Диссоциатив

Один человек, по имени Ольсен, писал диссертацию о смерти. Его профессия была принимать чужие смерти. Нет, не палач. У нас повествование о современном мире. Он был молодой врач, работал в хосписе для доживающих пациентов.

Решающей проблемой хосписа было не физическое изнемогание пациентов, с которым, в большинстве случаев, вполне справлялась современная фармакопея, а психическая неготовность стариков помирать. Они вкусили одинокой жизни престарелых, и понимали, что там будет ещё более одиноко, и старались как можно дольше жить, изводя персонал хосписа вопросами, на которые у персонала ответов не было.

Не избежал душераздирающих бесед со стариками и наш молодой врач. Особенно интересным собеседником был Филипп Филиппович, старик, который много и красочно говорил о «том свете», и которого все звали — Преображенский, за сходство внешнее и сходство имён.

Кроме официальной медицины, по которой Ольсен имел легальный диплом, он интересовался ещё и оккультным. В итоге ведь, и современная медицина произошла из обрядов и верований. Так мотивировал свой интерес Ольсен, и, писал диссертацию на эту тему. Он очень интересовался вопросом, правда ли, в момент расставания с жизнью, душа может действовать независимо от тела. И правду ли говорят старики, пережившие клиническую смерть, что видели лучшие места, и некоторые сожалеют, что их не оставили там, а вернули в этот мир, потянув за шнур дефибриллятора. И правду ли говорил Филипп Филиппович о том, что из нашего мира «тот свет» не виден, а с «того света» наш, — как на ладони.

В рассказах стариков было много схожих моментов: все они говорили об образе туннеля, о лёгком жаре под нёбом, и о том, что слух там становится совсем плох, будто уши заложило.

Но ещё больше мотивировал его, его собственный опыт: Он хорошо помнил минуты, когда впервые в жизни был на вскрытии. Он жаждал его, его увлекала анатомия. И вот, когда тело бедолаги затрещало под сильными руками преподавателя, он испытал двойственное чувство — в душе его была радость от важности момента и осознание себя в касте тех, кому смерть если и не по силам, то, как минимум, понятна. Зато тело его корчилось от рвотных порывов и в итоге потеряло сознание, лишив и душу триумфа.

Он не сразу понял, что с ним произошло. Некоторое время Ольсен смотрел на операционную из-под потолка, и с любопытством наблюдал за парнем которому стало плохо, и вокруг которого, как и вокруг препарата, вертелись студенты. Но вскоре до него дошло, что это именно он упал в обморок, как девица, прямо на кафель операционной, но, при этом, видит всё вокруг себя, и себя самого, как наяву.

Этот случай привёл к тому, что Ольсен стал всерьёз заниматься медитативными практиками и пробовал практики сновидений. Но он не был визуалистом и не видел образов. За всё время он так и не смог испытать ничего подобного. Тогда он, как врач, пришёл к выводу, что стоит попробовать те вещества, которые дают в хосписе старикам, и вещества эти несут им спокойствие и умиротворение, правда, имеют побочный эффект в виде ярких иллюзий.

В пятницу, вечером, Ольсен совершил необходимые приготовления. Выключил все телефоны, запер дверь, принял душ. Включил любимую, бесконечную музыку морского прибоя. Он выпил таблетку и прилёг на диван. Он не стал прибегать к шприцу, его интересовал процесс перехода, а не быстрое отключение сознания.

Некоторое время ничего не происходило. Но вскоре, врачу показалось, что ему в голову пришли мысли, достойные того, чтобы их записали. Диссертация была в самом процессе.

* * *
Самый сложный вопрос, это вопрос описания «перехода». И это вне зависимости от уже имеющегося, или приобретаемого опыта, в любом из ожидаемых миров. Описание самого «перехода» во всех них трудновыполнимо, так как «переход» является именно «переходом» а не одним из состояний мира. И бытовое, мирское, понимание «перехода» невозможно именно из-за его непринадлежности, к каким бы то ни было мирам.

Описание возможно лишь там, где есть существование. Именно потому, что человек существует во времени и пространстве, он может описывать пережитое, так как, пережито оно было во времени и пространстве. В «переходе» же, времени и пространства нет, так как по пути от одного мира в другой, происходит смена всего и сразу, и поэтому, в момент «перехода» ничего другого происходить не может. Нет в переходе времени, хотя, оно есть почти в каждом пространстве.

Именно поэтому «переход» является самым трудным состоянием для достижения и для постижения. То есть, обретение опыта и сама жизнь в других мирах гораздо понятнее и доступнее чем сам способ достижения такой цели.

Это как покупка в магазине. Технически несложная процедура, но, без денег, практически невыполнимая. А деньги, это и не товар и не время, это концентрат «время-товар». Но на деле, в физическом мире, деньги ни тем, ни другим не являются.
* * *

Нёбо стало горячим и сухим, уши слегка заложило. Ольсен выпил воды, из стакана на столике с таблетками и записями. С минуту он смотрел в одну точку, и ему, на мгновение показалось, что он видит свет, даже сквозь закрытые веки, хоть в комнате было довольно сумрачно. Он продолжил записывать:

* * *
Деньги не являются переходом или методом его достижения…
* * *

Деньги?! Какие деньги? мы же говорим о смерти…

Ольсен потерял мысль, которую хотел описать, хотя и понимал, что мысль его уже удалилась от темы. Зато, ему показалось, что он приблизился к таким ощущениям, как выход души из тела, но он заснул, что и должно было, наконец, случиться под наркозом.

Беспардонно зазвонил будильник, его забыли выключить. Голова жутко болела, и настроение было упадническим. Врач вяло перечитал вчерашние записи и понял, что в своём академическом труде он далеко не продвинулся.

Он пробовал наркоз ещё несколько раз, но было также. Короткий миг прозренья, после, падение в сон, и скорое пробуждение с деревянной головой. Как результат — несколько листов с невнятными тезисами. Ольсену нужен был способ задержаться на «том свете» подольше. Ведь нужно было изучить тему изнутри, и тогда, его диссертация будет совершенной. Но как.

И тут ему подвернулась под руку книга по шаманизму, где было сказано о снадобьях, которые принимают шаманы, для того чтобы разорвать душу и тело на длительное время. Он поинтересовался, что есть в современной фармакологии и узнал, что такие вещества есть и применяются, называются они — диссоциативы. Разумеется, они входили в «список» и были доступны не всем врачам, но, не человеку, который заботится о последних днях больных людей, в хосписе для дожития. Выписал он себе необходимое для экспериментов количество.

В очередную пятницу, Ольсен, как всегда, занялся уже привычным делом. Он готов был к новому эксперименту, принять диссоциатив. Включив бесконечную музыку морского прибоя, и выключив верхний свет, он принял таблетку. Он лёг на диван, включил ночник. Ольсен закрыл глаза, понимая, что ему потребуется минут тридцать, не меньше. Лёгкая усталость, после последнего в неделе рабочего дня, сделала его тело тяжёлым и податливым, оно лежало на поверхности дивана, принимая все неровности. То ли подушка под коленкой, то ли скомканное одеяло... Он отчётливо ощущал физический дискомфорт, но одновременно, ему было совершенно наплевать на него. На душе было спокойно и комфортно. Он подумал, что, по крайней мере на уровне ощущений, действительно можно подумать, что душа и тело это разные вещи, и воспринимают всё по-своему.

Вспомнилась та внутренняя дихотомия сознания, в момент его первого присутствия при вскрытии, но не осталось неловкости воспоминаний.
 
Дорогие винтажные колонки несли в маленькую тёмную комнатку шелест ракушек и запахи киснущих на солнце водорослей. Иногда, Ольсену казалось, что даже брызги долетают до его голых пяток. Он слушал волны прибоя, но никак не мог понять, с какого именно места сделана запись. Звук моря был немного не таким, каким он его знал. Он родился и вырос на море, он слушал волны всю жизнь. Он с закрытыми глазами мог вообразить себе береговую черту с гротами, скалами и старыми лодками.

Закралась мысль: может, эта запись сделана на семплере?! если так, то это лишь кусок записи зацикленный по кругу. Но это не объясняло сам необычный звук. Ольсен решил сначала вслушаться в последовательность волн. У него была хорошая память, и он полагал, что сможет уловить повторы семпла. Но прошло достаточно времени, минут двадцать точно, и он не услышал ни одной склейки. Ольсен попытался расслабиться, и тут его осенило, он и правда, не мог понять, с какого места сделана запись, так как с этого места не слышал моря никогда. А именно: с высоты метров пять-семь над кромкой моря, прямо перед линией, где пена волн уходит в крупный песок.

Он открыл глаза, не то от радости, не то от удивления самому себе. Взору Ольсена предстала странная картина: он смотрел не снизу вверх, как могло видеть его тело, спящее на диване. А наоборот, строго вниз, но вместо темноты подушки, он видел кромку берега, как раз там, где пена уходит в песок, с высоты метров пять-семь! Вот именно отсюда звук океана воспринимался абсолютно естественно, и Ольсен понял, что это-таки настоящая запись с микрофона, подвешенного у кромки моря.

Однако не это занимало его мозг сейчас. Там внизу, на вечернем песке, у кромки океана лежит человек. Он совершенно наг, а под его правой коленкой лежит небольшая, нереально угловатая черепаха. И даже не странная черепаха, покорно лежащая под коленкой человека, заняла воображение Ольсена. На песке лежал он сам, в той же позе, что и на диване, когда он заснул. Вот это да — подумал он, — я даже и не заметил, когда это я так. Ольсен стал осторожно изучать пространство вокруг себя. Место он не узнавал, и двигаться он не мог, но видел всё яснее ясного.

Этот эксперимент воодушевил его. Врач стал регулярно принимать таблетки по пятницам, чтобы в субботу поразмышлять об увиденном не спеша. Сначала он научился приближать картинку, будто смотрит через лупу, позже, научился и перемещаться, а вскоре мог изучать пространство во всех подробностях. Однако, в эксперименте, кроме потрясающего чувства разделения души и тела присутствовала одна важная деталь: все места и события, которые Ольсен видел во время диссоциативного трипа, происходили в местах, где он не был в реальности, это давало ему повод полагать, что это-таки просто сон. Правда, реальность после таких снов, тоже становилась не очень убедительной.

Старики же в хосписе  утверждали, что они были в реальном мире, в то время, пока были на «том свете», прямо в таком, в котором мы сейчас. И, несмотря на неудачи, наш врач был настроен решительно. Он надевал разные носки, раздевался догола, или наоборот укрывался одеялом. Он ставил будильник всегда на разное время, чтобы во сне сверить часы и пробуждение, с тем моментом, когда тело, с помощью будильника, потянет его в мир уже сомнительной, но всё ещё признанной всеми реальности. Каждый раз в эксперименте Ольсен понимал, что это не тот он, который спит на диване. Это лишь сон.

Очередная пятница оказалась немного грустной, во время операции ушёл из жизни Филипп Филиппович. Для Филиппа Филипповича, пожалуй, это был день освобождения от старческих страданий, а вот Ольсен потерял своего лучшего осведомителя.

Но диссертация «горела» и Ольсен не стал изменять привычный уже распорядок. И вот, снова обнаружив себя вне себя, и не находя новых эффектов, Ольсен подумал: — может, стоит принять ещё таблетку, чтобы усилить эффект? Но он же спит. Как себя разбудить? И он стал делать так, как всегда делал в детстве, когда ему снились кошмары. Он представил себя  в позе, в которой засыпал. Потом представил, как он начинает мотать головой, семенить ногами и мычать, и вскоре, чуткое тело улавливало посылаемые откуда-то сигналы и исполняло их. Наконец, его хаотичные телодвижения пробуждали его сознание.

Так и произошло. Вначале он увидел, как его тело начало вздрагивать, потом издало пару вздохов, и наконец, ему показалось, что сознание сворачивается как лопающийся шарик, только, события происходят наоборот. Не шарик, лопаясь, разлетается в разные стороны, а с разных сторон, мир, взрываясь, сокращается до размеров черепной коробки. Ольсен проснулся.


Он походил пару минут, выпил воды. Попробовал писать, но не пошло, эмоциональный настрой был не тот, да и в голове был туман. Выпив вторую таблетку, он снова погрузился в дрёму. Время шло, а иллюзии отделения от тела не происходило. Ольсен даже не засыпал. Наверное, после стольких приёмов выработалась некоторая толерантность и может, стоит принять ещё? — решил Ольсен. Подумав с минуту, он выпил третью таблетку.

Устроившись на диване в привычной позе, Ольсен продолжал ждать. Под веками неприятно било сердце. Было душновато. Наверное, нужно проветривать помещение перед экспериментом и не проводить его после сложных и печальных операций. В такие дни надо давать себе отдых. Теперь и не отдохнул и не поэкспериментировал — думал он с досадой.

А музыка! почему шум прибоя выключился? Что за неудачный день?! Ольсен открыл глаза. Было сумрачно. Он смотрел в какой-то тёмный колодец, на дне которого светил ночник, а рядом стоял диван и на нём спал человек. Ольсен сразу подумал, что видит свою комнату и себя в ней, но так как в комнате темно, он немного засомневался. Направив свой мысленный взор на дно «колодца» он начал плавный спуск. Вскоре, комната из образа колодца стала принимать привычные очертания. Да, всё верно, — он смотрит на свою комнату, на себя в постели.

Ольсен решил всё проверить. Будильник был установлен на шесть, пятнадцать, точно так, как он сегодня выставил перед экспериментом. На столике, новая пачка таблеток и три пустых блистера. Стакан пуст. Всё было как на момент засыпания. Он только не мог вспомнить, когда приглушил музыку. Ольсен приблизился взглядом к панели проигрывателя и удивился снова: музыка работала на той же громкости, о чём свидетельствовали стрелки индикаторов бодро танцующие на панели. Он и сам откуда-то знал, что музыка звучит как обычно, но не слышал. Он испугался.

Врач внимательно осмотрел своё тело и не увидел ничего странного, кроме того, что тело не дышало. Его испуг стал сильнее. Тогда он представил себя младенцем, он мысленно стал мычать и раскачиваться, но его тело не сделало ни единого движения.

Ольсен посмотрел на будильник, на него была вся надежда. Было шесть, четырнадцать. До звонка одна минута. Всего одна. Такой долгой минуты Ольсен не переживал ни разу в жизни. Наконец, на дисплее загорелось [6:15] но, звука он не услышал. Только приглушенное, растворимое дрожание воздуха. Будильник звонил, а Ольсен понимал, что действительно есть жизнь после смерти и он сейчас видит всё то, что описывали умирающие люди, но сам ничего никому рассказать уже не сможет.

В минуты отчаяния Ольсен ложился на диван, в позе зародыша и плакал. Но теперь он не мог этого сделать, у него не было тела и не было никакой связи с привычным миром, кроме той, что он этот мир мог лишь наблюдать. Со злости он сильно махнул рукой по столу, но ни стакан, ни таблетки, ни один лист его недописанной диссертации не сдвинулись с места. Теперь ему нужен был обратный переход, но, над этим он ещё не работал, да и мало верилось в то, что это возможно в принципе.

— Интересно, что бы по этому поводу сказал бы Филипп Филиппович — подумал Ольсен, — он же был в таких ситуациях не раз.
— А что по этому поводу скажешь? — услышал Ольсен.
На винтажной колонке сидел Филипп Филиппович и улыбался.
— Такие дела!