Тут дверь тихонько заскрипела.
И человек зашел в плаще.
В окошке небо покраснело
В последнем солнечном луче.
«Лепешки стоят дюже много.
Товар купцы не продают -
С мукою нынче очень строго.
Вздохнуть османцы не дают.»
Из полутьмы раздался голос -
К послу явился посетитель,
Со светом тьма уже боролась
И месяц, ночи повелитель,
Серпом поблекшим показался.
Гость подошел тот час к дивану,
Посла отнюдь он не стеснялся,
Лишь покачнулся будто спьяну.
«О, Савва, друг!!! Откуда право?!-
Толстой руками аж всплеснул, -
Как пересек внизу заставу?»
А Савва сладостно зевнул
На край дивана опустившись,
Икону глазом отыскал
И, раза три перекрестившись,
Толстому вкрадчиво сказал:
«Ой, стража лютая досталась!
В плечах косая, знать, сажень.
Клинками вся опоясалась -
Не люди верно, а кремень!
И смотрят взглядом обжигая,
Грозят в безмолвии булатом,
Прохожих без конца пугая,
Но победить их можно златом...
Народ турецкий жаден больно -
Охочь до денег и вещей...
Берет посулы так... невольно...
Салтан же их — ну твой кащей.»
«Никак я не могу привыкнуть,-
Толстой с улыбкою ответил,-
Что супротив солдат не пикнуть,
Но коль кто золото заметил,
То он твой брат и друг навеки...
Тебя отцом, ведь станет мнить,
Союз меж вами будет некий...
Здесь можно, хоть кого купить.»
Поцеловавшись наконец
Друзья продолжили беседу:
« Я слышал, что Салтан венец
Сложил с себя в былую среду...»
« Да, Петр, - гость послу ответил,-
Султан, наверное, почил...
Убиты будут даже дети,
То брат султана изменил.
Интриги — частое веселье,
Меж братьев царственной семьи.
Их окружает сплошь безделье...
Переставая быть людьми,
В безумной праздности порока,
Родных, как скот, бездушно режут
И сами дохнут, раньше срока...
Воспоминаний море свежих...
Но янычары разделились -
Наш город хочет все вернуть,
На их права мол покусились -
Кусок же надо отщипнуть!
Как сатана народ смущают!!!
А кто не с ними, тех под нож
И казнью каждого стращают,
Что человек для них, что вошь!
И грабит каждый, кто захочет,
Ведь смута пострашней войны
И человек, увы, порочен,
Когда законы не важны.»
Толстой отер со вздохом лоб:
« Эх, Савва, я, ведь тоже грешен
И заслужил дубовый гроб,
Чтоб был на площади повешен!
Давным давно случилось это...
Прошло уж верно двадцать лет
И не видать уж многим света,
А натворил я много бед...