к Хельге. И только тогда, когда она отступила на несколько шагов – натянул повод. И стоя совсем рядом, глядя сверху вниз, тихо, с надрывом проговорил:
– Хочешь сломить волю – лиши прошлого. Это касается и одного человека, и целого народа! Именно поэтому, я живу нынешним днём. Именно поэтому, полагаю, понятие справедливости – эфемерным и не считаю нужным тратить время на поиск и отстаивание её призрачных устоев! Я буду поступать и судить так, как мне кажется верным и пусть неверующие в мою справедливость замолкнут, а если нет – пусть докажут мне то с мечом. Я открыт, я готов то слушать…
Он развернул коня и, отдавая на ходу приказы, начал отдаляться – лавина степных сухих листьев зашумела и, среди избитой многочисленными лошадьми, едва зелёной, летней суши, вихрем развернулась и устремилась в великую Степь, что их породила. Степные волки, испив крови приграничных селений, насытившись плотью, проклятиями и слезами – исчезали, дабы вновь, непредсказуемо, появиться. Но где, и когда?
(отрывки из романа «Три истории от Ангела-Хранителя. История первая. ХЕЛЬГА. ЖИЗНЬ РЕШАЕТСЯ ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС»)
2015