—Зоя, радость моя! — Серафим ласково обнял жену, едва она появилась на пороге с сумками. — Кормилица и поилица ты моя. Вижу, что устала, умаялась бедняжка, ножки и ручки дрожат… Каждый день у тебя один маршрут: работа — магазин — кухня. Редко общаемся. Совсем от цивилизации оторвались, одичали. А где наша связь с искусством? Где музыка, живопись, скульптура и театр, облагораживающие сердце и возвышающие душу? Обкрадываем мы себя, обделяем. Надо срочно менять маршрут, иначе невежество и быт погубят, и не попасть нам тогда в элиту.
— Господи, и в такой то день, — 3оины губки задрожали, ресницы затрепетали, цепкие пальцы разжались, и она выронила сумки, пудовыми гирями упавшие на пол. Чуть не всплакнула, но, мобилизовав силу воли, вспомнила, что под глазами тени. А тушь дорогая и поэтому прочь эмоции. Выдержка и еще раз выдержка и хладнокровие. — Вот ответь, кто такой Шуберт или Ван Гог? — с азартом воскликнул Серафим, решивший ее протестировать.
— Ага, что, не знаешь? То-то и оно, провал в знаниях. Минимум постичь не можешь.
— Что еще за шулер? — переспросила жена. — Жулья нам для полной радости только не хватает?
— Шуберт, — поправил он.
— Так это дамский парикмахер, — невозмутимо повела бровью жена. — А «Ван Гог» в океане плавает. Рыбаки на нем своим женам и любовницам валюту зарабатывают, а ты, знаток искусства, мне жалкие гроши приносишь. С ними в «Альбатрос» и «Сапфир» не пойдешь, засмеют. Стоит нам завести пуделя или попугая — сразу финансовый кризис. Аквариум с рыбками и тот с трудом содержим...
— Не сметь, Зойка, давить на мозоль. Это другая тема! Фауна, — повысил голос Серафим. — Не путай искусство с экономикой и бюджетом. И учти, искусство благородно и бескорыстно, размену не подлежит. Оно, как воздух, как прекрасный пейзаж, которым каждый может любоваться и наслаждаться.
— Тогда и питайся воздухом, знаток, — небрежно оборвала она. — Тоже, профессор, решил меня проверить и удивить.
— Это другой Шуберт, шибко знаменитый, не чета твоему парикмахеру, — примирительно произнес он. — Да и Ван Гог себе на уме — тоже мужик известный, картины малевал, но в нищете помер. Это потом их признали шедеврами живописи. За миллионы долларов продают коллекционерам-миллиардерам.
— Все знамениты, только ты у меня ни рыба ни мясо, — укорила его Зоя. — Ни славы у тебя, ни денег. У меня от забот голова кругом, а ты лезешь с загадками. Постыдился бы, лоботряс. На полном обеспечении сидишь, а еще поучать вздумал. Я тебе кто, служанка или рабыня Изаура?
— Эксплуататор я! Тиран! — бил себя в тощую грудь Серафим. — Все, с этим покончено! На руках тебя буду носить, цветами осыпать и духами кропить В мир прекрасного и вечного дверь распахну! Сегодня же начинаем ликбез по искусству. Собирайся живо в театр, даю полчаса на сборы.
— В театр? — удивилась она.
— В театр! Крымский русский и драматический!— скомандовал он. — А где, где мое вечернее платье? — вздохнула женщина. — Ты подумал, в чем твоя Зоенька пойдет в театр? Дожилась! Так-то ты меня любишь, голубишь...
— Зоя, да у тебя одежды, — он распахнул дверцы шифоньера. — Вот это велюровое платье в самый раз.
— Не модно. Такие двадцать лет назад носили.
— А это голубое, ситцевое?
— Для пляжа.
— Тогда шелковое с глубоким декольте? — обрадовался он находке. — Курам на смех.
— А вот это, прозрачное, тебе очень к лицу. Ты в нем, как невеста или русалка.
— Разуй глаза! — вскипела Зоя. — Кто в пеньюаре по театрам ходит?
— Не сердись, лапочка, ведь это все твои покупки.
— Вспомни, когда это покупалось? — спросила она и тут же ответила. — При царе Горохе, а мода давно вперед убежала. На твою зарплату за ней разве угонишься. Перешел бы ты работать в на Ван Гог . Вот тогда бы я тебе ответила, что это такое?
— Это ты ловко придумала,— ухмыльнулся Серафим. — Сначала меня на борт, а потом можно и за борт. Так не пойдет, ты для меня в любой одежде хороша. А другим на тебя нечего глазеть — ты не Сикстинская мадонна и не Мона Лиза. А если одену тебя в шелка да меха, могут шустрые фраера Дон Жуаны и увести. Сколько вокруг, молодых да резвых. Нет, я себе не враг, голова у меня еще на месте.
— Ну, спасибо, утешил, глаза раскрыл, — сникла она. — Ты хоть знаешь, почему люди в театр ходят?
— Насладиться искусством, музыкой, — обрадовался он неожиданному повороту в разговоре и подумал: «Значит, проснулось в ней чувство прекрасного, влечет эстетика. А я грешным делом отчаялся, что не выбиться нам в элиту. Но есть еще надежда, не потерян последний шанс».
— Эх, ты, темнота, — охладила его супруга. — У Шуберта спроси и на носу заруби. В театры, музеи, на выставки ходят, чтобы себя показать и на людей посмотреть. А ты заладил: искусство, искусство. Прекрасно выглядеть — вот это самое важное для женщины искусство! А что я могу показать? Дешевые сережки и сбитые сапожки?
Зоины губки задрожали и Серафим почувствовал, что назревает драма, последствия которой непредсказуемы.
— Да шут с ним, с этим театром, — нежно прошептал он. — Пьеса, говорят, неважная. Одним словом, халтура, автор зануда, а актеры бездарные. Посидим дома, чайку попьем, об искусстве эпохи Возрождения поговорим. Летом в Москву махнем, в Большой театр на «Лебединое озеро» или «Отелло». Элита от нас далеко не уйдет, настигнем и превзойдем. Творческий потенциал у меня высокий.
г. Керчь