В кресле у застеклённого эркера дремала старая актриса. Глаза ослабели, да и не открывала бы. Зачем? Немытый эркер едва пропускал свет. Лампы жечь – дорого. Мебель напоминала саркофаги. Книги, картины - распроданы, разворованы: домработницами, соцработниками, сиделками. А от икон и зеркал сама давно избавилась.
Её не отпускало умереть только прошлое. В нём она ещё жила и с ним общалась.
- Просила же не курить! Навоняла табачищем. И духами, липкие, как клей.
- То же мне, фря! Не я, кто разбудит? Загнёшься во сне.
«Зинка, сестричка. Похоронили уж лет пятнадцать тому. Тихо ушла - не проснулась. Сильная была, жалко спилась, кретинка».
- Кретинка. Не проснуться - только и мечтаю.
- Ха! Такую смерть заслужить надо! А ты кто? Шлюха.
- Зиночка, змея, какой ад тебя исправит?
- Тебя там заждались.
- Ад я и на земле видала. А вот чертей тебе лучше знать.
- Я-то знаю! Не тебя к расстрелу приговорили. И не тебя в лагере распинали, как лягушку. Пока ты мужей меняла, как трусы.
- Девочки, не дуйтесь. - С рук дамы в рамке на стене махнула вниз чёрная кошка и отправилась вынюхивать углы. А сама дама зависла над перекошенным диваном. - Мурёнок, что у тебя за новый мальчик?
- Ты спрашивала, мама.
- Ублюдок. Хату жимануть хочет. - Стрела дыма метнулась в актрису.
- Хату, Зиночка, сынок твой унаследует. Да потрох даже не звякнул, спасибо сказать. Алик поживёт у меня. Он - Сашин внук.
- Мой потрох тебе дур нанимает, чтоб горшок за тобой выносили и ор терпели. Внучёк! А паспорт его видела?
Щёлкнул входной замок. Свет из коридора заполнил щель под дверью. Короткий стук, и в комнату вошёл мужской силуэт. В углу зашипела кошка.
- Мария Власовна, не потревожу?
Силуэт приближался. Тень ползла по актрисе, вжимая её в кресло. Запах одеколона вызывал аритмию сердца или того, что от него осталось. И… пахло чем-то ещё, загадочным, горячим.
- Алик, детка... - Не голос, шелест.
- Вы любите пиццу? - Алик поднял руку актрисы к губам. - Я приглашаю вас на ужин.
- Любезный... - Актриса шелестела, как старая берёза, которую вдруг обдуло ветром. - Я же просила, зови меня Мурой.
- Мурочка Власовна! - Алик ворковал самцом голубя. - Я поставлю чайник.
Пушистый, узкобёдрый, розовые щёчки, пронзительныe глаза и даже баритон драматический. На кой плюшевому мишке бирка?
Привела его «деваха», приходящая домработница, сказала, что встретила на лестнице. А он сказал, что внук режиссёра Александра Зотова. И - что его перевели в головной офис банка, что никого пока здесь не знает, что всегда мечтал увидеть легенду советского голливуда, что если она позволит, он навестит её как-нибудь.
Сашин внук? Похож. Если не сам он сбросил полвека и явился по её душу.
Великий кинорежиссёр Александр Зотов - предавший муж, которого она не простила и не перестала любить. Он ревновал её до бешенства, до рукоприкладства. А как-то в больнице она застала в его койке молоденькую голую актрисульку. Ушла сразу. Навсегда. Развода он не дал. Хотя сам открыто таскал за собой «эту дрянь», уже беременную, и представлял «моя девочка». Жену не простил, в фильмы свои не звал. С другими режиссёрами стареющая актриса разругивалась быстро: освещение идиотское, роли пошлые, партнёры тупые, кретин сценарист. Её перестали звать. Народ артистический, такой ранимый и завистливый, воспринял падение царицы с восторгом.
Болела, страдала. Но гордячка не жаловалась. Затворилась, замолчала, исчезла.
Спустя годы, муж явился к ней в больницу, сидел на краю койки, молчал. А утром в новостях объявили, что его не стало: сердечная недостаточность. У него-то!
Он застрелился. Из именного револьвера. Тогда и вспомнили, кто его официальная вдова. Но она послала их в задницу.
Теперь он послал ей своего внука.
- Алик, я бы вам предложила вторую комнату, но квартира так запущена.
- Мария Власовна, вы так щедры. Это ненадолго. Я заплачу.
Денег не взяла, его оставила у себя.
Алик приносил еду, вино, розы, бегал за лекарствами. Они вместе ужинали.
- Мурочка Власовна, а что, если я приглашу гостью? Моя знакомая, студентка театрального. Обожа-ает вас! Развеетесь. Поделитесь опытом.
- Ошибками, мой мальчик. Ещё грехами. И все бы их повторила! А теперь - забытая старуха, которая зажилась. Смотрин не будет.
- Как отрезала.
- Мурочка Власовна! Помилуйте, царица! Вы - эпоха! Были красивейшей и талантливейшей актрисой в мире. Не были... Чёрт! Сейчас таких нет! Дед вас обожал. Я сам влюбился в вашу Настеньку. А может и теперь... Устроим вечер с шампанским и тортом!
Чадили свечи. Красное вино подгоняло кровь к холодным пальцам. Алик глядел на неё юным Марлоном Брандо. Или Олегом Стриженовым? Да ладно, Александром Зотовым.
Лесть? И дьявол с ней! Как бальзамом она лечила раны одиночества. А слова его - правда! Морщины актрисы зарделись.
Она начала следить, во что одета к приходу Алика, мыть голову, красить губы.
- Втюрилась! Облезлая кошка. - Зиночка язвила. - Начепурилась! Зубы-то с полки достала?
- А не пошла бы ты в задницу, голубушка. - Актриса хихикала. - Завидуешь, злыдня. Брысь! - И форточку открыла, чтобы выветрить дым.
Вечером Алик привёл Милу. Тусклая, волосы затянуты, очки. Целый день актриса всех ненавидела, орала на «деваху», а тут угомонилась. К статисткам она не ревновала.
Лампы не включали. В комнате с эркером млели розы и оплавлялись свечи. В их чахлом свете абсурд вечери сходил за таинство.
В чёрном платье - «деваха» заколола его булавками на спине, чтобы не болталось, как сопля на вешалке - и вытянутой до размера простыни, дырявой шали актриса походила на страшную и жалкую моль. На левом безымянном пальце пауком затаилось чёрное кольцо.
Упрашивать? Да воспоминания хлынули из неё. Неудержимо, как из гиперактивного мочевого пузыря. Ей внимала публика! Впервые за десятилетия.
Роли не играют, девочка... И умирают, когда их нет... Долгую жизнь? «У неё хватило ума прожить её глупо. Зато её помнят даже сволочи…» Встречала таланты! Мужей? Официальные, гражданские. Сколько? Имена? Артисты, музыканты, шпионы, министры. Они её забавляли. Любила Сашу. Он снимал её в больших ролях. Именно такие делают артиста. Он верил ей и не сдерживал, и она раздевалась душой до полной наготы... Ревновал? Сашенька был одержимым. Гении изменяют пространство и людей вокруг. Ему никто не мог отказать... Награды? Баловали. Она предпочитала книги, вазы. Ничего не осталось. Продано, раздарено. Дети? Нет, так вышло. Всё отдавала работе. Племянник. Живёт в Канаде. Не навещает, но - конечно же! - звонит, шлёт деньги, открытки! Квартира? Родителей. А какой домашний театр они устраивали... Журналисты? Рада, что не беспокоят, засранцы. Кольцо?..
Чёрный алмаз. Не отражает свет, только впитывает. Прапрадед моряком был, а, точнее, пиратом. Привёз кольцо из Америки для жены - гулёная была. Чтобы хранило её и чтобы она хранила верность мужу. Не то выкупил, а, скорее, украл у колдуньи. Жена кольцо не снимала. Прожила девяносто пять лет. Только муж её умер на следующий день. Не проснулся, говорили, после бурной ночи любви. А вдова замуж выходила ещё раз пять, мужчин до бешенства доводила красотой, но все мужья умирали. Выучилась магии и стала известной гадалкой. А кольцо так и прозвали «Поцелуй вдовы».
Мощный талисман, только если передаётся из поколения в поколение. Ей достался от бабушки. Сколько стоит? Какая разница. Это камень звёзд, он служит великим, а к простым смертным равнодушен. Украдут? Ха-ха. Бабушка певицей была - ветреная. Раз оставила его у любовника в квартире, а горничная нашла и прикарманила. На другой день - пожар, любовника и горничную нашли обгоревшими в одной постели. А кольцо к бабушке вернулось - подбросили. Уж она его до смерти не снимала.
- И я не снимаю, вросло в палец. Уйдёт со мной под землю. Или палец рубить.
Дождь стучал о подоконник. Потрескивал воск. Фотографии - десятки их висели по стенам - таращились на гостей. За спиной как-будто дышали, а в углу светились глаза.
- Мурочка Власовна, вы колдунья. Так фантастически выглядеть, не смотря на... Ни на что! - Алик встретил немигающий взгляд актрисы. - Мы вас утомили? Я провожу Милу. И вернусь.
Актриса опустила голову на подушки. В сущности, она прожила жизнь в одиночестве. Мужья её оказались беспомощными, слабыми, оставили её одну. Проклят будь талант, он всегда обречён. Трагический конец неизбежен. Таню - жизнелюбка была - упекли в психушку и хоронили в заколоченном гробу, изувечили буйно помешанные. Тамару в Каннах журналисты как облизывали, а в восемьдесят - побиралась, мёртвая пролежала неделю на полу среди тараканов, и сын не хватился. А Серёжа две недели пролежал на полу в пустой квартире. Ничего не скопил, на гроб собирали с мира по копейке. У Гоши - в коммуналке на окнах мешки висели, никогда помощь не просил. Аркадий выбросился из окна, чтобы не побираться.
Ей повезло больше, чем другим. Она не умрёт ужасно. У неё есть Алик.
Яркие огни царапали глаза. Как церковные свечи с лампочками вместо фитиля, жёлтые фонари указывали путь алчущим спасения от непогоды - к трамвайной остановке.
- Старость - остров в океане смерти. - Мила сняла очки. Лицо уверенное, колючие скулы, острые глаза, кому-то - неброское, другому - незабываемое. - Вот паршиво! - Милу знобило. - И свечи эти долбанные. Сколько ей лет?
- Ископаемое. Но сегодня выглядела на все сто - гы! - процентов. - Алик поёжился.
- Хата – дрань. Уже ободрали. А саму хату отжать реально? - Мила закурила. - Сигарету?
- Не, вонять буду, она не терпит. - Алик машинально отвернулся.
- Заботливый? Офигеть! - Злоба корчилась и ломилась наружу, как гадёныш из скорлупы. - Ты не втюхался? Старуха - по полной!
- Верхняя губа Милы приподнялась и задрожала.
- А сама, небось, кольцо примеряешь? Топор есть? Или ножом откромсаешь? И чёрное платье закажи.
Они не глядели друг на друга. Ни разу ещё не чувствовали такой ненависти.
- Эй... - Крашенный ноготь Милы чиркнул по щеке Алика. - Давай релакс.
- А если камушек и тебя... того? Поцелуй чёрной вдовы, мля!
- Просто вдовы. - Мила поскучнела. - И выжми её сегодня. За аборт платить. И долг за ширку. Сегодня, понял?
- Рано. Она не дерево. - Алик отвернулся.
- Мне плевать! Тебе кто нужен?! - Мила опять сатанела. Но Алик не реагировал. Тогда она дёрнула его за ухо. - Эй! - Алик глядел мутно. - Назад к ней? Или ко мне в общагу?
- Людк, а ты ведь ревнуешь! - Алик оскалил белые зубы. И вдруг схватил Милу за волосы. Дёрнул на себя.
Мила привыкла к жестокости. «И даже Алик… Кобели! Ненавижу…»
- Офонарел?! - Она жёстко вырывалась. - Иди к чёрту!
- А я куда? - Алик закрутил ей волосы на руку, а другой поймал и дёрнул к себе подол юбки. Ногтями впился в ягодицы под юбкой.
Мила обессилила. Только приподняла брови. Глаза стекленели. Ночь рвалась под одежду, к её телу под тонким бельём и бесцеремонно ковырялась в нём, как в безответном трупе мародёр.
- Я хочу чёрный алмаз. - Милины губы ледяные на вкус. - И ты убьёшь суку. Понял?
«Поцелуй вдовы» Алик снял. Он держал палец актрисы во рту и слюнявил, лизал, потом глотал коньяк и опять слюнявил. Кольцо поддалось.
Актриса будто молодела. Ей мало всё было, мало. А он утомился. Так скоро? Она хихикала, но глаза не отрывались от него и не мигали. Или фарфорово улыбалась, растягивая безгубый, как у змеи, рот.
Актриса отдала Алику кольцо.
- Да... В ломбард. - Она была рассеянной, и Алик торопился.
И банковскую карточку отдала с теми крохами, что отложила на похороны. Нет, не умела она копить. А он откроет выгодный счёт в банке на её имя.
- Да... на имя.
Пришёл ласковый нотариус и быстро оформил генеральную доверенность о праве на наследство квартиры. Они уходили вместе, но Алик сказал, что вернётся с шампанским. И они отметят!
Устроив актрису в кресле, он, внезапно для себя, прижался щекой к её руке с зелёными венами. Зачем-то вспомнил, как она говорила, вены так устали от уколов, что начали прятаться. Актриса дотронулась до его волос.
- Бедный... - И поцеловала его в лоб.
Она очнулась от криков. Сквозь ресницы увидела, как тянуло к ней лучи солнце. Но её раздражал запах, резкий, удушливый. А сколько народу в комнате! Толпа то расплывалась, то фокусировалась. Все махали руками, кричали.
- Родные мои, вы пришли поздравить...
- Очнись! Беги! Окно! Газ! Газ! Разбей! Открой! Идиотка! - Слов не разобрать: гомон.
Как та шумная речка на Памире, бурлящая, но мелкая. Они с Сашей - жаркие, потные - легли на камни. Ледяная вода обжигала. А кожа потом хрустела, будто накрахмаленная. Так-ток-так-ток - скакала вода по камушкам. Тум-тум-тум - в голове пульсировало. Воздуха не хватало. Как и сил встать. Умереть во сне, и свободная душа может не возвращаться в больное тело. Царский подарок! Ей незачем открывать глаза. Ролей больше нет.
Растолкав облака, солнце протянуло тонущему городу лучи-соломинки. Но передумало и скрылось. Горожане опять распахнули свои нелетающие, ненавистные крылья - зонты.
- Опоздал! - Мила поморщилась.
Алик пожал плечами. Он не хотел целовать Милу, а та брезгливо отшатнулась, «дура».
- На кольцо.
- Дай. Ты знаешь, что Чёрная вдова сжирает пауков после секса? А её паучата в коконе пожирают друг друга. Выживает один. - Мила сунула кольцо в карман.
- Налички хватит на врача.
- Не будет врача. - Миле тут же расхотелось говорить Алику, как до боли в животе она захотела дочь. Но Алик не спросил.
Они ждали в мокрой толпе на перекрёстке. Светофор застрекотал, и часть толпы двинулась по зебре, а Мила потянула их в направлении красного света. Тормоза завизжали. Мила отпрыгнула назад, как белка. Алика ударило и швырнуло на встречную. Мила отвернулась.
Она долго замирала на обочине, прижимая ладонь ко рту и беззвучно вопя. Потом сунула ладонь в карман, достала «Поцелуй вдовы» и разжала пальцы.
Кольцо звякнуло об асфальт и укатилось под ноги ребёнку, которого за руку тащила взмыленная мамаша. Девочка упиралась, а увидев кольцо, напряглась, нагнулась, сцапала и сунула вещицу в карман. А потом дала себя дёрнуть.
Чёрный камень впитывал тепло маленького бедра. Много тепла и света, и времени ему нужно, чтобы понять эту новенькую, а когда она вырастет и оденет его на безымянный палец левой руки, он решит, что для неё сделать.
***
Иллюстрация: «Моя жена и моя тёща. Обе на картинке – найди их» (My Wife and My Mother-in-Law. They are both in this picture – Find them) карикатуриста У. Хилла (William Ely Hill, 1887–1962) из журнала «Puck», vol. 78, № 2018, 6 Nov. 1915, p. 11 [en.wikipedia.org/wiki/Edwin_Boring, www.loc.gov/pictures/item/2010652001/]