Даргэ никогда не стучал в бубен. У него и бубна-то не было. И колотушки тоже не было. Он даже права такого он не имел – брать бубен, потому что шаманом старый нани никогда не был. Вот дед его, монгольский старец, еще был. И в бубен стучал, и с духами диалоги вел. А вот отец Даргэ уже нет…
Сегодня вместо бубна по ржавому подоконнику старого дома стучал дождь. Звук проникал через мутный толстый целлофан, заменявший стекло, разносился по комнате, поднимался к потолку, огибал углы, опадал к сырому фанерному полу, залетал на веранду и где-то там затухал.
Так же, как и не было бубна, у Даргэ не было и семьи. Однако он часто говорил о некой девушке, живущей на окраине долины Унаши, постоянно описывая ее с какой-то неприкрытой любовью и оттенками так не характерной для нанайцев нежности.
Спичка чиркнула о терку коробка и сломалась.
-Роса с утра сегодня видел?
-Видел.
-Вот, - довольно и протяжно потягивался Даргэ, - Блестит?
-Блестит.
-Так глаза ее.
Нанаец щурился от удовольствия, воспроизводя в памяти любимый образ. Я сразу понял, о чем речь и лишь подставил кулак под подбородок, уставясь взглядом в Даргэ и предвкушая новую партию рассказов.
-А вот, - Даргэ часто запинался, русский все же давался ему с трудом, - вот ворона, хвостом махай, лети, та?
-Да.
-Да. Перо на землю падай, - он ткнул пальцем в пол.
Я молча качнул головой. Даргэ замер, видимо, вспоминая русское слово, потянулся ко мне и чуть дернул за локон у виска.
-Волос! Волос ее.
-Ааа.
Его рассказы никогда не были похожи на рассказы других нанайцев. И хотя он знал довольно много русских слов, часто перемешивал их с нанайскими, что сильно нарушало восприятие, то были вовсе не рассказы. Это были разговоры. Даргэ всегда сначала задавал мне простые наводящие вопросы, переходя к более сложным. И, что самое интересное и необычное, отвечая, я вдруг осознавал, что это я повествую ему, а не он мне.
-Степь знаешь? – Даргэ продолжал описывать ее.
-Знаю.
-Манджур там много ходи. Скулы во! – Даргэ ткнул себя в уголки выступающих скул и довел пальцами до улыбающегося рта.
– Вчера мы с тобой на ручей за водой ходи, камень о вода бился, помнишь? Там, выше дуб много.
-Да, там еще шумно было, на третьем…или втором пороге.
-Так говорит она. Звонко!
Нанаец замолчал. Дождь продолжал гулко стучать в подоконник. Во дворе, видимо, забившись под крыльцо, чуть скулил пес.
-Весной я к морю ходи, рыбу чуть лови, потом на берегу ночуй.
-Ага…
-Ночью зверь всю рыбу забирай. Я не слушай совсем.
-Как?
-Лапа мягкий, хитрый. Вот так и она по тайга ходи.
-Даргэ, а как зову…- я не успел договорить.
-Улэкэн! – и он часто закачал головой.
-И кто она?
-Асиа пиктэ, - быстро проговорил Даргэ, -Арцокан намо хурэн.
-Что?
-Уууу, - он отвел взгляд, вспоминая слово.
-Кто?
-Дочь.
Он всегда называл ее дочерью. Я размял затекший кулак и выпрямился. Ее образ явно стоял передо мной в свете тусклой лампочки, о которую бились мошки. Ударяясь о горячее стекло, они падали на стол, в открытый чайник, в кружки. В ее ладони. И так каждую ночь. Лампа отнимала жизни у мелких кровососов, а они все большей и большей тучей кружили вокруг нее.
Я пару раз пытался выяснить, почему она его дочь и откуда он знает, где она живет и почему он не с ней, и если Даргэ ее отец, то где мать?.. И он даже что-то объясняет, пытается донести, но, видимо, для него это слишком трогательно и лично, что кроме еле знакомых нанайских слов и матерных русских междометий, я не понимал ровным счетом ничего. Поэтому для меня она просто Улэнкэн - девушка, с раскосыми, блестящими, как роса, глазами, черным и мягким, как перо вороны, волосами, с голосом горного ручья, легкой лисьей походкой и острыми монгольскими скулами. Она стоит посреди нашей комнаты, прямо под лампочкой и ловит в ладони падающих мошек с опаленными крыльями.
ХостЪ 25-27.5.15