37
- Ты сегодня ко мне зайдешь? – спросила Камелина на подходе к въезду на Кувецкое Поле.
- Зайду, конечно. После работы.
- Давно ли у вас понедельник рабочий? – покосилась она.
- Сегодня понедельник? Разве?
- Да, - пробасил из кабины усатый водитель. – Был бы другой день, я бы еще так рано не выехал. Ты же сам в двадцать минут восьмого сел. У меня только в понедельник с семи утра.
- Значит, на почте нечего делать. – Сотовкин потер руки. – Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро – то есть, ты тоже не занята?
- Нет, конечно. Только я до «Ритма» еще пойду, закупиться надо.
«Ритмом» назывался маленький «комок» на месте, где должен был стоять дом 10 по Рыбацкой. Дом этот – огромную старую двухэтажку – снесли еще в начале девяностых, после чего там открылся ларек, мутировавший впоследствии в небольшой магазин продовольственных и мелкобытовых товаров. Не так давно то и другое разделили надвое, и в одном магазине – «Ритме» - продавались харчи, напитки и сигареты, а во втором, безымянном – разные полезные, но несъедобные предметы быта. Зданию почему-то присвоили номер 10А, хотя дома «просто» 10 уже давно не было.
- Тогда я домой зайду, листы оставлю. И приду к тебе. Часов в одиннадцать…
- Буду ждать, - тепло улыбнулась Камелина.
Лежа на кровати, Сотовкин вяло поглядывал на светящиеся зеленые цифры старого электронного будильника, отсчитывавшие минуты до отправления. Минут оставалось шесть – как раз времени, чтобы привести в некоторый порядок отросшие космы, покурить, прыгнуть в сапоги, а дальше – другие шесть минут, чтобы дойти до разноцветной «пряничной избушки», как он стал про себя называть дом Камелиной из-за пышности резьбы. Подумывая, не стоит ли совершить акт спонтанной благотворительности и привести немного в порядок ее неустроенное жилище, он встал и побрел в прихожую. «А, собственно, зачем? Взрослая уже девочка, пусть сама решает свои проблемы» в голове билось с «Она же тебе нравится, и вообще она милая. Хорошему человеку грех не помочь». Томность и вкрадчивость сигналов, посылаемых Камелиной, наводила на неприятные выводы. С другой стороны – внутри что-то грело. О нем никто никогда не заботился, не предлагал ему конфет и чаю, он умудрялся вызывать у всех окружающих женщин глубокое отвращение даже в интернете, не говоря уже про реальность. По крайней мере, так казалось самому Максу, решение пришло откуда-то резко и при этом незаметно, прописалось в голове, поставило галочку «по умолчанию». Естественно, он не спрашивал у каждой встречной «а что вы обо мне думаете», но спрашивать и не требовалось: вышеупомянутое мнение не требовало подтверждений, а в возможность опровержений Макс не верил.
Потом – интернет. Анонимные форумы, аниме, какие-то мутные клубы с «прохладными историями». Сотовкин видел вокруг множество таких же невостребованных парней-привидений, вроде бы имеющих тело, но начисто игнорируемых прекрасным полом, и даже не по причине объективного уродства или нищеты, а словно бы на ровном месте. Чувство локтя, множество аналогичных примеров, холод и цинизм, доходивший порой до совершенно невообразимых значений, заглушили ощущение неполной укомплектованности. На собственном холоде к межполовым отношениям Макс поймал себя уже давно – еще на истории с Иветтой. Ему было сначала немного непонятно: а почему вся эта интернет-братия так расстроена своей невостребованностью? Кто-то другой вокруг – страдал, мучился, или наоборот, штопал свои побитые жизненными бедами крылья нитью личного счастья и продолжал полет. Сотовкин ползал по земле, а во сне то взлетал в небо, то проваливался под землю или в воду – все его сны каким-то образом были связаны со стихиями, чаще всего с воздухом – он связывал это с принадлежностью своего знака зодиака – Весов – к стихии воздуха, родился он второго октября.
Тогда как стихия огня во снах была практически не задействована. Не часто он имел дело и с землей. Только позже, сравнительно недавно, когда сны сильно качественно изменились, ушла привязка к стихиям и в них стало намного больше конкретики. Спать Сотовкин любил с годами все больше и фактически переселился из реальной жизни в жизнь снов, продуцируемую собственной подкоркой из дум, переживаний, воспоминаний и другого ментального сырья. Тем не менее, на нет начала сходить и сонная вселенная, так как все так же с годами он становился все холоднее на хоть какие-нибудь эмоции, превратился в законченного пофигиста и частенько подумывал, что если бы Иветта схватилась за него, а не за Егора Ахмелюка – слез она бы пролила втрое больше и в первое же лето.
Наконец, к двадцати пяти годам Сотовкина не колыхали уже ни чужие, ни свои собственные эмоции и мысли. Идеальный солдат, идущий в бой на совершенно трезвую голову, так как в его жизни ничего нет, что было бы жалко потерять, становился все ближе, да и сам Макс – у него еще остались какие-то эстетические и этические критерии на предмет собственного жития-бытия – все чаще называл его существованием, а не жизнью. Духовные девяностые – мало, скупо, нерегулярно, с огромной задержкой и как будто бы в последний раз, не надеясь на следующий. В отдел мозга, отвечающий за эмоциональность, поставили вместо печки мощную морозильную камеру, и фактически единственное чувство, с которым у Макса не было проблем – это гнев. Заточенная отвертка в кармане, стратегия – «сначала удар, потом вопрос» - появилась хоть и по вине психопата Олега Кумашина, с которым другие последовательности действий и стратегии взаимодействия были просто опасны для жизни, но даже после того, как Олег немного успокоился, перестал рыскать по улицам в поисках опасностей для сестры и перешел на тихую одиночную попойку в домашних условиях после работы, стратегия не была отменена как утратившая актуальность. Не так давно выяснилось, что не зря. Когда пришла пора первой части истории с Камелиной, ничего, кроме подозрений в мошенничестве, не вызывавшая, единственное, что остановило Сотовкина – это то, что противником была женщина и методы «начищу пятак» естественным образом представлялись неприемлемыми, максимум, что он себе позволил – наорать.
Справедливости ради, гнев Макса был всегда обузданным и так или иначе оправданным. По каждому пустяку он не тратился, откладываясь где-то внутри и то ли саморассасываясь со временем, то ли консервируясь, то ли превращаясь во что-то иное – возможно, все в тот же жизненный холод. Речи Юлии о проблемах консервации женской нежности, которая в просроченном виде превращается в нечто совершенно неприятное и зловредное, натолкнули его на долгие размышления – а откуда, собственно, берется этот холод?
Но без самой Камелиной этот вопрос было не решить.
38
- В конце-то концов, у меня к тебе тоже накопились вопросы, - сказал Сотовкин, отхлебнув чай. – Восхитительно. Ты научилась.
- Этот я заваривала в чайнике.
- Летом мы с тобой, может быть, сделаем каноничный деревенский чай в самоваре, с дымком. У соседа есть, я у него одолжу. Наверняка ничего вкуснее ты еще не пила.
- Это было бы замечательно! – Теперь каждая ее фраза сопровождалась улыбкой, голос из томного превратился в радостный, чем была вызвана эта метаморфоза – Макс решительно не понимал. Его что, действительно хотели видеть, так, что ли?
- Так вот. – одним широким глотком он допил чай и поставил кружку на соседний столик, вытянул перед собой руки и стал по привычке постукивать пальцами по столу. – Проблемы консервации нежности мы с тобой обсудили. А как быть с таким, например, чувством, как гнев? И во что он конвертируется?
- Гнев? – Камелина приподняла бровь. – Не знаю, не думала. У тебя есть какие-то соображения?
- Есть. Гнев мой не знает границ и создается одним легким движением руки. После чего я сначала бью, а потом уже спрашиваю.
- Ты не похож на неуравновешенного.
- Ну… сказать честно, началось все с того, как на меня напал Кумашин.
- Кумашин… - Камелина вздохнула и отвернулась. – Тяжкая история. Наверное, я единственная здесь, кого он не трогал и не тронет.
- Да? Почему?
Минутная пауза.
- Его покалечил мой отец.
- Как и за что?
- Кумашин пьяный возвращался в соседний дом. Он уже тогда хулиганом был. Мой отец живет в доме 60. В соседнем доме – 58 – жил какой-то уголовник, фамилия на Л как-то, его потом посадили за убийство, он и трех месяцев там не прожил. И вот, он перепутал калитки – они с этим уголовником пьянствовали вместе – и зашел к нам. Отец подумал, что он хочет нас ограбить, велел мне вызвать милицию, а сам подрался с ним… и вот. Милиция не приехала, сказала, на соседские и семейные разборки не выезжаем. Правда, то, что Олег умом повредился, стало понятно уже позже. Его после той драки где-то неделю никто не видел, а после этого он стал всех бить под предлогом «он приставал к моей сестре». Только к нашему дому не подходил. Он боится моего отца. Хотя тот совсем не чемпион по боксу и вообще это как-то случайно получилось, я не знаю, мне пятнадцать лет тогда было. А теперь из-за него отец не общается ни со мной, ни с Наташей.
- Почему? – безнадежно спросил Макс.
- Ему стыдно. Он считает, что подверг нас опасности.
- Но он в чем виноват? Он пытался вас защитить.
- Он винит себя за то, что Кумашин убежал и что его не посадили. Понимаешь, Олег – тот еще бандит и без того. У него судимость по малолетке за гопничество. Правда, к девушкам никогда не приставал и за сестру свою был готов кому угодно горло перегрызть. Отец все ждал, что Кумашин нападет на меня или Наташу, чтобы отомстить. Но он нас, наоборот, не трогает и раньше не трогал. Я отцу постоянно говорила, что он ни в чем не виноват, что виновата милиция, которая не приехала на вызов. Если бы его просто забрали в обезьянник и намяли ему бока, от этого был бы хоть какой-то эффект. В общем, все у нас плохо из-за него… - Она потерла ладонью заслезившийся глаз.
- Не понимаю я логики твоего отца.
- И я не понимаю. Никто не понимает, я думаю, и он сам не понимает. Но он сказал, что ему стыдно. За что стыдно? Непонятно… А Кумашин его до сих пор боится и близко к его дому не подходит, да и к нашим с Наташей тоже. К Ире тоже не ходит, потому что если папа просто побьет, то Буталов его вообще убьет.
- Твоего Кумашина здесь много кто хочет убить. У всех крови попил. Меня не догнал, а вот Егору прилетело пять лет назад. Почему его не забирают в дурдом?
- Его забрали недавно. На прошлой неделе.
- Да? Не знал!
- Похоже, что насовсем. Он недавно шлялся возле дома Иры. К ней как раз отец приезжал на днях. Его видеть надо, да ты видел, он врач в больнице. Огромный добрейший толстый дядька, но если его разозлить, он всю планету ушатать способен. Так вот, его дядя Рома поймал там и сказал, что если еще раз его там увидит по любому поводу, то вообще убьет к чертям. Сказал, что дочерей вырастил, а внуков не дождется, так что терять ему уже нечего, посадят – так посадят. Кумашин недавно набедокурил на Луговой, кинулся с ножом на какого-то левого мужика, он даже не в нашем городе живет, и его сначала в полицию увезли, а потом в психушку. Говорят, не выпустят больше.
- Туда и дорога. Но давай вернемся к нашему разговору. Ты спрашивала, есть ли у меня соображения на предмет гнева?
- Да. Я не изучала его вопрос, меня разгневать очень сложно.
- Он конвертируется в холод.
- Откуда такие выводы?
- На себе проверил. В принципе, я мог бы дойти и один. Но мне нравится твоя система. Я хочу разъяснить все аспекты. И сконвертировать его, если это можно, во что-то полезное, хотя не назвал бы холод бесполезным.
- Я хотела бы узнать, но задам сначала тебе такой вопрос: почему холод не бесполезен? Что в нем хорошего?
- Не обольщаешься насчет людей. Заглушается выработка скоропортящихся чувств. Вот если бы ты была холодной, тебе бы не пришлось заботиться о консервации нежности, так как ее бы у тебя просто не было. Точнее, была, но вырабатывалась бы только тогда, когда это нужно для дела. Принцип морозилки. Все просто, Юль.
- Ты назвал меня по имени! – Она хлопнула в ладоши. – Надо тебя премировать, я этого давно ждала.
- Кхе-кхе. Премировать? Это еще как?
- Сейчас узнаешь. – Она ушла на кухню, откуда вернулась с кружкой, наполненной темно-желтой жидкостью с сильным пряным ароматом.
- Что это?
- Белый чай. Попробуй. Единственный вид чая, который я умела заваривать всегда. Никогда не пробовал?
- Не знаю, я чаев много всяких перепробовал. Он с сахаром?
- Нет, я же не знаю, как ты пьешь именно белый чай, ты сказал только про черный.
Сотовкин взял кружку.
- Действительно. Хорошая награда.
39
- Ну так что же ты мне скажешь? – Камелина, положив локти на стол, примостила подбородок на сложенные ладони и, глядя на него, тепло улыбалась.
- На предмет чего? Холода или чая?
- И того, и другого.
- На предмет чая – я думал, что ничего вкуснее чая из самовара нет, но, похоже, ошибался.
- Я купила его специально для тебя. Подумала, что ты не пробовал.
- А на предмет холода – то, что именно холод заставил меня смотреть на множество вещей под совершенно другим углом. Строго говоря, он и сделал меня тем, кого ты сейчас во мне видишь – подходящим для тебя собеседником. Но ты теплая, тебя сподвигло что-то другое. Что?
- Долгая история, но расскажу. – Камелина выпрямилась на стуле и положила ладони на стол. – Очень грустно быть обывательницей, серой массой, такой же, как еще сотни вокруг тебя, и жить по законам далеко не лучших из этих сотен.
- Подробнее.
- И я стала думать: а почему все так, как оно есть? Я брала какой-то бытовой вопрос – вроде того, должна ли девушка непременно носить чаще юбки, чем штаны, и раскладывала по полочкам. Почему должна? Конечно, не должна. Должны, как говорят в интернете, только те, кто занял денег. А должна ли всегда действовать в пику действующим мнениям? Конечно, нет. Вот меня ты видел. Я ношу юбки, часто ношу. Но не потому, что пытаюсь выставить себя идеалом женщины, соответствующим всем основным требованиям масс и культуры, а просто потому, что мне в них удобно. Иришка – та вообще, как говорит, в брюках себя женщиной не чувствует. Только зимой в мороз и ветер. Но это просто пример моих умозаключений. Я пришла к выводу «носи что хочешь и не пытайся придать этому какой-то идеологический подтекст». А почему я стала всем этим заниматься? Потому что искала себя. Искала то, что мне нужно. Был, конечно, самый легкий путь. Выбрать готовый шаблонный образ и действовать в соответствии с ним. Но меня бы всегда мучил вопрос: правильный выбор ли я сделала? Действительно ли это мое? А все на свете на практике не перепробуешь. Потом меня стали интересовать процессы, происходящие в наших головах. Я стала искать и строить логические последовательности. Вот тот же пример с нежностью. Знаешь, холодными и злыми не становятся сами по себе, просто так. Ни женщины, ни мужчины. Всегда был какой-то толчок. Какая-то рана. Какая-то неприятность, разочарование, травма. Про женщин я тебе уже объяснила. Либо протухшие типичные приоритетные женские качества, либо наоборот – передозировка вполне годных. Твой пример с холодом. Я знаю, что холодный ты не сам по себе: ты пришел к этому тоже в результате каких-то размышлений, нашел это выгодным и дал себе команду на нужные процессы. Человек может вылепить из себя практически что угодно, если обнаружит, какие свои качества ему нужно конвертировать, как и во что. Если будет контролировать процессы. Я не нашла решения только одному вопросу: как мне сохранить свою нежность и не испортиться, ты дал мне ответ, потом заставил подумать еще кое-о-чем, я тебе чуть позже объясню, о чем. А почему я вообще стала всем этим заниматься – видишь, я не красавица, не умница и вообще достаточно серая личность, никаких талантов у меня нет, ни в искусствах, ни в спорте, ни даже в домашнем хозяйстве. Я не то что готовить – даже чай заваривать научилась только что, можно сказать. Мне стало интересно, что я могу сделать из себя. Сделала философа. Теперь мне многое понятно, почему в этом мире и как.
Сотовкин молчал.
- А я вижу, что в одном своем положении ты не права.
- В каком?
- Нельзя два рандомных чувства конвертировать во что пожелаешь. Из гнева или холода нельзя сделать нежность. Только наоборот.
- Что только подтверждает мою теорию.
- Как?
- Так. Все отрицательные эмоции – холод, гнев, лживость, двуличность, - это продукты распада неиспользованных положительных. Разница только в том, пришел ли распад извне или он был внутренним, от незадействованности качества. Я могла бы обидеться на всех на свете мужчин, потому что никого не интересую, но почему мне обидно то, что я никого не интересую? Разве только из-за порождаемого чувства неполноценности? Нет, мне просто в таком случае некуда приложить положительные чувства. А если бы интересовала, это тоже не страхует от распада. Меня мог обидеть конкретный мужчина, и я перенесла свою обиду на всех. Почему до сих пор не обиделась?
- Контролируешь процессы. Видишь цепочки. Подходишь философски и ищешь в этом свои плюшки.
- Не ищу. Другие девушки, может, и видят, да не может, а видят. А я не вижу. Мне одной очень грустно. Характер такой. Хочу любить и быть любимой. Давала иногда волю чувствам, рыдала, выпускала эти продукты распада. Все не сбережешь, как бы ни хотелось. Становилось легче, но ненадолго, так что это не решение проблемы.
- Ну вот ты не видишь плюшек в своем одиночестве. Но почему тогда считаешь, что я не вижу плюшек в своем холоде?
- Потому что у тебя балансовая система расчета. Холодная, мужская и бездушная, - произнесла Камелина.
- Почему ты считаешь, что она бездушная? Вот серьезно, не пойму я этого вашего женского восприятия. На одну разницу в материалах деталей механизма логики не спишешь. Почему для вас все, что рационально – как балансовая система – бездушно?
- Балансовая система допускает такие состояния, при которых женщина либо повесилась бы, либо стала маньячкой-убийцей. Нам не понять, ты прав, - безнадежным тоном произнесла Камелина. – Мужчины считают плюшками какие-то совершенно бездушные вещи вроде свободы разбрасывать по дому носки и портить воздух когда вздумается.
- Ну и пусть считают! Что в этом плохого? По-твоему, свобода даже в мелкой бытовухе чем-то плоха?
- Она не плоха, я этого не говорила. Но она бездушна. Она замещает какие-то действительно важные вещи.
- Все правильно, но на то есть маленькая поправка: важные для женщины, но не для мужчины.
- А почему для мужчины они не важны? Все та же ваша балансовая система! Мне, например, плевать на разные бытовые мелочи. Вроде носков. Хочешь – разбрасывай, собирать сам будешь. Злишься на меня, что я хожу дома в платье и колготках, говоришь, дома себя не чувствуешь, как будто в гости пришел? Хорошо, буду при тебе ходить в грязном замызганном халате, а иногда и вовсе в чем мать родила. Я смотрю на более важные вещи! На обмен качествами, на изменения вариантов конвертации, на их практическое применение. У нас нет никаких балансов. Наша система вообще цифрами не описывается. А если у женщины балансовая система восприятия, тогда говорят, что у нее мужской характер и мужское мышление.
- Разве это плохо?
- Нет, почему… Каждой свое. Но если совсем не будет женщин с обычным женским восприятием – жить будет до ужаса скучно.
- У тебя есть таблетка от головной боли?
- Есть, какие ты обычно пьешь?
- Ибупрофен, если есть. Мне больше ничего не помогает.
- Сейчас, подожди.
Камелина положила перед ним на стол две розовые таблетки и поставила стакан минералки.
- Выпей лучше весь стакан, они так лучше растворятся. Быстрее подействуют.
- Спасибо. – Макс закинул таблетки в горло и залпом выпил стакан.
- Я бы советовала тебе лечь. Все лучше будет.
- Да я домой пойду, наверное.
- Там снег пошел на улице. Тебе хочется вымокнуть? Ты пришел в свитере и без шапки.
- Ну да… не лучший выход.
- Ложись иди на диван, - шепнула Камелина. – Ничего такого в этом нет. Поспишь пару часов, будешь как новый. Сны свои мне расскажешь. Я хотела бы послушать…
40
Внизу шумел большой европейский город. Холодный, слегка влажный асфальт на крыше многоэтажки вяло подсыхал на сыром западном ветру. Они сидели на доске, перекинутой между двумя кирпичными башенками непонятного назначения.
- Здесь мне тоже хорошо, - Мелисса обняла его. – Только ветер под юбку задувает.
- Пришла бы в брюках.
- Ты же сам хотел, чтобы я выглядела женственно. Вот я их и не ношу. Забыл? Тем более, самой они не особо нравятся.
- Расскажи мне что-нибудь, - сказал он.
- Я расскажу тебе сказку. Про облако. Облако выбора.
- Что за сказка и что за облако?
- Слушай. Узнаешь…
Мелисса покрутила в пальцах белоснежный кружевной носовой платок, сунула его назад в кармашек на рукаве платья, откинула волосы, снесенные ветром на лицо, назад и глубоко вздохнула.
- Где-то высоко – настолько высоко, что метеостанции не засекают – путешествует по небу облако. Оно небольшое и из него никогда не идет ни дождь, ни снег. Только иногда вылетают молнии. Когда человеку предстоит важный выбор, ему снится сон, в котором он ходит по облакам и ищет то самое облако, не зная никаких примет, ни примерного его местоположения по ширине и высоте. Он ходит всегда очень долго, и голову его посещают самые разные мысли и самые разные варианты выбора. Но в один момент – обычно уже тогда, когда человек совсем отчаялся и готов спрыгнуть с облаков вниз на землю – он видит зеркало, в котором отражается он, а позади него – то самое облако. Его нельзя увидеть глазами просто так, только отражение в зеркале. Показать облако может совершенно любое зеркало, какое-то специальное не нужно. Но только в зеркале. А увидев – догадывается, что нашел то, что искал. Это и есть облако выбора. Оно не белое, как обычные облака, не синее, как летние дождевые, не серое, как зимние снежные, и не черное, как грозовые. Оно сиреневое. Такой очень приятный, мягкий цвет. Слегка переливчатый. И только посмотрев в зеркало на облако выбора, человек может сделать шаг назад и попасть в это облако. А дальше оно подскажет ему выбор. И с помощью этого облака человек делает так, как следовало бы сделать. Оно очень многих спасло. Иногда в облаке можно увидеть лица людей, если предстоит выбрать между людьми, иногда – услышать их голоса. Оно не как дым, как другие облака – оно внутри очень густое, густой-густой сиреневый туман, а человеку внутри кажется, что он висит вниз головой или лежит на боку. А когда человек не прислушивается к советам облака, оно спускается вниз и чернеет. На земле в это время – ураган или смерч, после которого с небес будет идти необычный, даже страшный сиреневый свет. Ты наверняка видел бури, закончившиеся таким сиреневым закатом.
Долго молчались, взявшись за руки. Не шевелились. Лишь изредка Мелисса ласково поглаживала кончиками пальцев его ладонь.
- Скажи мне, ты что-нибудь понял? – спросила она.
- То, что на верхних ярусах атмосферы существует облако необычного цвета, которое по каким-то причинам можно увидеть только в зеркало. И оно каким-то образом влияет на выбор человека. Красиво, но бессмысленно. Извини. Не понял ничего. В этом есть какой-то подтекст?
- Есть. Иначе я не стала бы это тебе рассказывать. Я бы рассказала тебе о чем угодно, но только не об этом. В отличие от многих других женщин, я никогда не говорю что-то просто так, лишь бы почесать языком.
- У тебя такие нежные руки…
- Знаю, - улыбнулась она, - я вся нежная, не только руки. Но ты мне ответь. Ты действительно не видишь связок?
- Голосовых? – скаламбурил он.
- Шутник! Не время сейчас для шуток. Я рассказала тебе это не просто так. Сообрази, пожалуйста, что подразумевалось под этим всем. Сегодня я не буду тебя домогаться, не бойся. Стадия страстной любви у меня закончилась.
- Что ж. Я правда не знаю, что ты хотела мне рассказать всем этим.
- Почему человек видит облако только в зеркало, а попасть в него может лишь сделав шаг назад?
- Не знаю… Какие-то необычные законы физики действуют вокруг этого облака? У него необычный химический состав?
- Приземленные мужчины. Нет, конечно. Я не сказала, что человек видит в зеркале только облако. Он видит в нем и себя. А какая связь между всеми этими тремя элементами? Человеком, зеркалом и облаком?
- Мелисса! Имей совесть! Перестань говорить загадками, возвышенная женщина. Объясни приземленному мужчине, что к чему, и давай уже займемся чем-нибудь полезным.
- Нет, тем самым мы сегодня не займемся. Даже если я просто задеру платье, все равно мне будет холодно. А связь такая: человек – это человек, зеркало – это то поле, в котором человек может видеть себя со стороны. А облако – это сущность человека, его мыслительная продукция. Все его мысли, убеждения, знания, желания, мечты. Все его качества. Иными словами, облако – человек без клеточной оболочки. Говорят, что призраки мудрецов светятся не обычным белым светом, а с легким сиреневым отливом, по крайней мере первые годы после их телесной смерти.
- Ясно… так это не сказка, это целая философская притча. Но зачем нужно зеркало и зачем нужно делать шаг назад?
- В зеркале человек видит себя и облако. Он может взглянуть на себя. Я же сказала. Шаг назад означает возвращение в себя. К своим мыслям, умозаключениям, к своей сущности, к самым темным и потаенным ее уголкам. Только себе человек может доверять полностью. Тяжелые думы и тяжкий выбор вырывают его из себя, заставляют отворачиваться от себя же в угоду чему-то стороннему, не входящему в него. Увидев себя в зеркале и сделав шаг назад, попав в облако, человек становится самим собой. Его сущность подсказывает ему решение – как нужно сделать ему самому. Никаких высших сил нет. Сиреневое облако – это он сам и все, что есть внутри него.
Темнело. Внизу зажглись красные световые рекламы, проезжающие автомобили освещали дорогу фарами. Асфальт высох, влажный ветер прекратился. Он сидел на доске, глядя вниз, и складывал в амбар знаний сказку о сиреневом облаке.
- Я пошла, - тихо сказала Мелисса. – Вернись в облако. Будь собой, пожалуйста. Только собой и никем другим. Увидимся.