Шуня лежит на кровати. В одного. Между только что взбитыми подушками, на стареньком синем покрывале она возлегает с царственным достоинством. Утреннее солнце льется в комнату с двух сторон, и превращает ее зрачки в вертикальные ниточки – Шуня медленно переводит взгляд от окна к балконной двери и обратно, наблюдая, как еще голые апрельские ветки серебрятся на солнце.
Все основное уже сделано: постель заправлена, кошки накормлены, горшки убраны. Наступает время моего завтрака и неспешных размышлений о том, каким будет сегодняшний день. Я присаживаюсь на край кровати и смотрю на Шуню, а она в ответ принимает еще более величественный вид – еще бы, я сижу только на краешке, а она располагается со всем удобством. Сейчас я бесконечно ниже ее во всех отношениях, но она милостиво разрешает мне побыть рядом.
Из приоткрытого окна тянет весной, горьковатая струйка едва касается Шунькиных усов, но она блаженно жмурится, представляя себе не однушку в панельной девятине, а деревянную веранду, обсаженную пионами. Вокруг тишина, утренний туман еще прячется в траве, и она запрыгивает на ступеньки, отфыркиваясь и отряхивая холодные капельки.
Позади у нее джунгли, полные опасности, развалины древних городов и останки исчезнувших цивилизаций. Позади долгая тревожная ночь, наполненная обрывками снов – это плохие сны, о большом городском рынке, где она родилась под прилавком. И ее взяли домой, как всегда разбирали миленьких маленьких котят. Правда с каждым днем милота куда-то испарялась – все отчетливее проступал совсем не по-кошачьи длинный нос. Шуня выросла в нескладеху, некрасивую и голенастую, а такие никому не нужны.
С этого момента начинается самый плохой сон. Каждый раз, когда он снится Шуне, она повизгивает и дергается, заново переживая, как мороз сковывает палец за пальцем. Это больно – лапу словно разрывает изнутри, а еще есть другая лапа, и две задних, и пузо, и хвост, и уши. Она лежит на тротуаре, под каменной скамейкой, - и надо бы идти куда-то, да некуда. Ночь кругом, морозная и ветреная, окна замерзают, градусники лопаются, и весь мир пуст.
Но тут в Шунин сон входит Дворник. Он медленно шаркает метлой, бормочет что-то о том, какая собачья доля скрести землю в такой мороз в пять утра. Шаг за шагом он приближается к скамейке, а у нее нет голоса, чтобы мяукнуть, и встать она почему-то не может.
- Едриттвоюмать…
У него теплые руки, но он тоже разворачивается и уходит, торопливо переваливаясь, как огромная утка. Шуня беззвучно открывает и закрывает рот – ей-то кажется, что она вопит от горя, а на деле только скалит бескровные десны. Да почему же встать-то не получается?
- Ну надо же так… Совсем примерзла. Подожди, подожди, не дергайся, я тебя сейчас водичкой отолью… - бежит горячая вода из чайника на отмороженные Шунины лапы, и тут уж она кричит – ой, как кричит! Но крики тонут в толстом, вонючем мехе полушубка. – Лежи уж. Даст бог, выживешь, а не даст… да как не даст, когда ты животинка безвинная…
Шуня мотает головой, отгоняя остатки сна, застрявшие в памяти. Я сижу в кресле-качалке и пью свой кофе, наблюдая, как небо синеет все больше, обещая жаркий день. А раз так – надо запрыгнуть мне на колени и потереться безухой головой о подбородок, а потом плюхнуться на спину, подставляя пузо. Я просто обязана ее похвалить, ведь она только что прошлась по забору, потопталась на грядке и почти поймала солнечный зайчик на деревянной стене.
Желтые глаза блаженно жмурятся. Мы сидим с Шуней вдвоем и вдыхаем смешанный запах мокрой земли, листьев и пионов. Они уже начали понемногу распускаться, распространяя удушливый густой запах, похожий на бабкины духи в смеси с нафталином. Зато красивые – огромные, пурпурные. Наташа говорит: «жирные», а я говорю «мордастые». Мы согласны только в том, что на следующий год посадим гладиолусы.
Шуне все равно. Она скатывается на пол и разваливается на полосатом коврике, там, где солнце уже основательно нагрело местечко. Царица, по-другому не скажешь – гордая посадка головы, снисходительный взгляд. Как будто не на помойке родилась! Я смотрю в вертикальные щелки зрачков и чувствую, что жизнь прекрасна. Она бывает всякая, но сегодняшним утром она великолепна, несмотря на то, что у нас никогда не было деревянного дома с верандой, пионов и кресла-качалки. Мы лежим на кровати в панельной однушке, и тихо празднуем сегодняшнее утро.