Святителя Феофана Затворника по праву считают верным и типичным продолжателем святоотеческой традиции в аскетике и нравственном богословии. «В мировоззрении Феофана есть какая-то вселенская смелость, большая духовная свобода и гибкость, свобода от быта», - замечает протоиерей Георгий Флоровский в книге «Пути русского богословия».
Расцвет деятельности святителя Феофана как духовного писателя, проповедника, богослова приходится на вторую половину XIX века. Это время отличается крайней напряженностью духовных исканий в среде русской интеллигенции, которая переживает глубокий религиозный кризис. Значительная часть интеллигенции отходит от Православной Церкви. При этом одни идут по пути критики православных догматов, таинств, церковного предания и переходят на позиции рассудочного протестантизма в самых разнообразных его проявлениях. Это секты лорда Редстока, Пашкова, Толстого и др. Другие идут по пути религиозного отрицания и атеизма, пути обожествления науки и прогресса.
Вместе с тем переходу на позиции нигилизма нередко предшествовали чрезмерное напряжение духовных сил и аскетический надрыв. Показателен в этом отношении пример Д. И. Писарева. В юности на него произвело огромное впечатление чтение гоголевской «Переписки с друзьями». Для него встал характерный вопрос: «Как же мне жить свято?» Этот вопрос Писарев и группа его юных единомышленников, собравшихся в религиозный кружок, решали в духе самого крайнего аскетического максимализма: «Пусть лучше человечество вымрет и жизнь остановится, чем жить во грехе». При этом экзальтированные юноши надеялись на чудо: «вдруг люди будут рождаться каким-нибудь чудесным образом, помимо плотского греха» . Мечтательно-моралистическое перенапряжение оборачивается надрывом, в результате которого Писарев становится одним из вождей нигилизма.
Срыв религиозного чувства лежал и в основе кризиса Добролюбова, который был старшим сыном в многодетной семье нижегородского священника и отличался в юности, по свидетельству очевидцев, особенной благочестивостью и возбужденностью религиозных переживаний . Вера Добролюбова была потрясена и разрушена внезапной и неожиданной смертью родителей. Пережил свой религиозный кризис и Чернышевский.
Пример вождей нигилизма, как, впрочем, и пример Толстого, весьма характерен для умонастроения русской интеллигенции. Отец Павел Флоренский в брошюре «Вопросы религиозного самопознания», опубликованной в 1907 году в Сергиевом Посаде, приводит слова одного сельского священника о Л. Н.Толстом и толстовстве: «Нынешний слабый, нервный, чувствительный интеллигент хочет сразу с нижней ступени лестницы подняться вверх и оттуда стремительно падает и разбивается. Не так надо, - резюмирует отец Павел Флоренский. - Надо утвердиться на первой ступени и осторожно, не спеша переступать на вторую и так дальше» .
Необходимо сказать, что слово «интеллигенция» (от лат. -понимающий, думающий) возникло в России в 60-е годы XIX века. До этого времени его не было в русском языке, как не было самого явления, а именно: определенного слоя людей, занимающихся умственным трудом и претендующих на духовное лидерство в обществе.
В других языках до второй половины XIX века слова «интеллигенция» также не было. В тех же языках, где мы его находим сегодня, оно появилось в результате русского влияния. И это вполне объяснимо. Несмотря на то, что интеллигенция возникла в России в результате западного влияния, она представляет собой типично русское явление. Люди умственного труда на Западе представляли собой прежде всего профессионалов, специалистов в своей узкой области и нигде
не претендовали на духовное руководство, на роль «светских священников».
С самого начала своего возникновения слово «интеллигенция» имело публицистический и даже пропагандистский оттенок. Неудивительно, что святитель Феофан Затворник не употребляет этого слова в своих письмах, хотя интеллигенты составляли едва ли не большую часть адресатов его писем. Весьма характерно стремление революционно-демократической публицистики придать слову «интеллигенция» сакральный, священный ореол, убедить всех в обоснованности своих претензий на духовное лидерство. Так, например, Салтыков-Щедрин пишет: «Не будь интеллигенции, мы не имели бы понятия о чести, ни веры в убеждения, ни даже представления о человеческом образе».
Подобное преувеличенное самомнение основано на убежденности в главенстве интеллекта - рассудочной, логической способности - во всех сферах проявления человеческой личности, во всех сферах человеческой жизни. Однако эти претензии, как мы можем убедиться, сплошь и рядом оказываются неосновательными. Если мы обратимся к социальной жизни, то увидим, что миром правит не интеллект, но воля. Еще более неосновательными оказываются претензии интеллекта в сфере духовной жизни. Глубоко ошибочным является отождествление духа и интеллекта, то же можно сказать об отождествлении духа и эстетических чувств.
В городе Орле в течение ряда лет проводился месячник русской культуры под названием «Тургеневская осень». При этом на улицах города во время месячника расклеивались плакаты с броской надписью: «Спасское-Лутовиново - духовная святыня России». При всем уважении к памяти великого русского писателя, к его вкладу в культуру России, использование выражения «духовная святыня» в данном случае представляется неуместным, хотя подобная игра со священными словами вообще-то вполне отвечает традиции русской художественной интеллигенции. Так, например, Маяковский называет себя «тринадцатым апостолом», Ахматова сравнивает себя с Богородицей, а Андрей Белый и того пуще - провозглашает: «В небеса запущу ананасом!»
Все это можно рассматривать примеры расхристанной, не знающей удержу душевности. Однако дух не сводится к душе человека, которая живет интеллектом и чувствами.
Согласно православной антропологии, святоотеческой церковной традиции, человек трехсоставен и состоит из духа, души и тела. Святитель Феофан Затворник, как уже было сказано, является верным продолжателем святоотеческой традиции, он глубоко осмысливает православное учение о человеке, применяя его к современности, к духовным потребностям свой паствы. В одном из его писем читаем: «Дух из Бога, сочетавшись с душою животных, возвел ее на степень души человеческой, и стал человек двояк. Одно тянет его горе, другое - долу. Когда человек в своем чине держится, то он живет духом, т. е. страхом Божиим водится, и совести слушает, и горнего ищет. А когда он поддается влечениям души дольней, то выходит из своего чина, и то, чего хочет дух, думает достать среди тварей. Этого ему не удается, и он томится и крушится. Дух тут, как пленник в узах, находится в услужении у варваров, страстей пехотных. Сам он не удовлетворяется и страсти делает неудовлетворимыми, сообщая им безмерный разлив. Отчего животные потребности у животных все в своей мере, а у человека, когда он предается чувственности, чувственные потребности предела и меры не имеют? Эту безмерность сообщает им дух, попавший в плен к ним, а дух этой безмерностью хочет заглушить свою жажду бесконечного, по образу Коего создан и в Коем едином благо его».
Отвечая на письма своих корреспондентов - литераторов, общественных деятелей, ученых, учителей, святитель Феофан настойчиво проводит мысль о главенстве духовной потребности - «единого на потребу» - над всеми другими, о том, что нравственное преображение человека, постижение высших духовных истин невозможно вне тесного пути исполнения Христовых заповедей, без благодатной помощи Матери-Церкви. И в этом Феофан Затворник также следует святоотеческой традиции.
«Душа видит истину Божию по силе жития», - писал великий православный святой VII века Исаак Сирин. «Христианство не учение, а жизнь, - пишет Феофан Затворник. - И самое учение его входит в жизнь как определенный образ, воззрение на все сущее и бывающее». В другом письме читаем: «Вера христианская - не система ученья, а образ восстановления падшего в силу смерти Богочеловека, благодати Духа Святаго» . Подобное понимание христианства труднее всего давалось и дается интеллигенции, поклоняющейся прежде всего интеллекту, и поэтому стремящейся включить христианство в рациональную картину мира как одно из умопостигаемых учений, которое можно понимать и разбирать с позиций науки.
Феофан Затворник, не отрицая роль науки в жизни людей, вместе с тем предостерегает своих духовных чад-интеллигентов от чрезмерного поклонения ей в ущерб главному делу христианской жизни - духовному росту и стремлению к Богообщению. «Учуяли, что есть наука? Одна по себе она есть душевное дело, душевное же не понимает духовного и теснит его. Наоборот, и духовное теснит душевность. Чтобы этого не было, надо душевное одухотворить, пропустить сквозь него элементы духовные и сделать его слугою духовных интересов» . В другом письме эта мысль развивается следующим образом: «Научность всякая есть холодило. Не исключается из сего даже богословская наука... Научность душевного свойства, а молитва духовного. Поэтому они не в ладах». На вопрос своего корреспондента об одной старице, которая взялась изучать богословие, святитель Феофан отвечает так: «Старице лучше в молитве пребывать, чем любомудрствовать. И молитва есть наука – она живоносна, не томительна, сердцем изучается, а не памятью и умом» . «Сердцем изучается», - в этом кажущемся нелогичном и ненаучном выражении заключена вся глубина святоотеческого предания. В отличие от рационалистического понимания нравственности, которое характерно для протестантов и атеистов, считающих, что человека можно обучить добру, изменив его сознание, Православная Церковь, не отрицая необходимость обучения нравственному закону, просвещения ума человека, связывает нравственное преображение человека также и с одновременным просвещением его сердца - через действие Божественной Благодати.
В одном из писем, говоря о паломниках, направляющихся в Вышенский монастырь, Феофан Затворник пишет: «Все ищут! Хорошо, что ищут. Только не надо думать, что Господь ближе к Киеву или Москве, Афону или Иерусалиму, нежели к другому месту. Место его - сердце наше. И когда внидет и возвечеряет... вот и Иерусалим, и паче Иерусалима. О сем восхлопочем. Сердце в нас; но есть путешествие до сердца, и иногда оно длинно-длинно. Сие путешествие и многотруднее, и ценнее пред очами Господа и многоплоднее».
В письмах и других творениях святителя Феофана мы находим
немало проникновенных слов о просвещении сердца светом Христовой истины. Вместе с тем Феофан Затворник очень осторожен в высказываниях о мистике сердца и об ощущении сердечной теплоты во время Иисусовой молитвы. Примечательно, что некоторые афонские монахи считали Феофана Затворника слишком ученым и полагали, что ему не давалось по богатству ума сокровище простоты сердечной.
Однако при внимательном чтении писем святителя Феофана нельзя не прийти к выводу, что его осторожность в вопросах мистики сердца продиктована не отсутствием сокровенного духовного опыта, но педагогическими соображениями, стремлением оградить свою паству от духовной прелести, самовозношения, или «самоцена», как любил выражаться святитель.
В письме к отцу Т. от 29 сентября 1874 года Феофан Затворник,
касаясь молитвы Иисусовой и специальной монашеской техники ее совершения (особых поз, задержки дыхания и пр.), замечает: «О плодах молитвы сей говорят, что уже выше сего ничего на свете нет. Незаконно. Талисман нашли! Из плодов словесному составу молитвы и говорению ее ничего не принадлежит. Все плоды могут быть получены и без сей молитвы, и даже без всякой словесной молитвы - чрез одно ума и сердца к Богу устремление».
В письмах к своим корреспондентам святитель постоянно подчеркивает: нельзя преувеличивать значение волевых приемов для получения духовных даров. Искусство совершения Иисусовой молитвы - это лишь внешнее искусство, и те, кто останавливаются на нем и не идут дальше, то «они останавливаются на полдороге». Можно добиться появления теплоты около сердца, но эта теплота будет «кровяной», по выражению святителя, а не духовной, если нас не осенит Благодать. Благодать же дается самим Богом, по Его воле и непостижимому для нас промыслу, но не вызывается и не заклинается путем специальных технических ухищрений.
Эти замечания святителя Феофана, его трезвая позиция в мистических вопросах духовной жизни православного христианина приобретает особое значение сегодня, когда в Церковь приходит немало интеллигентных людей, искушенных в восточной мистике. И некоторые из них не видят разницы между исихиазмом и йогой, между мантрами и Иисусовой молитвой. При этом богоподобие, обожение человека часто понимается в духе человекобожия, неоязычества, а не православного паламитского богословия. Анна Безант, последовательница Елены Блаватской, в свое время эти настроения интеллигенции выразила при помощи слов Плотина: «Цель не в том, чтобы быть без греха, а чтобы быть богоподобным».
Весьма показательно, что в своих творениях святитель Феофан
Затворник избегает говорить об обожении как цели христианской жизни. Он подчеркивает: «Существо жизни христианской состоит в Богообщении о Христе Иисусе – в Богообщении, вначале обычно сокровенном не только от других, но и ОТ СЕБЯ», - за этими словами епископа Феофана стоит опыт смирения и трезвения, многовековой опыт Матери-Церкви, опыт, который, к сожалению, мало знаком и плохо усвоен нами. Между тем осмысление и усвоение его необходимо сегодня как воздух. И в этом многотрудном и многоболезненном, но одновременно радостном и животворящем деле нам не обойтись без духовного водительства и благодатных наставлений столпов и святильников Русской Православной Церкви, к числу которых принадлежит великий сын России, уроженец земли орловской, епископ
Феофан Говоров - Затворник Вышенский.
;