Вернулся я в родимый дом, услышал крики петуха, и очаг
родимый облил меня теплом и только мать, скомканная време-
нем, печально голову склоня, такую речь сказала мне:
— Скажи, мой сын, зачем, здоровье тратя, ты ткал песенный
ковёр и дарил его женщинам чужбины, не требуя наград?
— О, — ответил я, — прославляя ту любовь, что родила меня,
я вплетал её узор в ковёр моих мелодий нежных!
И, смахнув слезу, головой кивнула мать, что мол, понятно,
не напрасно издавал я звуки, нежил чужие взоры душ, и изрек-
ла потом тревогу, выбросив из сердца:
— Ты мой сын, моей любви дитя. Повтори её напев. Влей в
стынущее сердце жар прошлых юных лет. Отдай же мне теперь
ковёр, он мне сейчас нужней, чем кому-нибудь другому. Я ис-
кать в нём буду благодарность сердцу своему!
— Нет, мать, — я ей ответил. — Его уж нет со мною, он в
чужих краях повешен красотою чувств в людскую память.
Возьми ж вот это! Ценнее нет её!
И я подал ей своей душой, выросшую в моём сердце из се-
мян материнских колыбельных слов, нежность необъятную!