Крещение
Который год на крещенье дул сквозной ветер. Не было ему преград, везде он находил проём, расщелину и выдувал снега. Бесцветные небеса растворяли мелкой снежной россыпью высотные дома, ажурные крыши новомодных построек. Где-то там, высоко, куда не хотелось поднимать укутанное по глаза лицо, стонали раскачиваемые непогодой фонари, яркие вывески, флагштоки низвергнутых до поры стягов. Люди сновали между перекатами сугробов, метались от одной извилистой тропки к другой, неповоротливые в зимних доспехах.
В сторону выцветших монастырских владений текла бурная речушка сгорбленных пешеходов с шумноватыми пакетами бьющихся о ноги невесомых пластиковых бутылок, канистр, бидонов, банок. Мимо неё угрюмо проносились лёгкие и тяжёлые автомобили, вычурные и совсем обшарпанные, тормозили у перекрёстка, и, спугнутые полицейскими командами, припарковывались поодаль от узкой улочки, ведущей к реке. Здесь все становились пешими, на время равными, суетливо взъерошенными, готовыми к чему-то торжественному и значительному. «И у меня будет важное дело», - говорил их тоскующий взгляд при встрече с теми, кто шёл уже гружёный, в гору, умытый своей доблестью и старанием. Возвращавшиеся с чудесной ношей – святой крещенской водой – приветствовали умиленной радостью мирян, решившихся заменить приятный вечер в тёплом местечке походом на реку в колючий холод январской непогоды.
Мы с дочерью вместе со всеми бежали мелкой рысью по закатанному проулку вниз к реке, к купели и кресту, хорошо различимым даже в метели, охраняя в груди от встречных-поперечных огоньки восторга, ожидания радости или возможного прозрения. Попадались знакомые; мы, в знак приветствия, склоняли головы, опускали глаза: «Вас тоже! С праздником!» и, оживлённые, переходили на быстрый бег, почти не чувствуя перемены в движении.
И вот дома закончились. Взору открылось снежное поле - бывшая водная гладь могучей сибирской реки, замершая под силой неизбежного, величественная в своём отречении от гордыни всемогущества. Ближе к её середине было прорублено несколько иорданей – прорубей в форме креста. Чуть в стороне пестрела закрытая со всех сторон от ветра и любопытных людских глаз некрашеной древесиной купальня. Из неё то и дело выскакивали разогретые целебной водой молодцы и молодки и, запахивая на ходу махровые халаты, бежали к автобусу МЧС, стоящему неподалёку. Там грелись, переодевались и, заряженные восторгом, шли к своим автомобилям на перекрёсток. «Достойно, комфортно. Для стойких духом - не для нас», - вздыхали мы с моей красавицей попеременно.
Дочь лёгкой ланью прыгала с кочки на кочку неровного спуска. Я добросовестно погружала раздавшееся от суетных забот тело в ямки, потом с трудом выволакивала его на пригорки, подравнивая на ходу под зрачки оледеневшей перчаткой застывшие от неровного дыхания стёкла очков. Поскальзываясь, дочь била пакетом с бутылочной тарой по моей новой дорогой сумке, купленной перед праздниками со скидкой, а потому усердно оберегаемой. «Да что ты в самом деле, ну!» - в который раз сверлила я её гневным взглядом, и она отскакивала на полметра в сторону, стараясь выдерживать дистанцию.
Оставалось метров триста. Я уже заносила руку для крестного знамения, как вдруг увидела выбежавшую из-за ограждения купальни и несущуюся в открытое поле молодую женщину в лёгком пальто. На ходу она подбирала что-то белое у своих ног. Исступлённый взгляд, брошенный мимо людского водоворота, в котором мы все переламывали ледяной наст, и автобуса МЧС, вверх, по склону, где ничего нет, кроме поваленного забора и неширокой тропки, ведущей к соседней улице, поразил меня. Я бросила сумку к ногам дочери и по скользким пупырчатым гребням полетела к скособоченной женщине. Подбежав, подхватила разматывающийся свёрток. Это был спеленатый в махровую бежевую простынь большенький, лет десяти, ребёнок.
- Как же вы одна… собирались… – начала я, но не было сил договорить, мешало сбитое в беге дыхание. Голые худенькие ноги едва не касались снега, я молниеносно завернула их в ткань, и, прижав к себе, понесла драгоценную ношу вместе с женщиной к крутому правобережному склону реки. «Нам по ступеням не подняться, слишком круты и изломаны!» - застучало у меня в висках. Я запрокинула вверх голову в глупой надежде и увидела наверху, между пустым небом и только что безлюдным переулком, двух пареньков со скошенными от наушников лицами.
- Пацаны, держите ребёнка! И по откосу – туда - бегом, бегом, – крикнула я им звонкоголосо.
Мы подкинули свёрток ополоумевшим от неожиданного задания подросткам. Женщина взмыла к ним по надорванным ступеням крутого склона. Снизу мне было хорошо видно, как три разновеликих крыла, трепыхаясь наверху от стремительного бега и яростного ветра, уносят вытянутое тонкое тельце больного дитятки, так и не увиденного никем из случайных спасателей.
Когда они скрылись в узком проулке, я нащупала позади себя руку дочери, зачем-то сунувшей мне невесомую сумку, а когда слёзы скатились вниз по щекам, я смогла разглядеть застывший людской поток, повёрнутый к нам своим изогнутым руслом. Он почти соединился с нами, и мы вошли в него, утешаемые негромкой разноголосицей:
- Такой большой ребёнок – на руках…
- Полиция на машине не пустила.
- …больной, наверное, совсем…
- Почему только одна?
- Может, всегда одна…
- Где отец? Вы не видели?
- Почему ж она не звала на помощь? Тут много…
- …непременно, непременно…
- Мы бы все…
- …не звери…
- …на помощь…
Гул голосов кружил над нами, и даже возле купели ещё слышалось: «… растерялись… и мужики оплошали… душу надо готовить…»
Я протянула трясущиеся руки к вырезанной во льду иордани. Ковш и бутылка соскользнули из пакета в воду. Дочь быстро выловила их, поставила наполненными у проруби. Потом отвела меня к деревянному кресту, принесла ковш. Я не спеша умылась талой водой, совсем тёплой в вечернем устоявшемся морозце: «Вот и я пригодилась. Слава тебе, Господи!»
Ветер утих. Разъяснилось. Засияли звёзды. Миряне подходили к кресту, к иордани, к купели, завистливо заглядывались на моё сияющее лицо. Ещё бы, такое важное дело свершилось: сподобил Господь не упустить шанс спасти себя кому-то и на это крещение.
24-25 мая 2015 года