В одном учреждении вот-вот должна была возникнуть вакансия.
— Грядет мой час, — радовался Федот Пиявкин. — Сколько лет штаны протираю на рядовой должности. Ни званий тебе, ни степеней, ни почестей и презентов. Терпение, братец, терпение и улыбнется фортуна.
Как манну небесную, ждал Пиявкин свой звездный час. Чтобы он пробил быстрее, приложил Федот руку. У его начальника Жироеда от постоянного участия в заседаниях, совещаниях, форумах, симпозиумах, семинарах, конференциях и иных мероприятиях, вдруг обнаружился давний изъян — профессиональная болезнь. Любил Глеб Сидорович после плотного обеда вздремнуть часок-другой. Конструкция добротного кожаного кресла к тому располагала.
— Это не прихоть, а научная организация труда, — парировал Жироед робкие насмешки сослуживцев. — Мне переутомление противопоказано. Нужна психологическая разгрузка.
А потом и вовсе воспрянул духом, когда в одном из зарубежных журналов прочитал, что послеобеденный сон очень полезен, ибо после такого отдыха производительность труда возрастает. Подобный режим дня очень широко практикуется в Японии.
— Глеб Сидорович, каждый день подвиг совершает, — польстил начальнику с целью конспирации Пиявкин. — Уж пять лет должен на лаврах почивать. Если предположить, что не приведи Господь, сгорит наше учреждение, так он еще три года на пепле сидеть будет. Кто из нас, спрашиваю, так любит свое учреждение? Никто!
А сам, шельма, между прочим, подумал: «Если не предпринять активных действий по его дискредитации, то кресло освободиться лишь после того, как Жироеда ногами вперед вынесут».— Да, Федот, ты прав. На работе сгораю, — растроганно прошептал начальник и стер скатившуюся по пухлой щеке слезинку.— Обо мне при жизни поэмы надо слагать. Подыщите толкового поэта, на любую ставку возьму, только пусть мое доброе имя увековечит, книгу напишет…
— Сидит прочно, бульдозером не сдвинешь, — наедине с собой огорчался Пиявкин. Но аргумент о научной организации труда начальнику не помог, когда в очередной раз застали его сладко дремлющим в кресле с блаженной улыбкой на розовом лице.
— Вставай шеф, приехали! Хватит нам очки втирать своими «новациями»,— потряс его за плечо претендент.
— Не сметь! — воскликнул Глеб Сидорович. — Я при исполнении, даже когда отдыхаю. Не смейте беспокоить, у меня не приемный день, а санитарный, тихий час...
— Вот приказ из главка об увольнении. На пенсию провожаем, — нежно прошептал Пиявкин.
— Нет, нет, не хочу! На нищенской пенсии я захирею и ноги раньше срока протяну. Готов работать советником при будущем начальнике, — мертвой хваткой, как в спасательный круг, вцепился в уютное кресло Жироед.
— Только вахтером, других вакансий нет, — дружно ответили претенденты на кожаное кресло. Шумно, со слезами и миной сожаления на постных лицах, проводили Глеба на пенсию. Вручили уменьшенную копию его любимого кресла (претендовал, шельма, на оригинал, не вышло).
Пиявкин, у которого появилась мохнатая рука в главке, нетерпеливо потирал руки, чувствуя себя без пяти минут начальником. Подобно Рабиновичу, допоздна задерживался на работе, чтобы примериться к креслу. Усердно стал готовить себя к высокой роли — горделивая осанка, грудь колесом, второй подбородок, во взоре — холодный стальной блеск, в голосе — и медь, бронза и даже серебро.
Ждал Пиявкин повышения, психологически в роль входил. «Для начала программа-минимум, — рассуждал он. — Надо по евростандарту отремонтировать кабинет. Прирезать у соседнего отдела помещение для комнаты отдыха. Ничего, потеснятся, все равно носки и свитера вяжут. Артельно даже лучше, каждый друг друга контролировать будет. Обязательно заменить панели на красное дерево, заказать импортную офисную мебель, установить компьютер с монитором на жидких кристаллах и другие причиндалы, телевизор, видеомагнитофон, музыкальный центр и кондиционер, чтобы летом не потеть от жары. Потом разные там сейфы, ларчики, шторы бархатные, новый ковер, чайный и кофейный сервизы, самовар, посуду для приема знатных гостей. Жироед дальше своего кресла ничего не видел, потому и слетел, как фанера. Затем надо пересмотреть штатное расписание и кадры. Ярцев и Каравайкина уж больно норовят на трибуну взобраться. Демократию и гласность им подавай. Довольно, наелись свободы. Сами в бутылку лезут, того и гляди, козни начнут строить. А мы их в порядке аттестации — каждый сверчок знай свой шесток. Еще один конкурент — Ермаков. Эрудит, но и на него управа найдется. У него с Кабановым натянутые отношения, на этой струне и подыграем. Пусть друг другу рога обломают, как два барана на узкой горной тропе.
— Эх, — расслабился Федот. — А там и за программу-максимум возьмусь. Дачку бы надо облагородить и лодочный гараж с перспективой на частный пансионат построить, чтобы летом с москвичей валюту стричь. К тому же негоже высоких влиятельных гостей в старых стенах принимать. Да дел и забот — непочатый край. Ох, и развернусь! Мне бы только в кресло попасть...
— Федот, можно тебя поздравить?! — восклицала каждый вечер жена-балаболка, сдувая пушинку с его костюма. — Ох, пир горой устроим, наконец-то, в люди выбьемся. Вот список гостей на банкет, ознакомься. Не забудь товарищей из главка пригласить, да покрупнее, мелкой сошки и здесь хватает. Затем хорошенько продумаем, кто, где и с кем сидеть будет. Здесь нужна тонкая дипломатия, чутье меня не обманывает. Недаром я записалась на курсы хорошего тона и сервировки стола.
— Батя, ух и прокачусь я на твоей черной «Волге». А лучше сразу потребуй шестисотый «Меrcedes». Тебе должны дать персональное авто с личным водителем, — приставал сын-акселерат. — Девиц катать буду, как в песне: «А ну, красивые, поехали кататься…» Они об этом только и мечтают. «Сегодня, наконец, решится, интуиция подсказывает, — на следующий день подумал Пиявкин, публично восседая в кресле. Позвонил друг-протеже. Федот — весь внимание.
— На вакантную должность назначены выборы, — прозвучало, как приговор, в трубке. — Увы, другие нынче времена.
— Вот тебе и сюрприз, — уронил голову претендент. — Прощай роскошный кабинет, кожаное кресло, прощай персональное авто. Валюты, а значит и шансов занять кожаное кресло нет.
г. Керчь