В январе 1836 А.С. Пушкин писал П.В. Нащокину: "...я принуждён был приняться за журнал. Не ведаю, как ещё пойдёт. Смирдин уже предлагает мне 15000, чтоб я от своего предприятия отступился и стал бы снова сотрудником его "Библиотеки". Но хотя это было бы и выгодно, но не могу на то согласиться. Сенковский такая бестия, а Смирдин такая дурра, что с ними связываться невозможно..."
Чем заслужили такие определения поэта эти уважаемые люди? Пушкин уже более двух лет был связан с журналом "Библиотека для чтения", который с 1834 года издавал А.Ф. Смирдин, а главным редактором которого был О.И. Сенковский. До этого всё - вроде бы - шло хорошо. В этом журнале впервые увидели свет такие пушкинские произведения как: "Гусар" (дек. 1833), "Сказка о Мёртвой царевне и семи богатырях" (февр. 1834), "Пиковая Дама", "Будрыс и его сыновья" и "Воевода" (март 1834); "Красавица" (май 1834); "Подражание древним" (август 1834) "Кирджали" (дек. 1834) ... Отчего же вдруг Сенковский - "бестия", а Смирдин - "дурра",и с ними далее поэту стало невозможно иметь дело? Никто отчего-то за последние сто восемьдесят лет не разобрался как следует в этом вопросе.
Впрочем, одну очень умную, хорошую статью я нашла в Интернете; статью Нины Назаровой "Лже-Белкин и Псевдо-Сенковский. Об истинном авторе повести «Турецкая цыганка» и одном эпизоде из отношений Сенковского с Пушкиным в 1835 году".
Вот что Назарова, в частности, пишет: " Как известно, Иван Петрович Белкин «осенью 1828 года <…>скончался на 30-м году от рождения, и похоронен в церкви села Горюхина близ покойных его родителей» [ПушкинVIII (I), 61]. Однако четыре года спустя после выхода «Повестей покойного Ивана Петровича Белкина», в мае 1835 г. в журнале «Библиотека для чтения» обнаружился его «двойник» —в X томе журнала была опубликована «Потерянная для света повесть» за подписью А. Белкин." В начале мая, - сразу по просмотре журнала - Пушкин пишет М.П. Погодину: ""Сейчас получил я последнюю книжку "Библиотеки для чтения" и увидел там какую-то повесть с подписью "Белкин" - и встретил Ваше имя. Как я читать её не буду, то спешу Вам объявить, что этот Белкин не мой Белкин и что за его нелепость я не отвечаю. А в октябре, - в ответ на неизвестное нам письмо П.А. Плетнёва он пишет так: "Радуюсь, что Сенковский промышляет именем Белкина; но нельзя ль (разумеется, из-за угла и тихонько, например, в "Московском наблюдателе") объявить, что настоящий Белкин умер и не принимает на свою долю грехов своего омонима? Это бы, право, было не худо. / Письмо П.А. Плетнёву из Михайловского в Петербург, 11 октября 1835. Что ту повесть - и ещё две -, что вышли под псевдонимом «А. Белкин», - написал О.И. Сенковский, видимо, Пушкину сообщил Плетнёв. А одним из соредакторов «Московского наблюдателя», - где Пушкин хочет поместить объявление о смерти своего Белкина, был М.П. Погодин, к которому Александр Сергеевич и обратился сначала. Потом – к концу 1835 года – Пушкин поместит в «Московском наблюдателе» свою сатиру на С.С. Уварова, - что показательно: Пушкин явно не доверяет больше петербургской «Библиотеке для чтения», и обращается к их оппоненту – «Московскому наблюдателю». Однако, в письме к Плетнёву он пишет очень сдержанно, и даже как будто утешает Петра Александровича. Интересно, что именно написал по поводу анонимных повестей Сенковского Плетнёв? Но, вероятно, мы никогда уже об этом не узнаем; Пушкин, видимо, сжёг это письмо. Понятно, что из того, что Плетнёв сообщил Пушкину, главное то, что под псевдонимом «А. Белкин», который так легко спутать с псевдонимом Пушкина «И.П. Белкин», скрылся О.И. Сенковский. Думаю, после этого открытия Пушкин всё же снизошёл до прочтения этих самых повестей. Прочтя же, пришёл к выводу, что Осип Иванович – «бестия», а Александр Филиппович – «дурра . Для того, чтобы что-то прояснить для себя в этом вопросе, обратимся снова к статье Назаровой. Итак, в мае 1835 г. в журнале «Библиотека для чтения» обнаружился «двойник» И.П. Белкина — в X томе журнала была опубликована «Потерянная для света повесть» за подписью А. Белкин.» Теперь – в октябре 1835 – Пушкин знает, что этот Белкин - редактор журнала «Библиотека для чтения» О.И. Сенковский. «Появление нового Белкина, - пишет Назарова, - было тем неожиданнее, что к этому времени ни у кого не оставалось сомнений: автором пяти повестей, изданных под маской Белкина Ивана Петровича, являлся сам Пушкин.» В таком случае, повесть Сенковского: или – пародия на Пушкина, или злая шутка с тем, чтобы подставить поэта и посмеяться над ним? Но - может быть - просто издательский ход, использование брендового имени? Так, похоже, и воспринял поначалу эту выходку Сенковского Пушкин: "Сенковский промышляет именем Белкина". То есть, собственно, А.С. и говорит: "Сенковский промышляет моим именем". Пушкин это понял, - видимо, - всё ещё не читая самих повестей. И вот в октябре что-то об этих повестях написал ему Плетнёв, на что Пушкин говорит: пусть промышляет моим именем, но чтобы при этом его произведения не путали с моими – подчеркни успение моего Белкина – и дело с концом! А в январе вдруг такое раздражение в письме к Нащокину: и Сенковский – бестия, и Смирдин – дурра. Почему? Видимо, Пушкин всё-таки прочёл эти три повести. Задеть его должна была одна, - та, которую, как пишет Назарова, на самом деле и не писал Сенковский, – «Турецкая цыганка». «Турецкая цыганка» была опубликована в «Библиотеке для чтения» в октябре 1835 г., и – вероятно, - когда писались письма, - Плетнёв её уже прочёл, и был обеспокоен, а Пушкин ещё не читал, и оставался безмятежен. Что же это за повесть, что в ней такого, что могло навсегда отвратить Пушкина от «Библиотеки»? Во-первых, как я уже сказала, то есть, как открыла Н.Назарова, - именно эта повесть не была сочинена Сенковским. «Турецкая цыганка» вообще не была оригинальным сочинением - под этим заглавием был напечатан перевод повести Натаниела Паркера Уиллиса «The Gipsy of Sardis», выполненный Е.Ф. Коршем.
Получается, что в данном случае Сенковский вовсе не промышляет пушкинским псевдонимом, а под его «Белкиным» выдаёт переведённую повесть американского автора. То есть, вовлекает псевдоним поэта в какую-то свою игру. Якобы, А. Белкин выдаёт чужое произведение за своё? Или - что прикажете думать? И зачем среди двух написанных им самим повестей - некоторые исследователи считают, что действительно как пародии на "Повести" И.П. Белкина, - вставлять такую "подножку" - повесть иностранного автора, выданную на голубом глазу за произведение того же автора, то есть, Белкина, только с другим инициалом, который, в свою очередь, совпадает с инициалом Пушкина? Может быть, Сенковский этим хочет сказать, что Пушкин многое берёт у иностранных авторов, а выдаёт за своё? Это было правдой, -но не всей. Пушкин, беря произведения чужих авторов, наполнял их своим собственным содержанием - таким образом, он брал только внешнюю форму. Недруги поэта, конечно, этого не учитывали, но разве Сенковский - недруг? Во всяком случае, ему отчего-то захотелось зло пошутить... И вот здесь надо сказать о том, чем странна эта "Турецкая цыганка" "во-вторых", Во-вторых, Сенковский в эту повесть американского автора для чего-то добавил двух персонажей, которых не было в оригинале: дядьку Еремея и горбатого голландца. Но если вместо Еремея был слуга Job, то никакого горбатого голландца не было вообще. В русском тексте есть несколько образов, отсутст
вующих в оригинале, - пишет Назарова, - например: «Еремей, который телом походил на обезьяну, а душой на Катона, и горбатый голландец,который телом и душой похож был на лимбургский сыр». "Телом похож на обезьяну, а душой на Катона" - надо ли гадать, кого подразумевает Сенковский? Про обезьяну - и говорить нечего, - так дразнили Пушкина ещё в Лицее, да и потом современники отмечали его внешнее сходство с этим животным, а с Катоном поэт сам себя сравнил ещё в лицейском стихотворении"к Наталье". Правда, стихотворение это будет опубликовано через много лет после смерти Пушкина, - но не в нём одном и свидетельство странной (для меня лично) привязанности Пушкина к этому римскому сенатору, приговаривавшему, что "Карфаген должен быть разрушен", - что так же любил на разные лады повторять наш поэт. А что за горбатый голландец? У Сенковского он - художник, - никакой роли в сюжете повести не играющий и брошенный автором без объяснений уже в первой её трети. Зачем он понадобился Сенковскому - голландец, горбатый, художник, - да ещё и душой и телом похожий на лимбургский сыр? Как это может быть? Лимбургский сыр -он, конечно, живой, - но в свою очередь - никак не сопоставим с горбатыми голландскими художниками. Лимбургский сыр - понятно, - взят из "Евгения Онегина" - "Меж сыром лимбургским живым И ананасом золотым". Очень хорошо пишет о лимбургском сыре в своей статье «Юбилейный Пушкинский обед» Д.Г. Панфилов (кандидат филологических наук, председатель общества пушкинистов «Захарово») : «…А лимбургский сыр? И почему он живой? Опять деликатес пушкинских времен. Для его изготовления использовали живые личинки насекомых, которые придавали сыру некоторую пикантность, что-то наподобие теперешнего сыра «Рокфор» с плесенью внутри. Так как личинки были живые и шевелились, то и сыр назывался «живым»». То есть, получается, горбатый голландец телом и душой был похож на шевелящиеся личинки насекомых? При этом он – художник… Голландские художники так же у Пушкина встречаются - старушка Рембрандта в "Домике в Коломне", Ван Дикова Мадонна - в "Онегине"... Так же и "фламандской школы пёстрый сор". в том же "Онегине"...
Порой дождливою намедни
Я, завернув на скотный двор...
Тьфу! прозаические бредни,
Фламандской школы пестрый cop!
Таков ли был я, расцветая?
Скажи, фонтан Бахчисарая!
Такие ль мысли мне на ум
Навел твой бесконечный шум,
Когда безмолвно пред тобою
Зарему я воображал...
Так – говорят критики - в этих строчках Пушкин свой реализм противопоставил своему же романтизму. И вот Сенковский печатает перевод с английского произведения вполне романтического – сюжетом которого является самоотверженный поступок девушки-цыганки, добровольно продающей себя в гарем к турецкому султану, чтобы отец её смог расплатиться со своими должниками. И при этом вводит простонародного героя – дядьку Еремея, «с душой Катона» и «внешностью обезьяны», - столь похожего на аристократа Пушкина. Почему только зовут его «Еремей»? Это имя у Пушкина не встречается. Может, Сенковский просто берёт простонародное имя, первое попавшееся и аллитерирующее, например, с Елисеем? Не-а. У Александра-то Сергеевича еремеев и правда нет, а вот у дядюшки его, изрядного поэта Василья Львовича – пожалуйста:
Слуга мой верный Еремей
В шинели фризовой своей…
Это – поэма В.Л. Пушкина «Капитан Храбров» , которая – в свою очередь, пародирует - среди других произведений поэта-племянника – и отчасти – поэта-друга Жуковского – и «Евгения Онегина». То есть, получается, вещь Сенковского - пародия на пародии – и пародией погоняет!
Итак, поэт-аристократ Пушкин у Сенковского предстаёт под простонародным именем «Еремей» и отчего-то как дядька главного героя, от лица которого ведётся рассказ. То есть, можно ли, исходя из этого, сказать, что сам Пушкин находится в подчинении у редактора «Библиотеки для чтения» О.И. Сенковского и ходит у него в дворовых мужиках? Судя по тому, как Сенковский с ним обращается, думаю, можно. А тут ещё и горбатый голландец! Который – кто? Художник при доме «Ливанской сивиллы»? Не правда ли, странно, что у благотворительницы есть свой художник? Кстати, слово «Сивилла» переводится «божья воля». Можно ли сказать тогда, что этот горбатый голландец – жрец при Сивилле, как горбун Квазимодо – звонарь при Нотр-Дам де Пари? И вообще, - горбун, Сивилла, цыганочка пятнадцати лет, - всё это как-то напоминает роман Гюго, - при чём здесь Пушкин, который Белкин? А тем не менее, обезьяна-Катон - это, несомненно, выпад в Пушкина. Да и лимбургский сыр - тоже! Значит, и горбун-художник связан с Пушкиным. Но если лимбургский сыр у Алексанра Сергеевича есть, то горбатого художника - нет. Если только это - не он сам, - которого в глаза называл "горбатым", например, Иван Андреевич Крылов. Сивиллу зовут Эсфирь, а у Пушкина есть эпиграмма "На Колосову", названную "Эсфирью" - "Всё пленяет нас в Эсфири..." То есть, похоже, что и простой дядька Еремей, и горбун-голландец, - всё это образы, в которых заключён очень большой намёк на Пушкина. Но - откуда голландец-то? Уж с голландцем Пушкин вроде никак не коррелирует! А кто - коррелирует? Из русских великих мужей, - конечно, - прежде всего, Пётр Первый! У него всё было голландское - и платье, и домики, и шлюпки. И это он привёз из Голландии варьете, в котором живые люди были заменены их маленькими деревянными аналогами, - которым не надо было платить за выступление. Марионетками. Марионетка - по одной из версий, - куколка, посвящённая Деве Марии. Горбатый голландский художник душой и телом был похож на лимбургский сыр, - так мог ли он быть человеком - с таким телом и такой душой? Конечно, нет! Кто же он? Сырное подобие Пушкина. Его марионетка - только не деревянная, а сырная. Может, потому, что сыр этот - живой, - как и сказал поэт. То есть, получается, что и Еремей -Пушкин, и горбун-художник, - тоже он, - вернее, его подобие. Простонародный парень и чудесный горбун - из какой это сказки? Думаю, каждый назовёт: "Конёк -Горбунок".
"Конька-Горбунка" напечатал журнал Сенковского и Смирдина "Библиотека для чтения" - в мае 1834 - первую часть с присказкой второй части; в октябре 1834 сказка уже вышла целиком в виде книжки. Теперь Сенковский своими введёнными в чужое произведение героями - Еремеем и горбуном - явно на что-то намекает Пушкину, собственно, и отдавая ему всю эту вещь, - как Белкину. У приверженцев пушкинского авторства "Конька-Горбунка" - Лациса, Козаровецкого, Перельмутера, Шубина, - принято за аксиому, что О.И. Сенковский был посвящён в мистификацию со сказкой. А если - нет? Если его-то, главного редактора журнала, и не посвятили в эту тайну, и он искренне считал автором студента Петербургского университета П.П. Ершова? Скорее всего, Пушкин не счёл нужным его посвящать, опасаясь, что Осип Иванович на это дело не пойдёт. А Смирдину Пушкин как-то - то ли нарочно, то ли случайно - открылся. Смирдин же открыл глаза на сказку Сенковскому - когда она уже была полностью напечатана в его журнале, под именем Ершова. Вот что получилось, из чего и выходит, что Смирдин - "дурра", а Сенковский - "бестия". Кстати, эту "бестию" Пушкин просто вернул Сенковскому обратно. У него в повести:
- Che bestia Inglese! Экaя aнглийскaя скотинa! - проворчaл aрмянин, почти не трогaясь с местa.
Так армянин обозвал Еремея, приняв его за англичанина. Вот как это произошло:
«Вероятно, не желaя, чтоб его видели курящего с aрмянином, Мустaфa скрылся нa том же прилaвке зa грудою фолиaнтов, a его рaздосaдовaнный и нетерпеливый трубконосец почтительно сел поодaль нa узком подножии одной из пестрых колонн, укрaшaющих бaзaр библиофилов. Вдруг, откудa ни возьмись, бежит мой Еремей, но обыкновению, простофилей: подстaвив ногу, я помог ему упaсть
- Аллaх, aллaх! - вскрикнул Мустaфa, которого коленa покрылись экземплярaми поэм, словaрей и летописей, a трубкa совсем погребенa былa в рaзвaлинaх пaвшей пирaмиды.
- Che bestia Inglese! Экaя aнглийскaя скотинa! - проворчaл aрмянин, почти не трогaясь с местa.»
Как это мило: «подставив ногу, я помог ему упасть»! Помог упасть Еремею, - который, как мы выяснили – А.С. Пушкин. Он упал, и на него посыпались фолианты… И вот уже в повести «Записки домового Рукопись без начала и без конца, найденная под голландскою печью во время перестройки» (1835) Сенковский говорит устами «журнального чёрта»: «…в нашем городе есть одна упавшая репутация, которая издает новую книгу; решено было поднять ее и поставить на ноги. Собралось человек тридцать ее приятелей, все из литераторов. Когда я пришел туда, они миром подымали ее с земли, за уши, за руки, за ноги. Я присоединился к ним и взял ее за нос. Мы дружно напрягли все силы; пыхтели, охали, мучились и ничего не сделали. Мы подложили колья и кольями хотели поднять ее. Ни с места! Ну, любезнейший! ты не можешь себе представить, что значит упавшая литературная репутация. В целой вселенной нет ничего тяжеле. Мы ее бросили…». Репутация Пушкина «упала» ещё весной 1830 года, когда Булгарин в журнале «Северная Пчела» объявил, что Седьмая глава «Евгения Онегина» - это «полное падение». Об этом писал Пушкин в первой редакции «Домика в Коломне»:
Но, муза, никому здесь не грози,
Не то тебя покроем телогрейкой
Оборванной и вместо похвалы
Поставим в угол «Северной пчелы».
Итак, репутация Пушкина упала ещё пять лет назад. Впрочем, из-за патриотических стихотворений 1831 года, она упала ещё раз… И вообще – как остроумно потом заметит Хармс, Пушкин всё время падал… Сенковский же начал обыгрывать этот факт «пушкинского падения» только теперь, - в 1835, - до этого охотно печатая в своём журнале произведения поэта с упавшей репутацией… Что случилось? Думаю, то и случилось: Смирдин как-то выдал главному редактору «Библиотеки» мистификацию Пушкина с Ершовым. Сенковского – самогО – искусного мистификатора – провели, как мальчишку. Этого он стерпеть не мог, и стал мстить Пушкину. Об этом же говорит и сам Пушкин в письме к Нащокину – «Сенковский – такая бестия, а Смирдин – такая дурра…» «Дурра» проговорилась. А позже – хотя, может быть, и в то же время, - поскольку датировка этой эпиграммы не установлена, Пушкин скажет про Сенковского и Смирдина:
Коль ты к Смирдину войдёшь,
Ничего там не найдёшь,
Ничего ты там не купишь;
Лишь Сенковского толкнёшь,
Иль в Булгарина наступишь.
То есть, получается, толкнёшь Сенковского туда, - или в то, - где (или в чём) уже лежит Булгарин (или даже собою то самое представляя). Вот – и ответ на подножку и «упавшую репутацию». Но в письме в Плетнёву Пушкин ещё не так резок, он ещё как-то странно осторожен: «… но нельзя ль (разумеется, из-за угла и тихонько, например в «Московском наблюдателе») объявить, что настоящий Белкин умер … », - пишет он. Что-то ведь очень знакомое, какие-то узнаваемые слова. Откуда это?
Читатель, можешь там глядеть на всех,
Но издали и смейся то над теми,
То над другими. Верх земных утех
И з-з а у г л а смеяться надо всеми.
Но сам в толпу не суйся...
Ранняя редакция «Домика в Коломне».
То есть, наблюдай из-за угла. Из-за угла и тихонько… «Белкин умер и не принимает на себя грехов своего омонима», - пишет поэт.
Что же это? А ничего. Пушкин просто не будет иметь больше дела с «Библиотекой». Белкин умер. То есть, Сенковский всеми способами указывает на живого Пушкина, а Пушкин говорит: «за всё отвечает Белкин, а он давно помер». Ещё раз: Сенковский переводит псевдоним на личность, Пушкин переводит «все грехи» с личности обратно на псевдоним. Тем более, что и тот, кто был под псевдонимом – давно «помер», - так что, - о каком Белкине речь – понятия не имею, - но только не о моём! Если ж нечем больше промышлять – по бедности своей промышляйте, - порадуюсь за вас!
Скандала не получилось. Еремей с горбатым художником пролетели мимо цели. Никто ни до чего не догадался. Кроме, - может быть, - одного Виссариона Григорьевича Белинского.
«Ничто о ничем, или отчет г. издателю "Телескопа" за последнее полугодие (1835) русской литературы», - так называется работа, которую никто из приверженцев пушкинского авторства «Конька-Горбунка», начиная с А.А. Лациса, не удосужился внимательно прочесть. Они только твердят оттуда одну строчку, - на которой можно было бы основать всё доказательство пушкинского авторства, если б товарищи литературоведы были менее ленивы и более любопытны.
О знаменитостях «Библиотеки для чтения»:
«…правда, большая часть этих знаменитостей была совсем не знаменита, и между этими знаменитостями многие были сделаны на скорую руку ради предстоящей потребности,..»
«Бросим взгляд на каждое отделение "Библиотеки", особенно и по порядку. Стихотворения занимают в ней особое и большое отделение: под многими из них стоят громкие имена, каковы Пушкина, Жуковского; под большею частию стоят имена знаменитостей, выдуманных и сочиненных наскоро самою "Библиотекою"; но нет нужды: тут все идет за знаменитость; до достоинства стихов тоже мало нужды: имена, под ними подписанные, ручаются за их достоинство, а в провинциях этого ручательства слишком достаточно», - пишет Белинский, диагностирующий «Библиотеку» как журнал «провинциальный». «В самом деле, - продолжает критик, - кто не признает проблесков гения в самых сказках Пушкина потому только, что под ними стоит это магическое имя "Пушкин"? То же и в отношении к Жуковскому. А чем ниже Пушкина и Жуковского гг. Тимофеев и Ершов? Их хвалит "Библиотека", лучший русский журнал, и принимает в себя их произведения?» Как известно, сказки Пушкина Белинскому совсем не нравились. Кто такой Тимофеев?
Алексей Васильевич Тимофеев (1812—1883) — поэт.
Учился в казанской гимназии (1823—1827), затем — на нравственно-политическом отделении Казанского университета. Окончив его в 1830 году со званием кандидата юриспруденции, Тимофеев поступил на службу в Санкт-Петербурге — помощником столоначальника в департамент уделов.
В 1832 году он публикует прозаическую пятиактную драму «Разочарованный» в неистово-романтическом вкусе, а в следующем году — три небольших сборника. В анонимной заметке «Литературных прибавлений к „Русскому инвалиду“» Тимофеев был высмеян; тем не менее, после того как в 1833 году он напечатал «Послание к Барону Брамбеусу», то есть Осипу Ивановичу Сенковскому), последний вдруг пригласил его сотрудником в журнал «Библиотека для чтения», где Тимофеев в течение 1835—1839 годов помещал свои стихи и прозу: здесь были помещены его повести «Валерий и Амалия», «Конрад фон-Тейфельсберг», «Джулио», мистерии «Жизнь и смерть», «Последнее разрушение мира» и «Последний день», статьи «Русские художники в Риме» и «Утрехтские происшествия 1834 г.». Кроме этого, отдельными изданиями вышли: «Поэт» (1834) и «Елисавета Кульман» (1835), повесть «Художник», пьесы «Счастливец» (1834), «Рим и Карфаген» (1837).
Итак, «чем ниже Пушкина и Жуковского гг. Тимофеев и Ершов ?» - спросил Неистовый Виссарион. Жуковский и Тимофеев, - думаю, - вставлены Белинским для создания пары. Два талантливых поэта (и при этом – сказочника) – и два бездарных. Но метило это высказывание критика в создание «знаменитости-Ершова» за счёт сказки Пушкина, который отказался от своего «магического имени». На этом высказывании Белинского, - возможно, - захочет сыграть Сенковский в 1836 году, ставя под своей повестью «Джулио» двойное фиктивное авторство: «А. Белкин-Тимофеев», - сближая на этот раз Пушкина с Тимофеевым, а указывая – после уже вышедшей статьи Белинского – на Ершова. То есть, Сенковский снова – как в случае с «Турецкой цыганкой», - указывает Пушкину на обман, о котором он узнал столь поздно и за который теперь мстит. Почему не написать тогда: «А. Белкин – Ершов»? Но это было бы слишком явно, и тогда Осипу Ивановичу пришлось бы каяться публично, что не разглядел истинного автора, что его провели как мальчишку. А так – завуалированно – он обращался только к Пушкину.
Пушкин не поддался на провокации. Скандала не получилось. Из-за этого на обложке его «Конька-Горбунка» двести лет стоит имя Ершова.
Но, - полагаю, - он так и задумал. Это было частью его плана, - сказка «Конёк-Горбунок» может быть признана как созданная им только при определённых условиях. Каких? Вообще-то, об этом сказано в самом «Горбунке». Я же посвящу этому вопросу отдельную работу.