-3-
В середине октября пришла зима со своими трескучими морозами, снегопадами и буранами. Многие люди радовались снегу. Занесёт домик до крыши - в доме становится теплее, ветер насквозь не продувает. Эти старенькие домики строились из дерева. Летом мы с мамой, как могли, утеплили все стены. Наблюдая, как это делают местные жители, мы прилежно у них учились. Снаружи обмазывали глиной стыки между брёвнышками, осенью строили до самых окон высокую заваленку. Отступали расстояние от стенки в один метр, выкапывали канавку и эту землю из неё лопатами прибивали к стенке. Но всё же лучше, если снег полностью упаковывает весь дом, заодно с крышей, со всех четырёх сторон, все четыре квартиры вместе со скотиной. Во время сильнейшего снегопада и ветра снега в посёлке скапливается много, он задерживается между домами.
Рано утром управляющий присылал людей для откопки домов. Первыми откапывали свинарок, доярок, тех, кто должен идти на ферму. Эта бригада с вечера получала задание, ночевала в прихожке в конторе со своими лопатами. Они дежурили всю ночь, готовые кинуться по первому зову на помощь. Я сейчас понимаю, как помогала сплочённость людей выжить им в холодные снежные зимы. Как могли управляющие и бригадиры организовывать работу еле живых от усталости и недоедания женщин, подростков - мальчиков и девочек 14-ти, 15-ти, 16-ти лет. Спасибо им за то, что они "не видели", как кто-то прячет за пазуху сумочку с кашей или зерном. Детей-подростков осталось немного, часть умерли ещё маленькими, часть - после войны от голода. А во время войны дети перестали рождаться или были редкостью.
И вот эти дети откапывали, в основном, ходы до дверей. По появившемуся проходу выкарабкивались люди наверх и шли работать на совхозные фермы или свинарники. Кто оставался дома, формировали и утаптывали ступеньки. К вечеру руки у детей доходили и до окошек, их копали наискосок вниз. Бывали и тихие снегопады, когда снег оставался лежать на полях. Этот-то снег и нужно было задерживать. Ночные морозы прикатывали снег, он не был больше таким рассыпчатым. Задерживали снег в марте, при тёплой, мягкой погоде. Управляющий организовал бригаду, в неё кроме основных рабочих по откопке добавились люди, снятые с других мест. Вошла в эту бригаду и Мирта. Она ещё числилась помощницей свинарки и не имела своего поголовья. Самостоятельно работать по причине юных лет ей не доверяли, поэтому и кидали в те места, где в данный момент требовались рабочие руки.
Мама пыталась одеть Мирту потеплее. По утрам и вечерам стояли сильные морозы. Намотали на ноги побольше тряпок, на голову - тёплый платок, лоб завязали беленьким летним платочком, на руки - лучшие в доме рукавицы. Мирта не имела ещё ватных стёганых штанов и фуфайки. Поэтому одела она своё чёрное, плюшевое в складочку пальтишко, то, что смогли взять в городе Гёрлиц. Руки почти наполовину выглядывали из коротких рукавов. Ветер раздувал полы этого пальтишка так, что они доставали до головы. Бригадир снабдил всех специальными лопатами для снегозадержания, которые привезли с центральной усадьбы. Мастерили их умельцы - чеченцы.
Мирта проработала в поле несколько дней. На руках появились такие мозоли, что она не смогла больше держать лопату. Вечером, когда сестра заходила в комнатку, её валенки стучали как колодки. Весь день проходил в снегу, к обеду - оттепель, валенки намокали, а к вечеру опять замерзали. Затапливалась лежанка, Мирта могла на ней отогреться, а валенки в печке высыхали до утра. Таким образом, валенки очень быстро вышли из строя. Заболела и Мирта. Вместо неё на снегозадержание пришлось идти маме. Выше пяток на валенках появились дырки, куда набивался снег. Мама пыталась заделать их тряпками, но к вечеру из-за этого появлялись мозоли и мёрзли ноги. В следующую ночь заболела и наша мама. Наш сосед через стенку, фронтовик, сжалился над нашей семьёй, замолвил за нас слово на собрании, когда приезжал директор Гаранин. Выдали нам валенки - одни новые, другие - подшитые, и резиновые сапоги для работы на свинарнике. Дедушка Горбенко взялся починить те старые, прохудившиеся валенки. Вот и радость посетила нашу небольшую семейку. Старые валенки смогла носить я. Правда, передвигаться мне в них было нелегко, так как взрослый размер не соответствовал моей детской ножке.
Снегозадержание продолжалось до апреля. В марте куски снега вырезались легче, их укладывали пирамидкой. К обеду подтаивало, ночью при морозе эти кучи смерзались, и никакой ветер не мог их сдвинуть или снести. Снова начинались снегопады, снега накапливалось всё больше. К концу марта снег начинал таять и потихоньку впитывался в землю.
Наша мама днём с шести утра до определённого времени выполняла свои обязанности в школе. Вечером она шла в овчарник стеречь овец от волков и от людей. Вместе с ней ходить на дежурство вменили в обязанность мне. Иногда ночью, если позволяла погода, мы с Миртой становились воришками. Печку мы топили кизяком, хотелось, чтобы тепло держалось подольше. Так как у нас не было ни коровы, ни овец, не из чего было и кизяк делать. То нехитрое топливо из бурьяна и камыша, что мы летом на зиму заготовили, уже закончилось. Чем же топить? А ведь зиме не видно и конца. Мы с Миртой вынуждены были идти ночью с мешками к совхозному стогу с кизяком. Стога были огромные, хорошо укрытые сверху, чтобы не промокали. Кизяком и здесь топили печки в конторе, в школе и в других общественных местах. Делали его, как и везде, из навоза от коров и овец. Вывезенный за зиму с базы навоз укладывали в одну большую кучу. В июле, августе, когда навоз перегорит, его разбрасывали в толстый слой, подбрасывали солому, затем по кругу на лошади перемешивали всё в одну массу. Женщины лопатами собирали эту массу в кучу, накладывали вилами в специальные двухкамерные формы с перегородкой и утаптывали босыми ногами. Размер формы - примерно 30 на 40 см, внизу - деревянный подмосток. Из одной формы получалось два кизяка. Затем содержимое вытряхивалось и раскладывалось на траву для просушки. В погожие, сухие дни все рабочие руки женщин и подростков были задействованы на этой очень важной работе. Через неделю твёрдые, как кипич, кизяки поднимали с травы и укладывали в одинаковые кучки, так, чтобы со всех сторон их продувало. Через неделю после просушки кизяк на бричках свозили за село и складывали в одну большую кучу-стог. Таким образом и каждая семья у себя дома делала свой кизяк.
Кому из нас первому пришла мысль - брать это прекрасное, как нам казалось, топливо у совхозного стога, я уже не помню. Было ли нам стыдно от вынужденного воровства? Я думаю - да, очень стыдно! Но страх холода, страх замёрзнуть, оказался сильнее стыда. После обильного снегопада или бурана устанавливалась тихая морозная погода. Чистое, синее небо, по ночам светит месяц, видно, почти как днём. После сильных морозов снег смерзается так, что сверху по сугробам идёшь и не проваливаешься. В такие светлые морозные ночи ходили мы с Миртой к кучам-стогам за кизяком. Набирали полные мешки, кто сколько может нести, а вот подать друг другу мешок - это для нас мука. Я подам мешок нормально, Мирте для меня - уже тяжелее. Наконец-то получится, мешок у меня на спине. Пока мы вылезем на тропинку, мешок на спине качается, теряется равновесие. Мы кое-как удерживаемся на ногах, падаем, в основном я. Иногда смеёмся, но больше плачем. Мирта кричит: "Вытащи один кизяк из мешка!" А мне и так стыдно, что у меня кизяка меньше, чем у неё. Что же делать? Приходилось вытаскивать, иначе не дойти до дома, сторож бы нас поймал. Выйдем наверх, а там светло от луны, как на ладони, видно далеко. Замечал ли нас кто? Или Господь берёг каждый раз? Никто нас с Миртой ни разу не поймал.
Ходили мы по ночам и за макухой на конюшню, воровали её у лошадей. Макуха - это спрессованная соя с отходами от семян хлопка. Кое-где виднелись кусочки ваты. Привозили эти отходы на машинах и подмешивали в корм лошадям. У торца конюшни сделали пристройку и сверху разгружали машины. Попасть в пристройку из конюшни мы не могли, так как не было дверей. Приходилось нам забираться по доскам наверх в пристройку. Она была заполнена доверху. Кто-то из таких же нищих, как и мы, попробовал эту соевую макуху и не отравился. Каким-то образом прознали об этом и мы с Миртой. Нам сказали, что наверху доску прибивают слабо или просто кладут на большой гвоздь. Я была меньше и легче Мирты, поэтому мне досталась важная роль. Я взяла с собой обе сумочки и залезла наверх. Когда первый раз я увидела столько макухи, удивлению моему не было предела. Набрав полные сумочки, я осторожно спустила их Мирте, сначала одну, потом другую. Она ловила их внизу. Бесшумно, как кошка, спустилась я вниз. Возвращаться домой оказалось нетрудно. Шли быстро по накатанной дороге, сумочки не оттягивали руки. К нашему счастью, и конюшня, и стога с кизяком располагались недалеко от наших домиков. Страх быть пойманными всегда подгонял нас. Откуда только силы брались?
Мама в эту пору дежурила на овчарне. На семейном совете решили - когда мы с Миртой идём на "дело", мама дежурит одна, а я остаюсь дома. Но разве мы могли выдержать и не проведать нашу маму? Конечно нет! Мы, как могли, берегли её, ведь боялись остаться одни и очутиться в детском доме. Федя не мог с ней ходить на дежурства. Он очень часто болел, рос совсем слабеньким и постоянно хотел кушать. Мы старались всегда что-то оставить дома из "продуктов". Жарили на плите то, что мама могла принести из овчарни или Мирта со свинарника в карманах: зерно, крупу. Иногда варили кашу, укутывали кружку с тёплой водой. Эта нажаренная смесь и вода утоляли Феде голод, когда он оставался один. Поэтому, после удачно проделанной операции, мы с Миртой снова одеваемся и отправляемся в путь. Сестра меня сопровождает до овчарника и бежит обратно домой. Итак, я с мамой постоянно дежурила.
Часа в три-четыре утра приходили со степей волки. Осенью, когда крыша ещё не покрыта толстым слоем снега, в помещении находиться страшно. Наружу через крышу просачивался терпкий запах овечьего пара. Волки шли на этот запах и сверху пробовали пройти через крышу, разрыхляли солому, землю наверху и прыгали вниз. Добравшись до лакомых кусочков, перегрызали овцам горло. Случались такие нападения не раз. После повторных набегов сторожам-мужчинам, дежурившим на улице по ночам, начальство выдало ружья. Теперь было чем отпугивать волков! Весной, когда снега на крыше скапливалось много, таких непрошенных "гостей" боялись не сильно. Слышим иногда, что волки скребут, скулят, пытаются разгрести снег и солому. По привычке, уже без страха, мы с мамой начинаем бить о специальную железку, колотим в вёдра. Голодные звери, поняв, что им не по силам разрыть этот снег, уходили.
Бывало и сторож подойдёт, начнёт стрелять по волкам. Тяжеловато было в такие ночи дождаться прихода женщин-рабочих. Они начинали работу в шесть часов утра, а мы в это время заканчивали и могли идти домой. Маме разрешалось набрать мешок с объедками, отходами того, что оставалось у овец от съеденного сена. Этого хватало утром дома протопить печку. Приходим домой, я юркаю сразу же к Мирте в постель, ещё тёплую. Мирте нужно вставать, идти на работу на свинарник. А мама истопит печку этим полученным мешком с отходами и идёт в школу работать.
Меня будит стуком в стенку соседка, подружка Рая. У неё папа - фронтовик, а сейчас бригадир свинофермы. Как мне не хотелось вставать с тёплой постели, ведь я только что согрелась и уснула. А мне ещё нужно братика поднять, в школу собрать, накормить. Покушаем мы с ним кашу, что нам мама с утра приготовит, попьем горячий чёрный «кофе» и идём в школу. Бывало я приболею, тогда мама в школу не разрешала идти. Я с удовольствием нежусь дальше в постели, греюсь и сплю, сколько хочу.
-4-
Напишу, как мы первые годы после Германии отмечали Рождество. Перед праздником идём мы с Миртой в поле, где не так много снега, сломаем пышный куст полыни - это и есть наша ёлка. Настоящих елей в том месте, где мы жили, не было в помине. Многие люди в жизни ещё не видели наряженной ёлки. Установим мы нашу ёлку - полынь в крынку (горшок), обмотаем во что-нибудь и наряжаем. У детей, у учительницы попросим ненужную бумагу, нарежем из неё полоски. Маме иногда удавалось покупать у людей картошку, то у одних, то у других. Мы сварим её, натираем вместо клея полоски, и склеиваем в колечки. Делаем длинные цепочки из этих колечек и наматываем вокруг куста. Мирта могла рисовать звёздочки, шарики, мама - птичек. Всё это раскрасим, цветные карандаши сохранились у нас ещё из Германии. Развешиваем на ёлку всё что у нас получилось, вот и нарядили её. Ни одной конфетки у нас не было в ту пору. Затем на Рождество приглашаем подружек, встаём вокруг нашей ёлочки, поём рождественские и другие детские песни на немецком языке. Так было ещё в Васильевке, так было и здесь в первые годы. Потом постепенно всё стало забываться, мы перестали петь и праздновать Рождество и Пасху. Но на ночь мы молиться не забывали, иначе не могли уснуть - где бы не приходилось провести ночь.
Как бы долго не тянулась зима и своими жуткими морозами и буранами не изводила людей и животных, всё равно на смену ей приходила долгожданная весна с новыми заботами. Тогда всем, от мала до велика, прибавлялась работа. Нужно было сбрасывать снег с крыш, убрать, разбросать высокие стены снега, которые защищали нас от ветров и морозов всю эту долгую зиму. Они могли рухнуть на домик и раздавить слабые стенки. Мы спешили, разбрасывали снег, нас даже с уроков отпускали. Тепло вдруг быстро наступало, кое-где отводили воду.
Недалеко от домов в поле появились проталинки. Как магнитом, они манили к себе. Вскоре проталинки превратились в лужайки, проклюнулась мелкая зелёная травка. Дома нас было не удержать. Мы же ещё дети, от восьми до двенадцати лет, несмотря на то, что выполняли взрослую работу и играли роль взрослых людей. Нам хотелось бегать, играть, дурачиться. После уроков мы выбегали через снег во дворе, который никак не хотел таять, как бы его не разбрасывали. Но этот снег был уже никому не страшен. Добежим до лужайки, снимем свою обувь и босиком играем в лапту или просто догоняем друг друга. Побегаем так с часок, потом бежим домой отогреваться, кто на печку, кто на лежанку. Главное - согреть ноги. Ведь было ещё холодно для прогулок босиком. Нам так хотелось почувствовать свободу, чтобы ничто не мешало, в том числе и неудобная обувь. Мама днём между работой в школе и дежурством в овчарне тоже могла отдохнуть. Ночью спать ей не приходилось, а такой измученный, уставший, как у нашей матери, организм требовал сна.
-5-
В эту раннюю весну к нам на первое отделение привозили суп, обычно перловый, и пшённую кашу. В суп, наверное, добавляли мясо, так как он был очень вкусным. У нас такой не получался. Хлебушек тоже давали, по 200 граммов на каждого. Платили ли мамы за обеды? Я до сих пор не знаю. Помню только - как мы ждали этого момента! На обед, когда все управятся со своей работой, зазывали. Кто-то бил в железку, приделанную к столбу, что стоял в центре села. Здесь же были установлены длинные деревянные столы и скамейки. Их смастерили те же трудолюбивые чеченцы. Все спецпереселенцы и большие семьи, чьи отцы не вернулись с фронта, могли садиться за эти столы и обедать. За прошедшую длинную и суровую зиму люди все сильно похудели, от иных тень осталась. А впереди предстояла масса весенних полевых работ. Все наедались досыта. Мы с Миртой сразу всё съедали, а Федя уносил свою долю хлеба домой, лакомился позже.
Привозил обеды дядя Вася Забара. Как долго нас кормили таким образом? Уже никто точно не скажет. Это было в 1948-1949 годах, может быть и в 1950 году. Зимой нам выдавали крупы на месяц, мы сами варили супы и каши. Хлеб доставляли один раз в неделю. Привозил всё тот же дядя Вася - фронтовик без одной ноги, добрейший человек. Поступала эта еда с центральной усадьбы Соколовки, где имелась столовая, своя пекарня. Рабочим, что жили и работали весной, летом и осенью в бригаде, варили на стане повара три раза в день. Работа в сельском хозяйстве всегда нелёгкая, а после войны применялось ещё много ручного труда.
В 1948 году в совхоз привезли детей-сирот из детских домов. Они уже считались рабочими, хотя было им всего по 15 лет. Директор И.Л.Гаранин распорядился построить для них домики из камыша. На отделении трудилась бригада строителей, куда входили мужчины и женщины. Эта бригада строила и доводила домики до готовности. У сирот сразу появилось хоть какое-то, но своё жилье, и работа в совхозе им всем нашлась. Парни научились плотничать, столярничать, строить, девушки штукатурили домики внутри и снаружи. Они же пошли работать доярками, свинарками, поварами. Через пару лет спросит кто-нибудь: "Откуда ты?" Ответ:" Оттуда, с новой хозчасти". Тогда каждый знает, что он или она из сирот, которых привезли в 1948 году. Эти дети выжили и приобрели специальность в тяжёлые, голодные, послевоенные годы, благодаря директору Гаранину. Он и комендант Яковенко помогали этим детям в розыске родителей, братьев и сестёр. Потерянные во время войны, расселены они были по разным детским домам. Одна моя знакомая девушка из этих сирот, нашла по розыску двух своих братьев. Им удалось встретиться и соединиться вместе. Через некоторое время они заимели свои собственные семьи, не забывая друг друга.
С каждым днём становилось всё теплее. На лугах повсюду выходила травка. Люди, у кого были коровушки, стали выпускать их пастись. Мы всё чаще уходили за озеро, там в траве рос дикий лук. Его можно было кушать, и мы быстро научились отличать лук от остальной травы. Теперь мы тоже оставляли хлебушек во время обеда, чтобы съесть его позже с луком. К счастью, всё у нас находилось рядом, как и это озеро. Со временем мы узнавали и другую съедобную травку, цветочки, кислый щавель. Мы щавель и так кушали, и суп варили, добавляя картошку.
В конце села у озера сохранилась заброшенная баня. Однажды мы с Миртой побежали, как обычно, на луг лакомиться хлебом с луком. У сестры - перерыв, ей нужно быть на свинарнике в определённое время. Пробегая мимо бани мы услышали, что нас окликнули. Оглянулись и увидели женщину в изорванной, старой, выгоревшей фуфайке. Страха мы не испытывали. Смело подошли к ней. Она увидела в наших руках по кусочку хлеба, сглотнула слюну, посмотрела на нас такими голодными, умоляющими глазами, что у нас сердце оборвалось от жалости. Женщина тут же попросила по-немецки дать ей покушать, Мирта не медля протянула свой кусочек. Сестра узнала незнакомку, да она и сама представилась. Ею оказалась Эмма Шён, наша соседка по улице в селе Мозаево, где мы жили до войны и вместе потом скитались. Не чудо ли это? Встретились через годы горя и невзгод!
Мы привели её к нам. Мама оказалась дома. Прежде, чем зайти в комнату, Эмма на улице сняла свою фуфайку. На ней, да и на всём теле, было полно вшей. Мама с Эммой узнали друг друга и побежали навстречу. Мама протянула руки, чтобы её обнять, но Эмма остановилась и маму к себе не подпустила. Сказала по-немецки: "Меня скоро вши на воздух поднимут". И попросила: "Эмилия, пожалуйста, принеси керосину. Если ты меня на время сможешь у себя принять, сделай это, выручи. Мою одежду всю нужно сжечь, а меня с ног до головы обмазать керосином". Так они и поступили. Керосин у нас имелся, его продавали свободно. Из одежды у мамы кое-что было, ещё "оттуда". Кроме того, мама обратилась к нашим близким знакомым за помощью - кто может помочь с одеждой.
Одна знакомая по имени Нина работала уборщицей в конторе. В её обязанности входило разносить различные повестки, сообщать об аналогичных случаях. Она предупредила бухгалтера о прибытии одной заблудшей переселенки. Он позвонил на центральную усадьбу коменданту с просьбой поставить Эмму на комендатурский учёт. Будь на месте нашего комендата Яковенко другой, строго выполняющий партийные инструкции, быть бы нашей Эмме в скором времени в кустанайской тюрьме. Но наш человечный комендант смог всё скрыть. И наш человечный директор И.Л.Гаранин принял Эмму к себе, устроил на свинокухню, где всегда тепло и можно прокормиться. Выдали ей резиновые сапоги и отремонтированные дедушкой Горбенко валенки. Об этой Эмме Шён я писала раньше.
http://www.proza.ru/2015/06/30/830