Из маленького оконца в вагон проникала неширокая полоса света, но ее постоянно перекрывали чьи-нибудь головы — каждому хотелось хоть одним глазком повидать мир, определить, каким путем нас везут. Но из оконца были видны лишь безымянные деревеньки, неуютные поля под неровными, грязноватыми пластами снега, кое-где уже успевшего растаять, мрачный придорожный чернобыль. Когда поезд останавливался на какой-нибудь станции, то из оконца можно было увидеть только штабеля прокопченных шпал да отправленные в запас отжившие свой век вагоны или какие-то тусклые, полуслепые, одноэтажные строения. Ночью же остановки были частыми — состав пропускал товарняки, которые везли с востока уголь, они встречались чаще всего.
Все ждали Москвы: хоть одним глазком взглянуть на Белокаменную! Но ее миновали ночью кружным путем.
А затем была Волга, бесконечный по длине мост через нее. Вот это ширь! Двину-то в районе нашего городка перейти за пять-десять минут по камешкам можно — вот только никто не решался: с камня соскользнул — и в водоворот. Были такие, которые и решались, — сколько утопленников из года в год вылавливали! Коварная Двина! Зато Волга потрясла воображение не только детей, но и взрослых. Мощная, спокойная. Русская река...
Кстати, я заметила, как после нее как будто что-то изменилось в настроении взрослых: они чаще стали отпихивать детвору от окошка, припадали жадным взором к далекому горизонту. То ли, чтобы свежего воздуха глотнуть, то ли хотелось запомнить дорогу. Одному Богу известно, доведется ли когда в обратную сторону ехать...
В какой-то день поезд остановился не на разъезде и не на станции — прямо в степи. Залязгали замки, открылись двери. Вдоль вагонов прозвучали команды — всем выйти. Ребятня бросилась к дверям, но взрослые похватали своих за плечи: куда спешите — на погибель?
Вдоль всего состава стояли конвойные с ружьями наперевес. Соскочили, построились — настороженные, молчаливые. А тут новая команда: «Мужчины — направо, женщины — налево! Подходи под вагоны!» Вздох облегчения пронесся легким ветерком над толпой. И, как часто в жизни бывает, вслед за минутой напряжения наступила разрядка, началось движение. Перелезать под вагонами,чтобы сходить «налево», пришлось женщинам. Редкие кусты вдоль полотна плохо скрывали белые зады, что замелькали по обе стороны состава. И все же женщинам было хуже всего: с двух сторон «обстрел»: из-под вагона — мужики, почти рядом - конвой.
Трудно, непривычно было в первый раз. Потом пообвыкли. Нужду справляли два раза в день почти на виду друг у друга, правда, был негласный закон: не подглядывать. Помнится, как завизжали девочки из нашего вагона, когда увидели, что на них таращатся ребята, их соседи по вагону. Ну и взбучку получили те от взрослых! Все, другим тоже стало неповадно. А вообще-то на время этих выходов, этого всеобщего сортира, как бы устранялось понятие «стыд» — ведь порой условия не позволяли найти укромное местечко, и все исполнялось на виду у соседей и конвойных. Но стоило войти в вагон, и веками устоявшиеся законы общежития восстанавливались сами собой.
Во время одного такого выхода случилось ЧП. Как раз в нашем вагоне. Исчез мальчик, тихий, неприметный, в очках. Это было уже на Урале. Вокруг нависали горы, поезд гулко грохотал по тоннелям, внизу, по дну глубокого ущелья, петляла река... Долго кружили около какой-то горы. На карте, которую кто-то прихватил с собой в дорогу, нашли название — гора Медная. На этой же карте каждодневно прочерчивали маршрут — все дальше, через Урал — на восток.
Вскоре после того, как обогнули гору, показалась равнина, за которой снова виднелись хребты. Ее как раз хватило, чтобы весь состав был на виду. Поезд остановился, чтобы дать возможность людям справить нужду.
Когда все вернулись в вагон, никто из соседей не обратил внимания, что мальчугана нет, а родители сделали вид, будто не хватились его сразу. Сообщили конвойным только утром. Как ни странно, шуму по поводу исчезновения мальчишки не было, а искали его или нет — кто знает? В конце концов, мальчишка - какой он «враг народа»? А если по умыслу убежал — туда и дорога, еще не известно, что лучше. Ночами мне не спалось: все представлялся тощий очкарик, пробирающийся в одиночку по горам и лесам. Было страшно-страшно за него.
- А через семь лет этот мальчишка, уже повзрослевший, как и Мы, приедет в Сибирь навестить родителей, да так и осядет там на Долгие годы. Вместе со мной будет заканчивать — на одни пятерки! ~- Десятый класс, потом поступит в институт, станет доктором физико-математических наук, будет преподавать эти науки в том же Узе, женится. А в родной наш городок вернется через десяток лет, чтобы навестить состарившихся родителей, но Сибирь снова притянет его. Там и закончит он жизненный путь, а его студенты по крупицам соберут стихотворные строчки, написанные в разные годы их любимым преподавателем, и они впервые увидят свет в «сам-издатовском» варианте, а в настоящей книге будут изданы в городе детства. Выходит, «где родился — тоже сгодился».
Но когда он впервые появится у нас в далеком сибирском поселке, его будет окружать ореол — ореол свободного человека. И еще — героя: из всего нашего состава — а сколько тысяч человек ехало в нем, детей и взрослых! — лишь один сделал невозможное, сбежал из плена. И — свободен!
И вот Омск. Конец пути. Ночь. Открылись двери вагона. Конвойные выкрикивают фамилии. При тусклом свете керосинки, подвешенной под потолком, люди суетливо пакуют узлы, прощаются с теми, кто еще остается, чтобы ехать дальше. Прямо возле вагона крытые грузовые машины. Одна за другой они отправляются в ночь.
Вот и наш черед. Совхоз «Нижнее-Иртышский». Иртыш — название этой реки известно по урокам географии и по любимой папиной песне. Вот и хорошо, значит, будем жить у реки... Значит, будем жить.
Детство, детство. Чужбина. Здравствуй, Иртыш!
... Когда там, в затерянном в снежных просторах Омской области совхозе «Нижнее-Иртышский», в минуты праздничных застолий звучали песни, и сама собой выплывала еще одна, любимая — «По диким степям Забайкалья», кто-нибудь резко обрывал: «Не каркайте! Допоетесь!».