На краю улицы Свободы, в народе носящей название «Пьяный хутор», возле старого почерневшего бревенчатого дома № 107, утопающего в белом вишнёвом цвету, стояла машина скорой помощи и милицейский уазик.
Немного в стороне, через дорогу, около дорогих иномарок полукругом расположились празднично одетые, солидные люди. Руководители всех важных служб небольшого районного городка что-то живо обсуждали. По их напряжённым лицам можно было понять, что случилась серьезная неприятность.
Особо рьяно, с белой пеной в уголках тонких губ от долгих объяснений, выступал городской мер, он же, по совместительству, лидер районной ячейки партии «Свобода». Вышитая черно-красными нитками его национальная сорочка взмокла от пота, под руками и на спине…
Срывалось серьёзное мероприятие с освещением на всю Украину, по утвержденному высшим руководством сценарию. Столичные журналисты, ТВ, приглашенные многочисленные гости, контролирующие органы власти еще не знали о случившемся.
При помощи двух милиционеров, с трухлым скрипом открылась одна створка поросших сине-зелёным мхом перекошенных ворот. Зашаталась прибитая когда-то одним гвоздём красная, а теперь ржавая звезда на давно не крашенной калитке. Два санитара вынесли носилки с телом, накрытым серой простыней. За белыми халатами вышел местный начальник милиции в парадной форме, держа в руках старый солдатский ремень и белый толстый конверт. Полковник прямиком направился к затихшему начальству, смотревшему на санитаров, которые устанавливали носилки в «скорую».
Иван Петрович Кравцов прожил долгую, сложную жизнь. В этом году 9 мая, в День Победы, ему исполнилось 95 лет. В своем городе он остался последним ветераном Великой Отечественной войны и единственным бойцом прославленного партизанского отряда, который в годы немецкой оккупации беспощадно громил врага.
В конце 41 года он ушел в партизанский отряд. Полтора года бил фашистов в тылу врага на территории Украины и Белоруссии. За личную храбрость и мужество командир партизанского соединения лично наградил орденом Красной Звезды бесстрашного бойца. В 43-м после тяжелого ранения, полученного при подрыве железнодорожного моста, самолётом был отправлен в тыловой госпиталь. Пройдя курс лечения, ушёл на фронт и воевал на 1-м Украинском в полковой разведке.
Орден Славы 3-й степени получил за два сожжённых фашистских танка в ночном бою. В 44-м году его наградили орденом Славы 2-й степени за операцию по подрыву немецких окружных складов ГСМ. А в 45-м сам взял в плен важного «языка» с погонами полковника СД. Был представлен к награде орденом Славы 1-й степени. За неделю до Победы получил контузию с осколочным ранением в бедро и четыре месяца пролежал в госпитале. После войны вместе со всем народом поднимал Страну из руин. Работал на разных стройках от Калининграда до Новгорода. В 52-м году вернулся на Украину, в свой тихий, маленький городок. Жил, работал, любил, растил детей. С появлением седины менялась его жизнь, изменилась и Страна. Пришли новые правители, с переписанной историей и новыми героями. Старых и немощных ветеранов Великой Отечественной предали со временем забвению.
Ордена и медали, святыни, кровью заслуженные в боях, теперь продавались и покупались барыгами на базарах, как пучки редиски. Приходили и к деду Ивану шустрые дельцы, уверенные, что за зелёные бумажки с портретами американских президентов в обмен на ордена и медали, он сможет предать память о фронтовых друзьях, лежавших в сырой земле. Дед послал подальше настырных посетителей, потом собрал в старый солдатский котелок все свои боевые ордена, медали и закопал в саду под старой грушей. На выцветшей солдатской гимнастёрке с погонами старшины остались только орденские планки, нашивки ранений и Гвардия.
За полгода до первого Киевского «оранжевого майдана» деду пришло заказное письмо из столичного военкомата. Там сообщалось, что в Московских архивах В.О.В. нашли документы, подтверждающие, что гвардии старшина Иван Кравцов является полным кавалером Ордена Славы. Золотой орден Славы 1-й степени через долгие годы нашёл своего героя. Для торжественного награждения (с салютом и встречей с фронтовыми друзьями) в столице Украины Киеве, у памятника генералу Ватутину, ждут гвардии старшину Кравцова к празднику Победы.
После 1 мая дед потихоньку засобирался в дорогу. Местные власти в помощи ветерану отказали, сославшись на пустую городскую казну. Любезно предложили поискать спонсоров для поездки или добираться за свой счет.
Какие там счета у деда… Копеечная пенсия и шесть ульев пчел в саду. Дочка с внуками давно жила в Молдове и последнее время сильно болела. Сын ещё в молодости разбился на мотоцикле, по пьяному делу. Остальные родственники давно умерли. Продав соседу-пасечнику три семьи пчел с ульями, дед Иван почистил наждачкой свою старую суковатую палку, собрал в потёртую кожаную сумку свои нехитрые пожитки – гимнастерку с орденами – и отправился на вокзал к проходящему Киевскому поезду.
Город-герой Киев изменился до неузнаваемости за 30 лет после последнего посещения. Для деда это был уже не тот знакомый, родной и приветливый город, город величия вековой исторической Славы. Непонятно, куда исчезла теплота людских сердец, как появились кичливость, сухость в общении, безразличие к человеку и бестолковая суета.
Прибыв к открытию военкомата, дед просидел с конвертом в руках возле разных кабинетов до 2-х часов дня. Никому не было дела до старого воина. После обеда Ивана Кравцова принял военком. Рыхлый майор в непонятной форме, весь обшитый разноцветными шевронами и трезубцами, почитал приглашение. Потом, поковырявшись карандашом в своём волосатом ухе, похожем на свиное, безразлично сказал:
– Ничем, дед, помочь не могу. Старых начальников, отвечавших за такие мероприятия, всех повыгоняли. Новым руководством выбран другой курс и поставлены совершенно иные задачи. А орден твой опять где-то затерялся… Так что такие вот дела, – развёл в разные стороны короткие толстые руки, как клешни краба, новый военкомовский начальник.
– Погуляй часок тут рядом в скверике. Скоро освободится служебная машина, подбросим тебя до вокзала, и с обратным билетом поможем, а пока вот тебе талон на праздничный сухпаёк. Там банка тушёнки, килька, конфеты, гречка и макароны. Да, и конечно, чекушка водки, – хрюкнул лоснящийся майор.
Молча вышел дед Иван из кабинета военкома, так и не проронив ни единого слова. На вокзале 14 часов прождал свой поезд. За час до посадки решил пройтись по вокзальной площади, размять ноги и купить воды в дорогу. Возле непонятной харчевни с патлатым клоуном на фасаде собралось несколько десятков лысых, крепких молодых парней, что-то кричащих хриплыми голосами. Два передних молодчика в чёрных рубашках с красными повязками на руках держали большой, обмотанный рушниками портрет незнакомого худого мужчины лет тридцати.
– Героям Слава! Слава Украине! Героям Слава... Слава… Слава, – глухим эхом откликалась привокзальная площадь…
Только на подъезде к дому, стоя в тамбуре, дед вспомнил крысиный профиль на портрете.
– Это ж Бандера, сволочь, – сухими губами прошептал Иван.
– Вот кому сейчас гремит «Слава», а моя, ненужная солдатская пятиконечная Слава ушла на продажу по бросовой цене на соседний базар. Как же дальше жить, с кем поговорить, у кого совета спросить? Сам себе задавал вопросы дед, вытирая кулаком крупные горячие слёзы, ручьями полившиеся из выцветших глаз по сухим бороздкам морщин.
Ранним утром 9 мая с мокрой от слёз белой бородой и дрожащими руками приехал дед Иван на свою станцию…
А два года назад случилось событие, которое с новой чудовищной силой разворотило старые кровоточащие раны солдата. В далекой юности был у него закадычный дружок Колька Кухаренко, по-уличному Кухарь-ухарь. Жили на одной улице, учились в одном классе, летом работали в одной бригаде. Всегда вместе и на рыбалку, и за яблоками в соседский сад, и в драку с деревенскими парнями…
После окончания школы родители отправили Кольку к своим дальним родственникам в Черновцы учиться в лесном техникуме. Через год началась война. В те самые трудные первые месяцы войны и развела судьба, разделила колючей проволокой друзей по разные стороны окопов. Служил Кухарь сначала полицаем в Тернополе. Отлавливал цыган и «жидов» для отправки в лагеря смерти. Потом в 43-м году во Львове вступил в Галицкую дивизию СС.
Карательными чистками прошлись эсэсовцы по Украине и восточной Европе. В 45-м, уже в составе украинской национальной армии, трусливо сдались в плен союзническим войскам. Выжил Кухарь и в бою под Бродами, а при сдаче союзникам покинул Украину, на долгие годы затерялся в Канаде. Потом перебрался в Румынию. Последние годы жил в Болгарии в частном доме под Варной. После развала СССР стал часто ездить на Украину. Получил паспорт гражданина самостийной. Его старший сын купил дом на тихой улочке в городе, где родился Кухарь. Каждое лето Николай Степанович приезжал отдыхать в живописные края своей молодости, часто сидел под плакучей ивой на берегу большого ставка с удочкой: любил в тишине раннего утра ловить карасиков.
Первый раз встретились два бывших друга через много десятилетий на местном шумном базаре. Дед Иван продавал там свой мед, считавшийся целебным и лучшим в районе. Шумная «толкучка» к обеду начала затихать. Осталась последняя пол-литровая баночка янтарного нектара. Дед Иван засобирался домой. Надо было ещё зайти на почту, чтобы вырученные от продажи мёда деньги отправить дочери на лекарства. Пересчитав мятые, немного липкие купюры и переложив их во внутренний карман пиджака, дед поднял глаза и увидел прямо перед собой элегантно, по-городскому одетого седовласого пожилого человека его лет. Держа в руке белую шляпу и дорогую трость черного дерева, широко улыбаясь вставными ровными белыми зубами, незнакомец спросил:
– Славный мед, я думаю, гречишный?
– Да, верно, он родимый, недавно откачал. Свежак… Хотите попробовать? – пристально вглядываясь в незнакомца, предложил Иван.
– Запах детства… Горбушка черного горячего хлеба только что из печи, глиняная кружка молока и блюдце такого меда… Горькая полынь в садку, и мама, зовущая вечерять. Ох, как давно это было, – задумчиво вздохнул собеседник, поправляя очки в тонкой золотой оправе.
– Ну, здравствуй, Ваня, – протягивая сухую руку с перстнем на мизинце, торжественно сказал солидный старик. Деда Ивана словно молнией шарахнуло… «Как же, узнал. Кухарь. Колька. Сколько же лет прошло? Стало быть, так нынче недобитые эсэсовцы живут, в белых шляпах по городу победителями разгуливают, с перстнями на плохо отмытых от человеческой крови руках», – с горечью подумал дед. Не замечая протянутой руки, так и оставив банку на прилавке, Иван молча повернулся и, сутулясь, спешно пошёл прочь с рынка.
– Иван, Иван, постой! Не узнал, что ли? Это же я, Колян Кухаренко! – закричал в спину уходящему холёный старик. Только на секунду Иван остановился, сухо плюнул в сторону белой шляпы и, прихрамывая, покинул базар.
В обед к деду забежала Тамара, работавшая почтальоном, частенько помогавшая старику по хозяйству. Принесла пенсию, разные квитанции и свежий номер местной газеты. На первой странице находилась большая фотография и перепечатанная из Львовской областной газеты статья «Слава Героям».
«Уроженец нашего города Кухаренко Николай Степанович в годы второй мировой войны героически защищал свой народ и независимость Украины от большевистских палачей…». Прочитал эти строки начавший мелко дрожать дед Иван. На крупной фотографии в центре Львова, у памятника Бандере, Кухарю, одетому в нацистскую форму, торжественно вручали высокую награду – железный немецкий крест.
К вечеру следующего дня к дому, где жил Иван, явился непрошеный гость с пакетом разных закусок и пузатой бутылкой коньяка. Хозяин ковырялся в саду возле своих пчел. Кухаренко прошел в сад, сел под ветвистой грушей за сколоченный из грубых досок, серый от дождей и солнца крепкий стол. Аккуратно начал выкладывать гостинцы из принесенного пакета. Услышав неясный шум, Иван повернулся и увидел гостя, ждущего за накрытым столом. Твердым шагом подошел к столу и спокойно сказал:
– Уходи, забирай всё, что принес, и уходи. Слышишь, чтоб ноги твоей здесь никогда не было. Не доводи до греха…
– Подожди, Иван, успокойся, давай не спеша поговорим, всё мирно обсудим. Ведь целая жизнь прошла, всё давно изменилось, – предложил Кухаренко.
– Да, жизнь прошла, это верно, но ничего не поменялось. Запомни – и никогда для меня не поменяется. А с тобой, сволочь, мне не о чем разговаривать. Не ровен час, возьму перед смертью грех на душу, убью ещё одного фашиста! – всерьёз разволновался гвардии старшина Кравцов.
– Думалось мне, не так наша встреча закончится, – вставая, ответил поникший Кухаренко. Ведь ты, Ваня, пойми наконец: мы с тобой жертвы всех тех мировых кровавых режимов, которые бросали миллионы жизней в мясорубку войны, и мы, волею судеб, оказались на разных сторонах. Но ведь время лечит, почти 70 лет прошло, всё плохое и страшное забывается. Что нам с тобой теперь делить, Иван? Что?
Тяжелая суковатая палка просвистела над головой Кухаря, сбив шляпу и глубоко царапнув сухую выбритую щеку.
– Еще одно слово – и зарублю! – прохрипел Иван бескровными губами, беря в руки топор, торчащий в толстой колоде. Через минуту, когда гость спешно ушёл, дед сгреб всё со стола и вместе с белой шляпой выкинул на помойку…
Директор городской средней школы, Валентин Павлович, после провозглашения Украины самостийной открыл в себе дремавший талант поэта. Стихи его о природе и красотах родной земли печатались в районных и областных газетах и журналах. Со временем вышел сборник, и автор получил признание коллег по писательскому цеху.
Поэма Валентина Павловича «Цветы на могилах героев» – о единстве и сплочении Украины – была высоко оценена в Киеве. Начиналась она с исторических событий, когда потомки казаков в годы войны сражались на разных сторонах, но каждый за свою вильную Украину. Оставшиеся в живых старые воины УПА и советские солдаты по прошествии стольких лет, считал автор, должны побрататься и, объединившись, показать всему сегодняшнему расколотому обществу Страны хороший пример.
На предпраздничном совещании в городской мэрии вместе с депутатами было принято решение возвести стелу героям майдана и воинам, погибшим за единство Украины, на месте разрушенного памятника Ленину, и торжественно открыть 8 мая. А 9 мая, в день скорби и единства, под камерами центральных каналов показать всему миру реальное братание двух старых воинов Украины: старшего полкового стрелка дивизии СС Галичина Кухаренко Николая Степановича и разведчика отдельной танковой бригады Первого Украинского фронта, старшину Кравцова Ивана Петровича. Последних ветеранов, живущих в городе.
Сценарий этого мероприятия одобрило и утвердило высшее руководство Министерства Культуры, под особый контроль взяли также три депутата Верховной Рады и глава области. На местном уровне ответственными назначили мэра города и директора школы. К началу весны к деду Ивану появилось повышенное внимание городских властей. За государственный счет поставили новый, экономичный газовый котел. Заасфальтировали часть дороги прямо перед домом, починили фонарь на столбе возле ворот, который не светил лет 20. Мэр города долго тряс узловатую руку деда, лично пообещал после майских праздников перекрыть крышу дома металлочерепицей, поставить новые ворота и сделать канализацию.
В последнюю апрельскую субботу около шести вечера дед услышал стук в дверь.
– Не спишь еще, Петрович? – заходя в сени и улыбаясь, спросил Валентин Павлович. – Я к тебе в гости, извини, что без приглашения решил зайти проведать старого героя, не прогонишь?
– Заходи, заходи, Валентин Павлович, давно я тебя не видел.
В доме директор поставил бутылку рябиновой наливки на круглый стол, положил коробку конфет, стал оглядывать небольшую комнату со старыми фотографиями на стенах.
– Садись, садись, я сейчас чайник поставлю и мёда из кладовки принесу.
Через несколько минут сели за стол. В большие чашки с красными горошинами дед Иван налил кипяток. Гость наполнил гранёные рюмки наливкой. Чокнулись. Молча выпили.
– Как живешь, Иван Петрович, на здоровье не жалуешься? А то зимой тебя было не видать, не хворал ли, часом? – закусывая конфетой, поинтересовался Валентин Павлович.
– Да, я давно уже одна сплошная хворь. Пока двигаюсь – живу, а если лягу немного похворать, то уже не встану… Зимой в последние снегопады сильно замело, четыре дня двери открыть не мог. Хорошо, на пятые сутки Тамарка, почтальонша наша откопала. Дак, она больше меня испугалась, стучала лопатой по окнам и кричала: – Дед, не умирай, подожди, я пенсию принесла, и водка у меня с собой есть, щас растирать будем…
– Я ей когда-то пионерский галстук возле Ленина повязывал, а теперь она сама бабка, двух внуков имеет.
– Ты, Иван Петрович, полгорода в пионеры принял, на моей директорской памяти пять отрядов твоим именем назывались. И в школьном музее целая стенка тебе посвящена. Во всей области такого героя нет, да и…
– Погодь, погодь, Палыч, моё старое геройство вспоминать, давай к делу, ведь не просто так зашёл, лет семь никого из вашей братии не было. Понял давно, что другому теперь детей учите, всё соревнования проводите, кто Украину больше любит, заборы и сараи в жовто-блакитные цвета красите… Ты сам-то, Палыч, ведь уже лет 25 директорствуешь, всего навидался. И раньше под разных райкомовских дуроломов для пользы школы подстраивался. Было. А недавно в газете фотографию вижу: ты на Покрова в церкви в сорочке вышитой с иконой стоишь, а рядом с тобой старшеклассники твои в черных майках с портретом Бандеры… Что же это теперь делается, расскажи ты мне, из ума выжившему деду. Давно ни с кем не говоривший по душам, разоткровенничался старик.
– Давай, Петрович, еще по рюмочке рябиновой, и поговорим, – издалека начал директор свой путаный рассказ. Вспомнил перегибы советской власти, голод, репрессии. Брежневский застой. Развал Союза. Все времена «обездоленной и несвободной нэньки». Постепенно дошел до сегодняшних дней.
– Украина наша многострадальная, разрываемая внутренними и внешними врагами на части. Крым потерян. Восток в огне. Тысячи невинных жертв. Народ расколот. В такое сложное время нужны простые человеческие примеры всепрощения и объединения. На праздник 9 мая есть такая возможность – показать всему обществу такой жизненный, живой пример. И без Вас, уважаемый Иван Петрович, не обойтись. Просим Вас открыть митинг памяти всем погибшим во второй мировой войне вместе с другим ветераном – Кухаренко Николаем Степановичем.
Таким неожиданным предложением закончил свое «дело» немного вспотевший директор школы. Долго молчал Иван Петрович, прикрыв ладонью задергавшийся нерв под левым глазом.
– Вот, значит, отчего такое повышенное внимание в последние дни к моей дряхлой персоне. Что же это, неужели пришло время моего страшного позора? Вместе с эсэсовцем стоять на могиле неизвестного солдата, и в день 70-летия нашей святой Победы предать прах всех погибших однополчан, прилюдно братаясь с фашистом? – сказал, как отрезал, старый солдат. Покрасневший (не от наливки) директор попытался найти нужные, правильные доводы, чтобы успокоить деда.
Иван Петрович прервал его на полуслове:
– Погодь минуту. Послушай, Валентин Павлович, один рассказ о самом страшном дне моего военного прошлого. Никогда и никому не рассказывал пережитое. Ты первый…
Освобождая Польшу от немцев, с боями наша бригада вышла на окраину небольшого городка с важной узловой железнодорожной станцией. Вокзал был разрушен, пути частично повреждены. В нескольких километрах в тупике стоял уцелевший немецкий состав, не успевший уйти из котла боёв. Меня старшим, с тремя разведчиками и сапёрным отделением, послали осмотреть состав, проверить наличие груза и доложить по результатам разведки. Подходы к составу были чистые, немец спешно покидал город, не успев заминировать. Начали проверять вагоны. Отбив опечатанные замки, открыли сдвижные двери последнего вагона…
Дед на секунду замолчал, сильно надавив рукой на дергавшийся нерв под глазом, и глотнул остывшего чая. Горло пересохло. Прокашлявшись, продолжил.
– Дак вот. Когда сдвинули двери, меня, стоящего в метре от вагона, сбило с ног и за секунду завалило вонючей кишащей массой отрезанных женских волос. Тысячи килограммов утрамбованных чёрных, русых, седых, грязных, окровавленных, с кусками почерневшей кожи женских волос накрыли меня удушающим, шевелящимся одеялом смерти. Теряя сознание от страха, задыхаясь от смрада, я заорал страшным криком. И спасаясь, начал руками рыть щебёнку под собой, обламывая ногти. Эти мертвые волосы, казалось мне, ожили и лезли в горло, нос, уши, глаза. Душили и вязали руки и ноги. Еще мгновение, и сердце мое разорвалось бы в клочья…
Через несколько минут ребята, разгребая руками страшную кучу смерти, вытащили меня. С обезумевшими глазами и пропавшим голосом, я несколько часов приходил в себя, валяясь на сырой насыпи дороги, грыз твёрдую землю от бешеной злости и лютой ненависти к фашистским выродкам, замучившим и убившим столько невинных девочек и женщин.
Следующий вагон был с женской и детской обувью. Тысячи и тысячи пар маленьких разноцветных туфелек и ботиночек вместе с другими человеческими материалами шли на переработку. Кожа, кости, даже пепел сгоревших трупов – всё шло в дело, в безотходное фашистское производство.
Стемнело. С трудом меня отвели разведчики к военному доктору, они всерьёз решили, что я тронулся умом. Седой врач, услышав мою историю болезни, повидавший всякого на своём веку, больно врезал ладонью по моей мычащей морде и с силой влил в глотку спирта. Утром, очнувшись, начал я приводить себя в порядок. За моим широким солдатским ремнем зацепилась детская тонкая косичка, сантиметров 25 чёрненьких волнистых волос с заплетенною в них розовой ленточкой.
Косичку я закопал на краю леса под молодой сосной, а ленточку до конца войны проносил в кармане под сердцем.
– Щас, Валентин Павлович, я тебе покажу мою ленточку, – закончил свой рассказ старшина. Директор школы, ответственный за городское мероприятие, беззвучно сидел за столом, обхватив лысеющую голову руками. Куда-то улетучились все высокопарные фразы о пользе примирения и братания.
– Прости меня, Иван Петрович, прости. Вот в таких людях дух и настоящая, несокрушимая сила великого украинского народа. Прости за все мои пустые слова и пафосные речи. Подняв голову, Валентин Павлович посмотрел с уважением на несломленного жизнью старого воина, державшего в подрагивающих пальцах розовую ленточку.
За первую майскую неделю старика посетило до 10 разнообразных делегаций, непонятных просителей. Кого только не было в эти дни посещений. Седые историки с докторскими степенями, трясущие выписками из каких-то архивов, разодетая в национальные костюмы молодёжь (красивые голосистые девчата и скучающие хлопцы), разные городские службы, областные депутаты, давно уволенный директор Дома культуры. Несколько раз приезжали врачи для контрольных осмотров, даже привезли из деревни старого пасечника Митрофана, вместе с которым Иван давно занимался пчеловодством. Митрофан так и не понял, чего хотят от него и Ивана. Немного поулыбался беззубым ртом и уснул, сидя на лавочке.
Дед после ухода Валентина Павловича больше ни с кем в разговоры не вступал. Молча слушал непрошенных гостей и уходил в дом. 8-го мая к деду подрулил на своей старой «Ниве» Володька, старший сын почтальонши Тамары. Володька зашёл во двор и позвал деда:
– Иван Петрович, мама обед праздничный приготовила, без Вас сказала не приезжать. Ждут все, за стол не садятся.
Дед вышел из дома.
– Ты, Володь, не серчай и маме передай, что не до обедов мне, замучили ходоки разные: то телеграммы поздравительные правительственные несут, то планы мероприятий утверждённых. Сил уже нет от них отбиваться. Виски третий день клещами давит, и в глазах мутится, – начал отказываться дед Иван. Но хитрый Володька с шуточками и прибауточками посадил деда в авто и дал газ.
– Ты прости, Иван Петрович, что раньше времени позвала, но завтра начальство тебя и так затаскает по разным мероприятиям. Не хватит силёнок у тебя завтра на нас. А мы и сегодня по-христиански помянем павших наших освободителей. Проходи, гость дорогой.
Приглашая, Тамара взяла под руку деда. Сели за стол. Старший внук поставил песню «День победы… со слезами на глазах». Слушали все молча. Потом стоя помянули героев Великой Отечественной войны, положивших свои жизни во имя Победы. Немного стесняясь, младший внучек тихо спросил:
– А Вы, дедушка, как Победу 9 мая в 45-м году встречали?
– Контузило меня 2 мая при штурме Берлина, только в двадцатых числах сознание вернулось. В госпитале сосед по койке с простреленной грудью прошипел мне в ухо: «Победа, браток».
Покидая гостеприимный дом Тамары, дед, наклонившись, тихонько ей сказал:
– Тамар, у меня в сарае слева от двери в старом желтом улье пакет лежит. Деньги там, документы и письмо на случай смерти. Разберешься, если что…
– Перестань, Петрович. Сотню твою отметим вместе, а потом… дальше видно будет. Так что даже и не думай, – спокойно ответила Тамара.
Дома Иван Петрович начал готовиться к своему завтрашнему главному дню. Погладил гимнастёрку, почистил сапоги. Присел за стол и начал перебирать старые письма и семейные фотографии. С теплотой вспомнил жену, ушедшую 16 лет тому назад. Сына… Стук в дверь прервал воспоминания. В комнату вошел мэр с двумя коллегами. И снова начал свои тошные речи:
– Уважаемый, мы рады Вам сообщить, что весь город ждет, все готово к завтрашнему, – затрещал как сорока городской чиновник.
– Все мы гордимся… Особенно Ваш боевой товарищ Кухаренко. Завтра… – выступал, как на трибуне, мэр. Дед не слышал его болтовню, она шла сплошным гулом потревоженных пчел.
– Сегодня наш президент с трибуны Верховной Рады лично поздравил всех героев второй мировой войны. Вот, пожалуйста, посмотрите… Взяв у помощника плоский экран, потыкал в него пальцем, и через секунду там появился президент. Под аплодисменты, громко славя героев красной армии, как и ветеранов УПА, и эсэсовцев национального движения, депутаты истошно кричали «Героям Слава!»
Сдерживаясь из последних сил, чтобы не плюнуть в экранного президента и в толстые хари подонков, дед с трудом сел за стол и опустил голову на чёрно-белые фотографии.
– Уходим, уходим, отдыхайте, уважаемый. Завтра я лично в 9 часов к Вам заеду, все нюансы обсудим утром, время будет. До свидания. Вот только Вам небольшой презент к празднику. Положив на стол белый пухлый конверт с мелкими купюрами, гости спешно покинули дом.
С поникшей головой просидел дед за столом до глубокой ночи, вспоминая всю свою долгую жизнь. В пятом часу старик умылся, надел гимнастёрку, обул начищенные сапоги и подошёл к своей кровати. Старая железная кровать с высоким кованым изголовьем стояла возле окна. Часы пробили 5 утра. Дед Иван налил полстакана водки.
– За Победу! Со скатившейся слезой, выпил стоя свои фронтовые дед Иван.
Проснувшись в шестом часу от удушающего беспокойства, Тамара быстро оделась и побежала на соседнюю улицу к дому Ивана Петровича.
Остановившись перевести дыхание возле цветущей вишни, увидела свет в окнах и немного успокоилась. Значит, проснулся старик. Расхаживается.
Резко дернув дверь, вошла в комнату. Осмотревшись, громко вскрикнула, прикрывая рот руками. Гвардии старшина Иван Петрович Кравцов ровно сидел на полу. Туго натянутый ремень, впившись в хрящеватую шею, крепко был привязан к железной розе кованого изголовья кровати. Розовая ленточка дрожала от сквозняка в его сухой руке…