Слава тому, кто изобрел плавучий якорь! Честь ему и хвала! Казалось бы, чего проще: подошел шторм, ложись в дрейф и изображай Ванька-встаньку. Но нет, не тут-то было, бортовая качка не является гарантом спокойствия. Бортовая качка – это такая штука, которая в сочетании со свищущим ураганным ветром, хлещущим порывами и бросающим срываемые с волн гребни прямо в лицо, может свести с ума любого. Бесконечные подбрасывания вверх и стремительные падения вниз, перемежающиеся с беспорядочными переваливаниями с борта на борт, пережить очень трудно. Видимо в древние времена это состояние валяющейся гиросферы гирокомпаса было таким же отвратительным, как и в наше время, вот и придумали люди это замечательнейшее изобретение – плавучий якорь.
Моряк откопал его в форпике потрепанного, видавшего виды и пережившего не одну путину старого кунгаса, когда стало уже совсем невмоготу. Сшитый из брезента самодельный якорь вместе с привязанной к нему веревкой лежали на самом дне маленькой кладовки, устроенной в носу деревянного плавсредства. Как он там оказался, предположить было не возможно, но он там был. Под обрывками старого невода, сваленными в кучу наплавами и пригрузами, моряк нашел этот спасительный конус и, привязав конец веревки к носовому рыму, выкинул якорь за борт. Как раз в этот момент в очередной раз суденышко резко швырнуло вверх, оно накренилось на правый борт и, поскользнувшись на остатках рыбьей чешуи, он больно ударился левым боком о грубо обтесанный фальшборт. Якорь притонул, забрал в себя воду, и кунгас быстро стал носом к волне и ветру. Сразу стало легче в разы. Конечно, качка не прекратилась, но уже хотя бы не было этого изнуряющего беспорядочного верчения. Удерживаемый носом против волны кунгас уже не черпал бортами воду, и можно было немного передохнуть и оглядеться.
Его сорвало с невода ночью, когда, «охраняя» рыболовную ловушку от нападений наглых и прожорливых нерп, он завернулся в брезент и закемарил. Нерпы лезли днем и ночью прямо в садок – аквариум для отловленной горбуши, где та плавает в ограниченном стенками сети пространстве. Плавает до того момента, когда приходит пора грузить ее сначала на борт кунгаса, а затем в кузов грузовика для доставки на рыбозавод.
В эту ночь ему не повезло. Сначала не повезло с тем, что заболел рыбак Васька, который должен был дежурить на неводе в ночную смену, и моряк согласился заменить его. Не повезло с тем, что налетел этот шторм, хотя по прогнозу обещали затишье. Не повезло с ветром: тот был отжимным, то есть дул от берега. Не повезло, что пошел дождь… и вообще в последнее время ему что-то уж очень не везло.
Кунгас со спящим в нем моряком оторвало от садка и потащило в открытое море. Вёсел на борту этой деревянной посудины не было, так как никто на шторм не рассчитывал, а к садку он добрался, перебирая руками вытянутый от берега в море центральный трос, на котором держится вся эта стационарная рыболовная снасть – невод. Нет ничего мудреного, чтобы добраться на кунгасе с берега до садка, они каждую ночь по очереди проделывали эту процедуру не один раз. Разгильдяйство, конечно. Невод не очень далеко от берега, всего пятьсот метров, просто держишь его бортом к тросу и, медленно перебирая руками, движешься в море. Сначала к ловушке, а уж по ней добираешься и к садку. Там привязываешь кунгас и можешь до утра делать все, что тебе заблагорассудится. Можешь спать, петь песни, выть на луну… только не свистеть! Свистеть – дурная примета.
Нерпа, она хоть и глупое животное, но чувствует присутствие человека. Чувствует своим жирным спинным мозгом и боится. Поэтому пока ты там, на неводе, она в садок не нырнет. Но как только никого нет – все, она уже тут как тут. Постоянно две или три подруги то и дело мелькают ластами прямо внутри нашего хранилища живой рыбы и, откусывая головы горбуше, благодарят судьбу за столь легкое и сытное угощение. Ленивые нерпы не хотят сами охотиться за шустрой рыбой, вот и определили себе дармовой кормопункт.
Он проснулся от непонятной тревоги. Вроде бы ничего плохого не снилось, но вот какое-то беспокойство глодало его сонную душу. Позже он понял, что проснулся от удара волны в плоскость борта. Сначала даже показалось, что кто-то неумело пришвартовался к кунгасу и толкнул суденышко. Открыв глаза и начав прислушиваться, моряк понял, что происходит нечто нехорошее. Спокойного состояния покачивания не наблюдалось, а было ощущение свободного плавания. Привязь не чувствовалась. За бортом темно, видимо до рассвета еще далеко. Выпитая вечером с ребятами на стане водка выветрилась, похмелья не было, была только нарастающая тревога.
Моряк проверил то место с правого борта, где должен был быть привязан тонкий швартов, державший его возле садка, но от того остался только жалкий обрывок. Все стало понятно. Конец оборвался, его уже снесло непонятно куда, поэтому и не видно тусклых огоньков берегового стана. В темноте трудно определить направление ветра, который крепчал с каждой минутой. Звезды не проглядывались. Усиливалась качка. К тому времени, когда небо стало сереть, уже шел довольно сильный дождь, и моряк вымок до нитки.
Июльское штормовое утро в Охотском море романтикой не пахнет вовсе. Это не черноморье, где можно греть пузо круглые сутки, переваливаясь с боку на бок. Тут даже в это время года холодно. Да еще этот шторм. Брызги соленого и холодного моря летели отовсюду. Непрекращающийся дождь уменьшил видимость до нескольких сотен метров. Пенные гребни накатывающихся волн выглядели угрожающими, особенно когда кунгас находился у подошвы волны. Гора темной воды с серой пеной верхушки надвигалась сверху и, казалось, вот-вот накроет суденышко. Но оно отыгрывалось на волне, худо-бедно поднималось на вершину плавучего холма и также с него скатывалось.
Про себя он уже начал проклинать себя за то, что поддался на уговоры соседа участвовать в этой авантюре – рыбалке. Ему вспомнилось, как Саня – так звали соседа – встретил его во дворе заводившим свой «Москвич» для поездки на заправку и спросил чем, де, занимаешься? Моряк ответил, что его «выгнали» в накопившиеся отгулы и отпуск за два года, гулять ему еще долго и куда девать себя, он не знает. Сосед сразу предложил пойти на путину: «Как раз собираю бригаду на прибрежный лов, так что ты нам очень пригодишься. Нам моряки нужны позарез. Понимаешь, у тебя диплом, а нас инспекция в море не выпускает, пока в бригаде не будет ответственного человека с морским дипломом. Пойдем, денег заработаешь, все лучше, чем дома сидеть, а?» – стал уже упрашивать он.
- Надолго? – спросил тогда моряк.
- Месяца на два. Как рыба пойдет, – ответил Саня.
«А почему бы и нет? – подумал моряк, а вслух сказал: - Знаешь, Саня, можно, конечно, пойти, только с одним условием: если не понравится – сразу уйду. Все-таки, незнакомые люди, да и не был я никогда на прибрежном лове. Вдруг что не так?»
- Договорились, – сказал сосед и тут же предложил поехать на какую-то базу посмотреть и оценить мореходное состояние двух деревянных кунгасов, которые он, якобы, приобрел по случаю за очень смешные деньги. На машине моряка они и отправились на «смотрины».
На оптовой базе за городом два деревянных старика кунгаса лежали днищами вверх и чернели потрескавшимся от времени гудроном. Моряк посмотрел на новоявленного владельца маломерного флота и спросил: «Это?» Саня пожал плечами и ответил: «А что? Проконопатить, просмолить – может, поплавают еще, а? Как считаешь?»
- Знаешь, Саня, – сказал моряк, – просмолить-то можно, только вот что из этого получится?
- А все равно больше ничего нет, – начал настаивать сосед, – мы же только по хорошей погоде. А вечером на ночь грузовиком на берег будем вытаскивать. Ими попользоваться-то всего какие-то два месяца, а потом – трава не расти.
- Ладно. Давай смолить, а там видно будет, – сдался моряк.
Так он поддался на уговоры соседа и попал на этот береговой рыбацкий стан, а теперь вот оказался в этом кунгасе один, среди серого моря и холодной отвратительной сырости. Злость на себя переполняла все его нутро, но злись не злись, а надо было что-то делать. Во-первых, нужно было срочно избавиться от жидкого балласта. Дождь и забортная вода накапливались внутри с катастрофической быстротой. Жидкость угрожающе плескалась внутри посудины в такт качке, переваливаясь с борта на борт и угрожая опрокинуть суденышко. Хорошо, что черпать воду было чем, с этим проблем не было. Они использовали для этого старый ручной «комбайн» для сбора ягод. Торчавшие спереди «комбайна» проволочки были давно обломаны, зато ручка оставалась на месте, да и сам «черпак» был еще довольно крепок.
Моряк, сидя на банке гребца и держась одной рукой за бортовую планку, принялся за работу, считая про себя опрокинутые за борт черпаки – один, два, три… десять… двадцать… пятьдесят… Сгибания и разгибания тела дали результат, он немного согрелся и остановился, чтобы перевести дух и оглядеться. Картина вокруг была неутешительной. Серое низкое небо с несущимися прямо над головой рваными облаками, извергающими проливной холодный дождь, и темное вспененное море с угрожающими валами особой радости не доставляли. Он уже не раз видел такое раньше, правда не с борта этой старой деревянной посудины, а с мостика современного судна, поэтому сразу понял, что все только начинается. Опыт есть опыт, его не пропьешь. Тем временем ветер на глазах крепчал. Скоро вычерпывать воду, сидя на лавке, стало невозможно, так как усилилась качка, и можно было запросто вылететь за борт вместе с черпаком. Поэтому он опустился на колени, подстелив под них брезент, которым укрывался ночью.
Постепенно начал подкрадываться страх. Мысли били в голову с каждой порцией вылитой за борт воды. Он думал: «Воду вычерпывать нужно постоянно, она прибывает и прибывает. Чертов дождь. Если бы не он, можно было бы передохнуть. А так нет, только черпать. Но насколько хватит сил? И холод. Вода холодная. Это пока движешься – ничего, а стоит остановиться... Одежда мокрая, брезент тоже. Нет, останавливаться нельзя. И вода, питьевая вода, про нее нельзя забывать».
Вспомнились ежегодные курсы по выживанию при кораблекрушениях: «Теплой одежды нет – это плохо, возможно переохлаждение. Но пока шевелюсь – ничего. Воду дождевую собрать, попытаться как-нибудь сохранить, это мы сейчас, а там видно будет, может я где-то недалеко от берега, так увидят, или придумаю что-нибудь. Главное сейчас – пережить этот передний штормовой фронт». Ножом он отрезал часть брезента, свернул его в виде небольшой ванночки, в которую дождь быстро налил воды. Правда, она там долго не задерживалась и выплескивалась с каждым прыжком посудины. Набиралась и выплескивалась. «Нет, не пойдет, - подумал моряк, - надо искать какую-нибудь емкость». Под кормовой банкой, куда он пробрался на четвереньках, ободрав при этом колени, нашлась пластиковая бутылка из-под машинного масла. «Вот теперь пойдет» - подумал моряк: «Не до хорошего. Только бы воды набрать».
Он поставил бутылку у киля, чтобы меньше качало и выплескивало. Но это не помогло, вода не удерживалась в такой посудине при качке, и, в конце концов, бутылка перевернулась.
«Сука! – подумал моряк, держась за скользкие от рыбьей чешуи банки кунгаса. - Ну, давай, трухлявый, вывези, зря тебя смолили, что ли?! Трудно мне, давай помогай!» Кунгас хрипел; чувствовалось, что он явно устал от такой жизни, и ему все надоело. Судно решило, что, видимо, пора идти ко дну. Будто извиняясь перед человеком, он перед каждым подъемом на волну покряхтывал и всеми своими досками говорил: «Ну, прости, старый я…, мне рассказывали, но я же не знал, что это вот так…, я просто больше не в силах переносить это, ты уж прости старика. Я подержусь немного. Но не столько уж… Ты не надейся… И прости заранее… Ну не смогу я долго продержаться…».
- Скрипи, старый, скрипи, сволочь. – думал моряк, лихорадочно продолжая выплескивать холодную воду и свою злость за борт. - Жалко, что руки коченеют, но прости, - говорил он с Кунгасом, – ничего поделать с собой не могу, приходится мне, дураку, и тебя, и себя спасать, так что ты уж не обижайся, потерпи немного, потом отдохнешь, главное – сейчас не тони только…
А Кунгас и вовсе не был бы против. Ему бы дожить свой век в сонной неге на берегу брюхом кверху, жаря старый гудрон на скудном сахалинском солнце. Но сейчас, попав в такой шторм, он чувствовал, что это явно не его стихия. В его длинном зимнем сне был всего лишь один кошмар – грузовик тащит его на буксире на берег. «Вот это кошмар для морского водоплавающего! – так думал кунгас. – А сейчас мы вместе с этим… на спине… да он может и не плохой мужик, моряк… Но что-то с ним не то. Да все они на одно лицо, пьяные, блюют от качки. У них один интерес – лишь бы рыба была да деньги. Те еще тоже сволочи…»
- Обычно они матерятся, меня ругают. А этот вроде поближе к человеку. Ладно, подождем, – продолжал кряхтеть про себя старый деревянный мореход. – Я-то сначала подумал: «А-а-а, вот, проснулся, пьянь, сейчас с похмелья и от страха будет пятый угол искать. Ан, нет, смотри-ка, не ударился в панику, видать – смышленый. Не самый из последних. Последние-то голову сразу теряли, а этот еще и черпать надумал. Чудной человек, зачем – сам понимает-то – зачем? Один фиг нам это не надо. Но заслуживает уважения, хоть что-то пытается сделать. Ишь, как размахивает черпаком».
Тут Кунгасу вспомнился один сладкий зимний сон на оптовой базе. Когда он и пятеро его собратьев, лежа на спине животами кверху, хвастались друг перед другом какие и кто шторма пережил, и как один из них, самый матерый, которому было уже четыре года, хвалился перед молодежью своими подвигами. Как, якобы, только от его поведения и от его замечательных мореходных качеств в жуткие шторма зависела жизнь человека, как он спас уже не один десяток этих, ничего не соображающих в море, людишек. Остальные слушали и думали: «А вот если бы я, то как бы я себя повел в такой ситуации?» И каждый пытался на себя такую ситуацию примерить: «Как бы я?» Вот так, в думках и грезах, они продолжали мирно лежать на берегу и посапывать носами под покровом сахалинского снега.
Тем временем ветер крепчал. Конечно, внутри где-то теплилась надежда, что все это скоро утихнет, что вот сейчас закончится эта болтанка и дождь. Выйдет солнышко, и станет хорошо, но это была всего лишь надежда: все говорило о том, что будет хуже. Дождь снова усилился. Июльский охотский дождь, вместе с порывами хлесткого ветра, который на берегу-то противен, здесь, в море, был вообще отвратителен.
Моряк понял, что попал в самый центр циклона, причем передний его фронт он уже пережил. Знал по опыту: с задним фронтом – бабка надвое сказала – или усиление, или все стихнет, в зависимости от того, как быстро начнет расти давление в центре циклона. Руки коченели. Качка оставалась килевой – держал плавучий якорь, но надо же было что-то делать! Надо шевелиться, надо откатывать воду, надо песни петь, надо кричать, надо огни показывать… «Это хорошо, когда огни показывать, - думал моряк, - это хорошо для обезьян с красными задницами, не помню, как их там, гамадрилы что ли, задницу показал – и красный свет. У нас, брат, все по-другому. Какие тут, к черту, огни?! Спички – и те промокли!»
Кунгас никогда не предполагал, что его ребра будут гнуть с такой силой, ему уже было невмоготу. Он не был большим судном, он не был морским чудовищем, бороздящим океан в поисках добычи, он всего лишь был лодкой для перевозки рыбы, а тут еще и ЭТОТ внутри со своими дурацкими надеждами на спасение. Нет, такое испытание было не для него.
Моряк черпал. Черпал как одержимый, ему больше ничего не оставалось делать. Шторм бил, отмерзали конечности, моряк рычал, но черпал.
Потом вдруг наступила апатия, и внезапно стало все равно. Он опустил руки и, сидя на коленях, с равнодушием смотрел на кипящее за бортом море. Потом в сознании что-то стрельнуло: «ЭЙ, ТЫ ЧТО? ТЫ КУДА? Куча дел на земле, куда ты?…» Потом наступил провал…
- Бабушка, моя милая бабушка, моя бабушка Дуня… и лесосплав в далеком заполярье...
- Бабушка старенькая печет на печи нам с Санькой-братом шаньги и мажет куриным пером их поджаристые бока сливочным маслом. Тесто делает сама, за голубикой сбегает в ближайший лес и печет, лишь бы нам, внучк;м, угодить. А мы, сволочи, поразъехались.… Где ты, моя бабушка? Так хочу тебя увидеть. Где ты мой Санька-брат, я так вас всех люблю.… И Мама…
- Не умирай, любовь…
На севере Сахалина мимо нивхского поселка проносило наполовину затопленный кунгас, а в нем был еще живой человек. Только с берега, среди мечущегося моря, его вовсе было не видно….
Волны мешали… и дождь…
Кунгас вдруг подумал: «Чего это он затих? Так лихо черпал и вдруг затих? Плохо ему, что ли? А мне-то каково?! Вон уже, какой тяжелый стал. Да, трудно с полным брюхом воды, того и гляди захлебнешься. А этот… так хорошо начал и вдруг замолк. Нет, так не пойдет. Его, небось, ждут где-нибудь, а он тут развалился. Очнись, ты, тряпка! Да приди же ты в себя!»
На очередной волне у Кунгаса с треском лопнул один из шпангоутов. Он хрустнул так громко, что даже через вой ветра и свои грезы моряк услышал этот хруст поломанного ребра судна. Он вдруг встрепенулся и обнаружил себя скорчившимся в плещущейся холодной воде, которая уже успела прилично набраться внутрь корпуса.
– Э-э-э, - подумал он, - так не пойдет, дышу я еще, дышу.
Он увидел поломавшийся деревянный брус и с ужасом представил, что было бы, не услышь он тот хруст. Вода прибывала, и остальные шпангоуты стали бы лопаться один за другим, не выдержав усиливающейся на них нагрузки.
– Потерпи, старик, – сказал он мысленно Кунгасу. - Я сейчас, я быстро… Ты только держись… Ничего, вместе выберемся… Я сейчас…
Он схватил полупогруженный в воду черпак и лихорадочно начал вычерпывать набравшуюся воду. Левый бок, которым он ударился при падении, выкидывая за борт якорь, ужасно ныл, а левая нога почему-то не чувствовалась. Боли он обрадовался. «Значит, еще не все потеряно. Если болит, значит, нормально, значит, тело отвечает на раздражители… это хорошо, – думал моряк. - А нога не чувствуется, так отлежал наверное, когда вырубился. Такое бывает, ничего, главное черпать, а там и нога разойдется». И он черпал как машина. Никаких мыслей, ничего постороннего в голове… только счет… восемьдесят пять, восемьдесят шесть… девяносто… сто…
- Что это я? – подумал Кунгас. - Не выдержал шпангоут. Жаль, конечно, но что поделаешь, не новый я уже. Да и не каждый новый-то такое выдержит. Ишь, как бьет. Хорошо, что этот с якорем сообразил. Знает ведь, что делать, я же говорю – смышленый, а так давно бы уже забило этими волнами. Насмерть бы забило. Такая тяжесть, да прямо в борт. А воды в брюхе меньше стало, много вычерпал, даже легче как-то. Молодец, старается. Лишь бы опять не упал, тогда мне точно конец. Да и ему тоже…
Моряк замерз. Окончательно замерз. Теперь уже и правая нога перестала чувствоваться. Это тревожило, но останавливаться было нельзя.
– Встать бы сейчас, размяться, все было бы нормально. Но где тут встанешь? – думал он. – Вон как подбрасывает. Вылетишь за борт и все былые старания напрасно. Нет, уж лучше так…
Он вдруг решил поменять позу. Бросил черпак и, ухватившись руками за банку, начал разворачивать тело силой рук. Это получилось, но как-то уж очень неуклюже. Ноги не слушались совсем, но руки работали. Моряк подтянулся немного и повис животом на банке. Колени оторвались от брезента, и он перевел дух.
- Теперь «велосипед», - подумал он и попробовал поочередно выдвигать ноги позади себя – взад и вперед… взад и вперед. Правая нога с трудом, но слушалась, а левая молчала совсем. Он, вцепившись руками в банку мертвой хваткой, попытался правой ногой зацепить левую и разогнуть ее, но та соскальзывала и не хотела слушаться. Он захотел взглянуть на нее, отпустил левую руку и медленно повернулся назад, держась за банку только правой. В этот момент очередная волна резко подняла кунгас почти вертикально, и… он сорвался и полетел вниз, в корму, опять ударившись обо что-то, только теперь уже ребрами правой стороны. Казалось, все внутри взорвалось от боли.
– Теперь и мои шпангоуты трещат, – мелькнуло у моряка в мозгу. Он по инерции залетел под кормовую банку и задержался там лишь потому, что дальше лететь было некуда, к тому же Кунгас начал свое движение вниз с гребня волны.
От удара дыхание перехватило, он закашлялся, но это почему-то пришлось кстати. Он немного очухался от подступающей тошноты, боль пульсировала во всем теле, но зато теперь появилась и в левой ноге. Нога сладостно заныла, набирая болевые ощущения с катастрофической быстротой. Моряк несказанно обрадовался этому и, лежа в плескающейся на дне воде, попытался перевернуться на другой бок. С трудом, но удалось. Теперь, лежа на правом боку поперек кунгаса, он правой же ногой уперся в противоположный борт, а левую обхватил под коленом и подтянул к животу. Нога заныла так, будто в нее всадили тысячи иголок, но он принял боль с радостью. Отпустив захват на мгновение, он снова подтянул колено к животу. Отпустил еще раз – и подтянул… и затем продолжал эти манипуляции до тех пор, пока нога не начала самостоятельно двигаться.
Теперь шевелилось все тело, болело и ныло, но шевелилось. Это придало моряку «здоровой» злости. Он выкрикнул во весь голос весь набор матов, которыми с избытком был напичкан его лексикон, пообещав при этом что-то там показать всем… и послав неизвестно кого по известному адресу. Выматерившись, он выхлестнул остатки ярости – так же лежа на боку, сделал в небо неприличный жест и, подгадав под волну, на карачках пополз обратно к банке, от которой его только что отбросило волной.
Когда моряку удалось, наконец, доползти до своего предыдущего места, он снова обеими руками уцепился за банку, повис на ней животом и через силу сделал несколько движений ногами.
– Получается, - подумал он. - Получается, черт подери!
Потом хлопнул кулаком по банке и прокричал во всю мощь своих легких Кунгасу: «Ну, все, держись, я теперь умнее буду, шевелить ногами почаще начну! Не дрейфь, старик, все получится! Держись только…»
Опустившись на брезент, моряк снова схватил черпак и продолжил работу. Досчитав до пятидесяти, вдруг обнаружил, что вода в кунгасе заметно убыла. Подняв голову вверх, он понял, в чем дело. Просто перестал идти дождь. Небо было таким же серым, с рваными низкими облаками, ветер такой же сильный, но дождя не было. А нет дождя, значит и воды внутри кунгаса будет намного меньше. «Теперь станет полегче, – подумал моряк, но очередная волна так подбросила суденышко, что он еле удержался на месте и чуть не улетел под кормовую банку.
- Не хватало еще разбиться. Надо как-то держаться, а то или побьешься обо что-нибудь, или за борт выкинет. Не-е-ет, теперь уже не выкинет, – думал он. - Теперь уж я сам, кого хочешь, выкину.
Тело ныло и скулило во все голоса. Ребра с правой стороны не переставали болеть, каждый вдох давался с трудом. Казалось, что-то там внутри упирается во что-то и не дает вздохнуть. Левый бок горел, и кожа на нем не чувствовалась. Ноги ныли… но было удовлетворение. Удовлетворение от того, что не сдался, сумел-таки отчерпать эту проклятую воду и удержать кунгас на плаву.
- Молодец, старик, - хлопнул моряк ладонью по скользкому планширю, - умница, походим мы с тобой еще, эх как походим.
- Чего это он так обрадовался? - думал про себя Кунгас. - Вон какие волны, да и ночь надвигается, что-то ночью случиться может? Никому не известно. А этот, вишь, радуется. Странный человек. Только что орал во всю глотку, злился и психовал, а теперь радуется. Чудной мужик. Но с норовом. И упертый.… А мне бы сейчас тот грузовик, который меня на берег вытаскивал.… Да я бы не нарадовался, пусть себе тащит… Да подальше, подальше от этой воды. А лучше обратно, на базу… Эх, да где ж ее взять, базу-то?
Моряк опять начал замерзать. Теперь без движения стало хуже. Кроме того, что ноги окоченели и снова не чувствовались, еще и перестали слушаться пальцы рук. Он попытался завернуться в мокрый брезент, но толку не было. Он снова уцепился за банку и попробовал пошевелить конечностями, но теперь уже ничего не произошло. Кровь как-будто остановилась и не грела совсем.
- Надо что-то делать. Не утонул, так от холода скрючусь, - подумал он, снова и снова пытаясь хоть как-то поворачиваться в качающейся вверх и вниз посудине. Небо постепенно темнело. Уже не радовало отсутствие дождя, и снова подступала апатия.
- Гори оно все синим пламенем, все равно когда-то это случится, - закралась в мозг подленькая мыслишка. Другая мысль противоречила первой: «Ты что? Совсем с ума спятил? Да тебя уж ищут вовсю. Найдут, куда денутся, время только нужно. Видишь, целый день искали, значит, не получилось что-то, но получится, обязательно получится».
Мысль-оппонент тут же встала на дыбы:
– Да кому ты нужен? Таких как ты каждый год тонет десятками. Что, всех ищут что ли? Да и сам подумай, как искать-то? Вертолет никто в такую погоду не отправит, судно специально за тобой посылать не будут. Пропал да и пропал себе. Никому ты не нужен…
Голова моряка начала клониться, он еще время от времени, но реже и реже, приходил в себя на очередном резком броске кунгаса, который все-таки продолжал отыгрываться на огромных волнах. Тело уже не чувствовало боли и холода. Наступала теплая нега. Ничего не хотелось. Только спать. Он вдруг вздрогнул и вспомнил как в детстве, в родном заполярье, всегда объясняли, что если в сильный мороз хочется спать, значит, ты замерзаешь.
- Ну и пусть, - думал он, - зато не больно.
Опять череда видений и мыслей вихрем закрутилась в голове. Он смотрел на себя со стороны и видел пацана в фуфайке, стоящего на остановке автобуса, переминающегося от холода с ноги на ногу и держащего портфель, потрескавшийся от мороза.
Вот снова бабушка. Подходит к нему с горшком и уговаривает присесть, стыдит при этом. А ему и правда, так стыдно, что снова наделал в штаны и не попросился сам на эмалированную посудину. У бабушки тепло, печка дышит жаром… И запах пирожков… и грибного супа… Она сдергивает с него испачканные штаны и, не переставая стыдить, начинает над тазиком мыть ему грязную попку… В тазике вода такая теплая… И мылом хозяйственным так хорошо пахнет…
А вот мама. Идет с работы из поликлиники. В руках у нее хозяйственная сумка и гитара. Маленькая такая гитара… Достать ее в то время было трудно… но мама каким-то образом умудрилась… Сколько тогда было радости от этого подарка… Сколько радости…
Вот первое судно после окончания мореходки. Он такой взрослый, поднимается по трапу, и его провожают к капитану… Только что-то судно сильно качает… оно у причала, а его прямо бьет о причал… так не бывает…
Кунгас все понял сразу. Оборвался конец, на котором держался плавучий якорь. Его тут же развернуло бортом к волне, и та тут же попыталась выкинуть за борт все содержимое суденышка. Кунгас накренило так, что он уже и не надеялся выровняться. Но смог. Через силу, но смог. Тем не менее, рукотворный черпак вывалился за борт, бутылка из-под масла тоже сразу оказалась там. А человек остался. Каким образом он выдюжил – не понятно.
- Живуч, зараза, - думал Кунгас. - А интересно, сколько он в воде продержится? Мне-то немного осталось. Я и с якорем-то еле тянул, а теперь и подавно разобьет волной. Хоть бы на мель какую выкинуло. Жалко мужика. Столько упирался, а тут… Проклятый якорь. Хотя почему проклятый? Вон как помог, целый день продержались. Да и ночью вон уже сколько. Помог. Однозначно помог… Веревка перетерлась… Ну да не мудрено, такая качка… Никакая веревка не выдержит…
В этот момент, в полной темноте, его сильно ударило днищем обо что-то твердое. Удар пришелся на корму, киль поставило на излом, и он с грохотом треснул. Следующей волной нос кунгаса приподняло, и киль сломался окончательно. Третья волна подхватила две половинки суденышка и вышвырнула их на мелководье.
- Ну вот, - подумал с облегчением Кунгас, - получилось. На мель выкинуло. А где этот? Где моряк?
Он увидел, как выброшенное волной из его чрева тело моряка безжизненно колыхается вместе с подходящей и уходящей волной. Взад и вперед, взад и вперед…
- Неужели умер? - с горечью подумал Кунгас. - Что же это происходит? Он меня вытащил, а я его нет?! Это несправедливо! Я так не согласен! – вопило все его разорванное нутро. - Эй, вставай на ноги, вставай, милый. Вот он, берег, я привез тебя, слышишь? Я привез… вставай…
Очередной волной две половинки кунгаса подняло высоко в воздух и ударило о грунт так, что он развалился на куски. На доски и щепки, на бруски и рейки… Но перед тем как судно погибло, в воздухе раздался громкий, оглушающий гудок парохода… Его слышало все побережье. Казалось, что океанский лайнер терпит бедствие и просит о помощи: «Люди!… Помогите!… Услышьте меня… Хоть кто-нибудь…»
Оленеводы, расположившиеся лагерем недалеко от места крушения, появились там через пять минут. Они были напуганы. Они никогда не слышали подобного звука в этих глухих местах.
Моряка нашли сразу… Он был жив, у него было сильное переохлаждение, да сломана пара ребер… Через некоторое время он пришел в себя и спросил про Кунгас…
Никто никакого кунгаса не видел…