Россию никаким краем не коснулась царствовавшая в Европе несколько веков эпоха рыцарства. Россия (хотя бы только в лице одного дворянского сословия) не жила по законам, выработанным под воздействием и диктатом рыцарства, не знала традиционных турниров и поединков, проводившихся с использованием торжественных церемониалов в специально отведенном государем месте и нередко при его личном присутствии - тех турниров и поединков, из которых на Западе, пройдя различные стадии развития, выросла, выкристаллизовалась дуэль чести. Привычное, ставшее ритуальным ношение на боку меча, а позже сменившей его шпаги, являвшихся для европейского дворянина не только личным оружием, но и символом личной свободы, демонстрацией в глазах окружающих смелости, отваги и доброго имени, сама дуэль как «благородный» способ решения межличностных конфликтов - все это русскому дворянину в допетровскую, да и петровскую пору было абсолютно далеким и чуждым.
Проживающие в России иностранцы удивлялись тому, что русскому, по их понятию, совершенно не присуще представление о point d'honneur (чувство чести.- Н.К.). И. Г. Фоккеродт, секретарь прусского посольства в России в 1720-1725 годах, наблюдая как русские относились к европейской идеи чести, писал: «Ни одно из иностранных изобретений не смешит русских до такой степени, как любые разговоры о чувстве чести и попытки убедить их делать или не делать что-либо во имя чести».
В свою очередь, наши сограждане, бывая за границей и становясь там невольными свидетелями дуэлей, воспринимали их как обыкновенную дикость, недопустимую в приличном обществе. Именно так, к примеру, отнесся Петр Андреевич Толстой, будущий глава Тайной канцелярии Петра I и руководитель следствия по делу его сына царевича Алексея Петровича, к увиденной в 1697 году в Польше дуэли. В заметках «Путешествие стольника П. А. Толстого по Европе, 1697-1699» он писал: «Воистину и поляки делом своим во всем подобятся скотине, понеже не могут никакого государственного дела зделать без бою и без драки, и для того о всяких делех выезжают в поле, чтоб им пространно было без размышления побиваться и гинуть».
Петр Андреевич во время этого путешествия пребывал уже далеко не в юношеском возрасте - ему шел пятый десяток. Он был образован, придерживался прогрессивных взглядов, интересовался естественными науками, культурой, в том числе и западной, слыл сторонником государственных преобразований. Но вот, оказавшись за границей и увидев своими глазами поединок, воспринял его как дикую, туземную выходку польских варваров. «Подобятся скотине» - и весь сказ. Даже не дал себе труда хотя бы полюбопытствовать, почему эта «дикость» в массовом порядке уже захватила большинство стран Европы, что лежит в ее основе и что движет людьми, готовыми ради какой-то эфемерной чести обнажать шпагу. Словно все это стало для него в диковинку, словно дома, в России, не случались, пусть и редко, преимущественно между иностранцами, такого же рода «дикости», не существовала - многие века - отечественная традиция боя в форме судебного поединка или, как его чаще называли на отечественный лад «полем».
Первые зачатки дворянского понятия о чести и бесчестии во внятном западноевропейском обличии начали появляться в России в последние годы петровского правления страной. Они базировались на многовековом сознании незыблемости места рода и человека в государственной структуре, где личностным качествам, собственному «я» места отводилось самая малость. Потому процесс был длительным и болезненным, разительно отличавшимся от того, как он протекал в Европе в гораздо более ранний период. Прежде всего этим и удивляло заграничное общество поведение наших дворян, как, в свою очередь, русских удивляли западные гораздо «продвинутые» порядки.
В 1718 году между двумя нашими молодыми соотечественниками из числа 30 гардемарин, посланными Петром I в Неаполь изучать морское дело, произошло столкновение, завершившееся трагическим исходом. Подробности известны из показания второго участника стычки Алексея Арбузова, сохранившиеся в изложении их соученика гардемарина Ивана Неплюева, ставшего впоследствии известным мемуаристом. Обвиненный в убийстве товарища «в допросе показал» следующее: «Василья Самарина я, Алексей Арбузов, заколол по сей причине: пошли-де мы оба из трактира в третьем часу ночи, и Самарин звал меня на свою квартиру табаку курить, а на дворе схватил он меня за уши и, ударив кулаком в лоб, повалил под себя и потом зажал рот, дабы не кричал; а как его, Васильев, перст попался мне в рот, то я его кусал из всей силы; а потом просил у Самарина, чтобы меня перестал бить и давить, понеже он пред ним ни в чем не виновен, на что ему Самарин ответствовал: «Нет, я тебя не выпущу, а убью до смерти». Почему я, Алексей, принужден был, лежа под ним, левою рукою вынуть мою шпагу и, взяв за клинок возле конца, дал ему три раны, а потом и четвертую; почему он, Самарин, с меня свалился на сторону, от чего и шпага моя тогда переломилась; а я, вскоча и забыв на том месте парик и шляпу, побежал прочь, а потом для забрания сих вещей назад воротился и, увидев Самарина лежаща бездыханна, побежал на свою квартиру и, пришед на оную, кафтан мой замывал и назавтрее к балбиру* шпагу затачивать ходил». И прибавил: «А прежде я в том для того не винился, что не надеялся, чтобы меня здесь судить стали, а думал, что отошлют к моему государю, пред которым я бы ни в чем не заперся. Когда же меня судить ведено, то я во всем вышеписанном признаюсь и винюсь по сущей правде».
-------------------------
*Балбир – цирюльник.
Пример замечательный прежде всего тем, что как нельзя лучше отражает отношение русского дворянства, причем, представителя военного сословия, к идее дуэли. Конфликт между Арбузовым и Самариным возник не вдруг, он существовал если не годы, то месяцы. Как свидетельствовал Неплюев, «у них и наперед сего (то есть, рокового случая) ссоры и драки были в Венеции, в Корфу сея зимы». Но разрешить противоречие при помощи дуэли, даже живя в Италии, где подобное давно было в порядке вещей, ни один из них не мог даже помыслить. Подобное было вне правил, вне традиций нашего дворянства. А вот сойтись в обыкновенной драке с целью раз и навсегда покончить с затянувшимся конфликтом или отомстить за нанесенную обиду хотя бы и с помощью оружия, со смертельным исходом это было как раз то, что нужно, это было вполне в духе национальной традиции. Не удивительно, что случившееся поставило итальянские власти в полный тупик.
Как уже говорилось, было немало поводов и нашим дворянам подивиться западным «изобретениям», таким, например, как - мыслимое ли дело! - «демократия» в королевских дворах Европы. Писатель Д. И. Фонвизин, автор комедий «Недоросль» и «Бригадир», во время своего пребывания в Париже в 1778 году был чрезвычайно впечатлен таким случаем: граф д'Артуа, брат Людовика XVI, принял вызов от герцога де Бурбона. Фонвизин пересказывает этот случай в письме генерал-аншефу Петру Панину: «Граф в маскараде показал неучтивость Дюшессе де Бурбон, сорвав с нее маску. Дюк, муж ее, не захотел стерпеть сей обиды. А как не водится вызывать формально на дуэль королевских братьев, то Дюк стал везде являться в тех местах, куда приходил граф, чем показывал ему, что ищет и требует неотменного удовольствия. Несколько дней публика любопытствовала, чем сие дело кончится. Наконец граф принужденным нашелся выйти на поединок. Сражение минут с пять продолжалось, и Дюк оцарапал ему руку. Сие увидя, один стоявший подле них гвардии капитан доложил Дюку, что королевский брат поранен и что как драгоценную кровь щадить надобно, то не время ли окончить битву? На сие граф сказал, что обижен Дюк и что от него зависит, продолжать или перестать. После сего они обнялись и поехали прямо в спектакль, где публика, сведав, что они дрались, обернулась к их ложе и аплодировала им с несказанным восхищением, крича: «Браво, браво, достойная кровь Бурбонов!»
В России и в годы Фонвизина, и позже подобное помыслить было невозможно. Однако наша страна умеет быстро учиться. И хорошему, и чаще всего не очень хорошему. Так произошло и с дуэлью. Долго их на русских просторах ждать не пришлось.
В большинстве книг и статей о дуэлях, увидевших свет в последние полсотни лет, без тени сомнения называется одна и та же дата первого в России поединка в «европейском» исполнении: 1666 год - между находившимися на службе у русского царя иностранцами англичанином майором Монтгомери и шотландцем, будущим учителем и сподвижником Петра I полковником Патриком Гордоном. Однако это совершенно не соответствует исторической правде. Нет-нет, такой поединок, как говорится, действительно имел место быть. И произошел он именно в том самом году, если быть совсем точным, - 30 мая 1666-го. Доказательство этому можно найти у российского историка XIX века Сергея Михайловича Соловьева - автора знаменитого труда «История России с древнейших времен» в 29 томах. В главе «Россия перед эпохою преобразования», посвященной преимущественно личности Патрика Гордона, историк уделил дуэли всего несколько строк: «Хотя десятские Немецкой слободы получали наказ - беречь накрепко, чтоб не было поединков, однако служилые иноземцы мало обращали внимания на это запрещение. Гордон в 1666 году имел поединок с майором Монтгомери: поссорился он с ним у себя на пирушке, которую давал придворным в царские именины». По всей видимости, как раз эта цитата и есть первое у нас упоминание об этой дуэли. Использована она, как нетрудно убедиться, всего лишь в качестве примера, без малейшего намека на то, что дуэль открыла список «поединков чести» в отечественной истории. С течением времени пример видоизменялся, трансформировался и с какого-то момента с чей-то легкой руки и легкостью необыкновенной превратился в факт первой в России европейской дуэли.
Примечательно, что поединок Гордона с Монтгомери был известен на Западе задолго до исторических трудов Соловьева. Подробности его по горячим следам не преминул «запротоколировать» в дневнике, который вел на протяжении 38 лет своей службы в России, сам Патрик Гордон. Вот как им описана эта дуэль.
«Мая 29. Мой новый дом был готов, и все благородные подданные Его Священного Величества приглашены в оный, дабы отпраздновать день рождения Его Величества (английского короля Карла II - Н.К.). Когда все собрались, мы весело пировали, пока после обеда майор Монтгомери и я не повздорили. Он был совсем не прав и весьма меня оскорбил. Не желая беспокоить общество в такой день, я это стерпел, но мы условились сойтись завтра и решить дело посредством конной дуэли.
Мая 30. Я рано встал (хотя было очень худо от вчерашней попойки), послал к майорам Бернету и Аэнделсу - звать в секунданты - и самолично, в одиночестве, явился на квартиру к майору Лэнделсу, который не успел собраться. В поле я завидел Монтгомери, а с ним подполковника Хью Крофорда и 3 или 4 слуг. Я поспешил ему навстречу, но так как там была вязкая пашня, да и слишком близко от Слободы, попросил отъехать дальше, где почва получше.
Удалившись на мушкетный выстрел, в очень удобное место, мы разъехались, помчались друг на друга и оба выстрелили, будучи совсем рядом, - без какого-либо вреда. Я круто развернулся (конь мой весьма послушен), а его понесло прочь. Я поскакал следом и, хотя по военному и дуэльному закону мог воспользоваться его весьма невыгодным положением, все же осадил коня и крикнул, чтобы он возвращался. Остановив своего и приблизившись, он отозвался: «Мы убьем друг друга - сразимся пешими!» Я ответил, что довольствуюсь любым способом, спешился и отдал коня одному из его слуг (за отсутствием моих). У нас обоих были полуэстоки (род холодного оружия - Н.К.), и я скинул кафтан, но [Монтгомери] отказался биться на полуэстоках. Так как палаш имелся только один - у подполковника Крофорда, они послали в Слободу за другим. Я возражал против сего, требуя биться тем оружием, что было при нас, - ведь я обладал правом выбора и предложил выбрать эсток. Но все было напрасно. Прежде чем принесли другой палаш, явился мистер Эннанд (Джоном Эннандом - военный врач, хирург - Н.К.) с прочими и не позволил нам сразиться. Итак, мы покинули поле без примирения и условились сойтись завтра или в другой раз, однако вечером английские купцы нас помирили»..
Обратим внимание на такой момент. Записи Патрика Гордона, неоднократно издаваемые за рубежом под названием «Дневник» (переведенные на русский язык мемуары в 2001 году пришли и к нашему читателю), то вопрос первенства "кочующей" по издании дуэли отпадает сам собой. Ведь на страницах «Дневника» можно обнаружить упоминания и о других поединках. К примеру, о трагическом бое, случившемся четырьмя годами раньше в Москве, - между полковниками Штрассбургом и Литскиным и завершившемся гибелью последнего. Впрочем, и этот бой относить к разряду первых на Руси тоже нет достаточных оснований - имеются убедительные свидетельства о более ранних дуэлях. Об одной из них стало известно благодаря изысканиям сотрудника Российского государственного архива древних актов Ю.М. Эскина, которому удалось собрать и «свести» воедино разнообразные материалы, позволяющие составить подробнейшую картину трагического происшествия, случившегося без малого четыре века назад.
Материалы исследователя опубликованы в «Археографическом ежегоднике» за 1997 год. Дуэль, которой они посвящены, тоже произошла между иностранцами и тоже в Москве, но почти на три десятилетия раньше той, что продолжает кочевать по изданиям с титулом первой. Точная ее дата: 6 июня 1639 года. Именно эту дату называет в челобитной на имя царя находившийся в заключении дуэлянт сержант иностранец Петр Фальк.
«Царю государю и великому князю Михаилу Федоровичю <...> бьет челом холоп твой бедной и заключенной иноземец нового выезду саржант Петрушка Фальк. В прошлом государь во 147* году июня в 6 де[нь] пришол ко мне холопу твоему на подворьишко иноземец Томос Грельс пьян, и учал меня холопа твоего лаять матерны, и всякою неподобною лаею, и учал меня вызывать на поединок, и ударил меня шпагою по уху, и я тем ухом не слышу. И я, холоп твой, не стерпя ево позору и побои, вышел за ворота на улицу, и он погнался за мною, и хотел меня сколоть шпагою. И я, холоп твой от него оборонясь, и он набежал на мою шпагу, и накололся, и от того ему смерть случилась. И в том я холоп твой пытан накрепко и посажен в чепь и в железа и твоего царского жалованья корму мне не дают седмой месяц. И с тех мест и по ся место в заключенье, со всяческие нужи вконец погиб. Милосердый государь <...>, пожалуй меня бедного, вели государь меня крестить в православную крестьянскую веру, чтоб мне бедному холопу твоему, сидя в чепи и в железах, в неверии голодною смертью не умереть, и в том свой царский указ учини.
Царь государь, смилуйся пожалуй!»
--------------------------------
* Примечание. Напомним читателям: до 1 января 1700 г. в России использовалось византийское летосчисление, которое велось «от сотворения мира». По преданию, мир был сотворен за 5508 лет до рождения Христова. В документах для краткости тысячи лет опускали, и записывали только последние цифры. Так, указанный в цитируемом документе 147-й год следует считать как 7141. Вычтя из него 5508, получаем 1639 год. Необходимо также учитывать и такой момент: год до петровской реформы начинался 1 сентября, поэтому в промежутке с 1 января по 31 августа разница с летоисчислением «от Рождества Христова» составляет 5508 лет, а для дат с 1 сентября по 31 декабря - 5509 лет.
Сразу после трагедии сержант Петр Фальк вместе с женой и несколькими сослуживцами Томоса Грельса (его в обиходе русские чаще называли Григорием Томосовым) на телеге были доставлены в Иноземский приказ, который ведал службой и судом иностранных наемников. Возглавлявший приказ князь Иван Черкасский велел дьяку учинить «расспросные речи» - снять показания с прибывшего служивого люда, арестованного и его жены Анны. Свидетельства в основном сходились с показаниями обвиняемого. Сюжет происшедшего развивался следующим образом: К Фальку явился «на двор тот немчин Григорей насилством и учал ево бить по щекам и жену ево бранить всякими позорными браньми, и учал тово Петра тот Григорей звать на поединок, пьян же, и он же Петр, вышед из двора на улицу в переулок, что в Старых Полачах за Тверскими вороты, на поединке поколол ево в груди против сердца, и он от тое раны умер, а заколол ево не умышленьем, на поединке со пьяна».
Иноземцы также показали, что они при сем деле люди случайные. Когда «у Григорья с Петром учинилась брань, и дрались на дворе ручным боем, и после де того оба они сошли за ворота и за вороты де на улице, и Петр Фальк Григорья поколол шпагою до смерти», то их самих «в те поры не было». За ними «прислал де к ним на двор, где они стояли, на Петровку, серебреник Индрик Арнс служащую свою русскую жонку Ульянку». Теперь же, когда они отвезли петрову жену и его самого в Иноземской приказ, «до Петра Фалька им никакова дела нет, а в вине ево волен Бог да государь».
Поначалу случившееся, несмотря на использование оружия, приобретало контуры пьяной драки, какие в Московии не были большой редкостью, и, несмотря на трагический исход, не влекли за собой слишком строгих наказаний. Но в ходе разбирательства открылся один существенный момент. Выяснилось, что «Петр Фальк заложил у того Григорья карабин в дву рублех и тот де Григорей учал у того Петра просить по закладу денег, и тот Петр за то ево, Григорья, пьян проколол шпагою до смерти». А это осложняло дело: убийство заимодавца было прямым уголовным преступлением. И через день виновного переправляют в другое ведомство - в Приказ сбора ратных людей, который занимался комплектованием полков. Здесь Фальк признался начальнику приказа боярину Ивану Петровичу Шереметеву, что «карабин де ево у нево, у Григорья Томосова, в закладе, есть», но «поколол де ево не за карабин», а «на поединке со пьяна».
История дошла до царя Михаила Федоровича Романова. Она была ему «чтена» и государь повелел все перепроверить и уточнить, «где у них учинилась драка, на улице или у ково во дворе, по каково время видели их, ввечеру или в ночи?» Специально посланные для этой цели окольные люди опросили 24 человека, но, кроме выявленного ранее, ничего обнаружить не удалось. Единственное что, сторонняя свидетельница припомнила о долге в два рубля, о чем ей рассказала соседка - теща Фалька.
К самому Фальку была применена пытка. 3 сентября 1639 года «по государеву цареву <...> указу <...> боярин Иван Петрович... немчина Петра Фалька у пытки роспрашивал... и немчин Петр <...> пытан, и с пытки говорил те же речи, что и в роспросе, у пытки, а иного ничего не говорил».
Находясь в застенке, арестант, как видно, не смирился с судьбой. Вновь и вновь, пытался доказать, что «убил он... не умышленьем и ни по чьему наученью без хитрости со пьяна, не ведая государского указу (о запрете дуэлей), чая как и в их землях вызываются на поединок», отваживался обращаться с челобитной непосредственно к царю. Можно только предполагать, каких сил, душевных и физических, все это требовало от молодого иностранца, находящегося в чужой стране, не знающего русского языка, русских обычаев. Удивляет то простодушие, с которым он обращается к государю с просьбой разрешить принять православие - в надежде смягчить этим самым наказание. Несчастный наивный сержант! В какие века, при каких порядках владыкам было дело до судьбы «маленького человека»?!
Не прошло и трех лет, как от тюремного пристава Уварки Бурсукова поступила отписка - отчет вышестоящему должностному лицу: «...дан был мне... за приставы немчин Петр Фальк в убивственном деле. И в нынешнем во сто пятидесятом году (1642 г. - Н.К.) на масленой недели в четверг в ночь тот немчин Петр Фальк умер...»
Такова история этой если не первой, то одной из первых в России дуэли (по крайней мере из тех, которые известны на сегодняшний день).
К этому же разряду - одной из первых - можно отнести и поединок между двумя русскими служивыми людьми сержантом лейб-гвардии Преображенского полка Иваном Щепотьевым и поручиком того же полка Семеном Измайловым. в мае 1702 года, обнародованная в ряде газет и журналов журналистом Игорем Алебастровым.
Причина самая банальная. На ассамблее Щепотьев в толчее «отпихнул задом» Измайлова. Тот «отпихнулся такожды задом». Тогда Щепотьев «изблевал хулу великую» в адрес Измайлова, какой, в свою очередь, «лаял его матерны». В ответ Щепетьев «оскорбил действием», то есть, дал тумака или отвесил пощечину. Измайлов вызвал оскорбителя на дуэль. Дрались на шпагах. Подробностей сохранилось совсем немного. Известно, что один из противников был ранен «легко в ляжку». Другому повезло меньше: он «от раны в гузно зело ослаб, понеже крови много потерял».
Царь Петр с дуэлянтами не стал особо церемониться. Он велел «обоих бить батогами, дабы иным прочим не повадно было» и разжаловать их в солдаты. Однако виновных каким-то образом удалось защитить и наказание ограничилось лишь арестом и содержанием на гауптвахте. Но это было еще до строгих правил, которые не преминул ввести в российское судопроизводство царь-преобразователь.
Петр Алексеевич, целенаправленно и энергично насаждавший в России европейские порядки, не был сторонником переносить на отечественную почву все подряд, что росло на обильных заморских грядках. Чужеземный обычай по делу и без дела «хвататься за шпагу», он считал, был чуждым и вредным для патриархальной Руси и потому поспешил жесткими законами поставить перед ним прочный заслон. В 1715 году появился знаменитый «Устав воинский». Его 49-я глава имела примечательное название – «Патент о поединках и начинании ссор». В нем говорилось: «Никакое оскорбление чести обиженного никаким образом умалить не может». И далее: «Если случится, что двое на назначенное место выедут, и один против другого шпаги обнажат, то Мы повелеваем таковых, хотя никто из оных уязвлен или умершвлен не будет, без всякой милости, такожде и секундантов или свидетелей, на которых докажут, смертию казнить и оных пожитки описать... Ежели же биться начнут, и в том бою убиты и ранены будут, то как живые, так и мертвые повешены да будут».
В том же году как приложение к «Уставу...» был издан «Артикул воинский», две статьи которого – «артикул 139» и «артикул 140» - также были посвящены поединкам. В «артикуле 139» говорилось: «Все вызовы, драки и поединки через сие наижесточайше запрещаются. Таким образом, чтоб никто, хотя б кто он ни был, высокого или низкого чина, прирожденный здешний или иноземец, хотя другой, кто словами, делом, знаками или иным чем к тому побужден или раззадорен был, отнюдь не дерзал соперника своего вызывать, ниже на поединке с ним на пистолетах или на шпагах биться. Кто против сего учинит, оный всеконечно, как вызыватель, так и кто выйдет, имеет быть казнен, а именно повешен, хотя из них кто будет ранен или умершвлен... то их и по смерти за ноги повесить».
Трудно сказать, за какие еще преступления предусматривались такого рода наказания. Но кого в России пугали строгости законов или монаршьи запреты?! Даже если монарх - Петр Первый. Впрочем, стоит заметить, что за семь десятилетий существования петровских запретов на поединки, история не донесла до нас ни одного свидетельства применения к дуэлянтам предусмотренных артикулами высших мер наказания. И это при условии, что именно в петровскую пору русский служивый люд начал все активней следовать примеру иностранцев.
В пору Екатерины Великой, когда дуэли стали широко гулять на просторах России, грозные статьи петровских законов несколько подзабылись, хотя и не были отменены. Понимая тщетность запретов и строгих кар, Екатерина пошла на некоторое смягчение наказаний за участие в дуэлях. В 1787 году вышел в свет «Манифест о поединках», согласно которому участники бескровных дуэлей, включая секундантов, в качестве наказания подвергались денежным штрафам. Однако к обидчику эта мера не относилась. Он, «яко нарушитель мира и спокойствия», карался пожизненной ссылкой в Сибирь. Если же на дуэли проливалась кровь, то за нанесенные раны и убийство следовало наказание как за умышленное преступление. И хотя за два с лишним века существования в России дуэлей так не разу и не последовало наказание в виде смертной казни, такая угроза постоянно существовала. Причем, не только применительно к самим дуэлянтам, но и в отношении к секундантам и даже к свидетелям. И с этим всегда приходилось считаться дуэлянтам.