Сандраянна. Социофобия

…Черт возьми, если бы мне сказали, что я когда-нибудь дойду до сути, я бы даже не стала думать об этом. Как о чем-то реальном я имею ввиду. Все мое существование мало напоминало жизнь и было больше похоже на беспорядочные конвульсии бессистемного бреда, спровоцированного какими-то внешними совершенно нейтральными событиями происходящими сами по себе-а мне казалось они происходят со мной. Так всегда. Так всегда происходит с людьми-и они живут дальше. А если ты другой? Других миллионы. Совсем других единицы. Они спят-или умерли. Вот так, не выходя из анабиоза-умерли. Их никто не учил принимать свою природу-их учили не приходя в сознание экзальтированно верить иллюзионистам в их же воображении. Огромная сила-она ведь может и красочно хлынуть на самоуничтожение, как факт, который заставили смириться с существованием самого себя-не познавая самое себя бытие. Ты не знаешь, где ты. Ты не знаешь, что происходит вокруг. Ты не понимаешь, что за твари вокруг-и не осознаешь, что они все как одна-враждебны по сути своей. Ты не понимаешь, что ты есть. Тебе нечем жить-тебе нечем защищаться-тебе нечем дышать. Ты не понимаешь, как контактировать со средой-ты самое беспомощное существо на свете. О нет, я не виню. Закрыть глаза-это прекрасный выход. Никто уже не помнит, что он пришел извне, внушаемый…и совсем-совсем не конструктивный. Они не видят мира. Они не видят света. Они не помнят себя. Мир был бы намного прекраснее и чище если бы их кто-то разбудил. Но-конечно же, как водится, это не безопасно. Собственно, я о чем? Мир другой, нам врали. Нам врали-и не показывали. Это сон-под чем-то отвратительно психотропным, органического происхождения-и до вывернутого ДНК чужеродно-враждебного. Непонятно. Да, я знаю-непонятно написано. Можно бросить и не читать дальше-слишком похоже на настоящее, живое, правдивое-как есть. Нормальная реакция-не читать, уйти. Реакция, выученная поколениями. Это нормально. Можно бросить и не читать дальше-смысла в этом нет. А можно бросить вызов-и продолжить. Потому что на самом деле смысла никогда и не было. Непонятно. Нормально. Это там понимаешь только-за гранью. Не сказать, что там вообще можно дышать-но если получилось….Значит ты принял себя другим. Не стал-кто стал тот все равно потом умирает. Принял. И- ловушка захлопнулась. Плевать на тебя и твои желания. Ты-умер для них и родился настоящим. Не всегда этот выбор делаешь ты.


…По сухой, душной пустыне он идет. По пустыне с песком, при одном взгляде на которую сразу высвечивается определение: безжизненная. Безжизненная, пустая – а потому безнадежная. Кто знает на сколько тысяч километров она протянулась? Бесполезно искать конец ее, она бесконечна. Выхода нет. Это сразу понятно.
И он идет. Только вперед, хотя это бесполезно. Идет, потому что не может остановится, потому что должен идти. Только вперед. Тело ломит, он устал, глаза настолько сухи, что забыли-как это. И это не печально, не трагично и уж тем более не героично. Да никак.. Пыль и ветер высушили. Ветер здесь обжигающе горяч и всегда дует тебе в лицо, будто желая свалить. Иногда хочется остановится. Но нельзя. А плакать он не умеет. Уже не умеет.
И он идет. Днем и ночью. Остановка – смерть. Смерть, не несущая избавления. Ночью ветер становится нестерпимо ледяным и начинает петь. Песнь всегда одна и та же – убивающая все живое. От этой песни хочется кричать, но остановиться нельзя. Да и живого – то в пустыне ничего не осталось. Ты это  чувствуешь. Всегда чувствуется отсутствие жизни.  И ему приходится идти. Если где – то и есть жизнь, то она немыслимо далеко. И он идет почти без цели.
А еще над пустыней есть небо. Оно низкое, черное и удушающее тяжелое. Вот – вот должен пойти дождь, но он давно иссяк. Огромные, иссиня – черные тучи всегда висят над пустыней, то ли каменной болью, то ли каменным избавлением.
А еще в пустыне есть миражи. Он уже давно разгадал их лживую сущность. Он давно понял, что существует только он и мертвый песок, но он всегда неизбежно приходит к миражам, и всегда неизбежно они рассеиваются. Всегда. И он почти привык к этому. Почти. Почти.
Так он и идет. Мой хрупкий рассудок.
Конечно, не он один бродил так. Но вот она звериная сущность – все, кто шел по этому дну, ушли недалеко - они рухнули. А тот, кого этот суховей коснулся, скользнул по щеке, в безотчетном живом ужасе бежали от этого места, пока рассудок их еще блекло мерцал и подсказывал, где можно ждать спасения. И когда по прошествии многих лет они почуют (не увидят, не встретят, только почуют) присутствие кого – то, кто тоже там был, они бегут, бегут, потому что никому никогда это не рассказывали, потому что все эти годы заставляли себя забыть, злились на себя и внушали, как пятилетние дети внушали себе, что этого не было.
Но оно было. Может быть в это трудно поверить, потому что это слишком похоже на правду, и совсем не вписывается в лакированный мир, который каждый кропотливо создает вокруг себя долгие годы.
И тени. Бесплотные тени, вызывающие отвращение, подлые, гнилые – от таких даже убежать нельзя, смертельное отчаяние сковывает. Да, это там. А здесь, слепой, полусумасшедший, с окровавленным от беззвучно – сиплого бессмысленного подвывания горлом, пытаешься быстрее перебирать изможденными, переломанными ногами, превозмогая вспышки белоснежно – слепой боли, идешь к ним. Идти в эту дышащую смолу, на самое дно дикого ужаса…
Да нет, тебе не все равно что будет – ты прекрасно знаешь НАВЕРНЯКА, что будет. Но в конце концов, муки – это уже какая – то жизнь, да? Ад – это пустота. Не одиночная камера, не игнорирование, не пустыня – нет, она внутри.
Ад – это пустота в толпе, это проходящие мимо и сквозь тебя тени, но они так похожи на реальные души, что забываешься, что это слепые лица и глухая тоска. На самом деле, глухая тоска – не метафора. Метафорой ее назвали трусы, из тех, что внушали себе, что пустыни нет. Глухая тоска по своей сущности. Глухая, потому что никто не слышит, когда она НЕВЫРАЗИМАЯ, хотя за прозрачной стеной люди. Они рядом, только руку протяни – но рука проваливается в пустоту. НЕВЫРАЗИМАЯ. Ни звуком, ни жестом, глухая. Страшное слово, оно даже начинается ни на букву, а на ноль. Ничего. Пустота.
Душа – огромная черно – белая комната, с огромными сквозняками и белыми занавесками. Но что – то в ней саднит. Такая тяжелая вязкая болезнь. Безумие. Это не страшно и не зрелищно, как в фильмах. Это вязко. И очень больно. А еще песок – коварный, жадный, превращается в паутину, душит…
Я не открою глаза.
Самое липкое и противное, что даже и думать о забвении бесполезно – его не будет, здесь его не бывает. Никогда. И от того, что теплится на дне того, что вот – вот исчезнет, я очень, очень, очень устала…Никто не найдет… здесь ни безумия, ни забвения, ни избавления… только грызущий…
И я вернулась. Я нашла выход. Вернее, он меня. Все пустое когда то наполняется. Рано или поздно. У меня чешется спина. Но там пусто. Я упала без чувств. Я ничего не искала, ничего не хотела, ничего не понимала, не осознавала, не чувствовала. Все живое рождено жить. Поэтому когда возникла пустота, осталось подождать, пока прекратится движение по инерции. Я дождалась. Я упала.
Но упала на спину. Не зарылась лицом в песок, не чувствуя, не слыша, не ощущая, не замечая как постепенно песок заполняет все складки и углубления оболочки и пропадают звуки, и ты соскальзываешь вниз, и песок давит, давит, давит, пока не исчезнешь под ним и не останется только песок на пустом месте…Путь окончен.
Но я упала на спину. Я упала на спину и глаза оказались напротив чего-то. Оно очутилось напротив них и зацепилось, скользя беззвучно мимо, за мои глаза. Значит, что то там еще было? Это были звезды. Две стихии столкнулись в этих дырах, колодцах, на дне которых было то же самое. Звезды.
И я себя вытащила. Если долго смотреть – сойдешь с ума. Но если дана Пустота, а не Рассудок, ты просто заполняешься снова. Все порожнее заполняется. Закон жизни. Чтобы стать другой, надо перестать быть. Оно нарастающим, низким, утробным гулом постепенно наполняет тебя…
Все. Я пас…
Злая и свободная… злая и свободная – это мысли, с которыми я проснулась, это то, что обволакивало меня со спины во время моего кошмара. Мне снятся только кошмары. Чтобы не привлекать внимания придется писать. Если не писать, я начну убивать, и тогда придется контролировать всю себя, это же сложнее, да? Ресурсозатратнее…
Я не могу мечтать – когда я мечтаю, мне сразу хочется действовать. Сделать что-нибудь такое, чему бы они долго еще искали определение, подыскивали название – любители ярлыков. Скоро начнут навешивать ярлыки на каждый свой палец.
Больше всего на свете я люблю свободу. Настоящую, животную, всеразрушающую, неконтролируемую, которую невозможно остановить… Никому. Абсолютная. При абсолютной свободе все мы становимся зверьем. Это ложь – нет в нас никакого направления на созидание, это на самом деле – инстинкт самосохранения, поэтому еще не наступил Хаос. А инстинкт самосохранения заложен в каждом убийце, чтобы можно было как нельзя больше и дольше продолжать убивать, а еще-им-мучать, коверкать… Инстинкт разрушения – вот на чем все держится, вот ось мироздания, то что движет всем. Нет никакой гармонии, есть гармония уничтожения… В каждом. Если очень долго давить, трясти, сжимать душу, оно вырывается наружу. В каждом. Дойдя до определенной точки, каждый может уничтожить каждого. Человек не порочен, человек – чудовище. Стоглавая гидра уничтожения.
Свобода. Абсолютная свобода. Черви осознанно отказались от нее, потому что так легче спать. Когда сила испепеления в нас спит, мы погружаемся в абсолютную сонную одурь – нам так удобнее. Мы заколачиваем себя и других в уютный гробик из схем, до идиотизма простых, и запретов- и спим. И тогда свобода нам мешает, потому что свобода и сон несовместимы. И если кто-то свободный появляется в поле зрения спящих, пощады не будет. Трусливые твари, исходят слюной, клеймя и унижая свободу. Главным образом, ярлыки. Это их главное оружие – ярлыки. Они вешают их на все что видит глаз – на мир, на деревья, на законы космоса, друг на друга… О, как они боятся этих ярлыков! И если уж на горизонте появится чужой, они заходятся в истерическом вопле, дрожа от страха, потому что боятся и понимают – перед ними чужой. Здесь их гнойная фантазия не ведает, просто не знает границ – шлюха, сумасшедшая, неблагодарная – выгнать, сломать, уничтожить-в зависимости от того, насколько это далеко от них. А объяснять что-либо им бесполезно – не потому, что не поймут, а потому, что не захотят слушать, потому что это не укладывается в их гробик. И им тесно. Очень тесно. И они боятся. Потому что если ты свободен, ты непредсказуем, при общении с тобой надо жить, а не спать – и они убегают от тебя. Избегают, злятся и ненавидят.
Ненавидят. Это они умеют.
А я ненавижу несвободу. Если кто-то в своей ненависти хочет объект ее, этой ненависти, «стереть в пыль», образно говоря (они любят брать себе в словарики словопонятия, сути которых они даже не осознают), то я не хочу даже этого. Я хочу, чтобы кругом грохотало, взмывало до небес, стиралось не в пыль, не в порошок, а во что-то невыносимо гораздо более мелкое – ничто. Да, хорошее слово. В ничто. Я хочу, чтобы все сошли с ума; не так, как сейчас, а абсолютно – и тогда я бы пустила их на свободу. Стадо не любит своей жизни – оно её не замечает. Оно живет жизнями других, тускло, настырно, будто у них есть право. То, что у них есть на это право, написано изнутри на крышке их гробиков. И пользуются этим правом. Они дают советы, вешают ярлыки, прекращают жизнь другого человека – они думают, они свободны. Иллюзия.
Нахамить в транспорте, неслабо наорать друг на друга в подъезде, пролезть без очереди, обогнать, обдурить – это их «свобода».
По настоящему свободно только зло. Потому что там нет даже морали – рамок, придуманных теми, кто отчаянно завидует свободным. Настоящая свобода – это разрушение. Свой путь, преграды на котором ты сносишь так, что обломки подбрасывает далеко ввысь – яростная свобода. И – ненависть. Она будит свободу. То, что будит в этих амебах свободу и делает их тем, чем они являются – срывая маски, костюмы, смывая вместе с кровью грим – это ненависть. Я ненавижу. Я почувствовала ненависть, когда песок стал обволакивать, а грудная клетка – сжиматься. Тогда мне захотелось взять ножницы и пропороть вертикально от ключиц до подбородка, пропороть и распотрошить, чтобы была возможность дышать, еще один шанс зачерпнуть как можно больше воздуха внутрь –хорошо бы чистого, сочного, акварельного воздуха, чтоб он наполнил меня, продрал кожу на спине и вырвался крыльями, потому что полет – это тоже свобода.
Абсолютная. Люди не летают, потому что они не рождены для свободы. Только избранные. А я ненавижу. Ненавижу то, что давит на виски, на грудь, скручивает до крика руки – тогда во мне просыпается жажда свободы. Если она проснется до конца, вокруг станет больно. Я играю с ними. Мне интересно, какие они еще придумают ярлыки, но они, кажется, выдохлись, это меня огорчает. Я ломаю их гробики, переворачиваю, верчу – а они изо всех сил вцепляются пальцами в обивку и прячут голову – они испуганы, ничего не понимают…Они больше всего на свете боятся дискомфорта, поэтому им никогда не быть свободными. А еще они боятся всего, что ВНЕ гробика, не понимая, что мир – сумасшедший мир – Хаос, великий, абсолютный, первозданный, божественный…
Я ненавижу. Мне хочется кричать, но крик – это слабость, слабому никогда не быть свободным. Я убиваю крик в утробе. Он перерождается в спокойствие. Я абсолютно свободна и абсолютно спокойна. Но это – обман, это заледеневшая ярость. Мне хочется крикнуть, что вся эта серая непроходимая тупость должна издохнуть, но я спокойна. Я зла, я настолько чудовищно зла, что сама понимаю – если эта клокочущая, сметающая все, даже непричастное, на своем пути ненависть, сдерживаемая лишь тонюсенькой ледяной коркой мнимого спокойствия, не остановится и не оставит даже руин после себя, будет лететь, лететь стремительно вперед, и тогда наступит конец.
И все очень, очень быстро закончится. До ядовитых слез обидно, но это так. Я сдерживаю, изо всех сил сдерживаю это клокочущее море ненависти, безумия гнева, которое на сотни, тысячи разных голосов стонет, ревет, скулит и просит дикой, необузданной свободы. Сдерживаю, как могу тонкой но крепкой ледяной корочкой, из которой выгравировывается моя улыбка. Ненавижу – хочется взлететь, разорвать себя и чтоб их залила лава ненависти. Я ненавижу и проклинаю себя, жду хоть что-то, громкий звук, резкий жест, взгляд, слово – что угодно, что бы послужило поводом к шуму, блеску, глянцевым рекам не успевающей свертываться крови и прочей кутерьме, из чего состоит настоящий праздник, настоящий, версия без цензуры, как в 1225 году, например…Секрет: чем я злее, тем спокойнее выгляжу. Хочется необузданной пляски, криков, истерического, экзальтированного хохота, до безумия маленьких зрачков – я бы вырыла когтями огромную яму. Как при охоте на мамонта – и согнала бы туда всех, кого ненавижу. Долго, очень долго я бы мучала их – на это не жалко потратить годы. Они сошли бы с ума. А те, кто не сошел бы – тех я бы закопала заживо. Засыпала бы, уложив сверху брезент, сделала бы им там вентиляцию и оставила бы запас еды и питья – чтобы они прожили последние свои дни в осознании безысходности. У меня сойдут с ума все. Я, пожалуй, так и сделаю. Вот, мне снова весело.
Я иду. Я иду и разговариваю. Я объясняю звездам, что свободная женщина – это не шлюха. Шлюха постоянно дергается, и самый чудовищный бич для этой «свободной женщины на шпильках» - это невнимание. Невнимание, игнорирование мужчин. Они этого боятся. А свобода не совместима со страхом. Свободная – это не та, которая живет в браке. Та, которая живет своей душой – любит, страдает, стремится, хочет, мечтает – то, чего жаждет именно ее душа. Свобода желаний, свобода общения – самое главное, можно отказаться от удобств, от сытости, от привилегий, от возможностей – нельзя отказаться от себя. Нельзя предавать себя. Это смерть. Настоящая, а не та, физическая.
Я – тварь, потому что свободна. Во мне нет фундамента добра – покорности, поэтому я свободна. Я настоящая. Настоящая. Ненависть власть не делит-умножает. Чушь – все те сказки о внезапной любви, прощении – чушь. Захватывает все и больше в душу никого не пускает. И свобода.
…Самое смешное, что часто свободу принимают за злость, а за ненависть – любовь…
За … ее отсутствие? Неважно. Факт есть факт – что огромное, тяжелое треснуло, откололось от меня и медленно сползло вниз, и отвалилось, тихо ухнув…
… столько лет одиночества – кто, скажите, кто способен остаться таким каким был? Да это и лучшему. Я выбираю свободу. Ты выбираешь сон. И это страшнее вдвойне, если ты веришь в него, и снится тебе – полной грудью…
А гробик теплый и уютный. А снаружи все такое… нет ты просто не дошел до дна. Дойти, оттолкнуться и яростно вырваться, спружинить, отчаяться .Я так и не смогла открыть глаза. Та не смогла. Я стою. Не потому что не могу взлететь, или отдыхаю от чего-то. Потому что хочу стоять. Стою. Я дышу. Снова. И это счастье – ничего больше. Ледяной ветер, проходящий сквозь плоть, сквозь сердце, сквозь душу…
Осень – это огонь. Его никто не видит, потому что он особенный. Он – для нас. Он – наш шанс. Осенью открываются язвы и сгорает боль. Вся, без остатка. Центрифуга бытия продолжает делать свое дело. Никто не придет, и не спасет. Выживают фениксы, а в огонь попадаются разные пичужки. Их прах веками утрамбовывается, и он не иссякнет. А душа вернулась. Это не та душа, другая – в той не было того темного, одного единственного рубца, там, на самом дне. Но все таки это душа. Она вернулась. И пора бы уже сделать шаг…Ведь появился шанс любить и быть любимой…
А время нет. Та не смогла открыть глаза – ну так она и жить не достойна. На ее место пришла та, у которой сил хватит – та стала этой, все взбаламутили и выплеснули, продраили и изодрали, и глаза стали темней. Но сила в том, чтоб мочь, и не воспользоваться – секрет, который успевают шепнуть звезды дрожащему, ему не верящему в себя сердцу. Но жизнь продолжается. Не может не продолжаться. И нет  сил ни в одном из миров, что меня остановят.
Это-идеал. А что если… а что если еще немного поиграться-дать себе забыть, например? Дать себе забыть и оставить это в себе-вот так, горячим льдом, все как есть? Что если…

                I
...Всем привет.
Жизнь идет... а я стою на месте. Даже нет, иногда мне кажется – я верчусь на месте, причем сжирая при этом самое себя и делаю это на такой огромной скорости, – и при этом не двигаюсь.
Вокруг не знают, что мне придумать уже с моей головой, а я-то знаю – с моей головой все в порядке, это с миром не в порядке.
Иногда я так думаю.
Но жизнь идет и иногда  – последнее время все чаще – я удивляюсь: почему бы им просто не затоптать, не сожрать меня, как других? Почему я обязана все мучиться, мучиться, мучиться, мучиться от самой себя?
Я счастлива только когда прихожу к ней – у нее всегда тепло, уютно, светло, пахнет кофе, выпечкой, ванилью и горячим шоколадом. Когда она творит, она прекрасна.
А дома от нее пахнет холодом, дешевыми сигаретами, выпивкой и чужими духами.
А еще никак не могу от татушки избавиться, как не крути... Но жизнь идет.
Но жизнь идет, и мы с ней – вместе, за этой жизнью, хотя она меня балует, последнее время все чаще. Не хочу я. Сил моих больше нет, не могу я. А она такая хорошая!
А мне так хочется горячего кофе с шоколадом в ванну с собой, а не бритву в трясущихся руках на запястьях...
Но жизнь идет...
...Странно и тяжко жить, особенно если при этом сам осознаешь, что живешь погано.
Я не общаюсь с людьми. Абсолютно. Рта не раскрываю, стараюсь меньше контактировать и все делать по возможности молча. Мой рекорд сказанного в сутки – около 90 слов. Просто нет желания. Я всегда прихожу за час-два до начала чего-нибудь. Ненавижу места большого скопления людей, города, общественный транспорт, торговые центры, свой вуз...
Ненавижу радио, не смотрю телевизор, для меня настоящая пытка со слезами позвонить по телефону, и я никогда не спрашиваю дорогу. Ровно как и никогда ничего не уточняю у продавцов, никогда не здороваюсь и никогда не захожу в помещение, где уже есть больше 2-х человек, и никогда не поворачиваюсь спиной к окнам и дверям.
Я могу по полгода сидеть в комнате, выходить только чтобы поесть и в туалет. Я могу сутками сидеть и смотреть в одну точку, ни о чем не думая, могу сутками ходить по комнате в темноте взад-вперед и ни о чем не думать, не думать, не думать – хорошо.
Я обожаю темноту, никогда не захожу в общественные туалеты и места общепита, редко пользуюсь общественным транспортом, мои окна круглый год зашторены, я ненавижу громкий звук и яркий свет. В больницах меня накрывает паника. Ровно как и в универмаге.
Я ненавижу людей и если с кем-то общаюсь более 5 минут, начинаю нервничать. Меня начинает тошнить, как будто я нахожусь в неестественной для себя среде. По-настоящему неестественной-например, в воде, на глубине нескольких десятков километров и у меня заканчивается воздух. Я умираю. Постепенно. На парах я раскачиваюсь взад-вперед, обхватив себя руками и потихоньку кусаю губы. Прежде чем подойти и сказать что-то, я очень долго готовлюсь, продумывая все до мелочей, потом долго уговариваю себя, довожу до истерики, плачу в изнеможении и в 90% случаев никуда не подхожу и ничего не говорю. Если что-то идет не так, как обычно, или как запланировано, меня накрывает паника или я впадаю в ступор, в состояние безразличия и транса.
Я часто ухожу в себя и мне сложно оттуда выйти. Чаще я и не выхожу. Только если Саша звонит или приходит в гости. «Ходит» она совершенно непредсказуемо, и меня это нервирует сильно.
...Собственно, с агрессией я слегка загнула. Это уж совсем край, когда я дохожу до отчаяния такого, что следующая стадия – самоубийство. Основная моя «форма самозащиты», как говорит Саша – это убежать куда-нибудь и спрятаться подальше от всех. Это правда. Иногда я несколько километров действительно пробегала в поисках такого места. Пока не нашла. Только моя комната... относительно. Впрочем, Саша тоже малоразговорчивая. Как я.
Я страшно ответственная. Причем это я говорю все в «самопохвальном» смысле, а к тому, что иногда самые мелкие и пустяшные поручения или собственные цели доходят до уровня пунктика, пока я не соображу, что это уже давно не нужно ни мне, ни кому-то еще.
Я не могу без плеера. Даже если он не играет, даже если батарейки сели, без наушников в ушах меня накрывает страшная тревога.
...Так, все. Ничего не забыла? А, да – временами я ненавижу себя за все это: из-за малюсенькой ошибки на одной странице я переписываю весь конспект, страшно раздражаясь и уставая, но если я этого не сделаю, у меня будет истерика. В лучшем случае я не усну.
Я сторонюсь людей и совершенно не хочу иметь с ними дело. Совершенно не вижу в них ничего хорошего.
Если незнакомый человек подходит ко мне ближе, чем на 1,5 метра, у меня начинается паническая атака. Паническая атака – моя обозначенная специалистами близкая подружка – навещает меня также, когда приходится есть в общественных местах или на улице, когда за спиной находится большое пространство (не дай Бог, люди или входная дверь), когда на меня смотрят и когда громкий звук – например, в ненавистных торговых центрах. Я люблю торговые центры, где тихая музыка, ненавязчивый персонал, есть где посидеть и можно быть предоставленной самой себе.
Я учу устные уроки на постоянном психически фоне какого-то безрадостного отчаяния и маниакальной навязчивости, при этом никогда не доучивая до конца.
Если я начну перечислять все, чего я боюсь в этой чертовой жизни, к которой совсем не хочу иметь никакого отношения, это займет еще тома три. Единственное, чего я не боюсь – это смерти и Саши. Она хорошая.
Мне хорошо одной – лучше, чем как бы там ни было, чем что бы то ни было, и так далее. Но при этом я боюсь оставаться совершенно одна – мне нужна ниточка связи с внешним миром, например, домофон. Однажды он сломался, и я не спала две ночи, задыхаясь от одиночества и ужаса.
Больше людей меня не пугает никто, даже животные. Но как же они научились жить в этом своем странном, уродливом каком-то мире? Загадка. Я тоже хочу, я хочу понять, разгадать, включиться во всеобщую игру, быть вместе... и совершенно не хочу. Меня все устраивает... вроде.
Сессия для меня настоящая пытка. И шумные веселые слишком коммуникабельные навязчивые сверстники. Они наводят тоску, хочется расплакаться и повеситься от них. Так же, как и от громкой веселой музыки. Вернее страшной, грустной музыки, которую все называют веселой, хотя в самом своем «веселом» варианте сильно смахивает на безумные, безудержные пляски буйнопомешаных несчастных, больных людей в дурке...
Публичные «выступления», вроде ответа у доски, равносильны убийству.
Я не могу выкинуть мусор в мусорный ящик, если вижу, что у мусоросборника стоит мусоровоз. Меня накрывает паника.
Чужая критика, даже самая мягкая, ненавязчивая, мимолетная, спокойная, просто к слову мимоходом по-доброму сказанная, может совершенно необоснованно (как я понимаю позднее) вызвать самую неадекватную реакцию, от дикой агрессии и жгучей ненависти до слез отчаяния.
Саша – не такая. Единственный человек, с которым мне спокойно, к которому я могу повернуться спиной и который заставляет меня жить. Заставляет двигаться, ходить в магазин, пользоваться общественным транспортом, перекусывать в городе, самое главное – ходить в университет. С каждым годом все тяжелее и тяжелее. К 4-му курсу это стало совсем невыносимо. Я могу не паниковать, только если уверена, что она рядом. За 4 года мы сильно сблизились.
Она совершенно не похожа на меня. Да и собственно, ни на кого. Удивительный человек, попирающий все законы логики. Начать с того, что мы не должны были с ней не то что подружиться – вообще встретиться были не должны. Она человек из совершенно другого мира, для меня закрытого – один только ее внешний вид приводил меня в ужас. Сейчас вроде пообвыкла. Привыкла к ее повадкам, вкусам, интересам, образу жизни... Нет, к образу жизни не привыкла.
Мы учимся с ней в одной группе, мы сроднились как сестры, у нас у обеих неплохие оценки, но она относится к учебе (да и вообще к жизни) совершенно по-другому. Пока я плачу в туалете, она яростно дергает дверь деканата и берет, что ей нужно. Она смотрит на все с позиции хозяйки и искренне удивляется, когда не получает свое. Никого не боится, никого не любит – она просто не касается людей. Я так не умею. Я пошла в вуз, потому что тянусь к людям – да, как ни странно, не оставляю жалкие попытки. Для меня это смысл жизни. Она пошла, потому что это единственный вуз, куда ее приняли. Ей абсолютно плевать на него – всегда было плевать, и единственная причина, почему она еще находит для него время – это холодный расчет. Глупо быть отчисленной на 4-м курсе – осталось чуть-чуть, а высшее – оно и в Африке высшее, лучше, чем ничего. Гораздо лучше. Так что ладно, так уж и быть... Для меня же все намного серьезней... «???!!!!   Серьезно??», – говорит она. Она живет как будто мстит. Пьяные тусовки до полной отключки, таблетки в критических дозах, беспорядочный и бессмысленный секс с кем попало (как попало, где попало), работа как способ получить новые впечатления (стоит ли говорить, что для меня та же самая работа – пытка. А, ведь мы обе с ней-репетиторы), и отыграться. Жизнь, которая подминается, а не подминает.
Мы ровесницы. Она ругается матом и курит по  две пачки в день, я ругаюсь матом и плачу, забившись в угол.
Я люблю «Винтаж». Она жить не может без французского рэпа, французского рэпа и только французского рэпа. Для нее это образ жизни, мышления и поведения. Для меня музыка – фон. Она запросто может прослушать пару альбомов «читки» на паре, меня такое поведение приводит в ужас. Собственно, до знакомства с ней я и поверить, и вообразить себе просто не могла, что можно как-то иначе смотреть на привычные вещи. Она научила. Я могу прошагать в задумчивом трансе полгорода в наушниках, она музыку не слушает, она – наслаждается. Она ей дышит. Она ей работает.
Да, у нее типа своя группа со странным названием, они типа играют свои песни по ночам в каком-то подвальчике на разогреве у местных «звезд» и она мечтает записать альбом из всех этих «композиций», как она говорит, хотя я ничего «композиционного» в них не вижу: сплошна белиберда.  Штук 5 или 6, не помню. Она мне играла как-то разок, но мне совсем не понравилось. Она это поняла, и больше мы в музыкальные предпочтения друг друга не лезли, так что я совсем, совсем мало знаю о ее «творческой» жизни.
Знаю, что она любит пиво определенной марки и у нее его полный холодильник. Ровные ряды красивых стройных высоких бутылок с красивым длинным немецким названием на этикетке. От этих бутылочек холодильник отсвечивает космическим зеленым цветом по ночам. Я была у нее ночью. Однажды ночевала. Весь пол у нее усеян листами из огромного блокнота, который я ей подарила. Я ей подарила его, чтоб она записывала туда свои тексты – поэтесса ведь типа, ну она и использовала его по назначению. Одна часть листов ушла в мусорку, вторая разбросана по полу малюсенькой коморки в подвале, в котором она собирается с группой перед репетициями, а третья, именуемая «тексты в разработке», – у нее на полу в комнате. От блокнота оставалась только залитая пивом и засыпанная пеплом от сигарет обложка. Творческая личность. Ноу комментс.
Я не люблю пиво. Я люблю газировку – создает впечатление защищенности. И я не курю. Не переношу запах дыма. Да и вид тоже, если разобраться, но порой мне кажется, что если говорить обо мне, куреве и Саше, я умру первой, от пассивного курения, потому что Саша дымит постоянно. До еды, после, на улице, в общественном туалете, на остановке, на переменах, перед сном, перед пивом, после пива, во время пива, когда я рядом – постоянно. Совершенно не дамские, вонючие огромные сигареты, немного страшно смотрящиеся в ее тонких пальцах.
Я не люблю читать. Я ловлю себя на том, что перекладываю книги с места на место без всякой цели, блуждая по комнате и думая о своем в темноте. Но читать – нет. Только учебники и только по необходимости. Последняя прочитанная мною «книга» не из учебной программы – история группы «Винтаж», написанная каким-то фанатом, с кучей ошибок и хронологических неточностей, под отвратительной бледной обложкой с каким-то коллажем, листов на 100, ну ладно. И картинки не очень понравились. Хотя чего от ограниченного тиража ждать, да?
Саша читать не то чтобы любит – она от книг не шарахается, как я. Если что-то кто-то посоветует или она сама заинтересуется какой-то книгой, она ее прочтет. У нее никогда ни на что нет времени, но читать – она читает, да. Правда, не знаю, что и когда – она знает, меня эта тема не вдохновляет, поэтому мы и не обсуждаем. Мы с ней в очень, очень многом не похожи, я уже привыкла – кто еще поймет меня так, как она? А если ей нравится тратить время на вымышленные события, происходящие в вымышленном мире с вымышленными людьми и совершенно не имеющими никакого отношения к реальной жизни – ее дело, я не мешаю. Она сама, если вдуматься, к реальности отношения не имеет, живет своей странной жизнью...
Единственное, что я знаю о ее предпочтениях – это Ларсон. Стиг Ларсон, трилогия про какую-то сумасшедшую девчонку, жизнь которой – сплошной кошмар. Что здесь может нравится, что? Не понимаю. Но не ей одной это нравится, как выяснилось – по книгам даже фильмы сняли (у нее дома DVD есть), а потом еще голливудскую версию в кино крутили с Деннисом Крейгом. Этот фильм я видела – еле до конца досидела. Кошмар! Из вежливости сказала, что понравилось.
Впрочем, затащить в кинотеатр меня было не сложно – кино я люблю. Кинотеатры. Не фильмы как таковые – мне все равно, что смотреть. Сами кинотеатры, их атмосфера. Огромные шумные экраны, звук, за которым не слышно собственного голоса – да и ничьего, огромное, отстраненное действие, все смотрят на него, и ты спокойна, ты никому не нужна, ты сидишь в темноте, в полнейшей темноте, в самом темном углу, в самом дальнем, и думаешь. Медленно, тягуче думаешь – о своем, о жизни, о фильме... Я не так давно полюбила кинотеатры, и это нас с Сашей действительно объединяет. Она их тоже любит, правда за совершенно противоположное.
За то, что на экране.
Она вообще любит много действия чтобы. И мы часто ходим в кино. Денег не так много – мы ходим в кино все равно  часто. Иногда в самые дешевые кинотеатры на окраине города, где крутят страшное, всеми забытое и никому не нужное странное старье, и которые держатся на последнем издыхании. Саша сказала однажды, ей кажется, что эти кинотеатры все еще существуют только за наш с ней счет. Я, в принципе, согласна.
Приятно сидеть молча в темноте, рядом, поодиночке, не шевелясь, и тихонько приятно дышать... смотреть...
Любим кино. Это было нелегко, один раз и вообще – но однажды мы даже с пар сбежали в кино. Вернее, со мной однажды. Одна она бегает постоянно. Просто на том же автобусе, что мы ездим в университет, выходим на 4–5 остановке позже – там два шага до кинотеатра. Я тоже люблю ходить в кино одна...
Еще мы вместе частенько готовим. Она любит готовить и, кажется, стыдится этого. По крайней мере, кроме меня об этом знают только самые близкие люди. Ну и в кулинарном клубе.
Она обожает экспериментировать с  десертами. Причем иногда ее эксперименты до того далеко заходят, что я раза три или четыре сваливалась с отравлением. Ага, а вы как думали? Как лучшей подруге она все дает пробовать мне (ну, все, что она считает достойным быть попробованным кем бы то ни было в принципе. Она очень строга к себе в этом смысле. Что с музыкой, что с едой), так что временами дружить с ней становится опасно. Хорошо хоть не дает послушать свое «творчество». А в остальном, несмотря на всю нашу вопиющую непохожесть, мы очень, очень, очень близкие подруги. Не знаю, насколько я близка ей – она со многими очень людьми хорошо общается, несмотря на свою ершистость, но насколько она близка мне, можно измерить  смело и легко. Один простой факт: она единственный человек в мире, кого я пустила в свой мир из мира того, внешнего, холодного и враждебного... И тем ценнее она для меня, ибо как я не собираюсь и никогда не собиралась никого в свой мир пускать, точно так же я не собираюсь отпускать. Она мне нужна. Поэтому мне сейчас тяжело сейчас, последнее время.
Какая-то она стала странная. Я раньше думала, самое странное в ней – это ее бесконечные браслеты и фенечки, потом думала – что совершенно дурацкий сценический псевдоним, теперь поняла, что ко всему этому легко можно привыкнуть.
Совершенно невозможно привыкнуть к ее странному резкому и – кажется – беспричинному раздражению и отчуждению. Она не объясняет причин – это еще больше все усложняет. Я уже все перебрала – ничего не пойму. Черт, почему отношения испортились, а???
Саша-Саша... а еще говорят, я странная... Я ведь и Сашей-то ее зову только за глаза – может, узнала и обиделась? Почему не говорит? Почему ей не нравится нормальное человеческое имя. Я забила выяснять, но почему я ее раздражаю, она объяснить может?
«Забила»... Это ее слово – у нее подхватила... Может, дело в моем характере?
Да, точно, в характере... Характер не подарок... Да, но ведь мы вроде как-то ладили раньше, понимали друг друга, шли на уступки, компромиссы, договаривались... Да у нас всегда был умный кодекс негласный насчет странностей друг друга и личной территории... Да и вообще, раньше мы всегда могли обсуждать все, договориться, решить, обсудить... Да и вообще, если уж на то пошло – ни меня ее, ни ее мой характер и образ жизни никогда не напрягал... Меня и сейчас не напрягает, если честно. Это от нее холодок пошел.
Но почему?
Почему? Почему? Почему? Почему, блин? Мне плохо без нее. Я же не дура – сейчас еще все вроде как в норме, но если так дальше пойдет, мы разлетимся, как планеты в космосе – и будет плохо, плохо, в тысячи раз хуже, чем было до нее. До нее было так паршиво, что хоть в петлю лезь – я и полезла бы, если бы с ней не познакомилась и не узнала, что все-таки жить можно, можно и не так... Но теперь, теперь, когда я узнала о ее существовании, о дружбе, блин, теперь, теперь, когда я – если правде в глаза – привязалась, привязалась по-черному, теперь, при таком раскладе, если ее не станет в моей жизни...
Я даже представить этого не могу. Меня такой ужас, такой ужас охватывает при этой мысли!.. Как о чем-то, чего ни при каких обстоятельствах быть не может, не должно, сердце разорвется, мир рухнет... во влипла, да?
В чем же дело-то, а?
Что делать-то теперь, а? Я и не знаю...
Она отдаляется – это видно.
Она, конечно, ничего не говорит, так же звонит в определенное время и так же дружелюбна и немногословна... Но все же...
Бедная Саша, как она меня терпит? Иногда у меня реально закрадывается мысль, что она святая. Потому что столько вытерпеть, сколько терпит она...
Но я стараюсь ей помочь, раз уж я так ей обязана, раз она столько делает для меня – я не могу, я просто не могу спокойно жить. Мне совесть не дает. Саша – она такая хорошая, она столько для меня сделала и как же мне хочется в ответ тоже сделать ее жизнь хоть чуточку легче, как она сделала мою...
Но у меня не получается. Вернее, получается, но как-то хило. Меня это очень гложет, ой как гложет... а тут еще отношения испортились. Все так же, все то же... Но какой-то холодок. Не в голосе, не в действиях, а что-то такое... странное, в общем. И пугающее. Я не могу понять, что это такое и пока я не пойму, я не успокоюсь... Мне тяжело...
Она какая-то странная – вся в себе, помешана на своем рэпе, на каких-то своих посиделках, что-то постоянно делает, куда-то постоянно уходит, носится по городу, с кем-то созванивается, с какими-то людьми из своего мира, а на меня у нее времени нет никогда, а мне в этот мир дорога закрыта, и так темно, так одиноко. У меня ведь никого нет ближе нее... А она какая-то отстраненная.. Я ж не говорю все бросить, но немножко-то побыть со мной можно? Я не совсем ведь потеряна-то еще, а?
Ладно. Хватит. Будем дожиться спать. Сейчас Саше время спать – 22:05 ночи. Абсолютная тишина, абсолютная темнота, что и руки не видно, и все закрыто на все замки, и зашторено, и я спокойна и умиротворена, и уверена, что этой ночью все будет так, как должно быть – как надо. Я забилась в угол кровати, вжалась в стенку, сунула голову между подушками, придавила сверху... Так еще тише, еще темнее, и никто меня здесь не тронет... Только часы где-то за спиной еле тикают в темноте, и мне от этой темноты и часов так хорошо! Тик... тик... тик... тик... тик... тик... тик... тик... тик...
Боже, благодать. Здесь меня никто не тронет... Неужели есть кто-то, кто готов променять это на что-то другое?..
...Бля, как в ушах шумит... Бля... Уже и домой приехала, и в душ сходила, уже минут 20 сижу с мокрой головой перед компом, закутавшись в футболку и шорты, и тупо тычу по клавишам. Голова гудит, в голове шумит, хотя я давно уже сижу в тишине, давно уже дома, дома уже давно...
Ладно, я знаю, что надо. Надо заставить себя подняться, дотащиться до холодильника, взять еще пива, захватить сигареты и зажигалку из кармана куртки в прихожей и постараться отвлечься.
Блог. Да, блог. Стрекотня по клавишам ни о чем успокаивает, особенно под сигареты и пиво. Всегда успокаивала.
Бля, хреновый день. Какой же все-таки хреновый день!
Кхм. Итак, бля, закурим и начнем. Утром, как обычно, началось с «трех –ться»: похмелиться, помолиться, накуриться. Потом я весь день прослонялась по городу – вернее, я так думаю, «прослонялась по городу», а вообще я ни черта не помню, что было днем – может, гуляла, а может, выпивала. Вроде, я и домой даже зашла... вроде. Не помню.
Зато хорошо помню вечер. Началось со звонка Ремса, и я как-то сразу вся включилась, подобралась, протрезвела и поехала в клуб. Не то клуб – не то ччерт знает что, но место клевое. Я там фристайлю помаленьку, иногда что-то выдаем «на бис» из репертуара группы – тогда подключаются ребята и становится жарко. Но это так, редко, если соберется больше 30-ти человек, кто хоть когда-то нас слышал. А так мы, если с группой – то «разогреваем» зал перед какими-нибудь заезжими (или местными, но более успешными) уродами, иногда даже совершенно чуждыми нам по стилю (из каких соображений арт-директор ставит нас на разогрев, так и осталось для меня загадкой). Ну, а если без группы (то есть одна бедненькая я) – то просто для атмосферы что-нибудь этакое выдаю... Мне платят, я довольна – одна беда: язык – уже давно всеми подмечено – у меня летит впереди мысли, и частенько скольжу на грани – директор этого не любит. Если не «подворотное» пятно в виде меня и моей группы (и каких-то гопников, которых, не знаю, кто придумал, постепенно ставят с нами в один ряд... Удавила бы!), то в целом это весьма известный, жутко пафосный, отвратительно атребишный (самая легкая форма психоза, а то!) и при этом достаточно доступный клуб, так что мы там, скорее всего, что-то вроде изюминки, перчинки, чтобы подострить и разбавить этот гладенький хип-хоп. То, что мы делаем, почему-то называется «острый» и «нестандартный», хотя это такая белиберда. Во мне – не знаю, как в других, но лично во мне – еще столько энергии, столько музыки, столько невероятно  классных тем и ритмов, что дух захватывает. Не всегда это заканчивается хорошо. Причем без видимых на то причин...
Например, прямо сейчас мимо меня пролетела огромная банка из-под пива – даже пиво, кажется, не допито... а вон еще один...
Интересно, им не понравились мои тексты или просто я сегодня слишком много выпила? Это им не понравилось? Или что?
Надо поскорее убираться в любом случае.
Им не понравилось – публика не та.
RNB – это ритм – энд-блюз, а не рич-энд-бьютефул.
Ри-энд-бьютефул не могут иметь отношение к хип-хопу и ходить 15-летним «закосом» под черт знает что, убивая своих родителей на работе, соря их деньгами и выжимая из них жизненные соки на свою крутость – это не есть нормально. И под кого закос, под кого?! И при чем здесь мои песни?
Ненавижу! Ненавижу быдло, прогнувшееся под отупляющую глянцевую систему бессмысленного шума – когда что-то кто-то говорит, говорит, говорит, и никто никого не слушает, не слышит...
Ненавижу их!
Ненавижу себя и их!
Уроды...
Вряд ли каждый из них ответит по отдельности, за что они так взбесились – но вместе, в стаде, они уверены, уверены, что правда на их стороне... а и какая, к черту, правда?
Эй?
А может, все дело в фразе «разорвали целку белке за веселые проделки»? И если я органически не перевариваю Тимати и разок упомянула об этом трехэтажным матом – ну... И нечего мне за это прошибать голову черт знает чем, я тут ни при чем.
А так – все отлично, вроде... Не знаю, что им не понравилось, но реакция зала была в этот раз чудовищная. Собственно, я сделала, что от меня требовалось – концерт запомнят надолго... Шеф не уточнил, в каком смысле отпечататься у них в мозгах...
Им не понравились мои тексты. Им не понравилась моя импровизация, хотя ребята из «Rerry» будут снисходительно убеждать, что дело в публике, в неудачном дне, в зависшем компьютере, наконец...
Черт, они мне сейчас башку разобьют. Я оглядела цепким взглядом обруганного концертный зал, не стала тратить время и рисковать головой и молча сбежала со сцены в гримерку...
...Думаю, не стоит говорить, что было дальше... Денег нам не заплатили, разумеется, пришлось выбить парочку зубов, чтобы выйти с черного входа, а в чем дело и почему нас, как говорят в театре, «освистали» я поняла потом, причем далеко не сразу.
Сука арт-директор наверняка завтра позвонит и начнет долго и обстоятельно насиловать мой мозг с разной формой извращенности – сначала по телефону, потом, к вечеру, уже лично... Но это завтра, только завтра. Сегодня, сейчас он еще не оклемался от происшедшего, потом он решит, что не будет со мной иметь ничего общего и выскажет все только тогда, когда я приду сказать, что готова снова выступать. Я спрошу когда мне можно выходить на работу, а он, гордый и неприступный, заявит, что никогда...
Он помечтает об этом часа два, смакуя картинку, потом решит, что без меня и группы никакой перчинки не будет, и народ переместится в клубешник через два квартала, к нашим главным конкурентам... Он поймет, что рвать с нами нельзя, долго и жестко выругается и в результате ограничится продолжительной мозговой еблей.
Все по сценарию, не впервой. Нет, реально, хорошо как все прошло – надо включить этот трек в наш будущий гипер-супер-пупер-мегакрутой рэп-альбом. Хорошо, что все записала. Господи, благослови мою память!!!
Ладно. Будем о хорошем, о хорошем... День не задался...
Пойду телек посмотрю. Что-нибудь в тему и что-нибудь жизнеутверждающее...
«Шаг вперед» – ничего лохотроннее не видела. Каждый раз, когда смотрю, закрадывается подозрение, что все это сняли и сыграли с одной целью, для одного только «подвида» зрителей – для лохов, у которых ни бабла, ни рожи, ни мозга (разумеется). Но «в теме» быть хочется. «Лох из Гетто» – старо как мир. Уж я-то знаю...
Да-а... Настроение фильм не поднял, но бурю внутри успокоил – как всегда. Захотелось выпить и закурить основательно, что я и сделала.
У-у-у, кайф! Еще бы чипсов сюда... обходимся жвачкой, что поделать...
Ладно, что там у нас еще есть? Дерьмо, дерьмо, дерьмо, не в тему, не в тему, не в тему, не под настроение, не под настроение, не в тему, не в тему...
«Разбогатей или сдохни» – мда, я и забыла, что он у меня есть? Когда-нибудь тоже спишусь в «почти автобиографии». Там будет много читки, выпивки, красивой музыки и настоящей современной поэзии... Так... Ну, остается только одно. Шедевр шедевров – «Девушка с татуировкой дракона». Поехали. У-ух, хорошо – о... Потянуло от компа...
Бля, что там еще?
Черт, не выравнивается настроение...
Не выравнивается...
Не выравнивается...
Ладно-ладно. Выровнялось, шучу.
Ладно, день не задался – подумаешь. В этой жизни много чего не задается.
Пока загружается новая партия клипов, расскажу о чем-нибудь интересном. Та-ак... С чего бы начать... Ну, бля, короче так:
О себе.
Я девушка, мне 20 и в миру я Александра Кузовдеева. Ненавижу свое имя и фамилию и редко ими пользуюсь, только в крайней необходимости. Особенно ненавижу свое имя, насквозь мужское. Мужиков, кстати, тоже не жалую – все до одного сволочи и ублюдки, с которыми лучше не иметь ничего общего. Ну, если приходится сталкиваться с ними по жизни (при крайней необходимости), их надо использовать, выжав все до капли, вытереть ноги и идти дальше, не оборачиваясь, забыть, даже не закуривая, тут же.
И имя не люблю. Хорошо еще, оно здорово сократилось со временем. (Я постаралась, а то!). Иначе как Сандра меня и не зовут. Да, собственно, во всей рэперской тусовке только под этим именем и знают. Во всех клубах, подвалах, квартирах, подворотнях, подъездах, бла-бла-бла. Да. Меня больше чем устраивает. Только одна идиотка с упорством продолжает звать меня по-старому, но с нее и спроса нет, бля. Я про нее потом расскажу. Это закурить надо, пожалуй.
Ну вот. Итак, меня зовут Сандра, я обитаю в душных странно пахнущих накуренных битком набитых людьми клубах с 19.00 до 03.00, а еще обитаю в барах с прыщавыми пучеглазыми барменами и любимым пивом за полцены, если возьмешь 2 бутылки-и одна бесплатно, если возьмешь больше 5. Впрочем, у них постоянно все меняется – но мне подходит. Пока подходит.
Я люблю собирать волосы в короткий хвост и прятать под капюшон – они у меня каштановые. И это один из самых отвратительных оттенков – Яна тому подтверждение. Не перекрашиваюсь принципиально.
Я обожаю огромные черные очки – за ними не видно души. Я бью в зубы тем, кто пытается лезть мне в сердце. Все, что достоин этот мир узнать обо мне, он от меня услышит. Мои тексты – моя строго продуманная и дозированная информация обо мне, о том, что я думаю об окружающих.
Я люблю напиться в хлам, чтобы ничего не чувствовать – еще нравится состояние неадеквата и эйфории. Даже нравится отвращение к миру по утрам, когда не хватило денег на «антипохмелин» или неожиданно закончилась «неприкосновенная» выпивка в квартире. Мне нравится. Все, что угодно, только не серый мир за окном. Янка мыслит черно-бело, и я вижу, к чему это привело. Спасибо, не надо.
Я молчунья. Все, что я хочу сказать, я говорю в своих текстах, в остальных случаях я предпочитаю молчать. Есть глаза, мимика, жесты – да мало ли! Я еще не встретила человека, с которым бы мне «хотелось не то, что по душам – В ПРИНЦИПЕ поговорить, так что...
...Обожаю Стива Ларсона. Даже залитого пивом, без обложки и пары листов вперемешку. Просто обожаю! Перечитывала раз 60. Хи... Давно это было.
...Люблю цветосочетание черный с золотым.
...Люблю читать рэп под дождем на камеру. Создается впечатление, что ты с дождем соревнуешься.
...Ненавижу суету, шум и бесполезную трескотню вокруг, особенно когда много людей.
...Люблю наблюдать в Универе, какие вокруг быдло и идиоты все.
...Тсс! То, что никто из смертных не знает – я страшно стесняюсь своего непомерно длинного носа, а превратить этот «недостаток» в свою фишку пока никак не получается... Но я стараюсь.
...Ненавижу спрашивать дорогу. Особенно что-нибудь выцыганивая из сонного стада, бредущего навстречу, или у полоумных с горящими глазами, которые носятся, как будто у них вата в заднице полыхает – а все страшно заняты своими страшно важными делами, разумеется... Быдло.
...Обожаю свои духи «CRYSTAL». И хотя надоели уже, слишком навязчивые, и пиво с куревом их перебивают – все равно люблю. Побрызгала – и чувствуешь себя в оболочке, и чувствуешь себя защищенной, «при деле». Даже когда чертов нос заложен. Важен сам факт.
...Люблю фристайлить всякую херню одна в пустой комнате про себя, забившись в угол.
...Люблю часто менять музыку на звонке на телефоне и перекладывать вещи с места на место без всякой цели...
...Кто скажет, что рэп к поэзии отношения не имеет, получит в глотку локтем. Обращайтесь.
...Ах, да! Совсем забыла – ненавижу «Винтаж», которых постоянно крутит Янка – однажды разобью ей этот диск об ее же голову!
Кстати, о музыке... Рэперша до мозга кости. Заболела этой культурой лет в 12 – и пошло-поехало. В отличие от ширпотреба, которым напичкала себя Яна, эта культура наполнена смыслом. И мне плевать, считает эту музочку кто-то агрессивной или нет, Бронкс его распылил или мусульманская Африка, Ямайка или Лос-Анджелес, плевать, что пишут на этот счет газеты и «на волне» я со своими вкусами или «не на волне». Мне плевать на корни, «классику жанра» и к какому течению я отношусь – «за» или «против». Никогда не считала нужным думать над этим. Я ненавижу американскую культуру и слушаю только французский рэп. Об этом я могу говорить вечно. Блок сигарет и ящика два пива – и я могу сутками говорить, выстреливая именами, датами, темами и проч. как из пулемета. Могу, но не хочу. Скажу только, что для меня нет «черного» и «белого» рэпа. Есть только музыка спальных районов, «классовых отшибов» и игнорируемых славненьким чистеньким миром окраин – это да, это моя тема.
Недолюбливаю т.н. «французский  рэп», как продукт самих французов, не эмигрантов, т.к. они вообще не в теме, и зря лезут не в свое дело. Не может общество, и так отвергнувшее «чужаков» еще и опохабить их мир, зайдя на их совершенно чужую территорию.
Французский рэп – совершенно отдельная тема, в которую надо вникать, если ты чужак, а не просто переть напролом, совершенно не разбирая дороги, как последняя сволочь.
...Ненавижу, когда люди, узнав, что множество рэп-исполнителей являются эмигрантами первого, второго, третьего поколения (по крови будучи арабами, греками, итальянцами, испанцами, африканцами) отказываются причислять их к «французскому рэпу». Ф.Р. – это отдельный мир, мурло!
Я признаю только французский, а главное – преимущественно женский рэп. С громадным преимуществом. Никто так пронзительно не читает, как француженки – это что-то, крышу сносит ко всем чертям!
...Кто думает, что рэп – исключительно мужская территория, уже получил от меня хорошенько в зубы и сильно жалеет теперь о своей зашоренности.
Среди всей этой блевотины современной рэп-индустрии, которой нас пичкают до одурения, я признаю только настоящих монстров жанра. Ладно уж, так и быть: Rohff, Booba, La Fouine, Orelsan, Dram’s, Zaho, X-Moro, Stomac, Majra, 113 – вот что всегда найдется в моем плеере. Избранное, так сказать. Остальное не помню. Всеми признанный Kery Tames занимает далеко не первое место в моей насквозь простреленной голове, чтоб вы знали.
Пуф, кажется, слишком много выпила – начинаю заговариваться. Собственно, пошло все к черту, я не считала! Да и кому какая разница?!
Хе, продолжим. О чем я?
Да, о кулинарии! Люблю готовить. Люблю не столько готовить, сколько выискивать необычное в этом пропахшем насквозь дерьмом мире. Я работаю в забегаловке «Попробуй-ка». Как спец по деликатесам без лицензии (и с маленькой зарплатой). Зато полная свобода для творчества и никто не указывает, что мне делать, черт возьми. На стене в кухоньке висят два дипломчика под стеклом с кулинарных конкурсов для новичков – на этом и успокоилась. Народу у нас немного – вернее, у меня. Как и работы. К жасминовому мороженому, каштановому пудингу, бананово-черничным сливкам и жареному имбирному крему с ванильным желе у нас еще не привыкли и считают экспериментальной кухней. Приходится переключаться на веселенькие, яркие, сладенькие тортики и печенюшки, простенькие до автоматизма, яркие до приступа эпилепсии, да еще на «кофе по-всякому» из кофемолки, чтоб иметь хоть какие-то деньги с этой «работы». Людям нравится, а мне нравится иметь дело со сладким и запах ванили с имбирем... И сочинять свои тексты за столом...
Я верю, что, будучи простой девчонкой из провинции, можно всколыхнуть мир, если работать, как лошадь 24 часа в сутки, если тебе есть что сказать на самом деле, ты делаешь качественный продукт, а не гонишь всякую галиматью на бабло, и если у тебя есть связи. Girls – lets go!
Мои кумиры: Ben-Si, M.A.Konn, Lady Laister, Ana Dessi, Melarr, Shynere VA, Keny Akoha, Ladia, Damy and Bushy, Faroux, JAV, Sun Lee, Janice, Mih’ya, Selma Rosa, B-La (обожаю), Lorea, Enigmatik (о, да!), Babia, Khao, Fayline и две богини – Black Barby и Akissa – напоследорк. В голубых мечтах пары моих знакомых в этом ряду блистает еще некая mc Sandrra из «Perry...», неизвестно каким ветром занесенная из России. Ну да ладно. У каждого свои причуды – у этих вот такая вот. Мне не мешает.
Мне просто приятно проводить время в хорошей компании с хорошим пивом и делать то, что мне нравится.
А мне нравится читать свои тексты, вместе думать над музыкой, вдохновляться, глядя на звезды, и трахаться в перерывах до потери пульса.
«Perry» – это «Пэрри Утконос» – рэп-группа из трех человек, в которой я состою. Назвали так нас не помню уже кто в честь героя какого-то диснеевского тупорылого мультфильма для разжижения детского мозга. Он там далеко не главный – тупорылая зверюшка двух главных героев-имбицилов, живущая двойной жизнью, косившая под тупое животное, спасая мир от какого-то маньяка-немца в образе супергероя на досуге. Название явно наводит на мысль обо мне, потому что утконос за все 1865 серий безмозглого мульта при всей своей бурной жизни не произнес ни слова.
Все намек поняли и одобрили, я тоже, мне понравилось, и я не возражала. Мы распили по четыре банки пива на той сходке, объявив о рождении группы, и в ту же ночь приступили к работе.
Итак, нас в коллективе трое. Дима «Дизз» Слонов – комп, естессно, Рома «Рэнс» Пушков, синтезатор, драмм. И Sandrra, читка. Да, с двумя rr. Фишка типа. И вместе мы все – «Пэрри Утконос», под французский рэп-закос, бедность, наркотики, члены-дротики, насилие, тюрьмы, и прочих тем уйма, но секс и музыка – то, что слышим, мы пишем, чем дышим, мы в палатках на крышах, да, гуляем по звездам и ставим палатки, жить не поздно – нервозно, мы вспороли мир гладкий. ...Нет, я определенно «недоперепила», я это чувствую. Ну, что ж-ж-ж... По крайней мере, девочки, я сижу на месте, перед компом, и мне лень отрывать задницу от стула – скажите спасибо, иначе я бы уже шаталась по квартире в поисках вечно куда-то проваливающегося телефона и пыталась бы позвонить на работу, чтобы поделиться новыми клевыми идеями и названиями для них. Знаете, после второй бутылки мне в голову приходят о-очень интересные названия для моих эксклюзивов и не моих тортов.
Последние ТОП-3 – это:
1. Жучий хрен.
2. Жу-жу-жупиля в марципане.
3. Кислый Ипта-гамма-си-бемоль.
Но я отвлеклась. Итак, «Пэрри Утконос». У нас офигенная биография, ха... охватывающая всю нашу полугодовую историю, нифига ничем выдающимся не блещет. Для меня это – побеги по ночам в наш подвал-кафе-клуб, где я (или все трое мы) фристайлим всякую лабуду – иногда, когда я в ударе, срываем овации, иногда, как сегодня, уносим ноги. А еще мы репетируем в милостливо отданной нам в пользование подсобке и иногда у нас чей-то да получается.
Не знаю, о чем думают и мечтают пацаны – мне, честно говоря, плевать, а то, что я знаю наверняка – это то, что у нас (у меня, бля, у меня) есть парочка-троечка (вообще 6) клевых текстов, клевых композиций и если догнать еще пару – до 10-ки хотя бы – то выйдет – вау, сбылась мечта идиота, бля – целый полноценный типа рэп-альбом мы запишем, ух ты, бля, епт! С Sandrra на обложке. Лицо группы, ух е-е...
Ну вот. Еще пара-тройка текстов (и, бля, и!) – и можно задуматься о записи рэп-альбома, но вдохновение покинуло меня (см. ниже, причина – Яна) и поэтому рэп-альбом пока отложен, как не существующий (ПОКА-А!) и расскажу я лучше о других своих планах, кроме как цветастой обложки в черно-приглушенных-белых тонах с моей моськой.
 «Пэрри Утконос»
Нет, реально, бля, меня так прет с этого дебильного названия!
 «Пэрри Утконос»
«Пэррррррри Утконо-о-ос»
Ну вот.
К вашему сведению, в тайне ото всех (собственно, кого всех? У меня же никого нет, всем плевать, ага, я знаю, особенно на мой секрет). Я вот, давно уже переписываюсь с одним перцем из Питера. Ну как с перцем – какой-то паренек не последнего слова с одной питерской радиостанции. Отстой полнейший, уродливый, не в меру говорливый, обожающий свое, как он думает, охренительное чувство юмора, которого и в помине нет, и страшно назойливый. Но он мне нужен – я раз сто проверяла. Он действительно мне понадобился. Он с какой-то радиостанции – не то «Booha», не то «Booa» – там, где крутят русский рэп. Сама – если говорить о радио – слушаю «Rap FR», В-Cirl Rap», «Rap Room Radio», по ночам в инете особенно – вообще ништяк, улетаю, но я подумала: Питер – неплохой трамплинчик, особенно если засветиться на радиоволнах, особенно, если есть лохотровое звено в виде этого «морозки», особенно, если дело так – тьфу-тьфу-тьфу – пошло. Правда, специализация на русском рэпе – ну, так это правда жизни. Ничто не мешает мне слушать то, что слушать хочется, а я... так я и есть русский рэп! Не самое, бля, что я могу про себя сказать, но, если так оно и есть, а?
Я долго продумывала все это, долго строила планы и расставляла ловушки, и буду идти до конца.
Я этого паренька выцыганила случайно – пару раз наткнулась на его имя на спец. форумах, потом пару раз слышала о нем краем уха от совершенно незнакомых мне людей на рэперских сходках и, наконец, нашла его в социальной сети. Сначала долго разнюхивала, что к чему, собирала информацию, высчитывала все подходы и выходы к нему и, наконец, написала. Не помню уже что – что-то внешне вроде бы и не важное, но тщательно спланированное. И оно сработало – он, ничего не подозревая, ответил, завязалась непринужденно-веселая переписка на отвлеченные темы, постепенно перерастая в приятельско-деловую, а затем и в дружескую, пока, наконец, я не подвела постепенно его к тому, что он сам предложил мне запись на радио. Я, притворившись слегка удивленной, радостно согласилась. Он внимательно прослушал те дерьмовые «треки», что я ему выложила, похвалил тексты и предложил это все мое творчество перезаписать, а более высокого качества – на более дорогой аппаратуре в более подходящих условиях. То есть у него на работе предлагалось это все не просто так – предлагалось это с условием, что мои треки будут крутить в какой-то там подходящей по формату передаче про новичков или вроде того – с 15% прибыли и дальним прицелом на последующую раскрутку бренда «Sandrra», если рейтинг будет достаточно высоким. В том, что он будет высоким, мои питерские друзья со связями не сомневались – дело за малым – записать. Я тоже в этом не сомневалась (еще бы – столько сил, времени и энергии угрохать на этих мудаков за пультами!), как и не сомневалась в том, что речь в дальнейшем будет идти обо мне и только обо мне. Sandrra, Sandrra и еще раз Sandrra – никакого «Пэрри Утконоса». Мозговой центр, оптимизатор, душа, лицо, харизма, автор текстов, музыки, сценического образа и черт знает чего еще – я в группе. Они без меня – ничто. Пустой звук, даже не картинка. Я приношу им тексты, я создаю им музыку и за все полгода, пока я лакаю пиво литрами и курю одну за одной, я и только я снабжала их материалом. Пока я сижу дома (или на работе) и в свободное время мучаю ручку с блокнотом, они, точно так же нажираясь в хлам и выкуривая 2 пачки в сутки, не произнесли ни слова, ни нотки, ни мысли в коллектив. Поэтому оставим тексты про секс, любовь, наркотики и спальные райончики «Пэрри» и провинциальным полуподвалам по субботам с раздолбанной в жопу и прогнившей провинциальной студией звукозаписи (ух, епт!) заодно. Я мыслю шире – в моих планах смотаться из этой прогнившей дыры и развернуться по-полной. По-настоящему. Поэтому лучшие треки оставила Питеру и моему светлому будущему. Поэтому я так много поставила на того парня. Поэтому об этом лохе никто не знает и знать не должен, как и положено. Поэтому я волнуюсь. Поэтому в Питер поеду только я одна и никто больше. Sandrra, Sandrra и еще раз Sandrra. Без вариантов.
Поэтому тот парень (не то Оскар, не то черт знает какое там у него настоящее имя) – мой самый главный, самый важный козырь. Козырь, который покроет все.
Если им там понравилось то, что я пишу в ТАКОМ дерьмовом качестве, если их так проперло от паршивой демки, что они сами написали и приглашают для записи и спрашивают, что я могу интересного им ЕЩЕ предложить из своего творчества, это, надо полагать, что-нибудь да значит, а?
Еще он сказал, что как только будет готов сингл («Жизнь». Мы долго думали, я – обеими руками за «Жизнь». Но сегодняшний день это лучшее, я считаю, что я могу родить. Лучшее, но только на сегодня. Надеюсь, не последняя вещь, сшибающая с ног. Они сначала, конечно, покривлялись маленько – не помню уже из-за чего, из-за мата или к музыке придрались, уроды, – но потом подумали и согласились). С ним можно будет отправляться покорять конкурсы «молодых и начинающих» или что-то в этом роде, не дожидаясь официального релиза альбома. Это круто. Это реальный шанс засветиться, заявить о себе, а если повезет и удастся сорвать реально крупный выигрыш (т.е. занять призовое место в каком-нибудь этом фесте – не знаю, в каком, куда пошлют, куда заявку подам, Оскар (или как там его?) много называл всяких песен, мест, названий и дат, я не помню, где-то записала, бля), то можно ухитриться попасть в какой-нибудь рэп-сборник... русского рэпа. Мда.
Но ведь сборник!!!
Сборник – это тема. После ТАКОГО факта в биографии раскрутка альбома пройдет как по маслу и наступит совсем другая жизнь...
И я совершенно уверена в успехе – я столько сил на все это положила! Это не может не произойти – это смысл моей жизни...
Да. Осталось записать пару композиций. А для этого – просто-напросто поехать на пару дней в Питер, так обо всем уже договорились.
А чтобы поехать в Питер, надо набрать нужную сумму и отпроситься с работы и смыться с этой чертовой так не вовремя начавшейся сессии незаметно – чтоб ни вопросов, ни звонков, бля.
И разобраться с Яной.
С Яной... у-уй, бля, такой геморрой эта Яна! И что с ней случилось?
Да не сказала ведь! Янка – это моя подружка дней моих суровых, интересная личность... Хотя, конечно, по ней не скажешь. Ну, тут знать надо – то да се... На самом деле с ней есть о чем поговорить.
Во!
Итак, о Яне.
На первый взгляд, она производит впечатление вполне нормального человека – но это если ее не трогать. При первых двух минутах разговора с ней можно подумать, что с ней явно что-то не так. Многие так и думают, и многие, как и любое безумное стадо, с радостью начинают верещать о том, что не знают. Многие считают ее дебилкой, идиоткой, умственно отсталой в прямом смысле этого слова и предпочитают с ней не общаться. Да и те, кто так не думают, все равно побаиваются ее и обходят стороной – в конечном итоге все подозревают, что здесь что-то не так и считают, что лучше с ней общего не иметь. Я думаю, она это знает и ей глубоко наплевать – она с удовольствием взаимно их недолюбливает.
Всех людей без исключения. Хотя нет, исключение составляю я. Со мной она находит общий язык и мне с ней вполне комфортно – просто надо знать подход... А может, просто потому что только такой человек может меня понять со всеми моими тараканами, какие они ни есть. Да и ей со мной спокойно, чего уж там. На самом деле с ней не просто – пока я узнавала ее, я выработала целую систему общения с ней, научилась угадывать страхи, мысли, тревоги, настроения по одной только мимике, по одним только жестам, и почти привыкла к ее закидонам, резкой смене настроения, приступам агрессии и молчаливости, когда она ни с того ни с сего замыкается в себе. В принципе со временем понимаешь, что это все мелочь, а так-то она девчонка вполне себе, что надо, только живет в своем страшном, полном ужасов и опасностей враждебном мире, как в лабиринте кривых зеркал – только из этого лабиринта очень маленький и узенький выход, можно поломать кости... И она бьется, бьется... Жалко ее, конечно, в этом смысле, но что я могу поделать? Я не врач. Хорошо еще, у нее есть я – а то бы совсем туго пришлось... Впрочем...
Впрочем, не думаю. Она бы просто ушла в свой воображаемый мир, поселившись там навсегда и как бы специалисты с большими головами и маленькими мозгами не охали потом, я абсолютно, на все 100 уверена – это было бы для нее облегчением.
Она мешает жить, причем и себе, и мне, и она это понимает – и переживает еще больше. Такой вот замкнутый круг получается.
Она вообще классная. Только слушает всякую хрень и любит по темным углам прятаться, а так – классная.
Мы с ней готовим вместе – она иногда очень интересные вещи придумывает, даже я до такого не додумаюсь, честно! Она – это я не о тортах, а вообще – очень умная. Честно. Она очень умная, у нее куча интересных мыслей и многие вещи она понимает гораздо глубже, чем я, чем кто бы то ни было другой... Другое дело, что она все время манит и ничего не говорит, а если и говорит, то нам никак не удается поговорить по душам. Впрочем, я тоже молчу. Только у меня за 22 года отбили желание говорить, вот и все. В этом мы с ней похожи. Еще в том, что ненавидим, когда до нас дотрагиваются... вообще.
Никто не знает, что она делает классные макеты зданий из спичек – сутками, не разгибая спины, сидя на полу, – она уже отгрохала весь центр города со всеми его зданиями, магазинчиками, пристройками, шоссе и тротуарами. Даже микроскопические урны-колодцы есть, и бумажные деревья с бумажными рекламными щитами и растяжками рекламы она вырезает настоящие, из журналов, даже объявления о выдаче кредита за час размером с ноготь мизинца она не поленится наклеить на бумажный раскрашенный светофор...
Она воспроизводит район, в котором живет и учится, полностью, абсолютно, неправдоподобно похоже, с маниакальной точностью перенося на макет все, что видит в городе. Настолько похоже, что берет жуть. Все – от высоток с рестораном на крыше и картинными столиками и стульями в нем и до бумажных малюсеньких голубей на земле – настолько точно, настолько реалистично, что чувствуешь себя парящей в небесах над самым городом, если долго смотреть только на макет.
Там есть все, действительно все. Да, и не забыть про малюсенькие «машинки» из картона самых разных моделей...
Там есть все. Кроме людей.
И иногда мне кажется, что ее макет я люблю гораздо больше, чем его прототип.
Она не любит читать, называет Ларсона маньяком и может долго смотреть на пустую стену с таким выражением, будто пытается уследить за какими-то невидимыми часто сменяющими друг друга картинками, а потом перевести взгляд на меня и сказать что-нибудь трогательное, неожиданное и до того уместное и правильное, что дух захватывает...
Нет, не передать. Она классная во всех смыслах, если бы она не мешала себе и мне жить. Да. Маленький такой недостаток, сводящий с ума. Она чудовищно отравляет мне кровь и, по-моему, догадывается об этом...
Меня сильно напрягают (правда в глаза – достали порядочно) постоянные мелкие стычки с ней, постоянные несостыковки, смены планов из-за ее очередного «приезжай» и «надвигающихся стен». Она как будто не замечает, что я из-за ее капризов перекраиваю свое и без того сложное расписание, как из-за какой-то мелочи я мчусь через весь город, а потом выясняется, что она звонила на «эмоциях», а потом перезвонить и сказать, что все в порядке и помощь больше не нужна, ей не хватило духу – ей ведь так неудобно, я от всей души ехала к ней, хотела помочь, а она – возвращать с полдороги... Я, не подавая вида, кляну про себя все на свете, еду назад, а она через час буквально звонит снова – ей так плохо, что она испоганила мне день! И так – не один раз. Про случаи, когда ей нужно поговорить, я приезжаю, а она сидит, забившись в угол, волком смотрит оттуда, вздрагивает от каждого шороха и молчит – я не говорю, это уже как закономерность. Как закономерность стало и то, что из хорошей фразы «приезжай, пожалуйста» со временем исчезло слово «пожалуйста»... Я очень терпимо отношусь к ней и к тому, как она живет, но ее эгоизм иногда переходит все рамки, какие только я могу себе представить! Это не эгоизм обиженного, озлобленного (как у меня – я знаю это и не собираюсь меняться Я слишком долго пыталась подстроиться под течение. Теперь мне плевать на все), измученного или больного человека. Это эгоизм чистейший, детский, наивно-безжалостный, убийственный эгоизм с искренней доброй улыбкой. Улыбкой человека, желающего от всего сердца, чтоб все были счастливы.
Это невыносимо на самом деле. Многое из того, через что мы проходим, поначалу кажется невыносимым. Она-это не страх или какой-то способ спрятаться от мира. Она-это полное нежелание принимать то, что она чужая. Если бы приняла-так бы не реагировала. Наверно. Она бы убивала себя-может быть –как я. Алкоголем, сигаретами, травой и обязательным венерическим сексом до самоотвращения. И пустота-проявляющаяся в долгих бессмысленных прогулках по ночам с тупо смотрящими перед собой колодцами без единой мысли-так легче. Физическая многочасовая материализация неприкаянности-когда теряешь себя, немного легче. Немного становится все можно. И тогда я себе не принадлежу. Единственное, что спасает их от меня-я хочу спасти от себя саму себя. И поэтому получается-пока-вовремя остановиться. Нельзя-а иначе не умею. Неприкаянность-во всем.
Я тысячу раз рассказывала ей о себе, своих проблемах, своей жизни, объясняла, что и насколько для меня важно. И она понимала – действительно понимала, я видела это, понимала... и продолжала игнорировать мою жизнь как само собой разумеющееся...
Я ее не избаловала – нет, она все понимает и совершенно искренне сожалеет, мучается от своего поведения и продолжает так поступать. И продолжает изводить себя и меня...
И нервы мои на исходе. Честно. Настолько на исходе, что я даже сама боюсь заглядывать за грань этих мыслей.
Она мучается, мучается чудовищно, и мы обе это понимаем и обе мучаемся, и причиной всему – она. Боже, как же мне ее жалко!
...И как она меня достала, кто бы знал! Надо что-то с этим делать, что-то решать...
Это уже переходит все границы... Когда мы с ней познакомились, я и предположить не могла, что это странное замученное существо может так доставать. Это же психологическое оружие, ей-Богу!
Я помню, как я с ней познакомилась. Я шла, не помню куда уже, но, судя по времени суток, или из клуба, или в клуб – время было темное. Шла, о своем думала, пока не наткнулась на нее в какой-то подворотне. Наткнулась в буквальном смысле слова, споткнувшись об нее. Она валялась на земле, прижавшись к кирпичной стене, мелко и часто дышала – я думала, что плохо с сердцем или вроде того, вызвала «скорую». Пока «скорая» тащилась, я сидела рядом с ней на корточках и говорила, помнится, такую чушь несусветную, что сама себе удивлялась. Все, что угодно говорила – лишь бы самой держать себя в руках удавалось. Страшно не хотелось оказаться в это время и в этом месте с обнимку с совершенно незнакомым мне трупом девчонки.
За 30 минут, что мы коченели на асфальте, я узнала, что зовут ее Яна, что одноклассники ее недолюбливают, мягко говоря, за ее странную нелюдимость, и чем больше она замыкалась в себе, тем сильнее ее били в подворотнях – при случае, конечно, если она не успевала скрыться от них сразу, слетая пулей со школьного крыльца. Ее травили за то, что она была не как все – видимо, портила общее впечатление от дружного, сплоченного, коммуникабельного, открытого коллектива. Им это страшно действовало на нервы – впереди маячил выпускной бал, а Яна так и не научилась общаться, держать себя в руках в людных местах и ходить, как все нормальные люди, в столовую на большой перемене.
Пока одноклассники били ее и выворачивали сумку, в клочья раздирая ее оригами (да, сидеть и шуршать бумажкой по несколько часов было ее отдушиной уже тогда), учителя, умиляясь собственному профессионализму и человеколюбию, пытались «помочь адаптироваться ребенку» своими методами. Заставляли участвовать в идиотских конкурсах на вечеринках, танцевать на дискотеках, выступать с докладами у доски и давали всевозможные дружеские никому не нужные поручения, только для того, чтобы она «окунулась в естественную социальную среду». Несмотря на то, что это ни к чему не приводило, кроме истерик, нервных срывов и еще большой ненависти к «социуму» (который, разумеется, занимался тем, что молча наблюдал за ее пытками, делая ставки, сколько еще она продолжится до следующего срыва, ни полшага не делая навстречу), учителя действовали по этой своей системе довольно долго, вплоть до 11 класса... Да, это продолжалось всю ее, можно сказать, сознательную жизнь, со 2 по 11 класс, вплоть до того момента, пока не появилась я.
Я тогда, конечно, дождалась «скорой» и даже пришла к ней на следующий день навестить – ее положили почему-то в одну палату с самоубийцами по каким-то своим, одному Богу известным, соображениям, а может, места не хватило... Пришла я и на второй день, и на третий... Сначала она дичилась меня, потом стала слушать, потом разговаривать... Я пришла к ней в гости сразу же после выписки и с тех пор мы не расставались. Мне с ней было хорошо – она успокаивала, как прохладная вода. Мне с ней было хорошо-одним своим присутствием она смывала с меня постоянный запах крови и запекшуюся корку оной под ногтями. Мне с ней было изумительно легко тогда, несмотря на все ее закидоны, и даже несмотря на то, что ее родители приняли меня в штыки, заявив, что я все только усугубляю. Чушь. Ничего я не усугубляю – когда она начала общаться со мной, сразу прекратились все нападки, издевательства, сразу прекратились преследования – перестали курочить ее вещи, ходить по пятам, зажимать в коридорах... Ее начали сторониться. Сначала ее задевали, конечно, спрашивали обо мне, но я лично пришла, начистила пару рыльников и вопросы прекратились. Когда мы стояли в уголочке на перемене (я закалывала свою школу и прибегала сюда, чтоб увидеть ее) и тихо переговаривались, вокруг повисала гнетущая тишина, но Яна к ней очень скоро привыкла и даже, если честно, обрадовалась, по-моему, этому факту. Что касается меня, мне было глубоко наплевать. Так мы обе дотащились до своих аттестатов, потом обе поступили в ВУЗ на одну и ту же специальность и вот уже 4 года дружно идем к диплому, все в том же ореоле тишины... Вот, собственно, так и дружим, и за все это время она не меняется. И, следуя из этого, я делаю вывод, что завтра в Университет мы не пойдем. Мне до лампочки, а вот она будет переживать. Господи, как иногда хочется ее убить, чтоб не мучилась, честное слово!
                II
Ну, как я и предполагала! Пока меня переполняют энтузиазм и тысяча планов, я случайно не заметила, что Яны нет. Нет в Универе уже дня 4 – это принимает все серьезный оборот. Потом она будет еще больше переживать, потом будет переживать, что много пропустила, что нет выхода и надо идти, и в «людство» ей не вписаться, и будет еще тяжелей и медленней эта временная адаптация, местами переходящая в панику... Мда. Оно уже началось – уже то, что она 4-й день не пишет (она пишет sms и только sms), говорит о многом. Вернее, не то что о многом, а о том, о чем говорит – защитная система сработала, и она захлопнулась. Вроде...
В общем, чтобы ее не отчислили, приходится ехать к ней после учебы домой, разговаривать, успокаивать.
Ага. Только сначала надо решить свои дела. Я еле дождалась конца пары, забила на следующую за ней (все равно была последней и неинтересной совершенно), зашла в студкафе, перекусила сосиской с кофе (страшно хотелось жрать – но деньги надо экономить, бля) и поехала к ней. Долго пыталась дозвониться – ее номер не отвечал. Я купила сигареты на остановке, распечатала пачку и закурила. Позвонила Оскару – он сказал, что позвонит мне на домашний из офиса – мы подробней обговорим дату приезда. Он поднимает кучу людей – я ведь приезжаю всего на пару дней и надо все успеть сделать, расслабляться некогда и важна всякая мелочь. Я знаю, в глубине своей серенькой душонки он уверен, что за неделю мы не сможем ни начитать, ни обговорить сингл, ни решить все юридические вопросы насчет релиза сингла, но мне-то плевать! Мое дело – начитать, поставить подпись, провести пару встреч и произвести нужное впечатление на нужных мне людей. Вот и все. Мне недели вполне хватит. А сводить и записывать (если все срастется в эту поездку как надо) они уже будут без моего непосредственного участия. Сеня устраивает все. Так что я пропустила сарказм мимо ушей, договорилась на 9 вечера и повесила трубку.
Положила на счет. Второй раз за сегодня. Этот Питер здорово дорого мне обходится, бля. Я выкурила еще, дожидаясь автобуса, успев основательно замерзнуть.
Купила пива. И тут написала Янка, чтоб я приезжала. Очнулась, бля. И то хорошо. Если б еще не мороз...
...Мороз страшный. О чем мне с ней говорить?
Как обычно...
Вот интересно, как некоторые люди ведут себя странно – или мне только так кажется? Вот придумало человечество «В Контакте» – зачем еще больше все усложнять? Звонить из каких-то своих аффективных соображений на домашний из офиса только потому, что там под рукой документация с рабочего компьютера? А все обдумать и написать VK? Не-ет, что вы...
Ладно. У Янки вон тоже страничка есть VK. Скупая такая, но есть... Не знаю, правда, зачем. Она сама мне как-то призналась, что VK для нее – как по оголенным проводам босиком. Еще бы – все напоказ людей!
Автобус!!! Ну наконец-то!!!
Примерзла, бля...
...Как обычно, она сидела в своей комнате, смотрела на свою зачетку с несчастным видом и о чем-то напряженно думала. В комнате было непривычно чисто и пахло выпечкой. Она подняла на меня глаза, на секунды две задержала напряженный до предела взгляд на лице и отвернулась.
Собиралась с мыслями. Всегда было интересно, о чем она думает в такие моменты.
Если бы не раздражение, я бы, может, и поразмыслила над этим.
– Привет, – тихо сказала я и осторожно села рядом. – Как жизнь?
– Все отлично у меня, – прозвучал дежурный ответ.
– Я вижу. Чего в Универ не ходишь?
– Не хочу.
– А надо...
Она дернулась, подняла голову, посмотрела на меня молча и отвернулась от меня снова. Ни слова не сказала, но у нее все было написано на перекошенном лице. Вообще, мало кто замечает, но у нее на лице обычно только два варианта мышечных спазмов: либо тупое отстраненное выражение ушедшего в себя дауна, либо дикое, удушающее напряжение несчастного человека, который замучен и загнан в ловушку и пытается сдержать все негативные эмоции сразу – испуг, слезы, усталость, ненависть и черт знает что еще... Сейчас я наблюдала второй вариант. Поверх всего этого хаоса, рвущегося наружу неясно чего еще ясно читался ответ на мое «а надо». «Сама знаю, что надо» – прям неоновыми буквами в широко раскрытых глазах... Брр.
– Ты немного пропустила, в принципе.
– Там люди.
– Плевать, в стороне будешь молчать.
– А если подойдут?
– Я буду рядом.
– Точно?
– Угу.
Она помолчала. Думает.
– Не хочу я. Говорить надо, реагировать, обсуждать...
– Ты просто в сторонке посидишь тихонько и все. Послушаешь.
– Завтра только лекции?
– Ага. Только один день – ок?
– Ок. А там посмотрим, да?
– Да.
– Могу уйти в любой момент?
– Ну конечно!
– И никто меня не тронет?
– Абсолютно никто даже не подойдет.
– Если что – я сразу уйду.
– Вместе сбежим.
– Честно?
– Честно.
Она несмело улыбнулась, потом о чем-то подумала, улыбнулась чуть шире, обхватила руками диванную подушку и вопросительно посмотрела на меня.
Я хотела сказать что-то еще, но тут в дверь постучали. Осторожно, но тревожно. Я притихла.
– Ян, ты там с кем разговариваешь?
Я жестом попросила меня ни в коем случае не выдавать. Не до матери ее мне сейчас.
– С Сандрой? – так и не дождавшись ответа, сама догадалась мамаша. Я продолжала молчать.
– Да, – с вызовом нервно крикнула Яна в сторону двери. За дверью помолчали, еще немножко потоптались, потом послышался тяжелый вздох и мамаша Яны отошла, буркнув себе под нос что-то типа «Ох, ладно» напоследок. Яна скорчила мне гримасу, я усмехнулась, но искусственно в доску – я узнала этот нервный смех и ужас перед завтрашним днем, плохо скрываемый под маской бравады и этой вот жалкой гримаской...
Бля... так и есть.
Янка затравленно оглянулась еще раз на дверь, нервно сглотнула... и понеслось.
– Сандра, мне хреново. Понимаешь? Ну... так.
– Конечно понимаю, – ага, как за глаза – так Саша...
– Ну вот... Я же понимаю, что полный бред. Сама понимаю. 4-й день понимаю. Я уже больше не могу, я с собой покончу, я из сил выбилась – реально из сил выбилась, 4-й день дома сидя, я уже не знаю, что делать, я не знаю, что придумать, просто не знаю, честно... Это такая глупость, такая глупость...
Не могу я туда идти. Их так много, они везде и шумят, и кричат, и что-то от тебя постоянно хотят, а мне так тоскливо становится, ну просто невыносимо тоскливо, хочется убежать, в точку, без оглядки, просто убежать, далеко, как факт, а нельзя, нельзя, НЕЛЬЗЯ! – Янка схватилась за волосы. Да, сейчас надо молча слушать, говорить не надо. Надо слушать, и я слушаю.
– Ненавижу, когда на меня смотрят. Чего они смотрят, чего, чего, чего?!! Не могу-у... Ненавижу себя за это... Столько времени потеряно, столько времени... – она переместилась с дивана на пол – поджала колени к подбородку, обхватила свои ноги руками, пригнула голову... сейчас за голову схватится... о, схватилась...
– Страшно, страшно, понимаешь? Я всей душой уговариваю себя и всей душой не желаю туда идти, понимаешь?!! Я прекрасно себя чувствовала – я гуляла по вечерам – одна, понимаешь? Куда хочу, как хочу, и молчу я столько, сколько хочу, понимаешь ты это, нет? Я была счастлива, я была свободна! Неужели человек не может хоть раз делать то, что хочет?! Не хочу я их видеть, тошнота к горлу подкатывает, как только ближе, чем на два метра подходят, сволочи. Сволочи, сволочи, сволочи! Ненавижу! Ненавижу, понимаешь? Ненавижу... Стой, сиди на месте, не подходи ко мне! Я не хочу тебя видеть, никого не хочу. Я хочу тишины, я хочу жизни в тишине, в темноте, я хочу, чтобы все отстали от меня, оставили в покое, неужели это так сложно, а? Неужели так сложно оставить меня в покое, я хочу жить, как хочу! Почему все считают, что они могут жить, как хотят, делать, что хотят, хозяева жизни, а ко мне нужно лезть, обязательно лезть, а? Почему? Почему? Почему, бля, почему, а? Почему? Завтра я буду молчать, абсолютно молчать, и сидеть в углу, и втягивать голову в плечи, и часто дышать еле слышно, не поднимая глаз, и буду мучиться, мучиться, и совсем изведусь к концу пар, и ты будешь рядом, и тоже будешь молчать, или не будешь – но мне в любом случае это все будет неважно, в любом случае меня это будет раздражать, меня это будет бесить так, что все губы будут в кровь искусаны, и меня будет колотить, реально колотить, потому что я не хочу, чтобы это кто-то видел, я не хочу, чтобы меня вообще кто-то видел, я ненавижу себя за это, ненавижу, понимаешь? Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, твою мать!
Она всхлипнула и замолчала. Я сидела не шевелясь. Она замолчала, судорожно всхлипывая, пыталась унять рыдания, исподлобья посматривала на меня. Я опустила голову.
– Ненавижу себя, – прошептала Яна. Так горячо, так искренне, так горько – у меня сердце сжалось.
– Останься?
– Я не могу... – начала я, но Яна тут же как будто взорвалась:
 – Почему, когда мне кто-то нужен, рядом ни одной живой души, а когда я хочу быть одна, всякая дрянь лезет и лезет в мою жизнь, а? Неужели никто не видит? Никто не видит-а я не знаю, как рассказать, как еще показать-мне тяжело дышать рядом с ними. Я вижу их насквозь-и они все безумны. Они все безумны как один, я вижу их безумие-но показывать, что ты догадался, нельзя. Ни в коем случае нельзя показывать- и мне приходится притворяться а это очень страшно, это страшно-все врем находиться среди сумасшедших. Они опасны, все как один- и они постоянно…постоянно…дышат….я знаю, о , я знаю-они убивают меня…
– Ян, да никто не лезет, чес...
– Сво-лочи... – простонала Яна и замотала головой. – Надо держать себя в руках. Я знаю. Я держу, честно, держу, просто не всегда получается – я вот 4  дня держала, тебе вот не звонила, а ты приехала, и я вот видишь...
Яна цокнула языком и подняла голову. Гладя куда-то в пол, в угол у меня за спиной, тихо, еле слышно закончила – ...сорвалась я, бля. Давай вместе выпьем, да? Пожалуйста...
Она уставилась на меня ошалелыми глазами, полными ужаса и замолчала. Я тоже молчала. Я приметила, что началась новая стадия – она теперь будет тихо прижиматься ко мне и так и останется сидеть с широко раскрытыми глазами, вглядываясь напряженно  в темноту и икая от страха, пока не уснет.
И будет молчать. Блуждать затравленным взглядом по комнате и молчать, молчать, молчать... уснет она не скоро, но когда проснется, она снова будет молчать. Под этим заторможенным спокойствием (не знаю, сколько оно продлится на этот раз) кипит лошадиная работа, чудовищная по своей тяжести, изнуряющая, как 12-часовой рабочий день в каменоломне. И вся она посвящена только одному – не убежать. Не сорваться. Вести себя естественно. Пытаться общаться.
...Рано или поздно она уговорит себя и успокоится. Более-менее. Не знаю, когда, но успокоится.
А пока я должна быть с ней. Черт, я должна быть с ней. Страшно ведь ей. Неважно, в голове это у нее происходит или нет. Это просто такой акт. Он прост.
Ей страшно.
И оставлять ее в таком состоянии – глупо, тем более она нуждается во мне. Никто лучше меня, кажется, не может представить, что ей сейчас нужно. А нужно ей сейчас отвлечься. Она сейчас думает – думает страшно, презрительно, она в панике, она будет думать об этом долго, очень долго, снова и снова возвращаясь к этой мысли, пока окончательно, по-настоящему не сойдет с ума... или пока ее не остановить.
Единственное, что ей сейчас нужно – это отвлечься. Осторожненько, ненавязчиво, мягко перевести ее мысли в другое русло – она же не умственно отсталая, она все понимает... Надо только уметь достучаться... Впрочем, это нормальный такой навык, которым должны, по сути, обладать все живущие – уметь найти нужные слова и достучаться до ближнего, но кто, скажите, кто когда-нибудь задумывался об этом? И приходил к выводу, что оно ему действительно нужно? Реально? Не помню... Да, точно, не помню такого... Она хорошая.
Ладно. Что там у нас?
Ага... Это всегда ее слегка «шибало».
Посмотреть телевизор.
– Просто посмотрим TV, ок? Я буду молчать и смотреть только на экран, сяду так, чтоб ты видела мое лицо, мы выключим свет и будем сидеть в полнейшей темноте, забившись по разным углам твоего мягкого, глубокого и страшно удобного рыжего дивана – где твой отец такой только откопал? На нем как на большом корабле, он очень удобный, с огромными подлокотниками, так, что в них можно спрятаться. Мы будем молча, не шевелясь, сидеть в темноте и смотреть. Я не буду тебя касаться и громко отпивать из бутылки – вообще не буду, если хочешь. Мы выключим, как только тебе надоест, идет?
Она внимательно меня слушала, не отрываясь, глядя в пол. Потом пару раз кивнула. Я пошла в коридор – там моя сумка, а в сумке диск. Яна никогда не оставляет свои вещи не в поле зрения. Я иногда забываю сумку у нее в коридоре.
Я вышла из комнаты на цыпочках, прошмыгнула в темный коридор, не глядя схватила свой рюкзак и метнулась назад. Яна сидела все в том же положении, на полу, и смотрела на меня снизу верх. Я, балансируя на одной ноге, держась за дверной косяк, расстегнула молнию на рюкзаке, вынула диск... Яна, внимательно следившая за моими движениями, с несчастным видом медленно переползла обратно на подушки. Я забросила рюкзак под диван, вставила диск в DVDюшник, нашарила пульт и только тогда уселась сама.
Яна за всеми манипуляциями наблюдала молча. И когда фильм начался, она продолжала поглядывать на меня. Потом немного успокоилась, начала напряженно всматриваться в экран, бьющий мягким сумрачным светом. Тема то, что надо – то, что нам обеим надо сейчас. Она смотрела на экран просто ради того, чтобы смотреть на экран. Не понимая ни смысла, ни сюжета, не узнавая героев – просто смотрела туда, как на освежающий источник каких-то действий, движений, эмоций, голосов – чего-то исходящего не от нее и не от живых людей, динамичное действие, не причиняющее ей вреда.
То, что нужно. То, что нужно сейчас. То, что не будет таким уж шоком и поможет ей постепенно успокоить возбуждающую душу, не уходя в себя...
Постепенно она, сама того не замечая, начала реагировать на происходящее на экране, следить за наизусть уже выученным сюжетным рядом (а для меня так вдвойне, втройне, вчетверне – я знала по репликам и шведскую версию, и книги – ВСЕ).
Яна местами зажмуривалась, в особо жестких сценах, местами смотрела, не отрываясь, приоткрыв рот – в свете телевизора это смотрелось очень красиво – и наконец, успокоилась. Расслабленно откинулась на спинку дивана, устроив уютное гнездышко себе из подушек и уставилась на экран.

Лизбет – офигенная девчонка, которая попадает в рай. Во-первых, потому что натерпелась; во-вторых, потому что она добрая и совсем ничего страшного в своей жизни не сделала (судя по фильму. Только убийство, но оно, наверно, имело свои причины), только бисексуальность – наверно, это считается? А не ладить с людьми – это, наверно, не грех... Мне ее жалко. Единственная сумасшедшая (из несуществующих), к которой тянусь и жалею. Существующих ненавижу. И немножко завидую Ларсену. Ей 23. Это радует. Почему-то. «Сумрачная благодать» – вот цвет этого фильма. И зря Янка считает, что главная героиня некрасивая. Правда, где они выкопали актрису.
«Можно я его убью?». «Спасибо». «Тебе лучше уйти, прости» – все с ней нормально, никакая она не сумасшедшая, хотя и почти бравирует этим. Она ведь все держит под контролем! И в конце, покупая куртку «другу» – сказала  об этом продавцу... Почти разговорилась. В общем, нормальная девчонка. И в глубине души хочет, наверно, нормальной жизни – вот только снова необдуманно привязалась... Она шла на контакт, если бы не били в душу.
Черт. Не снова. Не снова. Просто – необдуманно привязалась. Жалко ее.
А в «шведской» версии она просто была «в себе», не шизоидной – больше разговаривала, здесь – ни разу не улыбнулась. Но работа!
Впрочем, кто же без греха?
Я, кажется, знаю Лизбет. Это больной рассудок, помноженный на больные рассудки окружающих. Она их не боится точно. Она их не касается. Не уперлись они ей. Не то что... мы.
Жалко только привязалась, дурочка. Бли-и-ин... Она вот-вот только улыбнулась... Всегда так в жизни.
Да-а... Я всегда думала, что слово «социофобия» придумали бесящиеся с жиру пузики, которые все никак не знают, как еще показать свою исключительность и непонятость остальными. Но когда я увидела трясущуюся Янку в кровоподтеках с вывихнутым плечом, подумала, да, «социофобия» звучит круче, чем «застенчивость» и фраза «виноваты все, но не я, это заговор» уже даже не смешно... Но в этом «социо» определенно есть чего «фобить»... Не у всех хватает сил сатанеть в ответ...
«Я нашла друга... ты бы его одобрил... я сейчас счастлива» – и все впустую. Кого-то последний кадр спровоцировал на недоумение – подумаешь, чего психовать? Мелочь.
А я скажу – такая мелочь может и убить. Особенно, если это мелочь только-только рискнувшего поднять голову разуверившегося животного. Затерянного посреди хаоса. Никакая это не мелочь. Это контрольный выстрел.
И сумасшедшая здесь не Лизбет. Не больше, по крайней мере, чем остальные. «Привет – привет».
«Ты должна  уйти... прости».
«Спасибо».
«Можно я его убью?»
Не знаю, как там у Ларсона, а я понимала, как такими становятся. И кто настоящий псих. И как паршивая кожаная куртка у помойки может стать контрольным выстрелом в замученную пытками душу.

Ну, я тоже смотрела, поджав под себя одну ногу и втихаря посасывая безостановочно пиво из банки. Хотя, собственно, чего там – втихаря – Яна прекрасно знала про пиво и уже привыкла. У меня его полная сумка.
За весь фильм я вылакала банок 6. Было круто. Цель была достигнута, Яна более-менее успокоилась, и завтра пойдет в Универ – а это главное. Пойдет один день – потом начнет, потом уже будет полегче, будет каждый день ходить, как обычно. Завтра самый тяжелый день, завтра адаптация, но то, что она задремала под телек, а не бьется в истерике, уже все решили. Отли-ично...
Не помню, досмотрела ли я в этот раз до конца – похоже, тоже с пива кумарила, хотя и странно... Но я все же досмотрела до конца – это точно – не было еще раза, чтоб я не досматривала... Аккуратно встала, выкинула все банки из-под пива в мусорное ведро, убрала диск обратно в сумку, завела будильник и только тогда рухнула, озверевшая от усталости. Тело спит, в мозг сейчас начнет переваривать – как обычно. Я лежала, смотрела в темноту, мысли то путались, то были четкими, как пули, и я что-то...
Мда... Мда... Мда...
Мда... Что-то надо было вспомнить, но...
Мда-а... Но думалось совсем о другом...
М-м-м... Обо мне, Яне, увиденном...
...Дура, эй! Как фильм купить, по случайно оброненному совету – это мы всегда пожалуйста. Как в рыльник дать... дура. Ну, дура и все тут!
Господи, как в голове все смешалось, а? Можно ж с ума сойти, бли-и-и-ин...
...Утром я обнаружила себя лежащей на диване в обнимку с полусвисающей с него Сандрой. Сандра безмятежно уткнулась носом в подушку, одной рукой обхватывая меня за шею, другой – горлышко пустой бутылки из-под пива, и блаженно похрапывала.
Я сразу вспомнила все. Сначала удивилась, что голова у меня совсем не болит, потом мысли разбежались. Я лежала, смотрела в пустоту и радовалась, что есть еще время до будильника. Думать не хотелось. Не хотелось, но странные ощущения настырно стучали в висок. Ничего определенного – одни эмоции. Стегали как электричеством.
Вот Сандра – зачем она такая добрая? Зачем она столько делает для меня? Зачем она заставляет меня чувствовать себя неловко, быть ей по жизни обязанной и мучиться чувством вины, зависимости, ущербности? Зачем она настолько непробиваемо тупа? Настолько добра ко мне? Зачем? Ненавижу ее за это.
Ненавижу эту суку Сашку, перед которой я вечно в долгу, которая мне все прощает до капли, а я мщу ей за свою ущербность, за свою ненависть, за то, что она лучше меня и продолжает убивать своей добротой.
Ненавижу себя за то, что слаба, за то, что рядом Сандра, за то, что я ей обязана, за то, что ненавижу ее, за то, что она хочет как лучше, а я вечно все порчу, вечно, вечно, вечно все порчу, а?
Ненавижу себя за то, что я такая, какая есть. Ненавижу себя за то, что никто этого не знает и все это происходит у меня в голове – и ненависть к людям, и ненависть к себе.
Ненавижу  то, что понимаю, что у меня проблемы. Ненавижу свои проблемы, потому что они у меня в голове. Ненавижу то, что никто не хочет помочь. Хочу спрятаться.
Да, не самый лучший способ сказать спасибо и пытаться выкарабкаться, и я ненавижу себя за то, что не пытаюсь исправить положение вещей.
От Сандры несет перегаром, ее телефон мигает неотвеченными звонками (или sms-ками) и хотя я не знаю, кто это и по какому вопросу звонил – я почти уверена, для нее это важно.
Для нее это всегда важно. Но, так или иначе, она не ответила. Она спит на моем диване – проспала все на свете.
Она спит, а я лежу и тихонько, чтоб не разбудить, плачу – плачу, потому что это убивает, убивает, убивает меня. Убивает то, что мне надо сегодня идти в Университет. Простые вещи – вещи, о которых не задумывается ни один нормальный человек, в том числе и Саша (то есть Сандра), для меня – нестерпимо долгие, трудные и наполнены смыслом настоящего невротика.
Люди. Ненавижу людей. Даже если во всем виновата я одна – ненавижу людей. Я приду. А если деньги собирают? У меня нет. А если расписание поменялось? А если будут спрашивать по цепочке? А если мы зайдем в маленький кабинет, и мне не хватит стула? Я буду стоять перед всеми или метаться по кабинету?! И так и останусь стоять? А если меня прогонят? А если я споткнусь? А если нас разделят на группы? А если меня отправят за ключами? Я судорожно сжалась в комок, зажмурилась, спряталась под одеяло, поджала колени к подбородку и закрыла уши руками. Это сон, сон, сон, сон, сон, сон, сон.
Черт!!! Будильник!!! Сердце колотится  как бешеное. Сандра шевельнулась, что-то пробурчала и свалилась на пол. Тут же послышался отборный мат. Не знаю, должно было меня это рассмешить или нет – мне захотелось уйти далеко отсюда... Все…

                III
...Франция...
Обожаю Францию...
О Франции я могу говорить часами... Среди ночи разбуди – и я могу без запинки выложить информации на 3–4 часа непрерывного трепа о Карле Великом, ходе столетней войны, Жанне Д’Арк, Великой Французской революции 1789, 93-го и черт знает какого еще года, о Наполеоне, Гюго, Де Голле, французских комедиях, Шираке и сортах вина одновременно. Причем если меня разбудить и дать еще пять минут одуматься, то, возможно, и в рифму. Я планирую выпустить альбом, посвященный Франции. Он будет называться «Alper Songs».
О рэпе я тоже могу говорить  сутками. Я настолько завязла в нем, что лучше и не касаться темы музыки – от греха...
Кроме Франции и рэпа я обожаю делать сладости. О них я тоже могу говорить часами. Я обожаю сладкоежек и мне нравится, когда люди не сидят на диетах.
В тайне ото всех я считаю, что делать сладости ничуть не хуже, чем спасать морских котиков или там спасать людей в горах. Делать мир слаще – это здорово и стоит того!
Францу Захеру было 16 лет, когда придумал торт всех тортов. Меня пока еще не осенило, но я работаю. И преклоняюсь. Единственный НЕрэпер, чей талант я безоговорочно принимаю как данность. Звучит смешно, но я сама – сладкоежка.
Я обожаю работать с фруктами – они живые и приятно поддаются рукам.
Я совершенно не умею делать порядочный штрудель и втайне за это на себя злюсь.
Однажды я сделала марципановую репродукцию «Купание красного коня», наподобие репродукции Густава Климта в музее кондитерской Demel. Страшно собой гордилась целый месяц... А еще я обожаю возиться со сладостями и выдумывать что-то новое и где-то даже шокирующее.
Я люблю месить, взбалтывать, взбивать, резать, мазать, украшать...
Я успокаиваюсь только тогда, когда работаю с тестом.
Когда я работаю с тестом, мне не хочется курить, меня не мучает вечное похмелье, для меня не существует ничего – а главное, для меня не существует Яны.
Иногда от нее очень устаешь.
Я люблю заниматься украшением тортов – именно украшением. У меня получается великолепные кельтские орнаменты из шоколада – и за них меня очень любят в очень узких кругах. Я люблю напевать под нос –  когда работаю с выпечкой. Запах выпечки и эта песня делают меня счастливой, как ребенка и кажется, что это – абсолютная Нирвана.
Я сама на себя не похожа, когда встаю за стойку. Хрустальный сверкающий сосуд, доверху наполненный добротой, белым сверкающим мягким пухом...
Кроме Франции я мечтаю побывать еще в Вене. Я обожаю кондитерские-кофейни.
К юбилею великого австрийского композитора нотная тетрадь с симфонией из шоколадных ноток – это мой идеал. Когда я стану звездой рэпа, я открою свой собственный кулинариум. Я считаю, что делать десерты (и особенно торты) без души, «конвейером» – это кощунство. Я люблю тех, кто ценит то, что я делаю.
Я люблю брать большие заказы на торты и долго творить их. Я считаю каждый торт произведением искусства.
Я не люблю, когда Таинство называют готовкой.
                IV(1)
Я сидела и буквально грызла подоконник. Страшно сильно, до боли кусая  губы, нервно сжимала пальцы, жалась в угол, замерев в напряженной позе. Я очень надеюсь, это было не очень заметно.
В расписании стоит пара в 7.00 в аудитории 14. Вот время – 6:50, вот аудитория, и в нее только что зашел другой курс с каким-то преподавателем. И ни одного человека с нашего курса. Одна девушка – не помню, как зовут – пробежала мимо и больше не появлялась. Никто не появлялся. Конечно, еще 10 минут – они могут еще прийти, а эти могут уйти – может, у них просто консультация перед экзаменом – они забежали... Сейчас уйдут. Может, наслоение, и весь наш курс пошел в деканат выяснять, в чем дело? Но я давно уже стою, очень давно – я привыкла за 2 часа до пары приходить, а тут Сандра завела будильник, и я встала позже, но даже если так – я давно, давно, давно здесь стою! Очень давно – и никого нет, ни одной живой души. Из тех, кто мне нужен, имею в виду... Может, за эти 4 дня что-то поменялось, пока меня не было? Поменяли местами, допустим, пары и аудитории, договорились между собой, а мне не сказали? Мне никто не сказал! И в расписание не внесли – конечно, зачем их вносить, если все, кто должен быть в курсе – уже в курсе? Преподы, студенты, а расписание для кого вешается? Для них и вешается. А зачем им расписание – они устно все и решили. Решили. Решили. А может, все решили заколоть? Сегодня же понедельник! Никто не проснулся к 1-й паре в понедельник, а та девчонка мне просто показалась, и меня сейчас прогонят от чужой аудитории... А может, весь мой курс стоит внизу, у правильной аудитории? А мне никто ничего не сказал, даже если сегодня и видел. Не запомнили, что меня вчера не было, конечно, не запомнили, они думают, что я в курсе, где у нас занятия, или не говорят из принципа. А может, под звонок к аудитории подойдут?
Да, вполне возможно! Да, ура...
Ура... Но что делает другая группа, а? Да черт...
– Привет. – На подоконник рядом со мной плюхнулся сначала потрепанный рюкзак, а потом рядом – и сама Сандра. Когда сердце перестало колотиться в пересохшем горле, и я сообразила, что к чему, меня накрыла такая волна облегчения, что захотелось плакать, плакать, не переставая...
...И тут же стало стыдно за свои мысли. Да все отлично – и ко мне нормально относятся. Они со мной здороваются и всегда оставляют место на задней парте, самой-самой дальней, и всегда молчат, если я срываюсь с места вдруг неожиданно и исчезаю, и вообще – нет, они славные. Может, конечно, подсмеиваются втихаря, ну так это же не страшно, верно? Мне так кажется. Я спокойно сижу в стороне и не двигаюсь, они меня не трогают – мы ладим... Мне иногда так даже кажется, они ко мне относятся лучше, чем к Сандре. Сандра – она за словом в карман не лезет, что думает, то и говорит – как ее еще не выгнали?! Она шумная, хамовитая, постоянно матерится через слово и очень бурно реагирует на все. Временами ее даже для целой группы слишком много и громко – а временами неприятно и грубо. Я же вижу – многие замолкают или просто напрягаются в какой-нибудь компании, когда она просто к ним подходит, хотя она еще слова не сказала.
Почему так? Ведь ни один человек не сможет назвать внятно ни одной адекватной причины, почему так. Она просто открытая, слегка шумная и простовато-нахальна в общении. Только и всего.
Но ее тоже недолюбливают. И тоже предпочитают дел лишний раз с ней не иметь... Иногда она производит нехорошее впечатление. Иногда мне кажется, они гораздо спокойней относятся ко мне, чем к ней, хотя с ней они разговаривают, безусловно, больше, если нас сравнить... Да и с цветами на подоконнике если меня сравнить, тоже, знаешь, не в мою пользу... Ну, неважно.
Важно, что что-то странное в ней тоже отталкивает. Наверно, у нее в глазах написано, что ей глубоко наплевать на всех людей земли, что она с радостью бы размазала их по стенке, если бы понадобилось...
Да-а...
– Привет. – Надо пытаться...
...кстати, все пришли в 7:10, весь наш курс, а преподаватель почему-то еще позже – в 7:25, и мы начали занятие – нормальный, просторный кабинет, где можно за несколько столов отсесть от всей остальной группы, куда-нибудь возле стеночки, на втором варианте последней парты, в углу и спокойно дышать, не шевелясь, писать, строчить конспекты, рисовать треугольники, квадраты и «кардиограммы» и спокойно слушать лекции в пол-уха – на последней парте соседнего ряда сидящую Сандру...
Я люблю такие кабинеты... Похожи на норы...
...Я сидела рядом, в пол-глаза поглядывала на что-то трясущимися пальцами рисующую Яну, слушала бессмысленный бубняш лектора и думала о своем.
Буквально минут 40 назад меня стеганула током мысль, что я вчера пропустила звонок лоха. Странное ощущение – пакостное и обидное – грызло меня сегодня  самой первой пары, грызло до изнеможения, но я никак не могла вспомнить, отчего так муторно на душе. Я даже подумала грешным делом, мне передалось состояние Янки каким-то образом, мы с ней телепатически махнулись, и на секунду – она стала ответственной за экшн, а я – за хичкоковские монологи сюжета...
Но нет. Все дело в том, что я не позвонила вчера в Питер, а меня ждали. Но зато я (раз 200 обматерив все на свете и поклявшись себе навсегда завязать пить) позволила сегодня днем – слабая попытка все исправить и вернуть в исходное русло.
Я никого не виню – тут сыграло роль все сразу – алкоголь, она, фильм, от которого сносит крышу, моя дырявая башка – хотя как, скажите, как такое можно забыть, а?! Оказывается, можно...
Я позвонила лично Оскару перед парой (еще перед ПРЕДЫДУЩЕЙ парой) лично, на его личный номер, долго и унизительно лепетала извинения и пыталась заигрывать одновременно, посыпая пеплом сугробы на заднем дворе, подпирающие стену Университета. Я нервничала страшно – решалась судьба того, что для меня было важнее жизни, причем я выруливала то, что сама чуть не угробила...
Ладно, я сама и Янка – чуть-чуть. Косвенно, но все планы она мне сбила со своими «приезжай». И уснули мы в 04.00. Как меня достало это нежное существование перепуганной мыши в метро... Он обещал позвонить – сказал, что ему некогда и он сам перезвонит – и отключился. И все. И пропал. Уже 1,5 часа не звонит... 2 часа не звонит... 2 ч. 10 мин... 2 ч. 20 мин... 2 ч. 45 мин... 3 ч. 10 мин... 3 ч. 20 мин...
Уже была перемена, уже было выкурено  полпачки, уже все собаки были на Янку спущены...
А они молчат.
Это конец... Пьяная сука!
Пьяная сука и ****ская тварь!
А не выгнали меня, тупица, потому что я сплю со всей мужской частью преподавательского состава, и мне это нравится! Ясно тебе?!
А они молчат.
А они молчат.
Все пары я занималась обсасыванием этой темы, то и дело поглядывала на телефон, хотя какого, спрашивается, хера – вот он, всю дорогу пролежал у меня перед глазами, молчаливый, как покойник.
Я места себе не находила. Чего ждали от такой херовой меня, которая вечно  должна входить в чье-то положение, делать скидки и быть снисходительной. Яна совершенно не замечала, что творится со мной, беззвучно нырнув в себя, и даже не поворачивая головы в мою сторону.
Ненавижу ее.
Ненавижу ее сейчас.
Самое беспокойное, неудельное существо на свете, которое не понимает, зачем живет в принципе и обладает удивительной способностью появляться со своими унылыми проблемами в самый-самый (как будто специально отобранный) неподходящий момент. Идиотка...
Шли мы домой после учебы порознь, правда, договорились, что она зайдет ко мне домой сегодня вечером – что-то там по учебе надо было ей переписать у меня за эти пропущенные 4 дня. Ок, ок... Ключ под плиткой... Ок... А я шла одна, наслаждаясь абсолютно черным небом, жгучим морозом и запахом сигарет...
А они молчат. Тоже сволочи.
Вечер я решила провести не там, где меня «освистали» последний раз, а где-нибудь покруче...
«Keily». Да, «Keily». Хорошее место, уютное и за эти годы почти что родное. Там можно делать все – вплоть до того, что заниматься своими делами. Есть пара нюансов – но об этом потом. Если за пультом сегодня не A-sha, можно перетерпеть многое – и маленький зал, и много левого народа... Ну это ничего, это ерунда... Главное – это что Янка там у меня дома спокойненько переписывает конспект, а не верещит, как полоумная, не названивает и не шлет раз в секунду несвязные sms с просьбой о помощи – чтоб там ее, из дома вытащить или помочь дорогу перейти? Главное, что где бы я ни была, можно сейчас переключиться, расслабиться и выжрать столько пива, сколько у меня потрачено на него денег, ай!!! Ка-ак! Все-таки они включили в программку A-sha, а я только-только расслабилась!
...Я вытерпела композиции две, когда она начала по несколько раз включать всякую муру, которую ну просто невероятно вытерпеть в одиночку, я поспешила слиться в более интересное место – в бар на первом этаже, в бар, где другая, совсем не в тему, но гораздо лучше того, что крутит A-sha, музыка, где можно облокотиться на стойку и впасть в состояние транса, и где если заказываешь 4 бутылки пива, бутылка портвейна в подарок.
...Меня уже реально нахлобучило, я еле держалась на ногах и не соображала, что где, а все равно не могла избавиться от чудовищно тупого, чудовищно прилипчивого и поэтому чудовищно бесившего меня мотивчика, который я подцепила там, наверху.
****ский Децл со своим ****ским треком «Бог есть». Когда-нибудь я убью ее. Когда-нибудь я убью эту безмозглую любительницу ретро, а сейчас – еще по пиву – и домой. Настроение выправляется от прогулки. И от количества выпитого. И от курева – совсем чуть-чуть...
Все просто замечательно! Когда я пришла домой, Яна уже спала у меня на диване, в одежде, подложив мою подушку с моей кровати под голову.
Интересно, а если бы так сделала я?.. Ой-ой. Рядом стояла пустая тарелка на полу и стакан из-под молока. Ваще ништяк. Надо полагать, она все, что надо, списала...
Я пошла к себе в спальню, разделась, хотела посмотреть TV – но потом передумала. Слишком утомлена ожиданием. Я рухнула на кровать лицом вниз, раскинув руки, и только начала забываться в счастливом, обволакивающем сне, в котором день не существует, как у меня в рюкзаке убийственно-гадко заверещала телефонная трубка. Телефонная трубка-так вообще говорят еще? У-у-у... Я еще какое-то время полежала, не шевелясь, сосчитала до 10, потом поняла, что просто так от меня не отделаются, и поползла к краю кровати, чтоб взять с пола рюкзак.
Рюкзак пришлось вытаскивать из-под стула, почти полностью очутившись на полу, но это ничего, это ерунда. С меня весь сон как рукой сняло, когда я посмотрела на номер. Звонил Оскар.
– Алло? Ил...
Из трубки полетел жуткий свист, шум и трескотня, как будто фейерверки запускал кто. Надо полагать, Оскар тоже ночует не дома, как и я частенько. Это мило, если не считать, что я ничего не поняла, слышу через слово и лох в жопу пьяный. Ориентироваться приходилось только на его не всегда адекватные интонации...
Мы проговорили, наверно, минут 20, постоянно переспрашивая друг друга и перебивая, но в конце концов, когда у меня уже глаз начал дергаться от переполняющего меня адреналина и предвкушения грандиозных перемен, я все-таки выяснила, что мне надо, и повесила трубку. Даже не попрощавшись. Он, судя по времени и месту звонка, тоже забыл отсигналить. Ло-о-ох...
Итак, все сроки сдвигаются – хорошо это или плохо, но сдвигаются на 2 недели. Неизвестно, по каким причинам, но наша встреча с Оскаром и последующей выдачей лично подписанного пропуска на радиостанцию (и последующим звонком Оскара туда же: типа, иди, сейчас придет мой человек, у него пропуск, на пропуске пароль, да-да. Именно. Проверьте там все) передвигается в конец месяца и встречать он будет меня в аэропорту... О-о-о...
Да! Да, бля. Да! Потому что ему уезжать уже (ну улетать), а он по расписанию посмотрел – мы вполне можем пересечься в зале ожидания, если я прилечу, а иначе никак – снова всех поднимать, снова отрывать от работы – не вариант. Можно,  конечно, тащиться двое суток на поезде и подкатить к аэропорту уже там-и почему мне в голову не пришло? Потому что столько денег у меня нет. Только для того чтобы не лететь самолетом-нет. Ок, – сказала я. Классный план, – сказала я. Я не сказала две вещи: не, три. Но третья – это из разряда неврозов и мне не понять ее никогда. А так – я не сказала мелочь.
А именно:
1. Я никогда не летала самолетом.
2. У меня совсем нет столько денег, потому что в «плане В» (а именно – в пересостыковке с местом встречи) еще было маленькое неучитываемое нечто: при ТАКОМ раскладе мне не уложиться (без лоха) в 2 дня и придется где-то жить, что-то есть и на чем-то передвигаться по городу за эту НЕДЕЛЮ, что я, оказывается, там буду. Нужны деньги. Много денег.
3. А это мне просто интересно – давно у нас радиостанции приравнены к стратегически важным объектам по уровню защиты, или это чья-то паранойя опять?
...Иногда мне кажется, весь наш мир – не более чем чья-то паранойя...
...И чего подрывает, подрывает их постоянно то в какие-то командировки, то еще что-то...
...От работы он не хочет их отрывать... Заработались все...
Я их работа...
Так, все блин, спать... Завтра в Универ...
                IV(2)
...Итак, я снова переношу все сроки, я снова переотпрашиваюсь на работе, снова выслушиваю унизительные намеки на все подряд без разбору и снова в поисках денег – огромного количества денег в кратчайшие сроки.
Сегодня увлеченно лепя фруктовое мороженое за перегородкой, я неустанно думала об одном – где достать деньги. ****ский разговор с начальством, долгое промывание мозгов, тошнотворные презрительные увертки и фальшивые импровизации – и я, ура, сдвинула сроки. Теперь мне снова ничего не мешает, а в остальном – это как минет –проглотила и забыла.
К черту!
Про заваленный зачет я вообще не говорю – как будто было что заваливать, ага – я книжку из принципа не открывала. К черту его – в пятницу пересдача, вместе с Яной пойдем. Янка тоже не сдала...
А сегодня за стоечкой, лепя свое экспериментальное мороженое, я усиленно думала, где бы достать денег.
И думала, и думала, и думала, и думала, и думала...
Думала до того, что в голову стали лезть страшные мысли – типа там в долг занять у кого-нибудь на работе, потом отдать... Ну, на крайний случай... ну хоть у кого-нибудь... Черт, черт, черт, черт, черт... Собака... У кого бы занять, а?!!
Долго, долго думала, автоматически перемешивая всякую лабуду со всем подряд, отсчитывая сдачу, не глядя сметая с блюдечка на прилавке в кассу. Перебрала всех возможных – черт, да такие фамилии в голове всплывали, сама себе удивлялась – какой только хрени в моей башке нет, какого только мусора не напихано... И какой-то Эдик вспомнился, и Артур из ночного клуба, и целая куча лохов, которые меня когда-то ****и...
Но лохи просто вспомнились – а эти два в голове задержались, у этих вроде бы были деньги – они возглавили список «кандидатов». Начало было положено – мозг заработал. К вечеру у меня уже был составлен солидный перечень придурков, набросанный карандашом на чьем-то чеке, оставленном под прилавком...
После работы я сразу, не откладывая, еще в маршрутке начала обзванивать и бомбордировать smsками мой список победителей лотереи – ответы посыпались тут же, но не те, что я ожидала. Вернее, эти я тоже ожидала – расспросы, что да как, как дела, какого черта и куда я пропала, чего звоню и не хочу ли встретиться разок и перепихнуться. Это неважно. Неважно, сколько времени и как я изощрялась, чтобы хоть что-то выцыганить – я предпочитаю не зацикливаться на негативе, как Яна, я предпочитаю делать вид, что его не было.
Его и не было.
Как не было и денег. Да, вечер убит безрезультатно, и я ехала домой, тоскливо разглядывая сытый ночной город клубных огней и неоново-навязчивых вывесок, разглядывала через мутное грязное троллейбусное окно на задней площадке, пытаясь заглушить мысли «Enigma» через старые покоцаные наушники. Мысли не уходили.
По нехитрым подсчетам, как ни крути, Питер мне не светит никоим образом, даже с учетом работы, аванса, жесткой экономии и прочего. Не светит. Катастрофически. И придумать тут что-либо было сложно, потому что ни времени, ни возможностей не было никаких – даже если я абсолютно забью на сессию...
Так я и доехала до дома, на автомате добрела до подъезда по скользкой дороге (впервые за эту зиму, наверно, не обратив внимания на то, что она скользкая и что надо держать равновесие – за что и поплатилась отбитой задницей), выкурила полпачки на крыльце, потом уже почувствовав, что отнимаются ноги от холода, зашла внутрь. До квартиры дошла пешком, не на лифте – ненавижу эти гробики. И ненавижу свой 8-й этаж...
И я очень, очень устала.
Дома было пусто, тихо и пропахло пивом. Я не спеша разделась, прошлась по комнатам, открыла форточки, пошла на кухню, закурила, принялась разогревать ужин.
Я была страшно разочарована и страшно уставшая. В голове шумело – я курила, не переставая, не вынимая сиги изо рта – механически сплевывая окурки в мусорное ведро, одновременно тянулась за новой сигаретой, а зажигалка уже поджидала ее возле рта – если была свободна вторая рука. Если нет – я просто наклонялась и прикуривала от газа, тупыми бессмысленными действиями заполняя пустоту ощущений.
Голова одновременно гудела от пережитого – сотни гнусавых голосов из трубки, наушников, телевизора, кафе – и одновременно была пуста, абсолютно опустошена. Да опустошена – так правильней. И мысли, где бы достать деньги – уже не было. Была одна – как теннисный мячик, тыкалась шаром в лобную перегородку, тоже без связи, без смысла, без цели – просто фактом.
Денег нет. Денег нет. Денег нет. Их просто нет. И с неба они не упадут. И я не поеду в Питер. И эти полгода зря. И я так рвалась, так рвалась, неужели я чего-то ужасного хочу, неужели это так плохо, мечта – это же хорошо. А я так рвалась, так рвалась, так рвалась.
Захотелось выпить. Захотелось выпить так, как никогда. А еще захотелось позвонить Яне – у нас завтра и послезавтра семинар – она, конечно же, не пойдет – она никогда  на них не ходит... Это же так тяжело – выступать перед публикой... Вообще-то, именно сейчас я ее понимаю – сейчас я бы тоже не хотела видеть эти безмозглые быдлятские рожи, морды одного большого шумного чудовища... но только сейчас. Она как-то признавалась мне в своих ощущениях-она любит это делать-и я ее на секунду, еле-еле улавливая суть фраз и происходящего вокруг, поняла.  Ее страх-это был вовсе не страх в прямом смысле слова, это было что-то такое…ей 19 лет, конечно, она не может разобраться-а рядом никого. Иногда рядом никого-достаточная причина для самоубийства.  Ее страх-это не ужас перед людьми, открытыми пространствами, толпой или громкими шумными помещениями. Это не страх боли извне-это подсознательный, инстинктивный ужас потери зыбкого безнасильственного существования. Она боялась не их-она боялась ЗА них. Она боялась что именно так, как всегда это бывает-по глупости, наглости, гордости, невежеству-да черт знает чему еще-они снова что-то сделают, неосторожно задев ее бессмысленный мир. Она спасала не себя от них. Она спасала их от себя. И я это поняла тоже на каком-то инстинкте, на полунамеках и невербальном вопле о помощи, хотя вряд ли она сама это осознавала. Скорей всего в ее голове это звучало как что-то кощунственное. И это правильно. Нельзя давать себе додумывать некоторые мысли до конца-может оказаться, что все так и есть на самом деле и тогда ты окажешься лицом к лицу с правдой, от которой уже будет некуда спрятаться. Никогда.
Я не хочу думать о Яне. Потому что сейчас мне грустно и я не хочу ВООБЩЕ ничего, кроме одного-единственного – напиться. Просто так, без выяснения причин, анализа, комментариев и остальной безмозглой ерунды, которую так любят ****ские слезливые неудачники.
Я просто хочу напиться. Ищу выход, не нахожу его и загоняю себя в еще более чудовищную западню.
Прикольно?
Вот и мне нет.
Эти два дня, как мне кажется, запорем мы с Янкой вместе – в силу различных причин, но, черт, кто в этом быдлятском мире будет разбираться?
Я пошла к холодильнику. Весь пол засыпан пеплом. Бардак ужасный. Надо будет вынести пепел на обложку альбома – в этом есть смысл, в пепле...
У-у-у, черт...
Чтоб я сдохла!
Не буду Янке звонить... буду тупо пялиться в телик под музыку и пить, пить, пить, пока все тут не заблюю...
Боже, как плохо... бля.
...Утром позвонила Яна. Ну, как утром – в 12, сказать, что она придет ко мне, потому что ей кажется, что кто-то прячется у нее под батареей. Я, конечно, шучу. Она сказала – ей боязно и она хочет со мной поговорить, и я ее, собственно, не отговаривала – пускай приходит – пожрать заодно пусть из дома захватит... девочка.
...Голова разрывалась изнутри на куски... Срочно нужна помощь... SOS!
...Яна молча зашла, молча посидели с ней на кухне (ну, мы пили горячий чай (она) с 1% кефиром (я) и переговаривались о совершенно посторонних вещах («Ana Dess», морозе в головах и на улице, новой прическе декана, которая ей страшно не идет, интересном вкусовом сочетании ежевика + кедровые орехи, странном старичке через квартал и «Винтаже») по паре слов в час и меланхолично поглядывали в окно. Ни слова об учебе. Одно упоминание напрягает...
Мне было хорошо и уютно, и даже странное ощущение, что все не так уж и плохо – ну, по крайней мере, не смертельно, ведь жизнь продолжается и, возможно, можно еще что-нибудь придумать, да...
Возможно, можно, только сложно
Свою цель, как лицо, для мира целого не прятать,
Если только очень осторожно,
Можно улыбнуться – не плакать...
Хе, коряво, но силы ко мне возвращаются – хорошо, что Янка пришла, я себя с ней чувствую собой, в своей тарелке, правильно, чувствую, что живу, чувствую... Хотя и не всегда последнее время – вот сейчас, например. Я чувствую ее умиротворение, а еще я чувствую, какое она хрупкое и как было бы здорово вот так сидеть и болтать – я только-только пришла в себя после вчерашнего...
...Как тут же зазвонил звонок. Фак! Даже не сразу сообразив, откуда он, уже его ненавидела – вечно не вовремя.
Телефон мобильный. Мило... Я нехотя поднялась и вышла из кухни, оставив Яну допивать чай в одиночестве. Телефон трезвонил у меня на тумбочке возле кровати. Пока шла к нему, в голове пролетела шальная мысль, что это, может быть, Оскар, но я тут же ее придушила в чреве подсознания. Пора взрослеть, пора взрослеть, уже слишком уж поздно. Даже не хочу высчитывать, через сколько (ничтожно мало) дней самолет, который так наивно впихнул в мою жизнь Оскар, улетит без меня...
Тошнит.
Это звонил не Оскар. Это звонил один из вчерашне-реанимированных лохов – меня это заставило встряхнуться.
Даже больше – состояние было близкое к экзальтации – я предчувствовала. Я всегда каким-то образом угадывала вещи, для меня судьбоносные (ну, или просто очень важные). Как угадывала нужное слово за миг до его рождения, как знала о рифме еще до того, как произнесу первое слово из предыдущей строчки... Конечно, у меня, как и у многих «коллег по цеху» или как там оно называется, была парочка ритмов, заготовок тематических в общих чертах, но если говорить о чистой импровизации – меня перефристайлить невозможно. Это было что-то свыше. И точно так же, как я угадывала слова, точно так же я угадывала реплики других людей еще до того, как они откроют рот, знала, что человек хочет сказать мне до того, как он подойдет ко мне близко...
И точно так же я поняла, что этот лошок – не помню, как там его, честно, не помню – это такой «второй шанс», сюрприз для отчаявшегося, типа как в сказках – ок, испытание пройдено, ты классный чувак, валяй дальше. Вот так же и я – в состоянии жуткого депресняка, обливаясь пивом и слезами, вчера похоронила все надежды – уже честно обдумывала новые пути подхода, ненавидела тупую быдлоту за их тупость, потерянное мое время и вселенский идиотизм в принципе. Боже, как мне было паршиво! А сейчас – выплыл какой-то спасительный лошок.
Я, ликуя от счастья, про себя матерясь на эмоциях самыми страшными словами сразу на русском и французском, взяла трубку и ровным голосом начала вести беседу.
Как его звали – не помню, он представился официально, как какая-то гнида, по фамилии... Фамилия мне ни фига не говорила – из чего я сделала вывод, что познакомилась я с ним, как и со всеми остальными вчерашними лошками – давным-давно, в дымовой темноте ночного клуба без названия, пьяная и во время петтинга. Впрочем, голос его мне показался слегка знакомым – начал даже в голове вплывать какой-то погнутый смазанный образ худощавого дрища в гавайской рубашечке, страшно носатого, страшно скуластого и с лошадиной улыбкой под очками-хамелеонами... но верить в это мозг отказывался. Не может быть. Я не могла быть НАСТОЛЬКО пьяной.
Впрочем, неважно. Важно то, что после обмена никому не нужными расспросами про жизнь и сальными шутками он сообщил мне примерно следующее:
Он страшно рад, что я его не забыла, что позвонила через столько времени. Он верил, что я его не бросила и исчезла на полгода исключительно в силу каких-то страшных жизненных обстоятельств, на которые я никак не могла повлиять, и у меня есть оправдание, которое мы с удовольствием обсудим при встрече;
Да, у него есть определенная сумма, и он мне ее с удовольствием одолжит, даже не требуя расписки, только надо оговорить конкретно срок, когда я верну деньги, чтобы не было потом проблем;
К сожалению, он уезжает сегодня вечером с каким-то своим другом на дачу, который обещал заехать за ним уже полдвенадцатого, так что он его подождет – и они сразу двинут за город, не хочу ли я с ними?
Я в вежливой форме отказалась, мысленно слагая на все лады его ****скую болтливость. Я бы поехала – но не хотелось терять работу. Пока мы с ним болтали о прелестях группового секса, мне уже два раза звонили с работы – а это дурной знак. Обычно ПАН ДИРЕКТОР никого силком не тащит, если позвонил – значит, позвонил, а ты сам что хочешь дальше делай. Но если он ПЫТАЕТСЯ дозвониться – значит, случилось ЧП. А у меня последнее время и так отношения со сладким испортилось – мало того, что я два раза писала заявление, перенося и сдвигая сроки (автоматически сдвигая график всего цеха), еще и послала его при последней нашей встрече. Я уже не говорю о том, что сам факт отпуска за свой счет всегда рассматривался как жуткая, неслыханная наглость, не имеющая аналогов в списке самых страшных грехов работников общепита...
Как результат – меня «в воспитательных целях» перевели на мороженое на пару месяцев, прикрывшись нехваткой рук. На деле это было что-то типа  профилактических работ в коллективе и показательной казни одновременно.
Я скучала по кухне, по атмосфере, по полной свободе творчества и да, твою мать, по людям. Но оно того стоило. Все стоило Питера.
В общем, я не поехала. К лошку я имею ввиду. Он, конечно, поломался какое-то время, но в конце концов согласился заехать в 12 ко мне домой и передать деньги. Я, искрившаяся от счастья, тут же перезвонила этому кухонному черту. Оказывается, надо было срочно лететь кого-то подменять – то ли кто-то рожал, то ли беременел, то ли заболел чей-то слюнявый олигофрененок – я не разобралась. Я быстро поговорила с директором, повесила трубку и ломанула в прихожую – одеваться, собирать сумку, краситься, по ходу объясняя Яне суть проблемы. Яна, конечно, разнервничалась, перепугалась, начала огрызаться – ей явно не нравилось, что посреди такого милого уютного чаепития я срываюсь черт знает куда и дома буду черт знает когда, но мне плевать. Мне тоже было страшно неохота тащиться в непогоду, оставляя здесь Янку, на которую я, в свою очередь, оставила лошка, но я не собираюсь пасовать. Я – не она, и она никогда не заставит меня подстроиться под ее жизнь. Пускай она в каких-то вопросах умнее, пускай больше знает, пускай, пускай она гораздо интереснее смотрит на мир (хоть и через стосантиметровую призму), пускай я пустая, пошлая ****ь, круг интересов которой сводится к первичным инстинктам и элементарным потребностям – пускай. Она сколько угодно может кутаться в свой тревожно-эмоциональный бетонный кокон, я ни-ког-да не буду идти у нее на поводу...
...В общем, черт с ней... Проблем куча... Я строго-настрого наказала Яне сидеть дома, объяснила, что в 12 придет НОРМАЛЬНЫЙ АДЕКВАТНЫЙ человек, который просто передаст деньги, сказала, что скоро приду, и с низкого старта полетела на остановку...
Все будет хорошо, все будет хорошо, честно! Это же так легко. У меня просто нет другого выхода. Она должна то понимать и давать ей понять такими вот моментами-это все равно что помогать выбрать способ жить. Это благо. Гляди-ка, я, кажется, попаду за эту суку в рай.

…Я знаю. Я знаю, что сейчас будет. Спорим? Ты будешь уговаривать себя сначала спокойно, четко и даже аргументированно. Потом сами собой начнут появляться тупые отговорки – одна, честное слово, одна другой тупее, и ты это будешь прекрасно понимать со временем, но все равно будешь находить все более чудовищные отговорки на грани абсурда, пока, наконец, не поймешь, что ты уже несешь полную чушь, что пальцы мелко дрожат, ты разговариваешь сама с собой и тебе страшно, до отвращения тошнит...
И тебя стошнит...
И тут окажется, что ты скулишь и нервно взрыкиваешь просто так, и вот тут ты поймешь, что окончательно сдаешься, сдаешься окончательно...Это мгновенно накатывает, как огромная волна, ее приближающийся невероятно низкий вибрирующий у тебя в печенке гулкий рык ты слышишь всего долю секунды-ровно столько, сколько нужно, чтобы успеть ее заметить-и вот ты уже под ней. Ты уже не принадлежишь себе. Ты-действие. Ты-не ты. О нет, это не кино-не ты превращаешься в кого-то, не кто-то просыпается в тебе, не что-то завладевает тобой. Все остается на своих местах-но если прислушаться, можно почувствовать, что что-то неуловимо изменилось. Ушло что-то важное. Здесь больше не было человека.
Я закричала.
...Я в ярости, в отвращении к самой себе кусала себя за руки, рвала волосы, пока, наконец, в глазах не потемнело, пока я без сил не упала на пол. Я однажды пошла с Сандрой за компанию делать тату – звездочку давидскую – она делала, а я ее в зале ждала. Там такой гул – будто скафандр с ульями – звук бьется глухо в стенки, бьется по черепу, по лицу, по волосам – меня тогда вырвало – вырвало по-серьезному, не один раз – вот так, молча, на пустом месте. Я плохо помню, что было дальше – только помню, что меня постоянно тошнило, постоянно рвало, но я каким-то образом доехала до дома – мы добрались. Мы с Сандрой.
Я потом обнаружила у себя на плече кружочек такой маленький с выемками – тоже что-то похожее на татушку. Наверно, по инерции за компанию тоже что-то сделала...
Этого я тоже не помню. А жаль. Возможно, единственное, что я отважилась сделать прикольное в своей жизни.
...Сандра, конечно, вернулась в ярости. Я знала заранее, что она будет кричать, истерить, ненавидеть меня... И она меня ненавидела. Еще до того, как она пришла, я тыкалась по углам комнаты и подскуливала – я знала, она будет в ярости. Как только узнает, а может, и до того.
Я затравленно жалась в угол, боясь повернуться к иконам лицом, я страшно ненавидела себя и весь мир, а больше всего ненавидела Сандру, всей душой сейчас ненавидела, потому что она права, и возразить мне нечего. Я сейчас ненавидела больше всего на свете. И у меня нет и никогда не было икон в комнате.
Она дала мне указания, повторила два раза посмотрев мне пристально в глаза-и ушла. Когда за ней захлопнулась дверь и на квартиру рухнула выбивающая землю из-под ног тишина, первые секунды я просто смотрела тупо на входную дверь, смутно ощущая какое-то беспокойство. Вроде как и не беспокойство вовсе – а так, какая-то не очень приятная мысль, но ты никак не можешь вспомнить какая. Вроде бы все как нельзя лучше – я одна, в пустой квартире, могу делать что захочу, когда захочу и каким захочу образом. Вокруг тишина и если закрыть шторы, будет совсем хорошо. Ну, совсем-совсем хорошо.
...И что-то еще. Я пошла на кухню, задумчиво повертела в руках Сандрину чашку с недопитым чаем, с ручкой в форме члена, любимую... Тишина, я уже практически тут же, сходу впадаю в состояние полусомнамбулистического транса, уже наполовину не слыша своих мыслей, ни тиканья часов, хорошо...
Парень. Вот та уховертка, которая сверлит мне мозг изнутри и не хочет вылезать. Этот гребаный парень, который должен прийти и что-то там ей передать, а я взять.
Да. Он – принести, а я – взять. Можно молча. Выбрось, выбрось из головы эту мысль – подумаешь...
Но мысль возвращалась. Как пьяная Сандра, бывало, возвращалась к одному и тому же зацепившему ее слову, подбирая и подбирая фанатично рифмы, так и меня грызла одна и та же мысль, сделает полный круг вокруг мозга – и снова стучится. Я ушла из кухни, я пробовала слушать музыку (обязательно шагая от окна к шкафу так, чтобы на начало куплета я была лицом к окну, иначе приходилось отматывать назад), но мысль снова и снова возвращалась, и с каждым разом все настойчивее и настойчивее пробиваясь через стену бездумия.
В конце концов стена пала. И я стала думать, сначала просто смутно опасаясь, как все пройдет, потом все более и более тревожно, все суетливее начала бродить по комнате, вынимать-засовывать руки по карманам, кусать губы, кашлять...
И злиться на Сандру. Сначала неосознанно, интуитивно, потом – с конкретными претензиями.
Сука, порядочная сука эта Сандра. Сука, каких свет не видывал. Почему она не дает мне спокойно жить своей жизнью? Почему вечно в ее жизни что-то происходит, почему вечно что-то меняется? Эта тварь как будто специально придумывает новые и новые способы меня доконать – то ее подожди где-то, то спроси кого-то, то позвони, то еще что-нибудь. Как специально она это делает. Она и делает это специально, сука – еще смеет меня в чем-то обвинять, тварь. Как будто мы уже все это по сто раз не обговаривали, и будто уже не решено все вдоль и поперек! Как не слышит, как специально! Убийца! Убийца! Неужели так сложно отстать, оставить меня в покое и отстать со своими законами, нормами и прочей херней? Дать мне жить так, как хочу я – неужели сложно, неужели я так уж много прошу? Я же никого не трогаю! Я же не трогаю никого, никого из этих ублюдков, считающих себя людьми!
Твари, мерзкие, злобные, отвратительные твари, лживые, тупые, трусливые, а потому злобные твари, к которым нельзя-опасно подходить близко – опасно для жизни, опасно для души...
Мерзкие пучеглазые безмозглые недоживотные, в самых мерзких своих порывах способные уничтожать все живое – только потому, что в их малюсеньких мозгишках что-то там щелкнуло – что-то, чего они сами не поняли даже...
А Сандра – это тупая ленивая злая скотина, пропахшая насквозь пивом и сексом – эта тварь мне за все, за все ответит, мразь. Эгоистичная дрянь, не дающая мне спокойно существовать уже, наверно, 5-й год – как пришла, сволочь, кто ее просил помогать, какого черта? Кто ее звал? Сука! Возможно, не появись она тогда в переулке – или где там это происходило – меня бы уже давно не было, давно прекратилось бы мое бессмысленное мученическое существование. Это она, она тогда остановилась, заметила меня – это она, она одна виновата во всем, что теперь происходит и будет происходить. Сволочь, сволочь, сволочь... тварь... гнида... шлюха...
Ключ в замке. Ключ в замке, ключ в замке, ключ в замке, ключ в замке...
Я, я во всем виновата, я одна. Я запорола ей все, я опять исковеркала ей жизнь, я не даю ей спокойно дышать, жить, творить, я мешаю ей жить, я ненавижу себя за это. И ее. За то, что она – не я, сука.
Я запрокинула голову, опустилась на пол, поджав колени к подбородку, согнувшись в три погибели, убийственно четко ощущая, как бьется мое сердце – медленно, тяжело и сильно. Зараза. Как выстрел-в ушах. Как удар битой-в грудь.
Я запрокинула голову, схватила ее руками и часто-часто задышала, ненавидя себя за собственную живучесть... Я слова не сказала. Она тоже. Я молча встретила ее, обозленная в коридоре.
«Много работать придется» она сказала там, на кухне. А до этого долго молчала. Этой фразы я не выдержала. После этой фразы я сбежала. Собственно, это ее первая и единственная фраза была, как она зашла. Нервы мои сдали. Не совсем понимая даже, о чем речь, я сообщила только, что я – ничтожество.
Сандра, как зашла, сразу все поняла – ничего не сказала, непроизвольно чертыхнулась в пространство и вздохнула. И ничего не сказала. Но выражение лица у нее было такое, что вот-вот – и она меня придушит собственными руками. Но она промолчала. Молча ушла на кухню, молча поставила чайник... Тогда сказала...
Мне хотелось умереть. Честно.
В ужасе, в перехватывающем дыхание ужасе я, не помня себя, вылетела из квартиры, потом из подъезда, ударившись больно о железную дверь – бежать, бежать, хотя бы быстро идти, да, да, вот так, успокоиться, успокоиться тихонько... да... вот. Чтобы как-то, чем-то ей помочь, я решила купить газету. Обыкновенную, серую, с объявлениями о вакансиях – она ведь серьезно сказала, ей придется много работать?
Я куплю газету. Я просто куплю газету – вот и все. Вон ларек. Это не сложно. На улице уже стемнело. Это хорошо. Ничего не видно. Подойду, куплю.
Подойду, постучу в окошко. Просуну деньги. скажу: «Ярмарку». Или даже «Ярмарку, пожалуйста». Подожду. Возьму газету и уйду. У меня без сдачи. Я пересчитала. Два раза. Три. Так что деньги сдачи нет. Надо только взять газету. Просто подойти и взять. Это все делается молча, абсолютно молча. Со стороны продавца. Это быстро. И легко. И легко. И быстро.
Огромные, полупрозрачные щупальца вылезли аккуратненько из окошечка продавца, опасливо прижимаясь к стенкам ларька, медленно поползли вдоль витрины, спускаясь все ниже и ниже, тихонько хлюпая черными вязкими присосками, незаметно подкрались ко мне сзади и начали извиваться по земле, еле заметно обхватывая щиколотки, потом икры, сводя с ума своими омерзительно гадкими прикосновениями, мокрыми, холодными и скользкими. Я оцепенела. Пыталась понять, что, собственно, происходит-и оцепенела.
Хотелось кричать, но во рту пересохло. Хотелось бежать, но не слушались ноги. Голова была заполнена чем-то черным, вязким, блестящим, как мазут, и хлюпающим, как щупальца.
Это ведь так легко – купить газету. Подойти к киоску, стараясь не смотреть на щупальца, не приближаясь к ним, протянуть деньги, не обращать внимания, сделать вид, что его здесь нет...
Меня вырвало.
С хриплым стоном повернулась назад и быстро, чтобы поскорей уйти от этого места, травившего душу, засеменила к остановке, широко раскрытыми глазами глядя в никуда...
Почему я такая?
Почему я такая, почему я, почему я, почему я, почему я, почему , почему, почему... я... такая...
Я ненавижу себя, буквально ненавижу. Я запорола свою жизнь, она права – и я по сути своей только отравляю все, только отравляю существование себе и другим, я бесполезное, бессмысленное, никому не нужное случайно появившееся на свет существо, которое создано мучить себя и других...
Ненавижу себя. Ненавижу себя за слабость, за малодушие, за глупые, странные вещи, о которых нормальному человеку не скажешь, ненавижу себя за нелепое существование как пытку, ненавижу других за то, что они не такие, как я...
...Я пришла домой в тупом оцепенении, бессмысленно переставила книги с полки на полку, потом начала подметать, потом вытирать пыль... По мелким суетливым ненужным никому движениям я догадалась, что мне нехорошо. Что мне скоро будет очень нехорошо. Если домой шла я не разбирая дороги, сжимаясь от звука собственных шагов, ненавидя себя при каждом шаге, и мне хотелось только не двигаться и раствориться где-нибудь, чтоб никто не мог достать, то сейчас, на данный момент, я нервно шастала по дому без всякой цели, без всякой мысли, уже не думая, почему я такая и зачем все это. Я просто тупо наблюдала без интереса, как растет внутреннее напряжение, сначала из беспокойства переходя в панику, из паники – в истерику, из истерики – в полное черное отчаяние, пока я, наконец, не начала метаться по комнате, судорожно что-то ища – ну, вообще уголок, где можно было бы спрятаться от всего того, что на меня навалилось, но хоть какой-нибудь!
Но уголка не было – и оно, наконец, вырвалось наугад, помимо моей воли, захлестнуло целиком...
...Ночь я провела, прокатавшись в дикой, раздирающей, одуряющей ненависти к самой себе, катаясь по полу в темной комнате. Там и уснула, тварь...
Почему я такая?
Прятаться. Хоть чему-то я научилась в совершенстве. Прятаться.
Сандра – дрянь... Она ненавидит меня и мстит мне за мои промахи, за свои обиды – она мстит мне за всех. Она знает – не может не знать, не может, не может, не может не знать, сука, тварь! – она знает, как мне плохо, как мне тяжело, и она специально это делает, специально, как мстит, как не видит, как специально подталкивает меня, сука, к таким ситуациям – она знает, чем это закончится, знает, чего она ждет? Чего она добивается?
Она ждет какого-то результата? Она специально это делает – я сто раз, сто раз ей объясняла все, объясняла все, рассказывала человеческим, русским языком, все разжевала – ну, неужели так сложно запомнить раз и навсегда, вбить себе, вбить, бля, в свою тупую башку одну простую, до ужаса простую и примитивную вещь – я говорю серьезно. Неужели сложно просто запомнить эту простую вещь? Просто. Просто. Просто...
Я говорю серьезно и не надо создавать такие ****ские ситуации, сука!
Она смеется надо мной, над моей жизнью, над моими мыслями, над моими мечтами, чувствами, вкусами – тварь, тварь, тварь, тварь, тварь, тварь... Ненавижу ее. Она специально, она смеется, она тварь и она переломала меня всю, сука, сука!
...****ская, ****ская, ****ская тупая грязная пьянь!
Меня вырвало... Иду дальше...

                V
Рано или поздно кошмар заканчивается. Так или иначе, но мы с Сандрой помирились (больше, конечно, инициатива шла с моей стороны, чем с ее). Так или иначе, но к этому выводу мы пришли давно, причем для обоих он был открытием – мы не можем друг без друга. Не можем, потому что таких больше нет. Сандре страшно одиноко с ее тараканами в голове – даже если я что-то не пойму, я, по крайней мере, попытаюсь. Мне – и только мне – она может сказать все, что делает, всю правду, без остатка – и я знаю, что она искренна со мной в своих самых сокровенных мыслях, самых сокровенных мечтах – я одна знаю, например, про ее питерские планы, я одна. С самого начала знала, и я могу с ней это обсудить, приняв абсолютно любую мысль, которую остальное человечество посчитает бредом – не просто бредом, а, как они часто говорят, сознательно опасным бредом, а главное – я всегда ее выслушаю. Всегда. Всег-да. Я знаю ее как себя, и она, к счастью (или к сожалению?) платит мне тем же. Я тоже ей все рассказываю – так много и честно я рассказывала только психоаналитику в психоневрологическом диспансере. Она знает меня с самых грязных, самых стыдных, самых чудовищных сторон. Она даже такие вещи обо мне знает, что я сама в шоке – как она это узнала? Каким чувством поняла такие тонкие, невидимые моменты?
Она тянется ко мне, как к островку безопасности, как и я к ней. Откуда, как возникла эта связь и на чем держится – я не знаю, не угадываю. Но ее что-то держит со мной, ей интересно со мной – это ведь не страшно, верно?
Она как-то раз сказала мне, что в некоторых моментах хочет быть похожей на меня – например, уметь абстрагироваться или там молча смотреть в одну точку, когда ее критикуют – глупо, конечно, но ее это во мне восхищало.
А я никогда не хотела быть на нее похожа. Она вся была какая-то слишком порывистая, слишком нервная, может быть, даже больше неотесанная, чем наглая. И она слишком эгоистична. Если бы я была с людьми, я бы такой не была, нет.
Но у нее были свои представления, каким должен быть человек, чтобы добиться успеха в жизни – того успеха, которого изначально хотел...
Она говорит, что нет такого понятия – «социофобия», есть просто подхваченное быдлом модное словечко, которое можно при случае ввернуть с печальным видом – «социофобия» звучит гораздо круче, чем «я застенчивый мудачок, безвольный и ленивый». Она слишком жестока и несправедлива к людям – это заставляет ее быть похожей на них...
Если очень долго с таким сталкиваешься, становишься либо ей, либо (запущенный случай) мной. В жизни каждого человека наступает момент, когда ему просто необходимо сделать выбор – убивать других или убивать себя. Мы с Сандрой сделали разный выбор, но мы его сделали. И уже дня два как она работает. Это немножко страшно, потому что это даже подработкой не назовешь... Сандра, я имею в виду. Умничка...
Я буквально только что – пару часов назад – услышала от нее интересную фразу – она про работу там мне что-то рассказывала, не помню уже, и говорит: «пиррова зарплата». Это как? – спрашиваю. Это, оказывается, расклейщикам объявлений звонила – там странные условия (они назначают район, и там работаешь, даже если не знаешь его, и проезд за свой счет, и очень большие объемы – домов 15–20,  9-ти и 5-этажек (по ящикам почтовым разносить и расклеивать в том же районе еще), по 30 коп. – листовка в ящик, по 50 коп. – листовка на столб, они потом ездят, проверяют), тратится на это все уйма времени, сил, а зарплата маленькая. Ну, дело не в этом, ей так понравилась эта фраза – это словосочетание – «пиррова зарплата», что мы долго еще над ней гудели. Да, необычная, да. Сандра в конце концов так разошлась, что решила эту фразу вставить в свою композицию новую. Она так этим зажглась, что целые 40 минут, наверно, рифмовала это со всем подряд... ага, и ее не смущало, что ни трека, ни даже набросков текста или мелодии ритма там – нет. Тю, фигня какая! Вон, главная фраза есть. Она очень устает. Она очень устает, но живет при этом на полную катушку...
Она очень устает, взмыленная постоянно, но очень мало говорит об этом – она вообще молчунья, слова не вытянешь – разве что в дневниках, в блоге том же – это да. А больше все. Все делает сосредоточенно – засмотришься. От нее такая энергия идет – не колоссальная, но вспышками...
Я по комнате шла. Без музыки – гораздо медленнее и гораздо страшнее было ходить... Темнота – это приятно, но в наушниках – еще лучше, создается впечатление, что ты давно уже лично знаешь всех тех, кто прячется в темноте твоей комнаты уже не один год.
Но батарейки сели, и я не могу остановиться. Вернее, сначала сели батарейки, я, не останавливаясь, вынула наушники, бросила плеер на кровать и продолжала ходить. Туда-сюда, туда-сюда. Я знаю, что эти две вещи никак не связаны, я знала, что я могу в любой момент остановиться, когда захочу, и все это – плод воображения, и я уговаривала себя, что все это ерунда, я пройду еще два раза и сяду. Еще раз. Еще три. И еще пару раз. И в то же время я знала, что не могу, что мне нельзя останавливаться. Видела я эту газету. Странная какая-то... Очень странная... О-о-очень...
Курьер – расклейщик – продавец-консультант – менеджер по связям с общественностью – ух!
...Сандра, кстати, давно не звонит – это немного странно – обещала вечером, как приедет... Она куда-то уезжала в область типа...

…Бля-бля-бля! Как меня занесло! Куда меня занесло! А главное – как не вовремя да и вообще какого черта? Так, все по порядку...
...Времени писать теперь бывает мало – я даже и не знала, что так мало бывает времени... Но кое-что я урывками все-таки помню. Не буду о бытовых ужасах, творившихся и вокруг меня, и в моей голове, но кое-что я да расскажу. Например, «пиррова зарплата» – чудовищная фраза, сначала показавшаяся мне гениальной. Откуда в голове всплыла? Ну, ладно...
Звонила по работе:
– На какое время планируете устроиться?
– До конца месяца (с милой улыбкой).
– НА НЕДЕЛЮ?!
– ПОЛТОРЫ.
– Но у нас минимум месяц...
– да без проблем: МЕСЯЦ.
В общем, набрала номеров завтра – эх, время тикает... Сегодня тоже пробелкоколесила, а результата – нуль! Мда. Спрашиваешь дорогу – и прям по глазам видно, как человек вылезает из своего внутреннего кокона. Мммедллллленннно….
Семь потов сошло, прежде чем я нашла это здание ТЦ, предварительно облазив сверху донизу остальные торговые дома, магазины и склады. Еще 200 потов сошло, пока я пешком поднималась на 7 этаж (про лифты мне мама говорила), миновав стайку путановидных девчонок, метры плотоядновидных мужиков – грузчиков со склада, кучу окурков, рваных газет и старого тряпья на лестнице. За дверью слышалась музыка и громкие пьяные мужские голоса. Дурак не поймет, что компания, как сказала бы Юна, «веселая и добрая». Но, во-первых, я бы зашла – дверь была наглухо закрыта, вусмерть просто. Не выбить. Я пыталась. Тем более на ней было нацарапано «АК-47». Это я так, к слову. Во-вторых, ладно, хотела легких денег – получила легкую потерю времени. Ничего. Я поеду в этот чертов Питер. Так или иначе. Я СКАЗАЛА!
«Zoho»! «Zoh-o-o» играет по радио! А-а-а-а! Да все просто охуенно! Время тикает. Драйв!!! Не надо печалиться. Мда, уж. Неужели W. был прав??!!! Еще не вечер. Вообще-то, я уже весь день мечусь, но ничего подходящего – ежедневно оплачиваемого нет. Похудела на 1,5 кило. На самом деле я ужасно нервничаю. Наверно, я слишком эмоциональна – без разницы, хорошо это или плохо... Я уже раза два отчаивалась, хоронила все, уговаривала себя – потому что это нереально, нереально невозможно и совершенно глупо думать, что что-то можно сделать за 2–2,5 недели...
Но я барахтаюсь, барахтаюсь, хотя сама уже мало в это верю, но у меня совсем дурацкий характер – я иду до последнего, даже в пропасть, если мне это нужно. И в этой ситуации я точно так же надеюсь, надеюсь на что-то до последнего и совсем глупые вещи иногда горожу, да. Но... Еще не вечер... Еще не вечер... Еще не вечер.
Зато я узнала столько!.
Настроение: отличное, сейчас будет сладкий чай в придачу!
Позитив: Я увидела настоящее, не киношное кидалово с «работой», я настырная.
Гордость дня: Я НАСТЫРНАЯ!
P.S. весь вечер сонным голосом ругалась с Яной из-за моей «летаргии», это надо ж, весь день проспала! А я просто не отвечала – некогда было, ух, дела!
Весь день в голове вечная проблема кавычек – как писать названия-то да-а-а?). Лучшую в мире работу, 700/день – элементарно проспала. А тут еще 3 лошковских выходных как на грех, а? Ну что мне с ним делать? А? А? А?( Он уехал-вместе с деньгами, он не в городе. Яна ведь ему так и не открыла, когда он приходил-во время моей поездки на работу с подменой роженицы или там кого…Так и не открыла-она каталась в это время по полу, прокусывая себе пальцы и умоляя в голос его уйти).
Кажется, совсем, совсем недолго все это длится – и целую вечность. Я устала, устала и очень злюсь, что ничего не получается. То им нужен стаж, то им не нравится мой внешний вид – а куда уж «виднее»-то? Взяла школьный старый кардиганчик – по-моему, очень миленько. И выпивкой от меня совсем не пахнет. Только если куревом чуть-чуть, ну так ничерта страшного, мне так даже нравится – запах приятный у них, особый, я уже к нему привыкла как к родному, не могу уже без него – да и у окружающих уже он вплотную ассоциируется со мной, смешно? Это всего лишь сигареты – а подишь-ты? Хе-е...
Без бутылки тоже  тяжело – неуютно как-то по самому факту наличия ее скучаю. Руки деть некуда, пальцы сами складываются в полукруг горлышка – я нервничаю и раздражаюсь и вообще тяжеловато...
Но надо – значит, надо. Я уже дней 8 не пью, дней 8 ношусь по городу до истерики, вижусь с сотней людей и узнала о существовании стольких улиц!
В голове хоть немного прояснилось, а я не перестаю себе удивляться! Во мне столько энергии, столько позитива! И я верю – иногда, по ночам, правда, не очень, но это слабость, не будем на этом зацикливаться – что все будет офигенно, просто офигенно, просто так, как надо! Я летаю по городу, просто летаю! В голове прояснилось. Я не ощущаю привычного запаха алкоголя (правда, с непривычки и на нервозе стала больше курить и не только на улице, – но, хвала всем и каждому, осталась еще музыка – музыка спасает!) – и это переворачивает меня! Честно! Даже Янка не раздражает своим угрюмым видом на парах и хватанием за локти в коридорах. У меня есть мечта! У меня есть мечта!
Правда, рефлексировать некогда – я даже не успеваю до конца осознавать, что вокруг происходит в этой круговерти – мелькают лица, мелькают люди, голоса, места, здания, вакансии, вакансии, вакансии... Тут же не до внутренних ощущений.
Столько дебилов попадается – чего только не предлагают, но все не то – то испытательный срок у них месяц, то зарплата ЧЕРЕЗ месяц, без аванса, то медкнижка им нужна – а это деньги, а это время, а времени у меня нет (да, собственно, и денег-то тоже) – и я ищу, ищу, ищу дальше...
И не нахожу. Устала...
Янка собиралась за компанию со мной завтра сходить по моим делам. Я сказала «ок» и положила трубку, прекрасно уже зная в тот момент, что никуда она не пойдет – будет сидеть дома и плакать, разбивая до вспухлости костяшки о деревянный стол в своей комнате.
Я знала, а у нее еще впереди было несколько часов слез, уговоров, монологов, попыток, истерик, прежде чем придет осознание «неизбежности» вот этого вот факта. А я спокойно лежала в ванной, проклиная холод в своей комнате...
...Вечером Яна позвонила в слезах... Я продолжала лежать...
...Еще одно значительное рэп-явление во Франции – группа NTM. Сен-Дени, север Парижа. Как и в случае с IAM, ни один смертный не может быть уверен на 200% точно, что он знает, как именно расшифровывается название группы. Лично я уверена, что это ругань – собственно, если подумать логически, что еще? Ребята потрясающе поработали над своим имиджем, ничего не скажешь. Вот у кого надо поучиться черному пиару – так это у них (черному пиару, ха!). Все остальные – картонные злодеи с комиксов. Да и кто еще так смачно, так искренне, так люто ненавидит прессу, как они?
Собственно, ничего удивительного. Так было всегда...
По мнению NTM, хип-хоп – сила, которая в один прекрасный момент уничтожит фашизм, хотя это и не единственное содержание их песен...
Хотя иногда они делают заявления, я читаю перевод и думаю – «чего ты ждешь?» Как, например, в 91-м Пен и Луис Фаррахан – две стороны одной медали. Национальный фронт фракции и «Нация ислама» – две стороны одной медали, прикинь?
Об этом я могу говорить часами и думать часами. Думать в транспорте, думать на остановке, думать с плеером в ушах и без, думать в душе... Но сейчас, без бутылки, я не могу сосредоточиться даже на такой изъезженной теме... Мысли, черт, мысли – путаются...
Soprano-«Crazy», Soprano-«Crazy», Soprano-«Crazy»...
Мысли путаются, хотя я не пьяна...
...Чем ближе ко дню «х», тем чаще вспоминаю об Олежке. Нет, стоп. Сережке? Черт их разберет – в общем, как-то его звали. Мы пересекались с ним Бог весть когда – на тусовке-то одна в основном, поэтому он всплывает на моем сексуальном горизонте то здесь, то там – и в последнее время все чаще. Я решила освежить его в таком случае.
Займусь на досуге. Собственно, досуг был сегодня – сегодня вечер субботы. Янка наверняка уже сидит дома, жмется к батарее, как кошка, обхватив колени, забившись в угол, уперевшись головой в подоконник –  – тем более погода совсем испортилась...
А этому не то Олежке, не то Сережке (назовем его «х», как день «х», для которого все это и продумывается, бля) я позвоню... Сегодня... Да, сегодня ночью...
А для начала – надо пойти прогуляться... мне стало совсем скучно в последнее время, а голова пухнет, пухнет от информации, адреналина и страшной, подспудной, но жуткой усталости...
Да! Ну ее нафиг – работу эту тупорылую и бесконечный поиск среди этого дерьма...
Лучше о чем-нибудь поговорим жизнерадостном... и мне интересном...

                …
– Девушка, у вас торба расстегнута...
А то я не знаю. Я стою на остановке , читаю афишу. Одета... Хи, короче, на охоте. Молю Бога, чтоб был не страшный, а хотя бы «на троечку». Четвертая неудача – это херово. Хватит трех. Считаю до трех, поворачиваюсь.
Отвисает челюсть. У него. Хотя он тоже ничего. Рожа пристойная, пирсинга столько, сколько надо, широкая футболка... альтернативщик. Лет 20. Сойдет. Его челюсть? Ну, просто у меня расстегнута не только торба, скажем так.
Две секунды немая сцена. Долго. Я уже готова:
– Спасибо, друг.
– Ага... – он сглатывает. – А ты ниче... мама не наругает? – он нагло ухмыльнулся. Я посмотрела (ну, т.е. Посмотрела) и пошло хохотнула:
– А что такого? Мне, может, жарко... – я смотрю вниз на его ширинку. – Жарко и мокро.
На мосту стояли трое: он, она и у него...
Он все понял. Умный! Может, ему и не 20. Взгляд изменился. Грубо хватает-надо же по правилам,я же самец,ееее…-за руку и тащит. Мне почти весело – куда? КУДА? Все «места» заняты...
В детский домик, отдаленно напоминающий блиндаж. Кто был, тот знает. Сумерки. Тесно. Жарко. Он без слов делает мне подножку, и я падаю на деревянный пол, больно ударяясь. Головой. Интересссно…
…Я зато ходила репетировала с «Пэрри». Ну, как ходила: воскресенье свободное, голова – не пью, и странно – с утра ясная и встала почему-то рано. Ну, по пути зашла в тату-салон узнать расценки перебить там тату одну. Узнала. Не скоро я перебью ее, ой не скоро... Ну, ладно.
Хоть жива осталась. А вообще, интересно... Хочется верить в счастье – и не в такое, не в большое перекошенное расстроенным рассудком и опытами быдлом вокруг, не в «счастье на зло» – хочется верить, что юность – навсегда и впереди еще много-много ярких моментов в серых подворотнях, и впереди еще много будет выпито бутылок моего любимого. И этот парень... Ну этот... Как же его звали... Олежка, Сережка... Сережка, Олежка... Не помню! Сережечка, Сережка... Пфуй...
Не, не помню я... Короче, там был какой-то парень – я не помню, с чего, но с чего-то я взяла, что он мне может быть полезен – не помню, с чего я решила, что он каким-то образом может вывести меня не то на клуб «Rithm And Poesean», вроде как помогающий каким-то начинающим звездам-раздолбаям, как я – не знаю чем, правда, но помогают как-то. И я с этим парнем пересеклась, обменялась номером, а потом искала в толпе – не нашла. А номер, когда я тогда звонила, молчал, а когда он сам мне решил перезвонить, я была в отключке, а когда «включилась», надо было идти на учебу, а потом – на работу, а потом... а потом я вдруг неожиданно вспомнила, что я все перепутала, и этот парень оказался мне совсем, ну совсем не нужным. Я незамедлительно отправила его в игнор. КО-НЕЦ доброй сказке про подвалившую халяву и «удочку» за экзамен на позапрошлой, еще за пару дней до состояния клинического бреда, в котором я сейчас нахожусь, неделе...Если я сама стала замечать, что теряю связь с реальностью и фразы мои-как и действия-становятся бессмысленными и пустыми-значит, дело плохо. И скоро станет совсем-совсем…станет еще хуже.
А Яна не могла без сюрпризов... Она, по непонятным причинам, стала больше замыкаться – я сначала не могла понять, почему, а потом предположила, что она просекла, что я в Питер все равно, так или иначе, поеду – и занервничала. Да, я понимаю, ей будет тяжеловато одной, но я ведь не на целую вечность уезжаю! Я сама волнуюсь до чертиков – сама еще не верю до конца, но я не потерплю ее вмешательства В ЭТО! Ладно, не смертельно... Может, обойдется. Посмотрим по обстоятельствам – если нет, я не знаю, что с этой сукой сделаю...

                VI
Сегодня на паре последней был семинар. Сандра ответила и ушла, сославшись на головную боль.  Конечно, препод ее отпустил, хотя прекрасно знал, что никаких болей у нее, разумеется, нет. А в женском туалете ее ждала я. Мы пошли в курилку – она о чем-то думала вчера весь вечер – страшно осунувшаяся за этот вечер, с черными глазами она стояла, устало прислонившись к кирпичной стене университета, полуприкрыв глаза и устало курила в ползатяжки.
Она рассказала мне, что за мысли бегали у нее в голове последние дни. Вообще, последние дни мы обе были взвинчены – мы обе знали, что она уедет, и уедет очень скоро, и это никак не отменить, не изменить – уедет, уедет на непозволительно долгий срок, полмесяца, не закрыв сессию и бросив меня на произвол судьбы – этого я ей, конечно, простить не могла. Все, что угодно, но не предательство. Не такого рода предательство. Я слушала ее, сама лихорадочно выискивая выход из сложившегося ужасного положения, а она задумчиво поверяла мне свои тревоги – она сама страшно боялась ехать. Она подсчитала что-то там и пришла к выводу, что легче доехать на поезде, а там на метро – до аэропорта, потому что с учетом цены на билет на поезд из нашего города до Москвы, даже самым фиговым классом, да еще если учитывать чертову потерю во времени, да еще если самолет – выходило дороже, и она решила так – по земле ползти. Она сказала это какому-то своему идиоту там, и он сказал, что метро – это муторно, долго и совсем не подходит ему-ему надо быстро дать указания, или показать что-то, или она ему должна была что-то передать, а он вернется через пару дне и они начнут работу, или я что-то путаю…неважно. И обещал прислать человека с машиной от радиостанции, который ее должен будет встретить на вокзале и сразу отвезти в аэропорт, где ее встретит этот парень.
Как видно, не только я люблю усложнять себе жизнь. Ей разрешили взять с собой одного человека в сопровождение, типа «комп», хотя она истерила и ругалась, что ни о каком человеке речи не шло, а о ней одной – у нее нет ни продюсеров, ни менеджеров. Они поняли, извинились и успокоились, и тут Сандру прошибло, что она зря выкобеливалась – можно было бы свободно взять с собой кого-нибудь из  «Утконоса» или вообще левого, из клуба, не объясняя ему, в чем суть проблемы, а просто – для страховки, как носителя грубой мужской силы. И теперь она стояла у стены, задумчиво курила, а на деле кусала локти – ее саму до ужаса пугала эта ее «взрослая» поездка (особенно если еще учесть, что она за пределы даже города, не то что области, не выезжала, ни разу за свою жизнь!). Я, собственно, была с ней полностью согласна – надо было взять кого-нибудь более-менее надежного, и это не глупо, как она считает, а благоразумно! С благоразумием у нее гораздо больше шансов дожить до старости с таким размахом...
Она колебалась. Между чем и чем, она не говорила, она не вдавалась в подробности, ЧТО ИМЕННО мешало ей взять телефон и набрать номер кого-нибудь из «Утконоса» (тем более что ночевку ей предложили тоже на какой-то сомнительной квартире – в Интернете по указанному адресу мы никаких домов не нашли – может, плохо искали? Но там много было несовпадений...). Я бы в таком случае на ее месте вообще бы не колебалась. Что ее останавливает, ну что?
Впрочем, не так уж это и важно, если на то уж пошло... Да. Я нервничаю. Я переживаю, потому что я, пока она тут стояла и устало рассуждала вслух, скорее сама с собой, чем в полной мере со мной, я придумала план. Потрясающий-он родился тихо, неслышно, под неторопливую задумчивую воркотню Сандры. Родился тихо-но он грандиозен! Один такой небольшой планчик, как сделать нашу с Сандрой жизнь лучше. Возможно, при ближайшем рассмотрении так оно и есть, но если ей сейчас сказать, она этого не поймет. И не будем говорить. Потом она сама все оценит и скажет «спасибо». В конце-то концов, должна я хоть раз в жизни сделать для нее хоть что-то хорошее, доброе. Она столько раз всего разного делала для меня! А теперь – в кои-то веки, а?! – я для нее. Только для этого надо задать один вопрос, а зная то, как хорошо меня знает Сандра, не так-то просто сделать этот вопрос естественным... Черт.
Я собралась с мыслями.
– Сандра... – я осеклась. Довольно необычную фразу я сейчас должна буду сказать и как ее сделать сенсационной – ума не приложу... Ладно.
– Сандра... у меня к тебе предложение, знаешь... – я набрала в грудь побольше воздуха. – Сандра, давай я съезжу на вокзал за билетом. Вот прям сейчас и поеду. Давай? – я нервно сглотнула.
– Ты?!. – Сандра осеклась, боясь моей реакции, боясь обидеть. Я нервно ей улыбнулась:
– Ну, надо ж как-то социально адаптироваться – я попробую...
Сандра секунду смотрела на меня пристально, робко улыбнулась и кивнула. В глазах ее было восхищение. О-ох...
…
…Х – это типа «бывший». Ну, он считает себя бывшим, а на деле – парень, мы с ним сменяем друг друга у тортов сутки через двое, спали пару раз, и я на него смотрю – думаю, да, интересная идея... И не скучно...
А еще – он зануда полнейший, он не критикует, только когда трахается, если он узнает про это все, боюсь, он мне весь мозг затрахает по дороге – не выдержу и убью его... Это с одной стороны. А с другой – невнятный этот Оскар какой-то, и sms у него невнятные, мда...
…
О Питере и мальчике с работы(или Сережке-Олежке): Узнала, что первый подходящий мне поезд-9-го в 7.45. А оттуда – под вопросом. Честно, чем ближе к этой мысли, тем больше хочется все рассказать и позвать его с собой в качестве телохранителя-невидимки... Но меня мысли атакуют, из разряда «А слабо одной?», «Когда-то надо начинать ДЕЛАТЬ, а не только планировать», «В этом нет ничего противозаконного, ты уже большая» и т.п. Но... но, но, но... Но адреналин начнет хлестать с каждым днем все сильнее, а закончится это нервотрепкой и какой-нибудь жопой, я же знаю.
…
Первое, что я написала Сандре – Саше с утра: «С днем радио, моя чеканутая подруга!». Пф!
...Да, ситуация становится все напряженней. Или она становится исключительно в моей голове?
…
Сандра: Все больше я склоняюсь к мысли, что надо подключить к этому Х. Сегодня ночью снилось, что я УЖЕ сказала, и поняла, что передумать уже не получится, назад пути нет. Так что... взвесим все «за» и «против»...
Я говорю Х ?
Плюсы:
1. охрана – защита и спокойствие,
2. ситуация может выйти из-под контроля, а  Х будет моей подстраховкой – если, например, придется остаться,
3. когда мы ждали пробки и  с работы мне звонили, был инцидент... В праздник они обязательно просекут мой отпуск,
4. Да и вообще – сам праздник... с моей-то внешностью...
Минусы:
1. меня будет это – напрягать и зажимать... образ, прости Господи...
2. в два раза больше денег.
3. Он МОЖЕТ вообще ничерта не сказать, а точнее обозвать сумасшедшей, и даже тогда я не смогу уже поехать без ощущения что я сотворила неверотнейшую мерзость, кому-то что-то рассказав!...
4. мое самоуважение и жажда индивидуальных афер рухнет ко всем чертям «как личность».
Но, с другой стороны, есть еще вариант – «Я не говорю Х», и тогда –
Плюсы:
1. я горда собой, и у меня хлещет адреналин от осознания риска и «полной самостоятельности»,
2. никаких проблем с Х,
3. экономия. Экономим на безопасности...
Минусы:
1. нервотрепка по многим причинам…
2. никакой защиты, да и больше подозрений.
…
 Яна: Упф... Да что ж такое... я бы над такими вещами голову не ломала. Совсем меня последние дни чего-то...
Так. Надо думать.
До 19:00.
Сейчас 17:10.
То, что ты решишь:
а) надо сказать ИМЕННО сегодня,
б) дальнейшему изменению уже не подлежит,
в) время на раздумье: 145 минут– максимум.
...Ты же знаешь, он будет орать, крутить у виска, действовать на нервы...
Ты же знаешь, ты к этому варианту склоняешься гораздо больше...
Ты же знаешь, этот вариант обойдется тебе в два раза больше...
Ты же знаешь, денег нет...
Ты же знаешь еще, что у тебя не самые крепкие нервы...
Думай. Это такое счастье – когда еще можно повернуть назад и... сдаться?
Философия слабака: сдаться ли?
Философия: это РАЗУМНО!
Философия: Во загоны-то... просто действуй! Хм... Реакция совсем не та – он не принял всерьез и перешел на другие темы... Хм. Хм. Ну что ж... Я не стала с ним спорить.
…
Сандра: Мда. Мы вчера переписывались с Оскаром, с этим красавцем-может, лучше бы утром поедешь? И сегодня то же самое – жалко, да, жалко... Ну, извиняюсь.
Кажется, Оскар нашел мое слабое место. Оно и было-то у всех на виду – чтобы манипулировать мной, надо просто подстроить так, чтобы я сама себя взяла на «слабо».
Яна: Хм. Я, вся пронизанная холодом в области позвоночника, поехала и купила билет. Разговаривая для храбрости по телефону сама с собой. Но! Да. Я ПОЕХАЛА НА ВОКЗАЛ И КУПИЛА БИЛЕТ НА 6:45. Когда ехала назад, у троллейбуса отвалились рога, и у меня оказалось время прийти в себя на секунду. Черт, НУ КАКОГО?!! Какого? Если честно, я до конца не довожу эту мысль, потому что если  довести, я с места не сдвинусь. Это у Юны все ясно – она выросла в грузовых поездах и на вокзалах, а я... Я это я. Тихий омут, в котором дофига мефистофелей. Кстати, я купила «Фауста». Так что объявляю месяц Гетте! ОБОЖАЮ, ОБОЖАЮ, ОБОЖАЮ ЕГО!!! Иногда. Как и Агата. Но больше этой девченки его е любит никто.
Так вот.
У меня оказалось время, и я подумала вдруг нечаянно, какого черта я согласилась на все это? Мне оттуда не уехать! Фак!
…
Сандра: Подумала про работу в школе – фааак! Мой педагогический метод будет называться ПОПОЧКАМ. Так и знайте. Так...
…
Яна:Паспортные данные я ему дала... Он, конечно, хотел, чтоб я с ночевкой у него. Ничего... Наверстаю, ох, мамочки...
…
Сандра:И как он не боится? Может, я старый чокнутый трансвестит и у меня не все дома??? Хотя насчет второго он, кажется, понял, давно смекнул. Так. Самое главное на этот миг – взять себя в руки и начать молча собираться, не задумываясь, куда и зачем... А крупный почерк – признак неустойчивой нервной системы или вроде того... Ох, мама, что я делаю, что я делаю... Так. Не думать. Хоть это-то ты можешь?!! Хотя по сравнению с планами некоторых знакомых (рок-фест в Самаре и полет на самолете с билетами за 2050) это тьфу, детсад! Как можно уехать на весь день на дачу, не взяв мобильный? И где вообще эта дача? Надеюсь, все обойдется без последствий... Ладно, все. Пошла в ванну. Надеюсь, я послезавтра буду цела (!!!) и невредима... И в уме. Вот.
P.S. Юрец сволочь, у меня дождется... хотя вряд ли... Ну и фиг. Зато я крутая, как тысяча чертей, дааа... Ох, мама, зубы клацают...
Настроение: вся на взводе, еле держу себя в руках, стараюсь не думать и концентрироваться на мелочах...
…
Дааа... Кто-то удивлен? Думаю, нет.
Я собрала вещи, приготовила одежду, списалась с Сандрой (та ждала еще какую-то Тамару), легла спать... И буквально через несколько часов обнаружила, что сплю с открытыми глазами. Да, поняла, что я вижу сон и при этом уже давно смотрю на ковер и верчу в голове разговор с Сандрой... Приехали...
С.: Плюнь на все это, чего мучаешься?
Я: Обратный билет не купила – раз.
С.: Куплю на месте.
Я: Вечером будут проблемы – два.
С.: Х. встретит. Можно на него потом все свалить, а на звонки вообще не отвечать...
Я: Рэбу нифига не сдашь.
С.: Ну, это мы еще выясним.
Я: А где ночь ночевать?
С.: С Х. в гостинице, он поймет. В крайнем случае – дома. «Ой, у них там гости, мы сорвались!»
Я: Ох, главное билет взять назад доехать, а там – пусть хоть обругаются, Я – ДОМА!!! И не слышала телефон. Подумаешь! Главное, чтоб Х. прикрыл. Вот. Только вот...
Сижу я такая и плачу. В подсобке, ага...
Мефистофель: как твой выход на сцену?
Я: да, да, да, да, да, да, да. Да. Да. Еще одна проигранная битва, да!
Но ты же не представляешь, как мне хочется прижаться сейчас к Х. Слабачка! И не хочу портить этот чертов полузачет в универе, если ты понимаешь, о чем я.
И пусть этот билет будет напоминанием о великом обломе – ну как, все еще хочешь в Самару?
Да, да, да, да, надо только как следует все подготовить! – но это еще не поражение. Это... не совсем удачный год... или... ну... ну или, проще говоря – Я НЕ ЮНА! Или если уж совсем просто: НУ, ДАВАЙ НАЧНЕМ С ЧЕГО-НИБУДЬ ПОЛЕГЧЕ, У НЕЕ НЕ БЫЛО РОДСТВЕННИКОВ, НА КОТОРЫХ ЕЙ НЕ ПЛЕВАТЬ. Интересно, почему у меня такое ощущение, что я Х. опять изменила? Нет, честно: так дико хочется к нему и так стыдно! Интересно, это я от таких диких чувств проснулась, потому что рубашка на левую сторону или потому что мозг вдруг воспользовался тем, что блокировка спит, и истошно завопил? Я почувствовала странное что-то, а потом поняла – «отпустило» это называется. Не насовсем, нет... Но я это почувствовала и улыбнулась. И я видела это издалека...
Юночка....самая лучшая девочка на свете...Жаль, лично не знакома....
Так или иначе, а я приняла решение. Хочешь ты этого или нет, мне стало так легко и спокойно на душе – исчез тот ужас беззащитности. Но с другой стороны – а куда без него переменам? И еще: да поражения и ни одной хотя бы маленькой победы! Мне это не нравится... И для Х. эти мои метания как бред сумасшедшего выглядят! Он бы разозлился точно – так что все к лучшему. Об этом вообще никто не узнает. Буду знать я: тот самый случай, когда за миг до прыжка колени разгибаются, и я встаю обратно на крышу. Но это не поражение. Сегодня на эмоциях написала Яне: клянусь, больше никаких афер, риска и приключений. Она: не надо так, может, захочется еще. Ну разве он не прелесть? Разумеется, захочется! Итак, я осталась дома. Самое то, чтобы повторить литературу, ан нет! Сижу вот, адски депрессую и грызу себя. Все. Надо смотреть. Надо. И я смотрю. Потому что надо смотреть, да...
Подожди-куда смотреть-то? Так, я не то совсем хотела сказать. Соберись.
…
...Я видела это издалека. Ну, я вышла из дома, пошла на остановку, дождалась троллейбуса, села сзади, доехала тихо в уголочке с плеером, приехала на вокзал...
И все это делалось у меня как-то легко, не так, как обычно, а равнодушно-стеклянно, будто не со мной происходит, а я только вполглаза наблюдаю... без интереса... Стою рядом – а Сандра стоит прямо передо мной, ко мне спиной, и она-то не знает, что будет через секунду, а я знаю.
И еще я знаю, что она зря это затеяла. С самого начала знала, но не стала ее разочаровывать – по части планов она иногда такой дурой бывает, откуда только что берется! Поехать одной к незнакомым людям, в Питер, на какую-то непонятную студию звукозаписи, которая то ли есть, то ли нет, и тешиться  там своими «гениальными» текстами, воображая себя фифтисентом в юбке, в то время как я здесь буду подыхать, отвыкать от нее – она это знает. Да она элементарно бросает меня! Бросает меня, а как я без нее? Этого просто не может быть! На неделю, а то и полторы! Это верх, верх черного, махрового эгоизма, скажу я вам... Сволочь, распоследняя сволочь, которой на всех, кроме себя, плевать – и ей неважно, что творится вокруг, у меня в душе, у меня в голове...
Она просто не видит, что так для нее будет лучше. Она не может уехать. Просто не может. Я никуда ее не пущу... Сейчас мы придем на вокзал-а там…
…
...– Э-э... простите, девушка, но у вас тут что-то не так...
– У меня? – я перестала жевать и посмотрела на проводницу. Она сосредоточенно хмурила лоб и перебегала взглядом с паспорта на билет и обратно, держа их на вытянутых руках – видимо, зрение неважное. Она еще поизучала мои документы, глянула на меня настороженно-досадливо, как на типичный усложнитель жизни, и отвела глаза.
Я молча продолжала стоять не шевелясь и жевала жвачку.
– У вас неверно оформлены паспортные данные – они не совпадают, – она посмотрела на меня.
– И? – я вся напряглась, к горлу подкатила тошнота, сердце – я почувствовала это физически – заколотилось как бешеное, со всей силы задолбилось в решетке ребер, хотя дыхание мое было такое же – медленное и глубокое. Я напряглась, меня затошнило и потемнело в глазах, потому что я уже знала, что она скажет. Молчи, молчи, молчимолчимолчимолимолчи…
– Я не могу пропустить вас в поезд, простите.
Сказала, не промолчала. Я непроизвольно сделала шаг назад. Секунду подумала, коротко кивнула, забрала из рук проводницы бумаги и молча развернувшись, пошла к входу в здание вокзала, волоча за собой чемоданчик на колесиках – красный в черную клетку... Даже не вздохнув печально или там что – внешне не изменилось ничего, может, только глаза стали неподвижными, но это от внутренних усилий не рухнуть прямо в грязный снег замертво. Скатиться в сугроб, раскинуть руки в снегу, смотреть в небо и растопырив голые пальцы, медленно проваливаться сквозь снег и лед в ослепительно мерцающую белизну, черным пятном-звездочкой на утреннем бело-голубом снеге... Яна, кажется, что-то сказала за спиной. Что по ошибке вписала свои паспортные данные...
– Пошли хоть в туалет зайдем, Ян... – вздохнула я.
...Репетитор французского языка... Глупость какая – репетитор французского языка. Кому в этой глуши понадобился французский язык? С кем разговаривать? А самое интересное – о чем? Вот главный вопрос. О чем твоя жизнь? О бессмысленности.
Я шла, только краем сознания понимая, что Яна идет рядом, что в лицо – колючий мелкий снег бесшумно летит и что где-то отходят-подходят поезда... Только все как-то бесшумно, звук где-то далеко-далеко-далеко... Лучше бы сознание совсем отключилось в такие моменты – а то я не знаю совершенно, что с ним делать. Вместо того чтобы спокойно дышать – в голове мороз и никаких мыслей. Ничего определенного. Только колючий бесшумный снег и шаги. Какие-то слишком уж полноценные, осмысленные шаги – всей ступней, я ощущала все – горячие источники далеко-далеко под землей, корой, асфальтом и километрами снега. Кто они там были – я их чувствовала.
Бред, конечно.
Но мы шли. К привокзальному общественному туалету. Убийственно. Вокзалы вообще убийственны для нее – и чего я так ее мучаю? Ну не может она по-другому, ну и пусть имитирует блеклое свое прозрачное овощное существование. В конце концов, ну посмотреть объективно – рано или поздно мы загрызем друг друга. Мы и так исполосовались – было весело, но мне уже приелось.
Я однажды облилась чаем. Сидела перед компом, задремала и столкнула локтем чашку чая со стола. Чай был остывший, холодный – чашка упала на бок, покатилась к краю, слетела, упала на пол – не разбилась, покатилась дальше, под стол. Она была без ручки – откололась. А по ноге потек чай. Холодный, не липкий – потому что не сладкий, но холодный. Освежает. Холодный чай вылился мне на колени, потек по ноге, обдало влажным и холодным – и я вспомнила Яну. Просто так, не знаю. Взяла и вспомнила.
А потом еще однажды я лоханулась в каком-то клубе, начала борзеть по-черному – я тогда выпила страшно, и какого хрена ввязалась – до сих пор сама себе объяснить не могу, но не в этом суть. Ночь тогда не задалась, а когда я под утро приползла домой, проблевалась и легла, вдруг осознала, что все это время перед глазами стояла Янка. И снова – где-то сзади, где-то в подсознании. И совсем не связанно.
Потом еще парочка косяков была – самых разных, не связанных совершенно между собой. А потом я поняла – все, где меня переезжал асфальтовый каток ненависти, была Яна. Как центр. Как суть. Как зерно.
Не я убийца. Она.
Я и в универ пошла за ней. Конечно, я подозревала еще тогда – что приняли и слава Богу. Она рядом со мной, я рядом с ней, меня – ну хоть что-то! – куда-то приняли – и слава Богу, а сейчас все думаю – какая разница? Даже если бы я тогда еще задала себе этот вопрос – какого черта нужна здесь училка французского, а главное – кому? Ничего бы не изменилось. Я бы все равно пошла. Но – я в любом случае пошла бы за Яной. А снег сильней пошел – или кажется, да? А я люблю пересматривать «Франкенштейна» 10 года. 1910 года.
Вокзалы убийственны для нее.
Вокзалы убийственны для меня.

                VII
Вокзалы убийственны для нее... А я возвращаюсь назад... Разворачиваюсь, разворачиваюсь... Она всегда, всегда будет возвращать меня, всегда будет возвращать меня назад. Всегда. По сути, мы чужие друг другу –  просто зацепились как наушники двух плееров – вроде бы не за что, а оторвать сложно, запуталось все, непонятно – где от этого проводок, где от того... Ну а мы по глупости приняли крючки за дружбу – мы просто нужны друг другу... Но она слишком много воздуха забирает, слишком много воздуха для блеклого нервного существования... как... Как Solaar и Франция. Прекрасно образованный, талантливейший поэт сделал из рэпа литературу, и не просто литературу, а настоящую, высокого качества. И пусть его концерты собирают миллионы – он всегда будет чужаком из Сенегала. Всегда. Это не мешает.
А мне это совсем не мешает делать то, что я сейчас делаю...
«Скажи привет черным и белым,  коричневым и желтым», е... Только не маленьким надоедливым вечно ноющим сучкам, незаметно прилепляющихся к тебе, заползающих под кожу и начинающих разъедать твою душу изнутри, опутывать стальными веревками шею... Не надо об этом. Давай о чем-нибудь... ха, светлом. «Hiro» Soprano – да. Хорошая песня, добрая... Если бы я могла вернуться в прошлое, я бы добила ее тогда в подворотне. Чума, она Чума! Она как смертельная зараза. «Ласковый убийца» ей бы подошло...
Я стояла у дальней стенки женского туалета и что есть силы жала ей на горло– или куда там? Неважно. Мы обе не двигались, не дышали, не издавали никаких звуков – со стороны можно было подумать, что мы обе замерли и, плотно обнявшись, прислушиваемся к чему-то. Яна тихонько хрипела, но я навалилась на нее так, что ее не было слышно – не разобрать. Я просто стояла и, не шевелясь, ждала, когда у нее прекратит биться сердце. Она еле дышала. Я захлебывалась чистым адреналином ненависти, который все с новой и новой силой вливал энергию в мои дрожащие от напряжения руки, я захлебывалась и с каким-то экзальтированным нетерпением ждала, ждала, ждала, когда она сдохнет. Глаза ее вывалились из орбит, она даже ртом хлопать уже не могла, на себя была не похожа – но все еще настойчиво дышала посиневшими губами пытаясь что-то мне прошевелить.
Удивительно, сколько сил в этой никчемной, никому не нужной пародии на жизнь.
А она – я уверена – сама бы мне сказала спасибо. Я знаю, она сама страдала. Помню, давно еще, после очередного приступа она ползала по комнате на коленях и умоляла ее отравить, говорила, что не может так больше жить, что ей пакостно от самой себя, что ей хочется быть как я, а как я она никогда не будет – это было еще в школе. Что ж, можно сказать, что с некоторым запозданием, но я все же помогаю ей не мучиться дальше... И не мучить меня... Эта сволочь на протяжении всех пяти лет знакомства пытается сожрать меня живьем, пытается сожрать мое время, мои мысли, мою жизнь, мою душу... Сволочь, которая связывает меня по рукам и ногам, ломает каждый мой шаг, каждую попытку двигаться вперед... По сути, это она, она душила меня на протяжении 5 лет – и с каждым годом душила все сильней, все настойчивей, все чудовищней и изощренней, с милой улыбкой на лице, с милой улыбкой любящего человека...
Да, я согласна, я согласна на все. Буду сожалеть, буду скучать, буду вспоминать – но сейчас, пока я снова не напридумывала себе отговорок, надо ловить момент и действовать.
Я решила это еще у вагона, неожиданно, молниеносно, легко... Да, легко – легко правильное слово. Мне стало легко, и я пошла с ней в привокзальный туалет – мало ли людей убивают в привокзальных туалетах? Молча с ней дошли, молча зашли, я молча, не оборачиваясь, прошла к дальней стенке, предварительно заперев  дверь. Она прошла в этот уголок между замазанным окном и облупленной стенкой кабинки. Она ничего не подозревала и не поняла потом даже, что происходит. Сомневаюсь, что она и сейчас понимает, что происходит. Но тварь она оказалась живучая... Сколько можно! Неприлично так цепляться за жизнь, сволочь! Мне ее жалко, очень жалко, да...
Да...
Да...
Да...
Как же я устала от нее, как же я устала! Как же мне теперь отдышаться и не захлебнуться открывшейся свободой...Хотя, впрочем, почему это не захлебнуться?!
Захлебнуться! Именно! Захлебываться жизнью! Захлебываться весной! Захлебываться любовью и творчеством, глубоко дышать полной грудью...
Только надо поскорее смыться отсюда, не оглядываясь. Иногда, чтобы жить счастливо, приходится переступать и идти дальше...
Мне пора...
Исчезаю... йо-ху!!!!!!!....



…


Здесь мы наблюдаем девушку. Вчера ее привезли к нам после попытки самоубийства или убийства, как вам будет угодно. Тут следует помнить, что человек является индивидом и личностью одновременно. Однако в мозгу одного человека могут жить несколько разных личностей, причем каждая из них, по-видимому, использует собственную нервную структуру. Что же такое раздвоение личности по своей природе? Одержимость? Шизофрения? Каковы причины этого явления и есть ли методы его исцеления?
Раздвоение личности – не такое уж редкое явление. В каждом из нас есть как будто несколько человек, которые иногда спорят между собой. Но у нормальных людей эти «внутренние» люди не выходят из-под контроля, и всегда доминирует одна часть личности, которая подчиняет остальные. Однако иногда психика дает сбой, и каждая из внутренних личностей начинает жить собственной жизнью...
Подобный сбой может произойти как в ранние, так и в зрелые годы человека. В итоге теряется самообладание и способность решать проблемы. Иногда второе инородное «Я» может даже доминировать над основным «Я».
Возникновение данных расстройств может быть связано с получением травмы или тревожным детством. Это состояние, по-видимому, помогает человеку справиться с этой ситуацией путем отсечения воспоминаний, которые начинают восприниматься как происшедшее с кем-то другим. Таким образом, мозг активно подавляет травмирующую информацию.
Множественные личности в человеке могут обладать не только непохожими характерами, но и быть различного возраста, иметь неодинаковое здоровье, разные умственные возможности, вплоть до различного почерка. А «переключение» с одной личности на другую сопровождаются полной потерей памяти о том, кем человек был до этого.
Психиатрия и психология уделяют этой проблеме особое внимание. Лечение проводится с помощью терапии и клинического гипноза. Но на нынешний день нет лекарств, которые бы могли вылечить само расстройство.
Человеческая душа – потемки, а в данной ситуации понять где правда, а где ложь практически невозможно. У людей, страдающих недугом раздвоения личности свое восприятие мира, поэтому нельзя смеяться над словами больного и унижать его. И главное, не следует принимать сторону некой из его личностей, дабы избежать обострения внутреннего конфликта.
Близким же людям нужно помнить, что больной твердо уверен в своем психическом здоровье, ведь для себя самого он нормален. Для него это не диагноз, а стиль жизни.
Что мы наблюдаем в данном случае? В данном случае в одном человеке находится, так сказать, две «личности», как мы можем наблюдать, девушка страдает раздвоением личности с 17 лет, очень давно и даже успела как-то приспособиться к своему состоянию. Ее комната поделена на 2 части, совершенно не похожие одна на другую. У ее двух личностей разные увлечения, интересы, хобби, круг знакомых, любимых мест, разные привычки и так далее. У нее два гардероба – шкаф поделен на две части – две сим-карты в одном телефоне и два имени. При этом, как мы можем наблюдать, индивидуум может сам себе нанести увечья вследствие какого-либо внутреннего конфликта. Более того – в данном случае личности именно разного возраста – 17 и 22 года, когда как биологический возраст индивида на сегодняшний день – 34 года. Однако обе эти личности учатся в университете и одна из них даже работает.
Расстройство, как мы уже говорили, не поддается лечению, однако мы ведем наблюдение – два раза в год девушку кладут на обследование.
Ну а в следующей палате нас ждет еще более интересный случай, более сложный вариант расщепления личности.
Пройдемте...

                VIII
Ненавижу себя...
Лежу в темноте и ненавижу себя. До того сильно, до того больно ненавижу, что я уже отупела от боли и ненависти.
Наверно, давно отупела. Уже совсем запуталась – шорохи, шорохи какие-то... Мне страшно, если бы они были – я бы не так боялась. А так я не могу разобраться – они то ли есть, то ли их нет, и создается ощущение, что – то ли они мне послышались, то ли кто-то издал их случайно и хочет скрыться, незаметно проползти под кроватью... Они связали меня, накачали чем-то и оставили одну в темноте наедине с шорохами и мигающей самой по себе лампой дневного освещения, и ветки стучат в окно, и тени, липкие тени ползут по стене, смотрят на меня искоса, притворяются мертвыми, бесформенные ****и, скользкие, липкие и постоянно смеются, смеются между собой, переглядываются и мерзко улыбаются незаметно, как только я отвернусь...
Шорохи? А меня оставили одну здесь, совсем одну. Наедине с чудовищами, которые сожрут, сожрут, убьют, съедят живьем, они сжимают в кольцо, ближе, ближе, ближе, дышат, а посмотришь на них – делают вид, что они тени на стене, делают вид, что они мертвые...
Шорохи... Идиотизм. Я не издаю никаких шорохов. Я по крайней мере точно знаю – это кто угодно, но не я. У меня с вечера все затекло – сначала медперсонал, потом – с какого перепуга? – идиоты эти приперлись, ненасытные до всяких пропащих – мечтают о чуде, мечтают стать ангелами, ангелами в белых халатах, и сотворить чудо... Быдло.
Всегда хотела узнать, что чувствуешь, когда убиваешь. Всегда представляла и разные ситуации, и пыталась вообразить, что же я такое чувствую – анализировала. Теперь я знаю – ничего. В момент действа – ничего, кроме самого действа. Ты знаешь, все знаешь где-то там, на самом горизонте сознания все знаешь – но не чувствуешь. Чувствовать – нет. Ты выходишь на какой-то новый уровень, на сверхуровень над чувствами – все чувства там, внизу, а здесь...
Здесь, на этом уровне – действо.
И это было странным, постыдным, отвратительным, постыднейшим и уж совершенно непростительным промахом – та сцена в туалете. Я успела провертеть ее в голове уже раз тысячу, всю, от начала до конца, в мельчайших подробностях, пока лежу здесь, под кроватью, жду, когда все уйдут.
А я очень, очень, очень долго жду...
Я знаю, в чем мой промах тогда – я не проверила пульс у нее. Всего-навсего не проверила пульс – непростительная, дилетантская ошибка.
Мне понравилось...
Но нет, она так натурально упала, у нее был такой «нужный», такой неповторимый оттенок кожи, такое выражение лица, да и потом – она не дышала, не дышала, не дышала... хитрая тварь. Но я не проверила пульс, и ее спасли, и ее успели спасти... Хитрая, хитрая живучая тварь...
Пора. Чую – пора.
Эти ангелы в белых халатах – из тех ангелов, что и запрятали Лизбет, они и меня запрячут, если найдут... Надо все сделать сейчас, ночью, пока я окончательно не...
Надо выбираться отсюда...
Я не проверила пульс... Какая чушь!
И вот теперь я должна ждать здесь, пока все уйдут – чудо, что я пробралась сюда, чудо, что меня не заметили и если интуиция не обманывает меня, то пора...
Непросто. Я не знала – но непросто решиться на такое вторично, но мне повезло – о да, мне повезло, да мне...
– Саша! Саша, спаси, они едят меня! Саша, они едят, едят меня, Саша, спаси меня! Саша...
– Я Сандра. – Я зажала ей рот ладонью. Сердце ее колотилось. Она смотрела куда-то мимо меня  вылезшими из орбит глазами, полоумно блестела ими в темноту и пыталась дышать.
Сломав все, она имела наглость пытаться дышать! Она вымотала меня-вымотала до того, что я не заметила как вылезла из-под кровати..
Я зажала рот сильнее, вместе с носом – она попыталась вырваться, но – хвала ангелам в белых халатах – она была связана.
Сделать все, все, что в моих силах.
Сделать все, что возможно.
Сделать все, чтобы Яна не мешала жить, не лезла, не топила, не резала мою душу, не душила...
Да, не душила... Душить...
Я осторожно убрала руку у нее с лица, приложила палец к губам и начала осторожно снимать со своей шеи цепочку – тяжелую крупную цепочку «под золото», а на деле – какой-то цветмет, страшно тяжелый – я уже не помню, из чего я ее сделала. Так же не говоря ни слова, расстегнула замочек, намотала на костяшки...
– Ты сама недостойна жить! – вдруг судорожным шепотом выплевывает эта прелесть. Вот уж чего не ожидала! На секунду я замерла, опешила-странно все это, более чем сомнительно и унизительно…
Даже интересно стало.
– А кто достоин-то? – также свистящим шепотом ответила я, наклонившись к ней. Она лежала связанная, мокрая, перепуганная – она ничего не могла мне сделать. Впервые в жизни она ничего не могла мне сделать! Я чувствовала легкость, как перед абортом...
– Чего, радость моя?
– Ты думаешь, ты достойна жить? – нет, я не ослышалась. О-ох...
Ну что ж, сегодня такая удивительная, такая пьяняще-дурманящая ночь – можно и поговорить.
– Тебе станет легче. Поверь, так будет легче. Я знаю, это звучит дико и как в плохом кино, но это так, да. Я делаю как лучше, и в первую очередь – как лучше для тебя. Ты не сможешь жить, поверь, мне очень жаль, но ты не сможешь жить, даже если сейчас я отпущу тебя. Ты сама потом ко мне придешь, придешь и будешь умолять, чтобы я тебя убила, честно, я точно знаю – я же знаю, на самом деле ты этого хочешь. Да даже если и думаешь, что не хочешь, это все равно оптимальный вариант. Для нас обеих, потому что вот лично меня перспектива жизни с тобой вводит в ужас. Прости, Ян. Ты, наверно, для какой-нибудь другой, совсем не такой опасной и жестокой жизни создана. Я не могу с тобой. Ты не просто связываешь меня по рукам и ногам, ты отравляешь мне жизнь, всю жизнь, в самых укромных уголках, в самых важных для меня моментах, ты отравляешь мне жизнь на каждом, слышишь, на каждом шагу и сама ненавидишь себя за это. Поверь мне, так будет лучше. Ты не создана, чтобы жить, Яна. Ты тварь, тварь, тварь, которая должна, просто обязана умереть! – я отдышалась. Мне стало так легко, что показалось, будто я сейчас оторвусь от земли – впервые в жизни я высказала ей  все, что хотела...
Она молча слушала меня, без всякого выражения глядя мне в глаза. ПЫТАЯСЬ посмотреть мне в глаза своими немигающими заплаканными гляделками.
– А ты жить достойна, да, по твоей теории? Конечно, мир многое потеряет, лишившись еще одной инфантильной грязной проститутки с бессмысленными песнями и мелочными мечтами, ага. Просто еще одна потаскушка с напрочь проспиртованными мозгами...
– Не злись, – спокойно перебила ее я. Она нервничала, злилась – я понимаю. Кому приятно...
– Я хотя бы пытаюсь что-то сделать...
– Одна видимость!!! Пшик!!!
– Заткнись.
– Ты такая же бесполезная тварь, как и я. Только я это осознаю, а ты только догадываешься. Девушка с французской косичкой в длинном платье идет по пыльной дороге, а с обеих сторон лес, лес, лес, лес – узнаешь? Узнаешь, Сандра? Ты точно так же никому не нужна, как и я. Только я это знаю... а ты... ты решила мне мстить. Мстить, потому что все еще обижаешься, все еще больно там внутри...Ты мстишь-никому и всем сразу, от отчаяния, от обиды, на зло, ка ребенок-рвешь себя на куски...
– Я никогда никому не делала больно, никогда! Если и делала, то не специально, и я никогда не желала зла! Никому! Какого черта так со мной? За что? Я же ничего никому плохого не делала, за что...
Я резко замолчала, осеклась. Сволочь! Ах ты сволочь!
– Ты гниль, Саша. Ты гниль.
Я молчала. Я молча поправляла цепочку, зажатую в кулаках, чтобы она меньше врезалась в ладони...
– Сандра?
– Что?
– Я люблю тебя. Как сестру. Как себя...
...Все произошло молниеносно, в одно мгновение – в такое мгновение, что после него прошло не меньше полминуты точно, прежде чем я поняла, что все уже произошло – причем давно, полминуты назад, а я все еще вижу что-то...
На самом деле не было никаких полминуты, я соврала – не было и секунды, был какой-то миг, но в этот миг я поняла все.
Я передавила ей горло цепочкой, моей собственной цепочкой и на этот раз – навсегда, окончательно, бесповоротно, на все 300 процентов – цепочка мягко погрузилась в кожу, а потом в широкую кровавую канаву, заливая все вокруг, погрузилась в шею так, что я не смогла ее видеть, а когда я приподнялась на локти, красная цепочка на миг показалась и снова нырнула обратно, а Яна лежала и равнодушно смотрела в потолок пустыми глазами на тени, которые ее больше ни в коем разе не волновали – они были (теперь уже точно) мертвыми, как и она...
И когда я поняла, что она мертва, по-настоящему мертва, я почувствовала такое нечеловеческое облегчение, такую радость, такую опьяняющую, обезумившую свободу, свободу навсегда, что заплакала, клянусь, в первый раз в жизни заплакала бы от настоящего счастья... Если бы не боль. Если бы не боль, которую я успела расчувствовать в этом калейдоскопе мгновения убийства, если бы не боль и не страшная темнота, накрывшая вдруг палату... темнота и легкость... и свобода... и успеть, успеть за миг до этого почувствовать стальную цепочку у себя на горле... Ну за что со мной так?




…





...И правда, за что? Ничто не дается просто так, и если заплатить сколько следует, можно... Можно ли переплатить в таком случае? Вряд ли. Но я ведь даже не знаю, за что она так со мной. Вряд ли оно не стоит огромного количества нестерпимой боли, белых вспышек безумия, клинической смерти, от критического состояния после которой тебя механически приводят в норму усталые врачи... Но если я виновата – просто объясни, в чем?!
И правда, эта дрянь, наверное, права – мы обе живем по недоразумению.  Обе-взаимосамоубивали себя и друг друга. Так и должно быть-если не слышишь, если отказываешься принять-себя. Жили. Мы обе грязно, ни о чем – жили. Надо привыкать так говорить – жили. Помутнение рассудка – это благо. По-настоящему свободный человек действительно всегда немного безумен – на их взгляд.
Кто-то кричит – вернее, кричал. Мужской, женский крик, несколько голосов – не разобрать. Просто: И был Крик. И стала Тьма. И было Прозрение. И наступила Вечная ночь. Почему все так поздно? А мне даже скучать не по кому...
Она умерла – наконец-то.
Какая же я была глупая! И какое это мерзкое, тошнотворное понятие – «никогда больше». Почему все случилось так поздно? Это закон. Просто закон. Законы Вселенной жестоки. Ничто, никто, никак и никогда никому не прощает ошибок. Зато спрашивается за все ошибки...
До слез жалко никчемную, чудовищно пустую, убитую, ни за что собственными руками жизнь! До слез себя жалко! Жизнь. Не тело – жизнь. Тело мне не принадлежало... Господи, какое кругом все черное. Как стыдно и жалко за свою паршиво, отвратительно прожитую жизнь... Как мерзко и гадко... Как быстро все и пусто ушло как вода... И ничего – абсолютно ничего сделать уже нельзя...
Я помню что-то такое... что всегда было со мной и никогда – замеченным. Что-то, что было рядом, от рождения и просто ждало, ждало, когда я сама приду...
Ждать сколько надо, чтобы рассказать... чтобы рассказать...
Я, похоже, сама заговариваюсь. Окончательно. Нет, это не та – другая. Она... дух. Да, дух.
Но еще я помню ее. Она должна рассказать мне что-то важное, что я уже слышала, слышала когда-то давно – и забыла, а может, не забыла, но вроде кто-то уже мне рассказывал...Может-черт возьми, может и не она должна была рассказать. Может вообще нет никакой ее. Есть осознание. Осознание-надо же как-то его по привычке персонифицировать? Она – дух? Или Суть?! Жестоко! А может, так и надо? Чернота, тишина – наверно, смерть? Или нет, не рассказывал – я знала это всегда... Сколько стоит предать другого – дешевле, чем себя?
Вот и все. Вот все и закончилось. Какая я глупая! Я помню притчу. Про пустыню. Как эхо, как тень... Жизнь – это разве вода? Но почему тогда она так пусто и бессмысленно ушла. Навсегда. Должно быть, это смерть. Как все быстро прошло! Огромная, черная вязкая тьма, от которой одновременно жжет и холодеет внутри – это, наверно, и есть самая сердцевина, самая суть, самое дно... дно... Не помню... Иногда мне кажется это хорошо – не помнить, иногда – мучительно пытаюсь.
Я многого не знаю, путаю – что есть, чего нет и совсем забыла – кто я, что со мной не так и не так ли?
Я знаю одно – если пройти через эту вязкую черную липкую горечь, то там, далеко-далеко внизу, мне откроется что-то... что-то...
Я помню притчу. Как будто кто-то невыносимо родной шептал мне ее, сокровенную... Я помню притчу, а больше ничего.
Надо пройти через эту черноту и тогда... И тогда – вот так – все.
Пустота.
Абсолютная, блаженная пустота...
Это надо сделать. Это нужно. Это необходимо. Это правильно. Все исчезнет – и – свобода! И больше не будет болеть голова, и вокруг не будет никаких людей...Только пустота... Вот так...
Ни времени, ни пространства, ни движения, ни покоя...
Ничего.
Ни-че-го.
Только как отголоски – маленькие, сумбурные, странные сны, которые я никогда не смогу разгадать – ни-ког-да. Я и не пытаюсь – к чему? И сколько мне еще лежать здесь, позвоночником примерзая к ледяным камням, на которые меня бросили – сколько? Сколько, сколько, сколько – глупый вопрос, потому что здесь нет времени. Потому что здесь нет ничего, ничего из ускользающего реального, того мира на задворках моей памяти, а есть только холод, позвоночником который я все время чувствую, и есть... все. И все. Больше ничего. Темнота. Или это тень? Тень тьмы, тень эха – что-то, что является отражением и без того не существующего – но здесь именно так. Именно в таком качестве и можно существовать, пытаться мыслить. И – наблюдаешь, как со стороны...
А еще, еще одно – что-то, что я знаю точно, абсолютно точно, настолько точно, насколько это возможно вообще. Я абсолютно уверена, именно это будет мне сниться. Именно это будет мне сниться. Первое время.
...Как я здесь оказалась?
Как я вообще здесь оказалась?! Это же даже местом назвать невозможно! Это же может быть что угодно и где угодно.
Здесь даже нет эха. Потому что нет пустоты. Здесь нет пустоты, потому что нет ничего.
Яна... Яна... Я должна вспомнить. Что-то с ней связано – что-то очень важное. Я должна вспомнить. Недоумки вокруг говорят, что я ушла в себя после попытки самоубийства, но это не так. Во-первых, никакое это не само-убийство – я целилась не в себя, а в отражение. А во-вторых – если я ушла в себя, то какого черта я знаю, что происходит вокруг?
Да, я не совсем различаю, что сегодня со мной было, а что приснилось – но ведь это на самом деле никому не важно, верно? Я очень хорошо помню саму Яну – но я совсем не помню то, что с ней связано, и то, что связывало с ней меня. Я не помню. Я только знаю, что я выжила, а она... или наоборот – ведь я даже не могу точно сказать, где я. Даже не уверена, что слово «где» здесь уместно.
Вроде как она была моей лучшей подругой – но это враки. Если она моя лучшая подруга – то почему не навещает меня? И еще: если она моя лучшая подруга, почему я все больше и больше забываю ее, почему от меня ускользает что-то важное? Впрочем, какая разница? Я все чаще теперь там, за границей света и тени – мне там отвратительно и божественно одновременно. Там-то и происходит самое главное.
Тени из отражения меня раздражают. Ненавижу зеркала – они меня нервируют. Раньше в маленьком зеркальце над раковиной я иногда видела Яну, а иногда – себя. А потом Яна пропала и осталась только я, но зеркала все равно нервируют. Потому что я иногда там вижу тени. Вот стою я – худющая, с огромными серыми глазами, с синячищами и красно-малиновыми веками, а сзади отражаются тени в белом. И тогда приходится – помимо воли – на них обращать внимание, и тогда я слышу, что они говорят.
А говорят они гадость чаще – просто бредят. Они говорят про какие-то обеды, отчеты, процедуры, приемы, талоны, полисы, назначения, истории, карточки, профилактику, болезни, любовников, чай, конфеты, капельницы... Однажды они сказали, что меня не существует, а существует Яна – я испугалась. Но потом я узнала – они врут всегда и везде и никогда не говорят правду. Никогда. Я это поняла после того, как однажды подслушала их разговор в зеркале. Они там стояли с умными уродливыми лицами и кивали головами. Меня подташнивало от этого зрелища – но когда я услышала, какой бред они несут, мне стало не по себе. Так действительно бывает – аж зубы сводит и слабость в ногах, когда наталкиваешься на настоящего ненормального. Яна по сравнению с ними – сама адекватность.
Они заявили, что в 106 палате (одноместной) лежит какая-то бедняжка, у которой несколько лет назад умер ребенок – несчастный случай на детской площадке, и мать, не желая принимать ситуацию, просто-напросто ушла в себя. Она очень долго боролась с собой, обвиняла себя в смерти сына, пыталась несколько раз покончить с собой, отказывалась верить в реальность происходящего – и вот, наконец, нашла выход – убитая горем, отчаявшаяся. Они рассказывали это друг другу как страшную сказку – в полголоса и при этом поглядывали на меня. Я же, стараясь сохранять спокойствие, лихорадочно соображала, как бы мне поскорей проскочить в свою квартиру и вызвать полицию. Они знали, что я из 106 квартиры. И они специально все это говорили, чтобы я стала такой же сумасшедшей, как они.
Они рассказывали это друг другу как страшную сказку – в полголоса и при этом поглядывали на меня. Ждали реакцию, ждали, что я поверю в эту чушь – как им удобней. Я улыбнулась. Они обрадовались, что я улыбаюсь. И насторожились. А я все время жду слов – там мне должно что-то важное открыться. Что-то – именно там. В отражении реальности. Не этой – а той, другой, настоящей. Здесь тоже тень. Надо, надо сделать маленькое, еле заметное усилие, маленькое, еле заметное усилие-и смочь. Они любят ярлыки- например, всякие названия реальностям. Реальность состояния аффекта например-им приятно думать, что оно есть и оно вот так называется. Им трудно поверить что  я все понимаю-я знаю, что я делаю, ВСЕГДА знаю, что я делаю. Знаю, как это выглядит. И не вру им про свою идею, про свою мораль или про свою мысль, которую я якобы пытаюсь донести. Нет, не «я так вижу»-нет, я все понимаю. Я прекрасно понимаю насколько это чудовищно и- о нет, вы не думайте, я прекрасно понимаю, какой вы видите меня. И я пытаюсь, пытаюсь вам объяснить, что вы не ошиблись-так и есть, я тоже это вижу, я знаю, что я делаю и как я делаю. Все. И я, так же как и вы, понимаю насколько это отличается от вашего «нормально». Но как же вам объяснить, что я знаю-все это знаю. И не оправдываю себя-вы тысячу раз правы. Вот только у меня другое мнение на этот счет. Вот и все. Это все весьма относительно и многоповоротно- кто есть кто, ому от кого надо прятаться и следует ли вообще куда-то уходить, есть ли вообще смысл во всем о чем я тут говорила… сумбурно. Сумбурно, как и все в жизни, как и сама жизнь. Можно, можно ее упорядочить-то будет гармония и стабильность-микромирок во всеобщем вопле абсурда и парадоксальных ниточек без логики и смысла.



…





И я смогла. Вот – еду и курю в такси. Очень интересное ощущение – молча ехать уже полчаса в такси, смотреть на ночную трассу, наблюдать, как плывет темное звездное небо. Черное, как не знаю что, и самой куда-то двигаться, покачиваясь, в приглушенном, успокаивающем гудении мотора, убаюкивающе смотреть, как в свете фар уплывает под колеса гладкая темная дорога со светящейся разметкой... Все так здорово, так правильно. Наверно, я на правильном пути, если мне так хорошо? Наверно, раз хорошо.
Так и должно быть.
Я молчу. Я вообще мало слов сказала за свою новую, пока короткую, нечаянно подаренную мне жизнь. Не с кем. Не с кем просто.
Я молча смотрю то на дорогу, завораживающе-спокойную, добрую, то на небо – бесконечное, над нами, то себе на колени.
На коленях плеер.
Я тихонько – именно тихонько, украдкой, чтоб не спугнуть тишину и уют – курю в приоткрытое окошко, немножко высовываюсь на выдохе – одним поворотом головы. На улице ночь и на улице дождь – так, небольшой, моросит себе тихо, неслышно, по-весеннему – и почти не залетает в машину. Почти. Я облокачиваюсь краем локтя на окошко, чтоб было удобней стряхивать пепел в ночь – край локтя потемнел. Намокла куртка слегка уже, но мне не мокро – мне невероятно уютно. Вот так сидеть, чувствовать, как в тепле, уюте и ровном гудении автомобиля во мне отражается свет всевозможных лампочек и примочек приборной доски, зеленый, желтый, красный – курить, стряхивать пепел в ночной дождь и куда-то ехать... Хотя нет. Не совсем так.
Теперь я знаю, куда я еду. Теперь у меня есть цель и свой маршрут – надо привыкать к этой мысли.
Черт, за мою короткую и уже такую насыщенную жизнь уже столько произошло, что привыкать к чему-либо мне уже надо себя заставлять.
Но это все равно здорово. Ночь – эта ночь – это время собраться с мыслями, вспомнить все, расставить по полкам и успокоиться. Привыкнуть к мысли, что я нашла ниточки, которыми уцепилась за реальность. Эту реальность.
Сначала я была среди звуков – то ли слух вернулся, то ли я сама была звуком – не помню. Я помню, как очнулась в невыносимо белом чем-то, от чего страшно больно было глазам и невозможно ничего разглядеть. Я поняла, что я в больнице по запаху. А еще я поняла, что я женщина – по ощущениям.
Больше я ничего не чувствовала и не знала. Не хотела знать и не думала. Просто лежала с закрытыми глазами, дышала через нос. Тишина в голове. Там ничего нет. Первая мысль улетела неожиданно. Вторая поразила внезапно, толкнув в грудь так, что пульс в горле зашелся. Неожиданно, нелогично, бессвязно и одуряюще ясно.  Чугунно. Надо сматывать. Я скосила глаза – тумбочка. Обшарпанная, с невероятно четким, светящимся контуром – на нее тоже невозможно было смотреть. Кожаная куртка – это видно сразу, джинсы, сложенные под ней, а на ней – какая-то ХБ-шная тряпка белая (не разобрать, видимо, футболка) тонкая, сверху плеер для CD-дисков, сам диск (видимо) в какой-то черной обложке блестящей, и паспорт. Такой вот аккуратной стопочкой-пирамидкой. Видимо, все, что от меня осталось. Плевать... Дыши...