Сначала язык.
Потом выделяются спонтанно и естественно наиболее востребованные в адаптивных механизмах тексты. Это традиция.
Наконец, самым эффективным спонтанным текстом начинает выступать традиция союзов, то есть традиция увеличения социальностей и усиления её боевых "структур". То есть, традиции коллективов - церемонии, ритуалы, этнический эпос, эстетический канон. Это первогосударство, союзы племен, трубки мира, богатырская, дружинная эпоха, так называемый урстаат.
Дальше союзы вынуждены расти уже не за счёт количества, а за счёт качества, так что появляется и развивается универсальная идеология, то есть, религиозная метафизика и теократическая государственность,"плохо" относящаяся к традиции (язычеству).
Специально и логично управляемая социальность, однако способна придти в тупик от недостатка знания и роста предрассудков с помощью "тотального" государства. Проявляется научное знание с научным (светским) образованием.
Особый и очень важный плод знания-образования - сложные технологии. То есть, практическое воплощение того, что даёт увеличения знаний. Безусловно высшее знание связано с практикой и получается при использование особых и сложных инструментов. Бытие меняется.
В практике самым ценным, особенным, несущим и важным оказывается развитие человеческой личности. Технологи, не учитывающие личность, и, наоборот, учитывающие ведут в диаметральные направления.
Какой институт, какое отправление занимается принципиально культивированием личности? Худдит с фольклором, то есть, поэзия.
И действительно, личность - это сборка. В ней по её, личности, воле реализуются прочие институты, потому что она, личность, волеизъявляет, желает, инициативит, жаждет, любит или ненавидит.
Итак, мы видим, что всякий раз усложняются процедуры. организующие особый уровень знания, особый институт. Элементы институты формируются и в обществе и у индивида довольно рано. Возможно сразу же. Ведь так или иначе индивид это субъект, и он получает имя ещё раньше, чем язык, этническую идентичность или правила поведения.
Один коллега на моё размышление о примате института личности, отрегарировал самым тупейшим образом. Он сказал" "Наполеон, Гитлер. Сталин, что ли? ".
Я сразу не ответил так как надо, что-то помудрствовал типа: "Ну и дура ты, девочка, йокарный бабай!"
Личность - это типа Шекспир, Пушкин, Тютчев, Лермонтов, Толстой, Марк Твен, Чехов, Есенин, Маяковский, Булгаков, Гашек, Ильф-Петров, Хемингуэй, Фолкнер, Даниил Хармс, Дюма, Верн, Генрих Бёлль, Пелем Вудхаус, ... Смущает (особенно на страницах прозы.ру) количество рифмоплётов. И иных из них даже читают. Есть и покупабельные веллеры-уейлеры, акунины-уюнины, донцовы-уйцовы. Ведь тогда, если литература - высшее, то "эти все тоже нас победили". Как-то не совсем это вяжется.
Высшим является поэтический катарсис, вдохновение. Для ребенка Чуковский и Агния Барто - Шекспир и Достоевский. А по большому счёту и Достоевский с Шекспиром не намного ушли дальше и выше Чуковского с Маршаком. Тут небольшой перекос. Почему-то в науке или технике главным являются не Ньютон и Фарадей, а сами принципы, само содержание и итог дисциплин и научных открытий. А в религии - церковь, намазы, молитвы, посты, иконы, а не талантливость муллы или брахмана-гуру.
В Поэзии есть троппы, рифмы, фабулы, сюжеты, лингвопсихологические фокусы-покусы, метафоры, образы. Мелкоталанные сальери ими легко оперируют. Но поэзия как раз хотя и ценит форму, но способна и обязана всегда и везде радикально менять пластинку. Чтобы не стать Сальери и не налить своей собственной гениальности яду. Поэт (новый, всегда новый поэт) берёт огонь на себя, взламывает коды, пароли, приводит в смятение "уважаемую публику". Если новизна важна, то само понятие поэт тоже может оказаться замененным, ведь до Тредиаковского поэт на Руси был или Скоморохом или кем-то просто что-то написавшим как протопоп Аввакум. Поэтические приемчики, средства не затем, чтобы было витиевато, а витиевато затем, что оторваться от протоколов и рапортов о развитом социализме и перевыполнении плана. Перефразируя Тютчева, скажем, что мысль, форматно, тиражно, типовым образом изложенная есть фальш, ложь, туфта, лажа, вата, отстой, кукареканье, графомания, эпигонство. Однажды виртуоз-импровизатор становится мэтром, почитаемым, обожаемым, эдаким маэстро Державиным, повторяющим самого себя, бледнеющим в оазисе своей незыблемо вечной хрестоматийности. Любой гений и талант вдруг столкнется с миром, где он и не гений, и не талант, где вообще не говорят по-русски, или где говорят, но лучше бы не говорили. Поэт в отличие от математика имеет инструментом всего себя в целом. Иногда обстоятельства позволяют ему создавать нечто в высшей степени поэтическое, но вдруг привычные обстоятельства, личные или глобальные, резко меняются, и Музы фюить - куда-то улетучилась, как утренний туман. Иной раз берешь какого-то автора не так уж широко знаменитого и сакрального (Конецкого, Олешу, или сказы Лескова, иль рассказы для детей Валерия Попова ) и что-то повеяло. В юности всё экстатично: и Александр Дюма, и Александр Грин и Александр Беляев. Но потом уже всё как-то не так. Поэтическое, будучи принципиально личностным, вместе с тем мене всего авторитарно. "Пушкин наше всё" совершено ничего не значит. Приходит Маяковский и посылает все Мережковских-Буниных куда-то в даль. Индивиду мало одного-двух импровизаторов, ему надо больше, ещё и ещё. Вития не только исчерпывает себя, бронзовея в своей вселенной , не попсевая за новыми вселенными-эпохами, которые настали. Новые эпохи могут вовсе и не нуждаться и не понимать в принципе зачем нужно подпрыгивать рифмами или придумывать каких-нибудь Безуховых, Мышкиных, Паниковских. Марксизм выше всего ставил науку и философию (раз уж сам являлся философией). А нынешним интересны технологии, особливо информационные, какой-нибудь брутальный осторожномодерн. Тонкий лирик, любующийся Мандельштамом, тут вообще теряется в догадках. И человецесе, обманутый наукой с идеологией, которая ничего по большому счёту не угадала, ничего не упорядочила, обманутый рифмоплётствами Евтушенко, Вознесенского и иже с ними, которые не смогли даже сказать, что "империю жалко" или "Россия в обвале" (а те кто сие сказали, ничего более путного больше и не сказали), он (гомик-сапиенс) опять как теленок на лужайке по-детски ничего не ведает, его обманет любой жулик-маньяк. Баяны наяривают частушки на своих баянах. Барды бренькают блатные аккорды. От поэтов мы не знаем куда бежать (уж лучше древние Пушкин и Державин). Рифмы - это ещё не поэзия. Время Института Личности пока не настало, но уже востребовано, раз скачут зомбиками и топлессовыми гейшами наши небратья, несестры, неведомы зверушки, раз опять Европа не поймёт, что она не голова, а жопа. Сплетние разумов в симфонии смыслов, то есть, генерирование личности поважнее электрификаций. Высший дискурс - это массовая персонализация и ещё раз персонализация. Заметим, что это давно замечено разными известными авторами от Бердяева до Альберта Швейцера. Хотя замечено очень суховато, угловато, экспромтом, в постскриптумах (учить, учиться и усвоить все знания выработанные человечеством), но всё же... То есть, товарищ Ленин говорил вообще, в общем, принципиально и о количестве. Сам себя он называл "литератор", и писал, и слог у него был, и Толстого, Чернышевского, Чехова, Салтыкова-Щедрина читал, любил, цитировал. Сталин вовсе в юности был поэт (впрочем, грузинский). ... Коммунизм нечто не совсем то, что казалось Марксу и Ко в 19 веке. Ища материальный (научно-объективный) субстрат социального марксисты остановились на экономике-политэкономии, видя в экономическом атому социального. Таковые находятся в культуре в семиотическом содержании человеческого общества.
Эта базовая ошибка обусловила и последующие. Понятие капитал не обрело в марксизме научного очертание вовсе. "Отмирание государства" марксистская миф-аксиома, который марксизм и отвергал и принимал одновременно (ругая анархистов, но оставляя за отмиранием светлое будущее). Общество качествено растет, усложняя базовую матрицу своей "надстройки". Такая "надстройка" есть адаптивный механизм человеческого "вида". То есть, надстройка есть "базис".
Ступени мы указали выше. Собственно вторая сигнальная система. Потом механизм сохранения "отобранной естественно" информации. Потом увеличение социальных структур. Потом универсализация структурирующих институтов. Потом развитие знания-образования (рационально-логические институции). Потом технологии всё больше и больше. И наконец, радикальное переворачивание - теперь нужно массово высвобождать личность, её творчество (иногда именно это и называли "свободой"). Научное в этом деле не помешает , как и техническое. Но мы уже можем догадаться, что поэтическое более эффективная энергия", чем наука и технологии. То есть нужно научиться мастерству высшего дискурса. Если техническое-технологическое можно соотнести с тем, что Маркс называл практикой или "изменением мира", то личностное строительство - это изменение уже самого человека (и отдельную личность и общество, причем личность ведущий элемент в этом едином феномене Общество-Личность, или Человек-Культура) . Это очень софт, очень тонко, невидимо, абстрактно, внутренне, но именно это базис, а не уголь, нефть, фабрики, машины, деньги, бомбы и самолёты. Буржуазные элиты, если в это и не "верят", но чувствуют "опасность" своим хищническим аппетитам со стороны личностной личности, которая способна игнорировать логику денег, социальной иерархии и так далее. Буржуазное (или пост-буржуазное, глобофашистское поэтому заинтересовано не только увеличении богатств, но и эффективной деградации человечества.
Эту механику пост-технократического (личностно-поэтического) можно понять, разложить по полочкам, предложить интересные теории под выдвинутый концепт, но задача Изящно-словесного - взорвать спящую, внушившую себе рабство предличность. Многие "институты" "приёмы", "ценности" этого личностного, "чистого" человеческого мира безусловно уже существуют. Наше желание жить по законам "чистого человечества" - главный "механизм" генезиса высшей формации. Создание МТБК - это очевидная чепуха. Техническое хорошо, но если оно в своей экспансии задавит личностное, то техническое - очень плохо.
__
П.С. Может "поэты" сегодня и вовсе не среди поэтов, а совсем среди которые называются как-то по-другому.