Банальная история. повесть. гл. 1. Визит в прошлое

               


      По извилистой деревенской улочке, щурясь от яркого, весеннего солнышка, шла элегантная женщина. Всё в ней выдавало городского человека: изысканная лакированная сумочка, модная одежда и  даже  волнистые, слегка тронутые сединой, темные волосы. Ночью прошла гроза, дорога была сплошь покрыта блюдцами лужиц. Незнакомка шла медленно, тщательно выбирая места суше, чтобы не испортить своих лаковых туфель-лодочек. В то же  время, она  внимательно вглядывалась  в фасады домов, мимо которых проходила. Её темные, с влажной поволокой глаза, с любопытством скользили по   воротам домов, по покосившимся  заборам, увитым прошлогодним хмелем. Неожиданно она остановилась, её глаза оживились. Похоже, что она нашла то, что искала.                Женщина свернула с основной дороги и направилась к калитке старенького, похожего на перезревший гриб, дома. Подойдя к калитке, она привычно толкнула её рукой, но та оказалась заперта изнутри. Тогда она уверенно опустила руку за полотно калитки, пытаясь нащупать засов. К своему удивлению она обнаружила, что засов на привычном месте отсутствовал. Вместо него оказался  небольшой крючок, сделанный из  гвоздя.  Пытаясь его открыть, женщина поранила палец об острие гвоздя. По привычке, слизнула  капельку крови и зажала  ранку.  Занятая своим делом, она не сразу расслышала вопрос, с которым обратилась к ней, неизвестно  откуда появившаяся старушка:
- Вам кого нужно? - старушка тронула незнакомку за рукав, и повторила вопрос, - вам кого? 
Женщина вздрогнула от неожиданности,  и, резко повернувшись в сторону старухи, попыталась сообразить: откуда та могла появиться. Старуха, в свою очередь, внимательно изучала лицо незнакомки, перебирая в ослабевшей памяти события и лица. Видно ничего не вспомнив, она вопросительно  посмотрела на гостью, требуя объяснения:
«Господи, - изумилась про себя  женщина, - так это же Чегодаиха, тётя Нюра!»
Но, догадавшись, промолчала,  очевидно, не желая быть узнанной:
- Мне бы повидать хозяйку этого дома, Даниловну, – озвучила незнакомка причину своего появления.
 Старуха, пожевала  верхней губой, подозрительно глянув, спросила:
-А ты кто же ей будешь? Может, родня какая?
 Незнакомка отрицательно покачала головой:
- Нет, просто так, знакомая я её. Долг вот хотела отдать.
Старушка, бросив  взгляд на домишко, горестно вздохнула:
- Нету, Даниловны-то, померла Царствие ей Небесное! В этом месяце, будет аккурат полгода, как преставилась. Власти родственников её ищут, может,  объявится кто за наследством. Вот я на тебя и подумала…
Чегодаиха, понизив голос до шёпота, склонилась к самому уху гостьи:
-Она-то, Даниловна, была из ссыльных. Сколько помню, к ней никакая родня не наведывалась. Да и она ни к кому не рвалась. - Чегодаиха, перекрестившись, скорбно поджала губы. - Одинокая была она, жила тихо, как мышка, никуда не высовывалась…
Вот я, как увидела тебя у калитки, первым делом подумала: уж не за наследством ты прибыла? Оказалось, что  ошиблась.   Мой дом вон, напротив, мне в окно все видно, что здесь делается. -   Чегодаиха, привычно поджав  губы,  замолчала.
-  А  до Даниловны, кто жил в этом доме? Может быть, вы кого-то знаете? -  нерешительно спросила незнакомка, - вы помните, прежних хозяев дома?
- Так, милушка ты моя, как же  не помнить! Танька Фомичёва жила с дочкой.
-А что  муж  был у этой Таньки, отец у девчонки: был или нет?
-Так не было никакого мужа, девонька ты моя! Нагуляла дитё Танька, беспутная была, прости меня, Господи. Она и девку,  такую же вырастила, как и сама. Ох, какой беды эта девка натворила, какую напасть людям принесла, необскажешь!
Чегодаиха собралась уже поведать незнакомой женщине о той давней истории, но та, торопливо  прервала её встречным вопросом:
-Как же мне теперь с долгом быть? В своё время не успела отдать, а должницей оставаться не хочется: примета, говорят, плохая.
Чегодаиха кивнула головой, соглашаясь с нею, и как бы невзначай, произнесла:
- Так деньги и сейчас можно в дело пустить: оградку заказать, могилку подправить. Крест железный – тоже денег стоит. Покрасить, краску купить нужно. 
Она вопросительно посмотрела на гостью. Та поспешно кивнула в ответ,  открыла свою блестящую сумочку, вынула из неё все деньги и, не считая, протянула старухе:
- Вот, возьмите, этого должно на все хватить.   Она вложила деньги в руку растерянной Чегодаихи  и, быстро простившись, пошла  к центральной дороге.
   Изумлённая Чегодаиха ещё долго смотрела то вслед удаляющейся женщине, то на пачку денег в руке, какая-то смутная догадка искрой промелькнула в слабеющей памяти и тут же угасла: когда-то давно она уже видела эти глаза. Но где? Старушка сделала усилие  и, как это часто бывает, ответ пришёл неожиданно и быстро:«Танька Фомичева! И глазищи её, цыганские! А, коли сама Танька померла, значит, это её дочка! Как там её звали? Верка! Точно она! То-то про отца пытала, бедняжка. Да, кто же его знал, того отца? Считай и мать не знала от кого дитя прижила, сколько у неё кавалеров переменилось!» 
Чегодаиха перевела взгляд на деньги, быстро спрятала  их в карман фартука и засеменила в свой двор.
  А в это  время незнакомка подходила к чёрной «Волге», ожидающей её у обочины.
Молодой парень вышел из машины и предупредительно открыл перед ней дверцу.
Он с изумлением увидел, что лицо его пассажирки залито слезами, которые бесконечным потоком лились из покрасневших глаз. Парень хотел было спросить её о причине слёз, но она сделала запрещающий жест и поспешно села в машину.  Откинувшись на спинку сиденья, сказала:
- Ты, Петр, вот что: смотри внимательно на дорогу и езжай по ней. А я буду сидеть и плакать, много буду плакать, Петя, и очень долго!
  Встретив тревожный взгляд водителя, успокоила его:
-Не переживай, Петя, я  мужу все объясню сама. Ну, поехали, Петя, с Богом!
  «Волга» мягко тронулась с места и покатила в направлении города.
 
 
                Вторая глава. СЕРГЕЙ.
 
    Серёжа Зуев и Вера Фомичёва учились в одной школе с первого класса. Учительницей у первошат  была мать Сережи - Мария Трофимовна. Рассаживая детей, по парам, она посадила сына рядом со смуглой черноглазой девочкой и шутливо наказала ему: « Вот, Сережа, Верочка будет под твоей защитой. Видишь, какая она маленькая?  Никому не позволяй обижать её: я на тебя надеюсь!»
Толи сын всерьез принял наказ матери, толи по какой иной причине, но все знали: если тронешь Верку – схлопочешь от Сережки. Напрасно им вслед кричали: «Тили-тили тесто – жених и невеста!» Серёжа показывал обидчикам кулак, но Веру провожал до калитки ежедневно. Когда начинался новый учебный год, Вера и Сережа  сами занимали вторую парту в первом ряду – и так вплоть до восьмого класса. В восьмом классе они сели врозь. На вопрос матери:  "Почему так?" - Сережа просто отмахнулся. Мария Трофимовна поняла, что дети перестали быть детьми, они повзрослели, и у них появилась – тайна. Между ними возникли новые отношения, в которые посторонних просто не пускали.
   Мария Трофимовна воспитывала Сережу одна – была ему и за  мать, и за отца. Отец Сережи умер от воспаления лёгких, когда сыну было всего четыре  года. Она понимала, как трудно будет Сергею без мужского примера, поэтому и воспитывала в нём с раннего детства чувство ответственности за свои поступки. Она никогда не лгала сыну и от него требовала того же, говорить обо всем открыто и прямо. Заметив, в сыне перемену, признаки влюблённости, она долго беседовала с ним, об отношениях между мужчиной и женщиной. Но, даже после таких разговоров, сердце матери не перестало замирать от тревоги: слова словами, а чувства…
   После окончания школы, Вера подала документы в медицинский институт: она с детства мечтала стать детским врачом. Серёжа – в Политехнический, он хотел, как и отец, быть инженером. Не повезло обоим: не прошли по конкурсу. Когда Вера пришла забирать документы, то женщина, их выдававшая, посоветовала ей: «Если хочешь быть медиком, бери свои бумаги и – пулей лети в медучилище, там у них был недобор. Я тебе дам выписку о сдаче экзаменов, если повезет, то зачислят сразу на второй курс. Окончишь училище, приходи – возьмем без конкурса».
   Вере повезло, её приняли.   Скоро год, как она - студентка.  В начале второго курса она будет проходить практику, в качестве медсестры, в своей районной больнице.
   Сергею пришлось идти работать на местный завод, где когда-то работал инженером и его отец – Анатолий Сергеевич Зуев. Первое время  - просто учеником токаря. Проработал недолго: начался очередной призыв в ряды Советской Армии. Марии Трофимовне удалось уговорить военкома дать сыну отсрочку, хотя бы на год, она надеялась, что вторая попытка поступить в ВУЗ будет у Сергея удачной. Отсрочку дали, так как Сергей был единственным сыном у вдовствующей матери. Но твердо военком ничего не обещал.
  На заводе Сергея перевели из учеников в рабочие, трудовая биография начиналась нелегко: первое время он уставал: работа, подготовка к поступлению в институт. Времени для Верочки находилось всё меньше и меньше. Сказать по правде, он любил эту девушку, но как-то по-особенному, больше по-братски, что ли. Он скорее свыкся с мыслью, что должен заботиться о Вере, защищать её и быть с ней рядом. Может это и есть любовь?
   Их часто видели, гуляющими по улицам родного поселка, держащимися за руки. Эта инициатива всегда исходила от Веры, а он не возражал. Однажды они поцеловались. Серёже показалось, что Вера подстроила этот поцелуй, но с тех пор охотно целовал её при удобном случае.  Инициатором нового в их отношениях была всегда она, Вера. Воспитанный женщиной, Сергей не видел ничего необычного в том, что инициатива, первенство могли принадлежать  женщине. В посёлке уже давно факт их будущей женитьбы считали решённым. 

    Мать Веры, Татьяна, работала  продавцом в промтоварном магазине, часто задерживалась на работе допоздна,  когда возвращалась, то от неё нередко пахло вином и табаком, хотя сама она не курила. Вера понимала, что мать ещё не старая женщина и у неё должна быть своя взрослая жизнь, о которой мать предпочитала помалкивать, а Вера – не спрашивать. Порядок в доме, огород: всё было обязанностью  Веры. Единственное, что омрачало отношения матери и дочери – это враждебное отношение Татьяны Фомичёвой к Сергею и Марии Трофимовне Зуевым. Мать Сергея она окрестила «схимницей», а для Сергея было припасено презрительное прозвище - «голоштанный».  Вера, как умела, защищала любимого, но её возражения, казалось, ещё сильнее раззадоривали мать, и в адрес Зуевых неслась такая напраслина, что Вера,  заткнув уши, выходила из комнаты.
«Вот поженимся с Серёжей, - успокаивала она себя, - и уедем подальше от них всех!»
Вера ушла в себя, редко делилась с матерью  своим сокровенным. Постепенно исчезала ещё одна ниточка доверия: разговоров «по душам» не стало - всё свелось к совместному быту и только. Вере казалось, что мать даже не заметила этого охлаждения со стороны дочери. Может быть поэтому, учеба в медучилище не стала для Веры большим испытанием.
    Вере нравилось учиться, нравилась жизнь в городе, нравились новые подруги.   Если бы рядом был Сережа! Она скучала за ним, поэтому приезжала домой почти каждую неделю. Ей не хватало Сергея, его улыбки, глаз, звука его голоса. Так прошел год. 
   Вторая попытка Сергея поступить в институт, также оказалась не совсем удачной: его зачислили только на заочное отделение. А это значило, что отсрочить службу в армии ему не удастся. Повестку нужно было ожидать со дня на день. Вера перешла на второй курс, а когда  пришло время практики, она попросила направление в свою районную больницу.

   Сегодня Вера  вернулась из больницы пораньше, её, как стажёра, не заставляли работать полную смену, не дежурила она и в ночное время. Но, ей уже платили за её работу, правда, совсем немного. А вот через год, когда она сдаст госэкзамены и получит диплом медсестры – тогда другое дело! Скорее всего, она приедет работать в свою районную больницу…
Её мечтания были прерваны знакомым звуком: кто-то ловко бросил камешком в стекло.
«Серёжа! – обрадовалась Вера. - Это был их условный знак. – Но почему пришёл днём, почему не на заводе?» Обеспокоенная, она  выскочила на улицу. Серёжа стоял, прислонившись к дереву, по выражению его лица Вера поняла, что он чем-то озабочен.
Она, воровато оглянувшись, чмокнула Сергея в щёку и спросила:
- Серёжа, что-то случилось?
- Да вот, пришёл пригласить тебя в гости, придёшь?
- По какому случаю гости? – Вера старалась поймать взгляд Сергея, чтобы понять: шутит тот или говорит серьёзно.
- А случай такой, - начал бодро Сергей, но голос, дрогнув, выдал его волнение, - повестку мне принесли, котёнок!  Завтра утром с  вещами к военкомату.
- Так не бывает, - возмутилась Вера, - тебе же отсрочку дали!
- Вчера дали – сегодня забрали! Недобор у них большой по району, вот они и набирают, откуда могут. По тревоге - и к ружью! Но, увидев поникшее лицо девушки, Сергей переменил тон,  обнял её  и ласково спросил:
- Ну, котёнок, ты чего это? Какая разница: весна или осень, - всё равно отслужить нужно.
К тому же, раньше уйду – скорее возвращусь: «Любимый город может спать спокойно», - шутливо пропел он строчку песни из популярного фильма. 
Но Вера понимала, что Сергею сейчас совсем не до веселья: эта перемена в жизни коренным образом ломала его  собственные планы и отодвигала привычную жизнь, учебу на целых два года:
- Ну, торжественная часть окончена, переходим к прозе жизни. Верок, ты бы могла помочь маме сегодня, кое-что приготовить к столу? Ей сейчас тоже нелегко – одна ведь остается! Меня нужно собрать в путь-дорогу, поговорить перед разлукой. Так, сможешь?
Вера согласно кивнула головой. Где-то  в сердце кольнула ревнивая иголочка: "Нужно поговорить с мамой, а я как же? Разве я не остаюсь также одна?"
Но она постаралась погасить этот всплеск: «Утро вечера мудренее». 
Вера улыбнулась Сергею:
-Иди, Серёжа, конечно, приду и помогу!
    Проводы получились скромными, гостей было немного: соседи, две супружеские пары -  знакомые Марии Трофимовны, друг детства Сергея, которого хорошо знала Вера. И они, как сказал Серёжа, - его семья. Вера входила в это определение. Работала Вера быстро, умело: мыла, чистила, нарезала. Мария Трофимовна смотрела на Веру с нескрываемым восхищением:
-Счастливая твоя мама, Верочка, имея такую дочь! Спасибо тебе за все: и за помощь, и за дружбу с Сережей.
А Вера, слушая Марию Трофимовну, думала: «Правильная вся, как струна, моей матери с её лексиконом здесь и рядом не стоять! Может отсюда и вражда её к Зуевым?»
Вере казалось, что предложи ей Сергей сейчас остаться у них, она бы согласилась, даже не раздумывая. Ей было хорошо в этом опрятном домике, где всё дышало чистотой и добросердечностью. Но, он не предложил. Вскоре разошлись гости,  Вера помогла Марии Трофимовне прибрать посуду и заторопилась домой. Уходя к Зуевым, она оставила матери записку, о том, где  будет находиться, но та могла и не прочитать её послание. Крику будет! Сергей пошёл проводить Веру.
Летняя ночь, благодатной прохладой опустилось на уставший от дневного зноя поселок. Полная луна, как огромный фонарь, заливала все призрачным светом. Когда они дошли до небольшой лесопосадки, Вера, усевшись на пенёк, тоном капризной барышни объявила, что устала и дальше идти не может. Она протянула к Сергею свои красивые, смуглые руки, приглашая его сесть рядом. Сергей подчинился. И, тот час же оказался в плену Вериных рук: она, покрывая поцелуями его глаза, губы, страстно шептала:
-Серёжа, родной мой, хороший мой, не бросай меня одну! Чует моё сердце: потеряю я тебя, а без тебя мне нет жизни! Неужели ты до сей поры не понял, как я люблю тебя, мой милый!? Ты – моя половинка, а без половины не живут…
  Сергей растерянно смотрел на Веру, не зная, как ему реагировать на этот страстный порыв: в себе он никогда не находил ничего подобного в отношении  Веры. Красивая девушка, нравится ему, хороший друг. А Вера, словно обезумев, лихорадочно искала то, что могло бы вырвать его из этого аморфного состояния, неужели в его «рыбьей» крови, нет и грамма того огня, который бушует сейчас в  ней?
Дрожащими руками она начала расстёгивать пуговицы на блузке:
-Я хочу быть твоей, только твоей! Все так делают, когда парни уходят в армию, все девчонки. Ну, а мы, что хуже кого-то?
Вера осеклась, не встретив со стороны  Сергея ответного желания. Ей стало не по себе: "Унизиться так!"
Она вскочила, порываясь уйти от этих, как ей показалось, осуждающих глаз, и больше никогда к нему не возвращаться:«Дура, - мысленно корила она себя, -  подарить себя хотела, а он отказывается!»
Сергей понял состояние Веры, он силой усадил её рядом, не зная с чего начать нелёгкий разговор:
-Вера, ты не казни себя, дело не в тебе, поверь мне, я – не железный и не бесчувственный  какой. Думаешь, мне легко рядом с тобой сдерживать свои желания?
Пойми, я по-иному воспитан, и в мои принципы не входит брать всё, что только  можно. Я иными  вижу наши отношения,  не сердись, пройдёт время, и ты поймёшь, что так было нужно.  Разлука  может многое изменить и в тебе, и во мне. Ну, не такой я, как все, хочешь, - принимай меня таким, каков я есть! Я хочу, чтобы мы доверяли друг другу и без такой вот… жертвы с твоей стороны. Думаю, что в открытую дверь войдёт каждый, кто того пожелает, а в  закрытую, постучать нужно и спросить разрешения войти. Хозяин сам должен решить: впустить кого или нет.
Вера быстро застёгивала блузку, пуговицы выскальзывали из-под пальцев, не желая попадать в петли, казалось, она не слышала того, что говорил ей Сергей. Он почувствовал состояние девушки и пытался найти оправдание своему поведению:
- А если  забеременеешь тогда что? Всё ведь, может быть.  Как тогда тебе одной справляться с этим?  Да и мне мало улыбается, чтобы меня, как преступника возвращали домой уладить дела семейные. Помнишь ведь, как в прошлом году Ваньку Игнатенко заставили оформить отношения…
- Этим драгоценным опытом с тобой мама твоя поделилась? Сам бы ты до такого не додумался! – Вере захотелось больнее ранить Сергея, и на сей раз её отравленная стрела попала прямо в цель.
- Маму – не смей трогать! - глухо отозвался Сергей.- Это для меня – святое!
Вера была готова откусить себе язык. Она вдруг поняла всю двусмысленность сказанной ею фразы. Но слово не воробей…
Вера почувствовала где-то внутри себя противный холодок страха, который нашептывал ей: «Потеряла, сломала всё…»
Она, повернувшись к Сергею, схватила его за руку, бессвязно шепча слова оправдания:
-Прости меня, Серёжа, я и сама не знаю, что на меня нашло!
Сергей, поднявшись на ноги, ответил коротко:
-Забудь, уже простил! 
Но его слова прозвучали непривычно холодно.
   Остаток пути шли молча. У калитки Вера торопливо проговорила:
-Ну, служи, Серёжа, меня не забывай, - голос её дрогнул, - короче, всех тебе благ!
Своё пожелание Вера закончила уже сквозь слёзы. Сергей шагнул к ней, намереваясь обнять, но Вера отвела его руки и быстро вошла в калитку: 
-Вера, подожди, ну нельзя же вот так! - она не обернулась.
     В доме пахло вином, сигаретами и какой-то снедью. Вера выключила трещавший телевизор, не зажигая света, направилась в свою комнату.
- Вернулась, полуночница? – услышала она голос матери, - И где это тебя носит? Нет, чтобы мать предупредить, так всё сапком да молчком норовит!
- Я же записку оставляла, мам, разве не видела? – ответила Вера, заводя будильник.- А с кем это ты винцо распивала? На весь дом спиртным и сигаретами воняет. Кавалер, какой завёлся? 
Было слышно, как мать засмеялась:
-Где они те кавалеры, скажешь тоже! Куличиха  тётя  Стеша в гости заходила, а позже за ней Шурка зашёл: вот он и накурил. Между прочим, он о тебе справлялся…
-Ладно, мам, завтра расскажешь, спать хочу,  на работу рано вставать.
Скрипнула сетка на Вериной кровати, она немного поворочалась, устраиваясь, и всё стихло.  «Еще не поздно всё исправить, - засыпая, думала Вера, - когда любишь, никогда не бывает  поздно!»



                Третья глава. ШУРКА.

    Шурка Кулик считался в посёлке завидным женихом: отслужил в армии, окончил автодорожный техникум и в свои двадцать пять лет уже работал завгаром. Но самым веским аргументом в пользу Шурки был новенький, большой дом, специально построенный для будущей молодой пары. Дом строился по инициативе его родителей, в основном матери: «Чтобы было, куда молодую жену привести, - хвалилась соседкам Куличиха, - наш-то  домишко маловат будет. А ну, как дети пойдут, да и молодой захочется хозяйкой быть в доме. Нам, старикам, уже на печке место!» 
Соседки, слушая Куличиху, согласно кивали головами, но каждая из них хорошо знала цену этих слов. Куличиха была единовластной владычицей в своем доме, оба: и муж, и сын безропотно выполняли её указания. То же самое ждало и будущую невестку.
   Шурка с самого детства был в подчинении у своей матери: как мать скажет – так и будет, её приказы не подлежали обсуждению. Отец Шурки – Степан Кулик боялся своей благоверной, как геенны огненной: в своём доме он не имел никаких прав, только обязанности. Когда выпадал такой случай, и он выпивал водочки, за что получал колотушек от любимой  Стеши. И вскоре, превратился в ненужный предмет, который выбросить -  жалко, а хранить - хлопотно. Работали Кулики и Степан, и Степанида  в районной парикмахерской: она - дамским  мастером, а он – мужским. Каждое утро они вместе шли на работу  и домой возвращались также вместе. В поселке их прозвали «Париками», то ли за профессию, то ли за созвучие имен – «парик-кулик».
   Единственный их сын Шурка красавцем не был: среднего роста, коренастый, с копной светлых, вьющихся волос, причём завитки были столь мелкие, что больше походили на штопор, чем на локон. Вследствие этого голова Шурки напоминала шарообразное перекати-поле: расчёске волосы не покорялись. Мать пробовала стричь его «под бобрик», но волосы, отрастая, больше напоминали «под дикобраза». Наивные бледно голубые глаза Шурки излучали доброту и покладистость, но даже это их качество не могло покрыть другого: глаза такого вида в народе назывались емко и без обиняков – поросячьи. На фоне бледной, с болезненным оттенком кожи, как-то  вызывающе смотрелись красные и всегда влажные толстые губы. Но, внимательно присмотревшись к Шурке, пообщавшись с ним, можно было  найти в нём много достоинств: главным, из которых был  добросердечный Шуркин характер. Мать часто ставила сыну в упрёк, именно это его качество. На мужа ворчала: « Наделил сына - сам размазня и сынок не лучше!»
   Естественно возникает вопрос, почему Шурка, до  сих пор не женился? 
Он хотел это сделать, когда учился  в техникуме, но мать, узнала о Шуркином вероломстве и устроила ему такой разнос, после которого  все «казни египетские» показались  ему детским лепетом! С тех пор  Шурка не повторял подобных попыток, покорно ожидая, когда мать выберет ему жену, а себе невестку.

    Куличиха, с некоторых пор, стала частой гостьей в доме Татьяны Фомичёвой: подпаивала, улещала её с одной только целью  - высватать за Шурку дочь Татьяны – Веру.
Вера  Куличихе нравилась:  красавица, хозяйка, а главное - девка с характером!  Шурку с его мягкотелостью нужно отдать именно в такие руки!  К тому же, внуки пойдут в мать, скрасят их блёклую  куликовскую породу. Татьяна, гордая вниманием Степаниды, спешила уверить новоиспечённую подругу: «Вот только «голоштанник» уйдёт в армию – мы это дело и обстряпаем!»   
Вера оказалась в осаде. Не проходило дня, чтобы мать не напоминала ей, какая нищая жизнь её ждёт с учительским сынком. А вот с таким, как Шурка Кулик, жить ей припеваючи: как сыр в масле кататься и шоколадом заедать!
   Сам  Шурка стал наведываться чаще, в начале с матерью, а затем, не встречая отпора, и один. Никогда не приходил с пустыми руками: приносил цветы, духи, а когда по работе ездил в город, то всякие вкусности. Сперва посещения Шурки и его подарки никак не трогали Верино воображение: « Друзья матери, не гнать же их!» Иногда Шуркино внимание ей льстило: Вера была женщина, которой требовалось поклонение. А что до подарков? «Хочет – пусть дарит, кто ему запретит!» - беспечно думала она.
   Тот, по ком болело её сердце, писал, но не часто, не так часто, как хотелось бы Вере.
Письма больше походили  на отчёт о прожитом времени, чем на  послания пылко влюблённого. Вера  объясняла прохладу в их отношениях, как следствие  прощальной размолвки, другой причины для его сдержанности она не находила. Она даже мысли не допускала, что Сергей никогда не будет принадлежать ей. Тогда лучше – смерть! Жить без любимого она не сможет, никак не сумеет. Вера тосковала и не знала, чем заполнить образовавшуюся пустоту. Не знала она и то, что её родная мать и тётя Стеша усиленно распространяют в поселке слухи о скорой свадьбе Шурки и красавицы Веры: «Как только учёбу закончит, - подтверждала Татьяна,- так и сватов Шурка пришлёт!» 
А Степанида  умильно расписывала  приданое,  которое готовит молодым: «Вот, только в доме всё отделаем и сразу же свадебку справим: молодые уж торопят!»
  Всё чаще Шурка, как верный ординарец, сопровождал Веру в кинотеатр, на танцплощадку, возил в город за покупками, и по посёлку поползли слухи, что в словах  обеих матерей есть своя доля правды: знать и впрямь позарилась  Верка  на Куличихино добро, продала свою красоту. Впервые тревога закралась  в сердце Веры, когда однажды, она столкнулась в больничном коридоре с  Марией Трофимовной. Вера кинулась к ней, улыбаясь, но встретив её осуждающий  взгляд, осеклась, сникла, и, пробормотав приветствие, пошла своей дорогой. Мать Сережи, всегда доброжелательная к ней, её не окликнула.  С той поры, письма с номером полевой почты, приходившие изредка, совсем иссякли:  «Настрочила сынку, не удержалась, - винила Вера Марию Трофимовну, - и тот, маменькин сынок, уши развесил, сплетни слушает! Где так,  такой  правильный,  не подступишься, а тут бабьим россказням поверил! Ну, мы ещё увидим, кто за кем плакать будет!»
Но эту угрозу заслонила тревога, какое-то смутное  предчувствие беды.
   А ухаживания Шурки становились всё настойчивее, руки смелее.  Вера иногда позволяла ему «забывать» руку на своих плечах. Она видела, что Шурка искренне любит её и радуется каждому прикосновению к ней, как ребёнок:  «Вот так и у нас с Серёжей, - думала она, - я – горю, а он равнодушен».  Во время киносеанса, она позволяла Шурке брать её руку в свою: лицо Шурки озарялось такой нежностью, что у Веры не хватало духу отнять у него свою ладонь, тем самым разрушить его идиллию. Вере было невдомёк, что за этой идиллией  наблюдало множество посторонних  глаз, чтобы  превратно истолковать это проявление нежности, таких охотников было множество. 
   Вера не встревожилась, когда в ноябре, на  её день рождения, в качестве подарка, Шурка надел на её палец тоненькое золотое колечко, в форме свернувшейся змейки с изумрудным глазком. 
Тётя Стеша упредила протестующий жест Веры словами: «Бери- бери, это тебе подарок от всей нашей семьи! - и шутливо добавила, - как только станешь моей снохой, я тебя всю, как елку, украшу!»
Колечко было очень красивым, Вера никогда не получала ничего подобного. Она не отважилась снять его с пальца: «Подарок ведь…» А на утро уже все в посёлке знали: обручение состоялось, кольцо на пальчике Веры, это подтверждало.
В адрес полевой почты, от Веры, ушло очередное письмо, которое осталось не отвеченным.
    Вера вернулась в училище, практика была пройдена, впереди её ждала подготовка к экзаменам, а там и трудовая жизнь и, наконец, независимость. Вера твёрдо решила, после окончания училища, уехать из посёлка, чтобы одним махом разорвать ту паутину, которой её обволакивали мать и тётя Стеша.
Пришло запоздалое поздравление от Сергея, в котором не было намёка на её «вероломное» поведение, но за вежливыми словами пожелания, чувствовалась сухость и натянутость, которые предшествовали разрыву.
Вера смяла открытку и, бросив её, пробормотала: «Ну, и катись, подумаешь, цаца! Оставайся со своей правильной мамочкой! А я вот возьму и назло тебе за Шурку замуж выйду!» 
Вера сама испугалась собственных слов, она прикрыла ладонью рот, взгляд её остановился на подаренном  колечке, свет упал на зелёный глаз змейки.  Вере показалось, что змейка   подмигнула ей, как бы говоря: «А, что? Почему бы и нет!»  Для Веры её отношения с Шуркой всё ещё оставались игрой, ничем её не обязывающим забавным приключением.
   Кончился декабрь, впереди уже мерцал разноцветьем огней и приятных сюрпризов Новый год. Общежитие опустело: все разъехались по домам. Новый год - семейный праздник: приехала домой и Вера.  Уборка, стирка, приготовление занимали у Веры все свободное время, не давая разрастаться скуке и тревоге. Мать с работы возвращалась затемно: голодная, уставшая и недовольная: 
- Можно подумать, - жаловалась она Вере,- что весь район решил отовариться перед праздником в один день! Гребут всё подряд, что нужно и не нужно. Раньше у нас такого не было: поздравили, выпили, повеселились. Устала, - пожаловалась она дочери, - руки ложку не держат!
Вера слушала мать, и ей было искренне её жаль: «Ещё ведь не старая, - думала она,- ей ещё любить да радоваться жизни, а мать живёт по принципу: день да ночь – сутки прочь! Так и всю жизнь можно с горки спустить…» 
Неожиданно для себя Вера задала матери вопрос, который задавала уже не однажды и на который всегда получала один и тот же ответ:  «Мам, а у меня отец был?»  На что мать недовольно отвечала: «Был, да сплыл!  Если бы не было отца, как бы ты у меня появилась?» 
Но сейчас на вопрос Веры:
-Мам, скажи, наконец, где  сейчас мой отец?
Ответила вполне искренне:
- Кто его знает? Может ещё коптит небо, а может и умер уже. Не знаю.
Мать непритворно вздохнула:
-А ты чего это пытаешь меня о нём?
 Вера ответила:
-Да так, хотелось бы мне с ним повидаться – отец ведь мне, родная кровь… 
-Тебе, что со мной плохо? – в голосе матери послышалась обида, - отца ей подавай!
 Мать снова взялась за еду и разговор на этом закончился.

   Тридцать первого декабря Вера целый день: пекла, варила, - готовилась к встрече Нового года:«Ну, что же встретим праздник с мамой вдвоём, ведь мы с ней семья!  Шампанское откроем, а там  и «Голубой огонёк» начнётся. Хватит матери одной сидеть: насиделась уже досыта» - размышляла Вера, убирая в комнатах.
Мать вернулась с работы довольная: ей дали премию, наградили «Почётной грамотой» за добросовестную работу.
Она протянула дочери подарок: нежно-розовую блузку из модного «дедерона», вся блузка была расшита цветами в тон ткани. Вера вскрикнула от радости: ей давно уже хотелось иметь  такую вещь. И цвет  подойдёт к её смуглой коже и темным глазам. Она расцеловала мать в холодные с мороза щеки и, обнимая её,  прошептала:
-Спасибо, мамочка!
-Это ещё не всё! Нас Кулики в гости зовут: сегодня мы к ним сходим, а завтра к себе их позовём.  Чего же ерепениться,  коли люди к нам со всей душой!? Как ты на это смотришь, доченька? 
Вера нахмурилась: «Опять Кулики! Куда ни повернись – везде они!»
 Хорошее настроение быстро таяло:
- Нет, мама, я не пойду. Что мне там делать? И так про нас с Шуркой невесть что болтают!
Ты иди к ним сама, а я с девчонками лучше в Дом культуры на бал-маскарад схожу. А заодно и блузкой новой похвалюсь!  Мать, на удивление, быстро согласилась:
- Конечно, доченька! Сходи на бал-маскарад, что вам с Шуркой с нами, стариками, делать? Мы к тебе Шурку пришлём – всё не одна будешь! 
Вера ничего не ответила, только отрицательно покачала головой.
    Мать, нарядившись, ушла в гости к девяти часам, а Вера принялась обзванивать подруг, чтобы договориться о совместной встрече Нового года в Доме культуры. Но ей не удалось найти кого-то, с кем можно было бы пойти на бал-маскарад. Причина была у всех одинаковая: Новый год встречают в кругу семьи.
«Ну, что же, - решила Вера, - буду встречать праздник  одна». Она поставила на стол то, что любила: апельсины, шоколадный зефир и бутылку шампанского. Принесла два фужера, и сама себя спросила: «Для кого второй?»  Взгляд её упал на фотоальбом, лежащий в книжном шкафу. Вера перелистала альбом, найдя, что искала, извлекла фотографию. Это было любительское фото, на котором были они вдвоем: Вера с большой охапкой горных тюльпанов и Сергей, смеющийся, обнимающий её вместе с букетом.  «Это перед выпускными экзаменами, - вспомнила Вера, - Мы тогда всем классом ходили в поход, с ночёвкой. Как давно это было: и любовь, и Серёжа…»  Ей расхотелось наряжаться, она, как была, так и осталась в домашнем халатике:  «Не для кого, - решила она, - а мне одной и так хорошо!»

   Вера открыла шампанское, наполнила  оба фужера, и, стукнув своим бокалом  о второй фужер, шутливо произнесла, обращаясь к Сергею на фото: «Ну, с Новым годом, Серёженька! Вот уж  не думала, что буду разговаривать не с тобой, а с твоим фото!»
 Она отпила несколько глотков из первого фужера, вино приятно защекотало во рту. Взяла второй фужер и сделала глоток.  Съела дольку апельсина.  Шампанское мать взяла полусладкое, такое, какое нравилось Вере.  «Вот, напьюсь, - пробормотала Вера,- и спать лягу!» 
Она допила шампанское из своего фужера: «Любимый, - мысленно обратилась она к Сергею, - мой любимый! Вот была ли я для тебя любимой? - Вера всхлипнула: вино давало о себе знать, – помогал, защищал, был рядом – это да. Так мог поступать брат. А мне так не хватало тебя – мужчины!   А ты так и не смог нарушить мамочкин запрет,  я, дурёха, блузку расстегивать кинулась, не дождалась, когда сам догадаешься! Тебе, видно, это не нужно было: со мной не нужно…»   
Вера плакала, слёзы беспрерывным потоком текли и текли из её глаз. Когда-то обида должна была прорваться на поверхность, вот она  и прорвалась, сметая все оправдания, какие придумывались Верой поступкам Сергея.  Она начала прозревать и понимать истинную суть вещей, в которую ей не хотелось верить. Жгучая жалость к себе самой заполнила все её существо и вызвала новую волну слёз. Вера храбро допила фужер предназначавшийся Сергею, вино приятно кружило голову, выплаканные слезы, как ни странно, принесли облегчение.  Она налила ещё шампанского: «А это, я выпью за униженное женское самолюбие!»  Вера взглянула на часы: до двенадцати, оставалось ещё целых полчаса: выпью и лягу спать» - закончила Вера свою мысль. Вера лукавила, и спать ей совсем не хотелось. А хотелось ей новогоднего волшебства, чтобы прямо сейчас открылась дверь, и вошёл Серёжа, увидев её заплаканную, ласково спросил бы: « Ты это что, котёнок! С Новым годом тебя!»
   Вера в изумлении поднялась, когда в унисон её мыслям, открылась дверь и вошедший Шурка бодрым голосом произнёс:
-С наступающим Новым годом, Верочка, с новым счастьем!
Он протянул Вере ярко-красный бутон розы. Роза была так великолепна, что девушка залюбовалась ею. А Шурка, тем временем, поставил на стол торт, бутылки «Шампанского» и «Старки».
- А я стучу, стучу, – никто не откликается. Я даже струхнул: не случилось ли чего? Дверь оказалась открыта – вот я и вошёл.
Шурка, по-хозяйски, убрал со стола кожуру от апельсина, принёс из серванта две рюмки для водки. Все он делал  шумно, бодро, давая Вере время прийти в себя.
Он успел заметить фотографию на столе, два полупустых фужера и заплаканные глаза Веры. 
-Я сейчас переоденусь, - смущенно сказала Вера, быстрым движением спрятав  фотографию в карман халатика, - ты подожди немного!
- Поторопись, - Шурка шутливо постучал пальцем по стеклышку своих дорогих часов, - время, время!
Когда Вера скрылась в спальне, он ополоснул оба фужера, открыл бутылку «Старки» и налил в рюмки. В один из фужеров он плеснул «Старки», совсем немного, помня наставления матери, чтобы не переборщить. Второй фужер, он оставил пустым.
    Вера вышла умытая, причесанная, в новой, нарядной блузке, которая  подчёркивала природную красоту девушки. Внешне Вера была спокойна, только большие, тёмные глаза, покрасневшие от слёз, выдавали недавно прошедший шторм. Увидев  Веру,  Шурка, молитвенно сложив руки, упал перед ней на колени:                -Королева! - произнёс он с восхищением, - эта роза только бледное твоё подобие!   Вера улыбнулась, с осознанием своей неотразимости. Она повеселела и закончила свой внутренний диалог с Сергеем такими словами: «Ну, что же, Серёжа, ты не захотел взять то, что тебе принадлежало по праву, так пусть же оно достанется тому, кто умеет так мастерски  стелиться дорожкой перед моей красотой! Ты, слышал: я уже не  котёнок, Я – королева! И будь, по-моему!» 
   Шурка, взглянув на часы, заторопился: на часах было без пяти минут двенадцать. Разливая по фужерам шампанское, он приятным тенором пропел: «Пять минут, пять минут бой часов раздастся вскоре!» И он действительно раздался! Диктор торжественно объявил: «С Новым годом, дорогие товарищи!»   
Вере достался фужер с добавлением старки, она прикоснулась своим фужером к Шуркиному, стекло тоненько, жалобно звякнуло.  Они выпили. Когда Шурка сделал робкую попытку поцеловать Веру: она позволила. Всё внутри её кричало:«Что-то пошло не так, так недолжно быть!» - но Вера равнодушно отмахнулась от этого предупреждения. Она пьянела на глазах, ей начало казаться, что земля обезумела и раскачивается то в одну, то в другую сторону, то внезапно, словно проваливаясь, уходит куда-то вниз. Шуркино смеющееся лицо то приближается, то уплывает куда-то в сторону. Вера встала, чтобы выйти из-за стола, Шуркины руки услужливо подхватили её, обнимая, влажные губы совсем осмелели, жадно целуя её шею, плечи, грудь. Вера попыталась уклониться,  но потеряв равновесие, обмякла,  промелькнула равнодушная мысль: « А, не всё ли равно…»
Последнее, что она запомнила – это сильные мужские руки, поднявшие её безвольное тело…
   Шурка ушёл рано утром, ещё затемно. Он бережно прикрыл одеялом, спящую Веру и тихонько вышел на улицу. Мороз отрезвил его, пробираясь под куртку. Шурка нервничал, план, предложенный  его матерью, сработал: близость между ним и Верой произошла.  И всё-таки совесть Шурки была неспокойна. Как поведёт себя девушка, проснувшись утром женщиной? Не захочет ли пойти в прокуратуру вместо загса?  Хотя мать Веры, Татьяна, была уверена в обратном результате: ведь, всё произошло по согласию, жениться он готов и с радостью! Чего же ещё? Вот это «ещё» и не давало Шурке покоя: он знал главное – всё достигнуто обманом, грубо подстроено и нет ему, Шурке, за это прощения! Но перед его любовью к Вере всё меркло, все средства достижения любимой казались хороши. Он искупит перед Верочкой эту вынужденную хитрость, осыплет её всем, что она пожелает, что только он способен будет ей дать.
    Как только за Шуркой захлопнулась входная дверь, Вера открыла глаза. Её страшно мутило: то ли от излишне выпитого вина, или от того, что произошло с нею в новогоднюю ночь:«Считай, что помолвлены! – Вера усмехнулась, - этот не стучал, разрешения не просил, пришел и взял, что плохо охранялось! Эх, ты, чистоплюй несчастный, - мысленно обратилась она к Сергею, - дверь закрытая, дверь открытая… Вспоминать тошно!»
В десять часов пришли мать и тётя Стеша. Мать, виновато взглянув на Веру, пробормотала  в своё оправдание, что праздника ради перебрала малость  и заночевала у друзей.
Вера ничего не ответила, да и что было отвечать: что  она,  как и мать, «малость перебрала»?   Мать и тётя Стеша на кухне  о чём-то оживлённо шептались. Вере, вдруг, подумалось, что им уже известно всё, что произошло между ней и Шуркой. Может они это всё и спланировали? Пришедшая мысль была настолько чудовищной, что Вера поспешила её отогнать. Мать разогревала нетронутые кушанья, собирала на стол: как и предполагалось, ожидался ответный визит Куликов.  Вера оделась, собираясь выйти во двор:
-Ты куда это, доченька? – услышала она елейный голос матери, - помоги, мне стол накрыть,скоро и гости пожалуют! 
Вера, оглянувшись, успела увидеть, как заговорщически улыбаясь, переглянулись мать с гостьей:
-Баню пойду, истоплю, - резко ответила она, - помыться хочется!


                Четвёртая глава. ЗАМУЖЕСТВО.

    А уже через неделю, раздался стук в калитку, и чей-то голос нараспев произнёс:
- Хозяева, гостей принимаете?
- Сваты! Верочка, приоденься, доченька, да побудь в своей комнате, пока не позову.
- Принимаем! – это уже относилось к тем, кто стоял у калитки, - добрым людям всегда рады, входите, гостюшки, дорогие!
Мать, низко кланяясь, приглашала гостей в дом.
Вера прошла в свою комнату, в окно она видела, как гости, гуськом, проходят в узкую калитку.   Вскоре послышался зычный голос свахи:
- А мы, к вам, с нашим молодым князем, говорят, у вас княгинюшка,  красоты  не писанной имеется? Мы с дарами к вам. У нас петушок, у вас курочка – зёрнышко к зёрнышку – богатством дом заполнится!  У нас - купец богатый у вас - товар дорогой: посмотреть бы на него? Купец наш - денежный, коли товар по нраву, не поскупится!
   Вера, слушая весь этот торг, горько усмехнулась: «А ведь, точное определение мне дали – товар! И торгуются, как на базаре!»
Её позвали в комнату, где за столом чинно восседали сваты, перевязанные  вышитыми полотенцами, Кулики Степан и Степанида, и сам молодой князь Шурка с выпученными бледно-голубыми глазами.
«Этот ошалел от счастья», - неприязненно подумала Вера о своём женихе. Она равнодушно разрезала каравай, принесённый сватами, на равные доли. Этот акт доброй воли означал, что она, Вера, не против,  выйти замуж за Шурку Кулика. Железная клетка уже готова была захлопнуться за птичкой!
После официальной части сватовства, на столе появились выпивка, закуска. Переговоры о свадьбе сменились  воспоминаниями, о том далёком времени, кто и как высватал свою ненаглядную половину. Молчала только Татьяна, мать Веры, ей,  по-видимому, нечего было вспомнить. Хорошо вот, что у дочери всё так удачно складывается!
   Уже на другой день после сватовства, весь посёлок от мала и до велика, знал, что Шурка Кулик наконец-то женится! И невеста у Шурки  - красавица Верка Фомичёва. Мнения разделились: одни порицали Верку за измену Сергею, другие одобряли её выбор – по крайней мере, за Шуркой будет, как у Христа за пазухой!
А к бывшему жениху  в тот же день ушло письмо, в коем ему сообщалось, что его бывшая подруга предпочла ему другого. Письмо было от матери, и у Сергея не было причины ему не верить.  В письме не было недовольства или осуждения этого поступка: просто констатация факта.
   Сергей вздохнул с облегчением. Вера, своим выбором, избавила его от необходимости объясняться с ней по одному очень важному поводу.

    А повод у Сергея имелся, и звали его – Светлана. Белокурое миловидное создание с огромными синими глазами, хрупкая,  с нежной, почти прозрачной кожей. Сергей увидел её в городском парке, во время  увольнительной. Первое впечатление было: «Эльф! Вот ещё бы крылышки за спиной!» Ему почему-то захотелось защищать увиденную девушку от любого, кто посмел бы её обидеть.  Какое-то не испытанное до сей поры чувство тёплой волной разлилось в груди. Девушка, заметив его взгляд, смущенно зарделась, собираясь уйти. Сергей испугался: "Потеряю!"
Он решительно шагнул к ней и протянул ладонь:
-Я - Сергей, а вы?
-Светлана, - пожимая его руку, ответила она.
   Так началось их знакомство. С той самой встречи Сергей уже ни о ком другом не мог думать. Прошлое уходило, а он всё больше тонул в  васильковых глазах Светланы.
Сергей с нетерпением ждал увольнение, они встречались в парке, на том же месте, где впервые увидели друг друга.  Вскоре Светлана познакомила Сергея со своими родителями, и он стал приходить в этот дом  на правах жениха.  Сергею всё нравилось в  семье, с которой  ему предстояло породниться. Светлана, как и его мать, работала учителем младших классов. Семья интеллигентная, дружная. Сергей, воспитанный строгой матерью, сразу пришелся ко двору. Он написал письмо матери и  попросил её согласие  на его брак со Светланой. Мария Трофимовна не возражала, только просила сына, начинающего  семейную жизнь не забывать и о ней, его одинокой матери.  Было решено, что свадьбу сыграют здесь, а после демобилизации  молодые уедут жить на родину Сергея.
Сергей не просил мать держать свою женитьбу в тайне от сельчан, но Мария Трофимовна сама не сочла нужным распространять эту новость.

   Сразу же после сватовства Вера уехала в училище, предстояла подготовка к государственным экзаменам, а там выпуск и распределение. Распределение  для Веры было  известно: Игорь Владимирович Денисюк, главврач их районной больницы, уже послал заявку  в училище. Во время практики Вера показала себя с хорошей стороны – больница в таких медицинских сёстрах нуждалась. Всё способствовало такому решению: Вера  была местная,  и замуж вот выходит тут же в посёлке. Немногие из студентов могли похвалиться такой востребованностью! 
Свадьбу, по настоянию Шуркиной матери, назначили на март, причиной отсрочки были отделочные работы, которые велись в новом доме день и ночь.
Вера, предлагала  более поздний срок: июнь или июль, после сдачи экзаменов. Но Куличиха, деликатно заметила: «А если ребёночек наметится, не одевать же фату беременной!»  Вера рожать от Шурки не хотела, поэтому приняла все необходимые меры, чтобы этого не случилось. Хотя с  доводами будущей свекрови спорить не стала.  Под венец Вера не торопилась, поэтому после той памятной ночи жених сидел «на голодном пайке» - терпеливо  ждал своих законных прав на супругу. Редкий поцелуйчик был единственной наградой за Шуркину щедрость и преданность.
   Молодые подали заявление на регистрацию в городской дворец бракосочетания. Шурка, какими-то путями добился этой привилегии. Куплено воздушное платье для невесты, фата, широкое, по тогдашней моде, обручальное кольцо. Все эти покупки Степанида производила сама: сын у неё один, значит и свадьба у него должна быть богатая. Подготовка шла без участия Веры, ей иногда казалось, что все эти хлопоты её никак не касаются. Домой она старалась приезжать только в крайнем случае: ссылалась на подготовку к предстоящим экзаменам. И всё-таки этот день настал.

   Уже с утра у  дома Фомичёвых  стали собираться любопытные сельчане, чтобы не пропустить момент, когда приедут забирать невесту. Многие сельчане были приглашены на торжество. К одиннадцати часам прикатил жених на белой «Волге», которую для такого случая ему одолжил начальник автобазы. Следом подошел небольшой автобус для гостей, если они пожелают сопровождать молодых к месту регистрации.  По традиции, жених должен был выкупать невесту у родных: Шурка заплатил такой щедрый выкуп, что «продававший» невесту подросток, тут же, без боя уступил ему место рядом с невестой. Вера была ослепительно хороша в свадебном наряде, по рядам глазеющих сельчан, прошел восторженный шепот, можно было уловить и такую фразу: «Дурак Серёга, такую кралю без боя отдал!» 
Молодых усадили в машину, и кортеж помчался в направлении города. Мария Трофимовна, как человек, уважаемый в  посёлке, была в числе приглашенных гостей, но прийти на свадебное торжество она отказалась.  А вот посмотреть на Верочку, пришла, встала среди  сельчан в сторонке. Сергею сообщила в письме  об этом событии коротко: «Невеста была великолепна, словно сошла с полотна Пукирёва». Сергей понял, о какой картине говорит мать: «Неравный брак». Там  на картине рядом с молоденькой девушкой стоит древний старик, но, по всей видимости, богатый. Рядом с  Верой отныне стоит Шурка Кулик и богатый, и добровольно ею избранный. И, всё же, мимолетное чувство вины омрачило лицо Сергея.

   Вера чувствовала сильную усталость, начинала болеть голова. Сказывался суматошный день, регистрация, поздравления, обратная дорога. Она чуть было не попала в неловкое положение, когда на вопрос заведующей  загсом: «Выбираете ли вы фамилию мужа?» Чуть было не ответила: «Зачем она мне?» Но, вовремя спохватившись, согласно кивнула головой. Теперь она - Вера Анатольевна Кулик. Могло бы быть и лучше! Могло бы!
   Свадьбу гуляли в новом доме, где запах краски был таким сильным, что запахи свадебной  снеди  не могли перебить его.  За столы гости попали только в четыре часа: регистрация в городе требовала времени, на одну дорогу туда и обратно требовалось целых два часа. Вера выглядела уставшей и совсем не счастливой невестой.  Но гости, которые буквально «купались» в горячительном, казалось ничего этого не замечали. Когда прошли «дары» с шутками и прибаутками и пожеланиями  Вера попросила мужа проводить её в дом матери – головная боль становилась невыносимой. Шурка, ошалевший от счастья, пробовал возражать: «Какая же свадьба без молодых?» Но Вера, решительно поднялась из-за стола, тем давая понять, что разговор об этом окончен. Шурка привлек внимание  гостей и объявил, что его супруга, переволновалась и нуждается в отдыхе. Он проводит молодую жену и просит гостей продолжать веселие дальше. Гости задвигались, зашумели,  им вслед послышались шуточки: « Пусть идут, оно и понятно, дело молодое, горячее!» Но молодожёну пришлось возвращаться к гостям «не солоно  хлебавши»: Вера решительно отвергла Шуркины нежные  порывы, сославшись на нездоровье.

          В начале лета Вера успешно сдала госэкзамены и стала работать в  райбольнице теперь, как медицинская сестра, на полную ставку. Это значит, что зарплата стала выше, но и прибавилось ответственности. Веру определили в хирургическое отделение, вначале готовить инструмент для операций, а как будет наработан опыт, тогда пустят и в операционную. Не отказывалась она  подменять коллег в ночных дежурствах. Дома наводили лоск и уют сам Шурка и его мать Степанида. Работы в  построенном доме было непочатый край. Шурка, вернувшись с работы, шёл в мастерскую, где  мастерил, строгал, подгонял. Веру его занятия не волновали.  Она не торопилась уходить  из больницы, находила себе занятие: кипятила инструменты, раскладывала по шкафчикам, просто помогала дежурным медсёстрам. Главврач, Игорь Владимирович часто ставил Веру в пример менее расторопным работницам: мол, смотрите, молодая, а как о работе  печется! Те, посмеивались, понимая, в чём истинная причина Вериного рвения.  Переглядывались, осуждающе кивая головами: вот, мол, какая плата за богатство. Прямо, как в пословице: «Видели очи, что покупали, пусть теперь плачут, да едят». Да-а, надолго ли хватит её терпения? Как бы не затошнило от такой жизни!»
   Один Шурка, казалось, был доволен своей жизнью: украшал свой дом, засыпал жену подарками и свято верил в то, что пройдет время и Вера смирится со своим новым положением. А, как родится малыш, тогда и совсем не станет время на капризы. Шурка мечтал о сыне, таком красивом, как Верочка, мальчугане. Он даже имя ему придумал – Максим! Максим Александрович Кулик! Это вам не просто – Шурка! Тревожило, что Вера не спешит обременять себя потомством. Он радовался, как ребёнок, когда жена снисходила в своем великодушии и позволяла  ему удовлетворить свою супружескую потребность. Шурка не возмущался, воспитанный жесткой матерью, он привык подчиняться женщине, считать её желание неоспоримым. Только однажды, после близости с женой, он осмелился заметить:
-Знаешь, Верочка, у меня иногда появляется чувство, что ты лежишь рядом со мной, а думаешь не обо  мне. - Шурка, с трудом подбирая слова, пояснил, - я для тебя вроде бы как манекен, что ли? 
Вера скосила на него свои чёрные непроницаемые  глаза и издевательски, нараспев, произнесла:
-Да-а, и кто же это прячется у меня здесь?  Где ты, ау!? - Она заглянула под одеяло, приподняла край подушки, - Ну, где же он, наш разлучник? 
Шурка уже был не рад, что затеял этот разговор: результат нулевой, но теперь к Верочке ни на одной «козе» не подъедешь!  Пост на целую неделю, если не больше! И так вот уже второй год!

   Впрочем, говоря о разлучнике, они были не далеки от истины: он не замедлил появиться!  Да не один, а с молодой женой. Эта новость произвела эффект разорвавшейся бомбы: ведь, до сих пор никто не знал о женитьбе Сергея Зуева. Ай, да Мария Трофимовна! Это надо же, сколько терпения у матушки! Большинство оправдали эту скрытность, как  меру, предосторожности,  вызванную вероломством Фомичевой Верки. Весь посёлок, с замиранием сердца ждал, как отреагирует Верка на появление экс - жениха, да ещё с женушкой?!
   Она, к разочарованию сельчан, отреагировала весьма спокойно. Встретившись, Сергей и Вера поздоровались, поздравили друг друга с законным браком. Шурку, представлять не требовалось, а вот Сергей представил им свою молодую жену, явно гордясь ею. Пожимая протянутую ей руку, Вера, улыбнувшись, сказала:
-Мне очень приятно, что у моего друга, такая красивая жена!
 На словах «моего друга» Вера сделала едва заметное ударение. Но, кроме Сергея этого никто не заметил, а он бросил на Веру быстрый  взгляд, в котором промелькнула  угроза. Может быть, Вере это показалось?  Внимание всех  было сосредоточено на миловидном личике Светланы, которая, смущенно возразила Вере:
-Ну, что вы! Какая я красавица! Вот вы – другое дело, вы - настоящая Кармен! Смотрели такой балет? Нет? А вот нам с Серёжей, посчастливилось:  мы его  видели в исполнении артистов балета Большого Театра. Они как раз были на гастролях в нашем городе!
В ответ на эту восторженную тираду, Вера лишь вежливо кивнула головой. Ей было больно, что кто-то, кроме неё, может вот так, запросто, называть Сергея – своим.  Встреча двух молодых пар произошла в районном Доме культуры, куда они пришли на просмотр очередного кинофильма.  Встреча прошла на высшем уровне, те, кто ждал представления, были глубоко разочарованы в своих ожиданиях.
Прозвучал звонок, и все поспешили в зал, чтобы занять места, согласно купленным билетам.  Вера улыбалась, той деревянной улыбкой, от которой до боли  сводит губы, хорошо, что не видно сердца – оно плакало.
После этой встречи Вера потеряла покой, оказалось, что ничего не изменилось в её отношении к Сергею. Она корила себя в своей чудовищной поспешности, винила мать, Шурку и всех кого могла, в своём горе: « Она, Вера, своими руками отдала своё счастье! И кому?  Какой-то бесцветной пигалице! А как Сергей смотрит на свою жену, с какой нежностью, как на сокровище! А ведь на её месте могла бы быть я! Да не любит он её, не любит! Это он назло мне сделал! Разве можно прожить без своей половинки? А мы с Серёжей – одно целое!  Эта «белёсая моль» посмела завладеть её сокровищем!  Не на ту напала: я своё просто так - не отдам!» 
Вера, казалось, напрочь забыла, что она первая дала повод Сергею для разрыва отношений,  и что это она сама вероломно пытается  разрушить чужую семью.  Её обокрали, считала она, и нужно вернуть украденное у неё, во что бы это не стало!  Шурке, не отводилось никакого места: его просто не было в жизни Веры. Она вернет себе Сергея! В борьбе за счастье все средства хороши. Вскоре такое средство было Верой найдено.


                Пятая глава. ТРАГЕДИЯ.

    Старуха мало походила на ведьму, так, божий одуванчик, если бы не глубоко посаженные маленькие, колючие глазки, которые прощупывали Веру до самой сердцевины.  Она, не отрываясь от своего занятия, спросила оробевшую Веру:
- Женатый?  Вера, покраснев, только могла кивнуть головой.
-  Что же, при такой-то красоте тебе холостого парня  не нашлось? -  Вера промолчала. - Не кровные с ним будете? 
Вера непонимающе посмотрела на старуху: 
- Я спрашиваю: не родня вы с ним? А то беды, девка, не миновать, коли кровь меж  вами общая – к смерти такой приворот.
-Нет, не кровные мы, - поспешила заверить её Вера. - Люблю я его, давно, еще со школы. А он жену себе из армии привез, а что мне делать? - глаза Веры наполнились слезами.
Она умолчала, что у неё самой существует законный супруг.  Разве Шурка - это препятствие?
- Фотографию принесла?
- Вот, -  Вера протянула старухе фотографию, над которой плакала в ту, роковую для неё ночь. – Тут, мы с ним вместе, - другой фотографии  у меня не нашлось.
- Вместе – это хорошо, - смягчилась старуха, - смотри, девка, не пожалей! Что сделано будет, того уж не разрушить! Я сама снять это не смогу. Так, что, делать?
 Вера утвердительно кивнула: 
-Ну, так значит,  и быть по тому: оставайся,  жди меня  здесь!
Старуха с фотографией ушла за перегородку, до слуха Веры донеслось едва слышное бормотанье.
В какую-то минуту ей стало страшно: «А что, если и впрямь навредит Сереже?».
Но, вспомнив о его нежных взглядах на Светлану, решительно тряхнула головой: «Мой он! И не будет ничьим больше!»
Её мысли были прерваны появлением старухи
- Вот, возьми, положи её под матрас, подушку ли, там, где будешь спать. Ложась, представляй своего милого, как… – старуха замялась, подыскивая нужное слово, - как мужа, знаешь ведь? 
Вера поспешно кивнула.
-Вот-вот, - усмехнулась гадалка, -  все-то вы теперь знаете с пеленок! Пройдет некоторое время, и приворот начнет действовать, ну, а там и сама не оплошай.
 Она, не глядя, сунула в карман передника, протянутые Верой деньги. 
Возвращаясь домой, Вера вновь почувствовала укол совести: «Воровка, чужое счастье  ворую! – но, тут же постаралась задавить чувство вины, задав  невидимому обвинителю контр-вопрос, - а, разве, у меня его  не украли?»

   Проходили дни, недели, месяцы, Вере казалось, что старуха просто обманула её надежды.  Сергей и его молодая жена поселились у матери: Марии Трофимовны. Светлану приняли учителем младших классов в школу, она готовилась к приему первошат.  Сергей решил продолжить работу на заводе. Но прежде всего, использовать свободное время и восстановиться в институте.  Как служивший в армии, он имел право поступать на учебу вне конкурса, на очное отделение.  Но он решил остаться на заочном отделении: там он уже был принят, такая форма обучения давала ему возможность совмещать работу с учебой:  на содержание семьи нужны были средства.  Сергей добросовестно штудировал учебники: нельзя явиться на первую сессию без знаний. 
А пока, в его обязанность  входило: следить за порядком во дворе и, если требовалось, ходить в магазин за продуктами.  По возможности готовить своим женщинам обед.

   Вера, которая раньше не отличалась большой любовью к нарядам, стала к ним неравнодушна.  Шурка был рад, что жена стала проявлять свой интерес  хотя бы  чему-то.
Правда, ему иногда казалось, что Вера сильно изменилась: в ней появилась какая-то нервозность, будто что-то постоянно тревожило её. Спрашивать Шурка не решался: все одно ничего вразумительного не дождешься! Где-то в глубине души у него зарождалась тревога:  не приезд ли бывшей симпатии так повлиял на его жену? Но, поведение  Веры и самого Сергея не давали к таким опасениям никакого повода. И всё-таки!  А, тут ещё мать стала подливать масла в огонь: «Смотри, в оба! Как бы тебе женушка рога не приделала с Сережкой Зуевым. С такого пентюха,  как ты – станется!»  Шурка мучился после таких разговоров, но матери не смел перечить.
   Сентябрь в этом году выдался на редкость жарким, ничего не указывало на то, что это начало осени. Вера шла в магазин в легком крепдешиновом платьице, беспечно помахивая авоськой. Скоро Шурка придет на обед, а у них закончился хлеб. Обед Вера успела приготовить вовремя, а вот с хлебом вышла оплошность. Время ещё позволяло, магазин закрывался на перерыв в час дня.  Вера торопилась. В магазине было сумрачно, после ярко освещенной улицы: требовалось время, чтобы оценить окружающую обстановку и разглядеть  людей, снующих вдоль витрины. Прямо перед ней возникла фигура Сергея. Она уже приготовилась обронить дежурное: «Привет, Сережа!»  Как почувствовала, что рука Сергея крепко обхватила  её запястье. Сердце Веры сладко ёкнуло: «Вот, оно! Началось, наконец!»
Сергей наклонился к самому уху Веры и гневно произнес:
-Ты ещё долго будешь меня мучить? Скажи, что тебе от меня нужно?! -  Вера краешком глаза заметила, что продавщица Ритка, делая вид, что поправляет ценники, внимательно прислушивалась к их разговору. Вера освободила свою руку, и сказала, как можно спокойнее:
-Давай, Сережа, пройдем до лесопосадки и там спокойно решим, кто кому чего должен остался. А то здесь,  у Ритки, скоро ухо от любопытства отвалится!
Вера первая направилась к выходу, а за ней нехотя,  двинулся и Сергей. 
    Ритка, обслужив покупателей, бросила вороватый взгляд на входную дверь, проверяя, не идет ли кто  в магазин.
Быстро нырнула в подсобку, нашла в справочнике номер автобазы. Трубку на том конце провода никто не взял. Ритка, глянув на часы, поняла, что все,  кто  мог ей ответить, ушли на обед. Она опрометью кинулась к входной двери и,  закрыв её на крючок, повесила табличку: «Обед». Вот, так будет надежнее.   Набрала  номер Куликов, на сей раз ей повезло, ответил сам Шурка: «Да, слушаю вас!»  Ритка, зажав нос, прогнусавила в трубку: «Поспеши в лесопосадку, там твоя красавица с Сережкой Зуевым пеньки обтирает!» 
Она не стала дожидаться Шуркиного ответа, бросила трубку на рычаг аппарата.  Сердце Ритки гулко стучало, возмущенное  подлостью хозяйки, руки мелко дрожали. В первую минуту, Ритка была готова вновь позвонить Кулику и сказать, что просто разыграла его, но побоялась. Неясное предчувствие беды мучило Ритку, она металась от одного окошка к другому, не зная, зачем она это делает и, чего ждет.
Ритка вспомнила, что сейчас у нее обед, но кусок не шел ей в горло, она  выбегала в торговый зал и возвращалась назад в подсобку. Ритка не помнит, сколько времени она провела в таком состоянии. Конец ее метаниям положил требовательный стук во входную дверь.  Она выглянула из подсобки и облегчённо вздохнула: за окном маячила тощая фигура бабки Денисенчихи.  Старуха, подслеповато щурясь, старалась разглядеть через окно,  есть ли кто в магазине.  Наконец ей удалось увидеть мелькнувшую фигуру Ритки: бабка призывно замаячила руками, приказывая Ритке немедленно открыть ей входную дверь.  Ритка, нарочито ворча, отперла ей дверь:
-Ну, что вы за люди? Ведь знаете, что обед у меня, а  ломитесь! Куска проглотить не даете!
 Но Денисенчиха, словно не слыша её, уже ковыляла к прилавку:
- Ты, Ритушка, не сердись, я ненадолго. Взвесь мне пряничков, вон тех, длинненьких с полкило, да конфеток грамм двести: шоколадных, да-да, вот тех, по три рубля.
Сделав заказ, бабка пояснила:
- Внуки у меня приехали погостить, нагрянули внезапно, а у меня, как на грех, все запасы сладенького кончились.  Да ты не сердись на меня, голубка моя, тебе дело минутное, а мне под магазином  пережидать – ноги не терпят, болят, сил моих на то нет, как болят!
Ритка, слушая причитания бабки, наполнила кулёк пряниками: вес немного не сходился, пришлось разломить один, чтобы половинкой добавить до ровного веса.  В душе она была рада, что заполошной Денисенчихе  вздумалось побаловать своих внуков: тревога не покидала Ритку, а так при деле все же легче. Она сняла  кулёк с весов, при этом рука Ритки дрогнула, и несколько пряников выскользнули на прилавок.
Она вздрогнула, услышав ехидный вопрос Денисенчихи:
-Да ты, Ритушка, никак курицов у кого воровала?
-Чего это вы, бабуся, мелите такое? Вот уж язык без костей!
- Так, ить, руки у тебя дрожат,  будто где нашкодила!  Значит, какая-то вина за тобой имеется.  - бабка усмехнулась.
- Шкодят кошки, - огрызнулась Ритка, передавая бабусе покупки. – Давление у меня, - быстро нашлась она, - с самого утра голова трещит! Вот и руки с того дрожат – слабость ведь!
- Давле-ение! - уважительно пропела Денисенчиха, - давление – это сурьезно, по себе знаю.  А ты, голубушка моя, не про… 
Совет бабки был прерван сильным хлопком, раздавшимся со стороны лесопосадки. Кулёк выпал из рук Денисенчихи и пряники, в который раз раскатились по полу. Бабка, осеняя себя крестным знамением, медленно оседала на пол.  Ритка, прижав  руки к горлу, в страхе застыла у прилавка.
Не успели женщины опомниться, как хлопок повторился снова. И все стихло. Первой пришла в себя Денисенчиха, ещё сидя на полу, она скомандовала Ритке:
-Беги быстрей, звони в милицию!  Это в лесопосадке, убийство совершается!
Ритка метнулась к телефону.

   Вера очнулась и долго не могла понять, что с нею происходит. Она переводила взгляд с предмета на предмет, узнавая больничную палату: «Почему она очутилась в больнице? Что с ней произошло? Стало плохо на дежурстве?» Вопросы роились, как осы, не давая Вере сосредоточиться. На шею был одет фиксирующий корсет, он не позволял Вере повернуть голову. Она снова устало закрыла глаза, память отказывалась ей помогать. Уже сквозь забытье, она услышала осторожный скрип, открывающейся двери. Вера сделала над собой усилие и приоткрыла глаза. Как сквозь туманную пелену, она различила женскую фигуру, склонившуюся над ней. Почувствовала, где-то в области предплечья легкую боль:
«Укол, - определила Вера, и обрадовалась, - чувствую боль – значит реагирую!» Она  признала в женщине, сделавшей ей укол свою коллегу – медсестру Лиду. Вера попыталась приподняться на подушке, но резкая боль в затылке, заставила её оставить эту попытку.
Она обратилась к Лиде с вопросом:
-Лида, как я сюда попала?
 Вере казалось, что она задала вопрос своим  обычным голосом, но Лида увидела только её шевелящиеся губы.
Лида обратилась к Вере, как той показалось, неприветливым голосом:
- Очухалась? Да ты, лежи, лежи! Тоже мне, Жанна Дарк  отыскалась!
 И Лида ушла, оставив Веру в неведении.
«Почему она меня назвала Жанной Дарк? Что я такое сделала? -  Вера с усилием подняла руку, ощупала забинтованную голову: даже сквозь бинты прощупывалась огромная гематома на затылке. Эта процедура отняла у неё много сил, и Вера некоторое время лежала без движения, отдыхала. Она попыталась восстановить картину событий последнего дня и память, как бы нехотя, все-таки стала выдавать ей необходимую информацию: «Кто же это меня так? – задала себе вопрос Вера? – Давай, вспоминай все по порядку, - приказала она себе. -  Кончился хлеб и я пошла в магазин, там встретилась с Сережей.  Ритка подслушивала, мы пошли в лесопосадку, Сергей хотел со мной поговорить.  О чем? А, вспомнила!"

   Как только Вера и Сергей вошли под тень деревьев, она села на пенек и засмеялась:
- Помнишь, Сережа, ведь я тогда на этом  самом пеньке сидела? Всё повторяется, только вот, зачем?
- Вообще, что ты себе позволяешь, Вера? Что творишь? – на скулах Сергея заиграли желваки.
- А собственно, что я могу себе позволить  в отношении тебя: мы с тобой в пол - года раз видимся и то при свидетелях, – с иезуитским смирением возразила Вера. Лицо Сергея потемнело.
- Не знаю, как все это у тебя получается, - было видно, что он с трудом подбирал нужные слова, - но, я перестал быть для своей жены мужчиной, не получается у меня с ней…
 Сергею было мучительно и неловко продолжать  этот разговор. Веру же он забавлял, она чувствовала себя кошкой, наконец-то,  закогтившей, так долго выслеживаемую мышь.
- Ну, это уже твои проблемы, Сережа, так сказать внутри семейные, а причем здесь я?
-А притом,  - глаза Сергея гневно блеснули, -  шляешься ты ко мне каждую ночь! Не знаю, как тебе все это удается, только я вот после таких ночек, словно выжатый лимон. Снишься ты мне что ли? Бесовщина, какая-то! Мистика…
- И что же, друг мой Сережа, хороша я в такие моменты? Может, ты уже жалеешь, что упустил вот такую жар-птицу? Так всё поправимо, мой милый, стоит только захотеть!
-Я тебя, по-хорошему,  прошу: отлепись ты от меня! Я жену свою люблю, тебе это понятно? - Сергей встал с земли, машинально  отряхнул с брюк прилипшие травинки.
Поднялась и Вера, что произошло в следующую минуту, она  не могла бы объяснить себе сама. Её будто толкнула к Сергею какая-то неведомая  сила. Вера бросилась Сергею на грудь, руки крепко обхватили его сильную шею. Она, задыхаясь от переполнявших её чувств, заговорила так страстно, что Сергей на какое-то  время опешил:
- Серёжа, милый мой, родной, любимый! Давай уедем: далеко-далеко, только ты и я?
Сбежим от них  всех и забудем всё! Помнишь, ты мне говорил о французе, лётчике? Помнишь? Нельзя бросать тех, кого ты приручил! А ты меня приручил, Сереженька, ох как приручил! Я от тебя никак отручиться не могу! 
Вдруг глаза Сергея расширились: он с силой разнял руки Веры и отбросил её от себя в сторону. Уже падая, Вера услышала сильный треск над головой. Последнее, что она помнит, это промелькнувшая  мысль о том, что Сергей её убил… Она, ударившись затылком обо что-то твердое, провалилась в темноту…
   Вера попыталась вспомнить ещё хоть что-нибудь, но не могла.  Ей не хотелось верить, что Сергей мог так поступить с ней. Но других объяснений, произошедшему с ней, она не видела.  От пережитых воспоминаний Вера в очередной раз впала в полудрему, когда сон кажется реальностью, а реальность - сном. Возможно, это было мудрое решение организма обезопасить себя от окончательного поражения.
   Ночь прошла для Веры в метаниях: она, то начинала шептать слова любви, обращаясь к неведомому возлюбленному, то плакать, упрекая его в холодности. Санитарка тетя Галя, присматривающая за больной,  только горестно качала головой, утирая набегавшую слезу.
    Утром Вера почувствовала себя уже лучше, если бы не боль в затылке и затекшая спина.  Правда, в черепной коробке «играли и гудели провода», но Веру это не удручало, главное - она жива и может нормально мыслить. Приближалось время врачебного обхода, Вера знала больничный порядок. Она надеялась узнать у лечащего врача, причину своей госпитализации, и почему  все вокруг нее договорились «играть в молчанку».
Вера не увидела, а скорее услышала голос главврача больницы Игоря Владимировича, который отдавал какие-то распоряжения, стоя у ее палаты. Наконец,  дверь открылась, Вера увидела, что Игорь Владимирович пришел не один. Вместе с ним в палату  вошел незнакомый Вере мужчина, с кожаной папкой в руках.  Главврач пощупал пульс Веры, спросил о самочувствии и, услышав положительный ответ Веры, обратился к пришедшему с ним мужчине:
-Можете спрашивать, только в моем присутствии: больная  еще очень слабя. Все может произойти.
Незнакомый мужчина кивнул, подвинул стул к кровати Веры и сел так, чтобы ему было видно лицо больной. Устроившись, он достал из папки чистый лист бумаги и авторучку, после чего представился:
-Я следователь районной прокуратуры по особо важным делам: Райский  Геннадий Васильевич. А вы, если не ошибаюсь, Кулик Вера Анатольевна? 
Вера кивнула головой и поморщилась – резкая боль в затылке была ответом на её движение.
- Вы можете говорить, Вера Анатольевна, - спросил следователь, заметив её болезненную гримасу
 -Могу, - тихим голосом ответила Вера.
- Скажите, Вера Анатольевна, что с вами произошло там в лесополосе? Вы помните?
В глазах Веры промелькнул испуг. Она испугалась за Сергея.  Она со временем поправится, а ему за такое – тюрьма. Сережа и тюрьма? Нет, что угодно, только не это!  Следователь заметил смятение, отразившееся в глазах Веры,  более настойчиво повторил свой вопрос:
-Так что же с вами произошло?
- Упала, наверно, обо что-то ударилась, вот и очутилась здесь.
Следователь кивнул, соглашаясь, но следующий его вопрос буквально ошеломил Веру:
- Тогда ответьте мне, уважаемая Вера Анатольевна, как вы, упавшая, оказались в компании двух убитых мужчин?
- Ка-а-ких,  мужчин? – одними губами прошептала Вера. Её тёмные, с влажной поволокой глаза, стали похожи на глаза пойманной серны.
-Убитых, - повторил следователь.-  Понимаете, Вера Анатольевна? Убиты двое мужчин: Зуев Сергей Анатольевич и Кулик Александр Степанович. Рядом лежите вы, без сознания, но живая, значит, вы последняя, кто видел этих мужчин живыми, и можете пролить некоторую ясность на произошедшую трагедию. Имя Шурки Вера, казалось, не расслышала, она глухо переспросила следователя:
-Сережа убит?
Получив утвердительный ответ, попыталась встать и - провалилась опять в темноту.
Игорь Владимирович укоризненно посмотрел на следователя, а тот только развел руками,  мол, что поделаешь – профессия такая.  Главврач, приоткрыв дверь, крикнул в коридор:
 -Лида, сестра, скорее кофеин!
 Он продолжал отдавать распоряжения, его голос уже слышался где-то в глубине больничного коридора. Геннадий Васильевич, неторопливо положил незаполненный лист в папку, и, взглянув на прощание, на красивое лицо девушки, печально покачал головой.
 
Всю ночь возле кровати Веры, сидела санитарка тетя Галя. Жалея девушку, она вызвалась добровольно ухаживать за ней.  Поселок готовился к невиданным в его истории похоронам: два соперника,  два врага. Две осиротевшие семьи. Вере сейчас, как никогда, нужна поддержка, да и защита тоже. Все сельчане сходились во мнении, что мужиков свела в этом единоборстве она – Верка. В адрес Веры посылались недвусмысленные угрозы.
   Тетя Галя, слушая, бредовую исповедь Веры, плакала вместе с ней. Она крестилась сама и защищала крестным знамением девушку, призывая Божью милость на её молодую головушку. Слушая отрывки фраз, что слетали в бреду с губ Веры, тетя Галя понимала, какое несчастье постигло эту девочку: женщиной назвать её не поворачивался язык. Да ей и так было понятно, о чем говорила в бреду Вера: ведь всё, что произошло, случилось на глазах всего поселка:  «Как же мог Сережа, не тем он будь, помянут, так поступить с Верой: с первого класса ходили неразлучными, все так и считали – пара. И вот, такой поворот: привез из армии себе жену. Нет, она  ничего не хочет сказать плохого о его новом выборе, да, как-то не по-людски всё это.  А о бедном Шурке и вспоминать трудно: всю жизнь мать на поводке водила, как телка,  выбрать  пару себе и то не позволила самому. И такой вот страшный итог. Как же можно пережить в семьях  такое горе? Единственные сыновья, бедные их матери! Вот, так и сошлось, что Вера осталась крайняя, те – мёртвые, а она еще дышит пока. Кто знает, чем ей это увечье обернется? И как ей жить в посёлке после всего? И ехать куда: неизвестно, как здоровье восстановится. Помоги, Господи ей выжить, и пусть начальники поскорее разберутся в этом деле. А то, не ровен час, ещё мстить ей, кто надумает. Тут одних пересудов хватает, чтобы не подняться». 
Тетя Галя вздохнула, отложила вязание и подошла к Вере. Влажным полотенцем отерла пот со лба девушки, осторожно влила ложку воды в полуоткрытый рот. Вера сглотнула воду и, приоткрыв мутные от беспамятства глаза, невнятно пробормотала: «Мама…»   Тетя Галя ласково погладила Верину руку, успокаивая её. А сама подумала: «Где она, твоя мама? Ни разу и не наведалась. Хотя ей сейчас не приведи, Господи, как тяжко: эта вот, хоть скрыта от людских глаз, да в беспамятстве, а на мать сейчас вся злоба обрушилась. А, как и людей осудишь? Такой урон! – и, обращаясь к Вере, тихо произнесла, - и за что же тебя, так карает Господь? За какие грехи?»

    Вера пролежала в таком состоянии  целую неделю, и все это время рядом с ней находилась  тетя Галя. Все в больнице удивлялись, что заставляет её так опекать эту, возможно, преступницу.  Ответ на это могла дать только сама тетя Галя, но она выполняла свою обязанность без пояснений. Она видела, как упорно Вера боролась за жизнь. Иногда она открывала свои невидящие глаза и всматривалась  во что-то только ей сейчас видимое. Что видела она или что хотела увидеть? Что-то в этой борьбе жизни и смерти должно было перевесить, чтобы победила жизнь или уже смерть. Тетя Галя молилась, она, как умела, просила Бога оградить это беззащитное  существо от того великого горя и отчаяния, которым сейчас был полон весь поселок.  Вера не знала, что пока она лежала в беспамятстве, были похоронены её муж и любимый, похоронены в разных концах кладбища, как враги. Правда, Игорь Владимирович дал заключение, что при наличии такой травмы, Кулик Вера Анатольевна не могла не только кому-то причинить вред, но вполне, может  не помнить то, что произошло с нею. И все-таки, если стрелочник найден, то на него и все стрелки будут переведены.  Вера наверняка знала, как  возникла такая ситуация, но она почему-то предпочла молчать. Кого-то покрывала? Но зачем? Теперь каждому из них было нечего терять, разве что своё доброе  имя. Но, "Мертвые, - как говорится, - сраму не имут"...
Были опрошены все, кто хоть чем-то мог помочь следствию. Ритка была в их числе. Она показала, что «эта бесстыжая Верка» силой увела Сергея Зуева в лесопосадку. Она, Ритка, своими ушами слышала, как та предлагала убитому Зуеву решить их проблемы без посторонних ушей.
Как узнал муж Верки? Она не знает: может, кто-то увидел их, да и позвонил ему. Люди ведь вокруг, не спрячешься. На вопрос следователя: не могла ли она позвонить мужу пострадавшей, возмущенно воскликнула:
- Видит Бог, я на такую низость не способна! – а про себя подумала, - как хорошо, что покойники говорить не умеют! 
Многое выяснилось после допроса бабки Денисенчихи: она видела Шурку Кулика прямо перед убийством:
- Пронесся мимо меня, как ошалелый, даже «здрасти» мне не сказал. Думаю, куды это он так бежит? А как глянула, матушки мои, в руке у Шурки ружжо, настоящее, двуствольное.  Куды он бежал? Так, к леску и направлялся. Я еще подумала: али зверь, какой объявился, кого там стрелять-то? Ан, видишь, сыскал, кого стрельнуть. Ну, я в магазин к Ритушке давай стучать, перерыв как раз был, пока, что покупала, забыла про него,  а там и услыхали, как  выстрельнул кто-то.
Я же не подумала, что Шурка такое  умыслил: позвала бы кого и не дали бы горю случиться! – сокрушалась Денисенчиха.
    Ружьё, из которого  и был убит Сергей Зуев, лежало здесь же рядом с трупом самого Кулика. На прикладе ружья была  обнаружена глубокая вмятина.  Отец Шурки опознал ружье сына: охотничье двуствольное ружье было зарегистрировано – всё, как того требовал  закон.  Он же  показал, что  ранее не видел на прикладе ружья этой вмятины, к тому же было понятно, что вмятина эта свежая. Шурка погиб от раны в область шеи: как показала врачебная экспертиза, выстрелом была пробита сонная артерия – смерть наступила почти мгновенно от потери крови. Но эта же экспертиза дала заключение, что это не было самоубийством – стреляли в Шурку с близкого расстояния.  Перед следствием вставал неразрешимый вопрос: Кулик убил Зуева (в этом не было никакого сомнения), допустим, Вера расправилась с мужем, а потом сама разбила себе затылок обо что-то твердое, камень, например?  Это же, какое хладнокровие нужно иметь, чтобы все это проделать! Нет, тут не хватает какой-то  маленькой детали, без которой  вся следственная машина не трогается с места. Правда, остается не допрошенной сама пострадавшая, может быть это и есть то недостающее звено?

    Вера лежала с широко открытыми глазами, это был тот самый случай, когда о взгляде говорят – невидящий. Она смотрела на белую стену больничной палаты, уставившись в одну точку, а мысли её блуждали где-то далеко от этого места. Глаза Веры не излучали обычного тепла, они потухли,  хозяйка этих некогда сияющих глаз просто не хотела жить.
Вчера приходила  проведать дочь Татьяна Фомичева. Она боролась с нахлынувшим горем своим методом: заливала его спиртным.
-И-и-и-х, ты, поганка неблагодарная! – с порога начала она приветствовать дочь. – Злыдня ты, змеюка подколодная, таких мужиков угробила! Тебе что Шурки мало было? Женатика ей подавай! Так  бы повыбивала твои бельмы  бесстыжие! В кого ты такая уродилась, кошка похотливая! Кто теперь Сережкиному мальцу отца заменит? Ты? Дитя еще не родилось, а уже осиротело! Полезла чужое гнездо разорять…
Ни один мускул не дрогнул на лице Веры, она лишь слегка пошевелилась, когда мать упомянула о будущем ребенке Сергея: «У неё (Вера имела в виду жену Сергея) останется от него дитя, а у меня что? Горечь раскаяния и вина  на всю жизнь? Нет, жить с этим грузом она не сможет».
 До нее опять донесся причитающий голос матери:
- После этого вот, хоть с поселка беги: все  проклинают, убить грозят. И поделом за такое-то! Скажи ты мне, как смотреть мне в глаза всем им? А? Хорошо, если тебя осудят, хоть ответишь за свои шашни, а если нет? Тогда только одно, - беги из поселка, прямо из больницы и беги! Ну, что молчишь, как бревно, скажи матери, дорогая доченька, как ей здесь дальше жить?
Мать так и не дождалась ответа на свой нелегкий вопрос, в палату вошла медсестра и попросила её оставить больную. Уже в больничном коридоре, встретившаяся  санитарка  тетя Галя, попеняла Татьяне:
-Что душу-то рвешь девке? Чужая она тебе что ли? Дай ей отойти от всего, тогда и спрашивай с нее. Полумертвая она сейчас, что добиваешь ее своей руганью!?
 Татьяна хотела что-то возразить ей, но, махнув рукой, направилась к выходу, оставив после себя сильный запах дешевого вина.
   Вера слышала упреки и ругань матери, но не нашла в себе  силы отвечать ей. Да и что отвечать? Права мать, как ей жить теперь среди этих людей? В поселке нелегко забывают чьи-то промахи. Сама мать до сей поры, рассчитывается за самовольное приобретение,  её, Веры. Подмоченная репутация - и нет тебе жизни и права на существование в ряду праведных сельчан! Вера понимала мать и не сердилась на  неё, это материнская боль выливается. У каждого свои методы освобождения, найдет ли она, Вера, когда-нибудь свой способ примирения  себя с собой,  а пока, она и не помышляла о прощении, и винила в случившемся одну себя.
   После обеда, когда во всех корпусах больницы наступило время отдыха, так называемый «тихий час», в палату к Вере вошёл главврач больницы Игорь Владимирович.
   Он был из тех людей, кто сочувственно относился к тому положению, в котором оказалась Вера. Как врач, и просто человек, он понимал, какую чудовищную нагрузку переносит сейчас разум девушки, как, именно сейчас, ей необходимы положительные эмоции. А где их взять?  В свою очередь  он провел беседу с медперсоналом,  и настоятельно рекомендовал не высказывать при больной своих суждений и пресекать таковые со стороны других лиц.  Он запретил посещение Веры, включая в этот список самых близких ей  людей, мотивировал свое решение тем, что всё это делается ради скорейшего выздоровления больной. 
   С каким нетерпением ждал улучшения самочувствия Веры,  следователь по особо важным делам, Райский Геннадий Васильевич! От её показаний зависит многое. Визит главврача к больной был продиктован настоятельной просьбой следователя:
- Как ваше самочувствие, Вера Анатольевна, как спите, что-нибудь беспокоит?
 Голос врача был доброжелательным и мягким, и Вера  подумала: наверно, так мог бы говорить со ней её отец. Она попыталась улыбнуться в ответ на доброту Игоря Владимировича, но не сумела удержаться от слёз. Она заплакала первый раз после того страшного события, которое случилось с  ней. Врач понимал, что началось освобождение организма от того чудовищного прессинга, который мог погубить девушку.  Начиналось возвращение в реальную жизнь.  Лишь бы процесс не стал слишком бурным, иначе медаль  может обернуться другой, изнаночной стороной, а в этом таилась своя опасность. Больная, под действием своих эмоций может нанести себе непоправимый вред. Например: свести счеты с собственной жизнью. И он выделил для Веры круглосуточную сиделку в лице санитарки тети Гали: днем она выполняла свои обязанности санитарки, а на ночь оставалась рядом с Верой. Ночные сиделки бюджетом больницы не предусматривались, но Игорь Владимирович вышел из положения. 
Вот и сейчас, он подождал, пока  Вера немного успокоилась, и  приступил к выполнению своей основной миссии: уговорить Веру дать правдивые показания, чтобы дело по этой трагедии наконец-то было завершено:
-Вера, - обратился он к девушке, - я, собственно, к вам вот по какому поводу: вам просто необходимо дать правдивые показания  о случившейся трагедии.  Увидев испуг в глазах больной, врач мягко произнес, - чего вы, собственно, боитесь? Те, кому могло бы это повредить – мертвы. Поймите, меня правильно, Вера, своими показаниями вы поможете прежде всего себе самой – снимете с себя подозрение.  Ваше состояние стабилизируется, и у меня больше нет причины отклонять просьбу следствия о проведении допроса. Вам понятна моя просьба? Я верю, в том, что случилось, нет вашего злого умысла, но будет лучше, если это подтвердит следствие:
-Хорошо, Игорь Владимирович, спасибо вам за участие, я готова рассказать все, что помню и знаю, – пообещала ему Вера. 
Игорь Владимирович, попрощавшись, вышел.

   Следователь появился в палате Веры так быстро, как будто ждал за дверью приглашения войти.  И как-то так вышло, что Вера, доверчиво, поведала этому незнакомому человеку буквально всё о своей жизни. Геннадий Васильевич слушал терпеливо, не перебивая наводящими вопросами. Иногда, что-то помечал в своем блокноте. Когда рассказ Веры подходил к своему завершению, он неожиданно спросил:
-Вера Анатольевна, как вам кажется, кто мог предупредить вашего мужа о свидании в лесополосе?  Вера ответила, не задумываясь: «Да кто видел нас тогда, тот и мог это сделать.  Мы ведь особо и не таились, просто шли туда поговорить, без лишних свидетелей». Откуда-то из глубины памяти выплыло лицо Ритки, старательно поправляющей ценники, выплыло и исчезло. Вера, взглянув, на следователя неуверенно произнесла:
-Продавщица Ритка могла бы сообщить: она все слышала, да и телефон у нее в подсобке имеется…
 Геннадий Васильевич, усмехнулся:
-Телефон имеется, - задумчиво произнес он, - да только свидетелей нет, а так, все это наши догадки,  их к делу не подошьешь.  Да и сама продавщица  ни за что не признается в подобном! А если вдуматься, то и трагедии могло бы  не быть, если бы не этот «доброжелатель».
Вера согласно кивнула.
- А как вы думаете, Вера Анатольевна, почему ваш собеседник Зуев так резко отбросил вас в сторону?
-Я думала над этим, - откликнулась Вера,- не могу поверить, чтобы Сергей смог сделать это просто так, со зла. Не такой он человек! Я, когда обняла его за шею, то уткнулась лицом ему в грудь и, естественно, не могла ничего видеть. К тому же я стояла спиной к дороге, а Сережа лицом. Думаю, что он это сделал, когда увидел моего мужа, бегущего с ружьем. Он догадался обо всем и, отбросив меня, тем самым спас, а сам принял смерть. Сережа даже перед лицом смерти оказался мужчиной, он пожертвовал собой ради меня. А я, а я…
Вера, не договорив, залилась слезами. Геннадий Васильевич ждал, пока его собеседница успокоится. Как любой мужчина, он не мог спокойно видеть женские слезы. Но тут перед ним был особый случай: слезы тут были просто необходимы:
-Вера Анатольевна, а вы, падая, слышали выстрел или что-то  похожее?
-Я слышала треск, будто над моей головой взорвалась хлопушка, знаете, такая, как на Новый год?  Я тогда успела подумать, что треснула кость моего черепа, а потом удар и темнота.
Очнулась уже вот на этой койке… Лучше бы лежать мне сейчас рядом с Сережей, зачем мне моя жизнь с таким грузом? Зачем? Вера опять заплакала, утирая слезы ладонью. Она была похожа на маленькую, обиженную девочку. Хотелось утешить её и защитить. Но при исполнении Геннадий Васильевич не мог допустить фамильярности, поэтому он произнес то, что положено произносить в подобных ситуациях: «Успокойтесь, Вера Анатольевна, урок вы получили, конечно, горький, но раз вы живы, значит, нужно жить дальше. У меня к вам ещё один вопрос, где хранилось ружье у вашего мужа?
- За шифоньером стояло, обернутое в старое покрывало. Я как-то поинтересовалась: зачем ему оно, на охоту у нас некуда ходить, кого он ружьём пугать собрался?
А он мне ответил: «Твоих ухажеров отстреливать, вместо зайцев». 
Вот, так  оно и вышло.
Скажите, - обратилась Вера к следователю, - кто убил Шурку, ну, Александра Кулика, моего мужа? – смущенно поправилась она.
- Пока существует только одна версия, что ваш муж, совершив убийство, хотел разбить ружьё о ствол дерева. Держал он его за ствол, то есть, обращенным к себе. Ружьё от удара выстрелило, и пуля, из второго ствола,  попала в вашего супруга.  Такое бывает. На ружье осталась вмятина от удара, а на дереве, возле которого обнаружен труп Кулика, обнаружен лак от приклада. Может быть, всплывут новые факты, а пока рабочая версия только эта.
Геннадий Васильевич поблагодарил Веру за содействие следствию, попросил подписать протокол допроса и, пожелав ей полного выздоровления,  вышел. Больше Веру никто не беспокоил.

    Оставшись одна, Вера погрузилась в  воспоминания, а в них всё он – Сережа. Ей вспомнился один случай: они пошли всем классом на экскурсию в горы, если ей не изменяет  память, было это классе в пятом. Вера, в поисках тюльпанов, отошла от одноклассников  далеко в сторону. У большого валуна она увидела крупный, изумительного оттенка цветок. Вера, ничего не замечая, кинулась к валуну, чтобы первой сорвать эту красоту. Она уже протянула руку и замерла в ужасе. На валуне, в небольшом углублении лежала, свернувшись колечком, змея. День был теплый, солнечный, и змея спокойно грелась, лежа на теплом камне.  Вере показалось, что змея в упор смотрит на нее, готовясь к прыжку, она хотела громко позвать на помощь, но от страха, только слабо пискнула.  Из всего класса, этот писк о помощи услышал именно он – Сережа.  Он подбежал к Вере, закрыв ее собой, скомандовал: ---Уходи, быстрее! Я отвлеку на себя ее внимание.
Вера, отбежав на безопасное расстояние, позвала на помощь старшего пионервожатого Сашу: она не могла допустить и мысли, чтобы змея ужалила её Серёжу.
Саша, увидев змею, рассмеялся:
-Не бойтесь! Это - уж, он совсем безвреден. Вон, видите оранжевые пятнышки на голове, это его отличительный знак.
А  ещё случай, когда он нес ее от самой речки? Тогда они учились в восьмом классе. Вера, купаясь, поскользнулась на камне и вывихнула лодыжку. Сергей, поднял на руки свою худенькую спутницу, и нёс её до центральной дороги.  Прижимаясь к несущему её Сергею, обнимая его шею, Вера впервые почувствовала в себе желание его близости. Сергей, очевидно, также испытал определенное чувство, это Вера поняла по его учащенному дыханию и блеску в глазах.
После того случая, они впервые сели за разные парты.

    После вечерних процедур в палату к Вере пришла санитарка тетя Галя:
-Посумерничаю  вместе с тобой, - пояснила она, устраиваясь на кровати напротив Веры.
Она достала большой клубок пряжи и недовязанный шерстяной носок, поймав вопросительный взгляд Веры, простодушно пояснила:
-Игорь Владимирович приказал мне стеречь тебя и днем, и ночью, чтобы ты не сотворила над собой чего. Смекаешь, какая ты важная? 
Вера тихо рассмеялась, любуясь непосредственностью тети Гали:
-Смекаю, - согласилась Вера, - да вот, если и надумаю  над собой что сотворить, кто мне сможет помешать? Вы?
- Зачем я, - возразила тетя Галя, - я ведь смертный человек, да к тому же старый! А вот Он может.  Я за тебя Его с первой минуты твоего несчастья прошу, чтобы  сохранил и защитил. Тетя Галя оглянулась на приоткрытую дверь, в коридоре было тихо.
- Кто же этот «Он»? – Вера была явно заинтригована.
Тетя Галя встала, плотнее прикрыла дверь и, повернувшись к Вере, на одном дыхании выпалила:
- Он – это Бог! Вот, кто это. Бог, девонька моя, все может: на то Он и Бог. Я верю, что это Бог тебя по своей милости от гибели уберег. Я тебе не сказку, какую рассказываю, сказок вам и в школе наговорили достаточно!  Все это мне в собственной жизни пришлось испытать. Кабы  не Бог, кто знает, говорила бы я с тобой сейчас.
Первым порывом Веры было сказать этой доброй женщине, что ей не интересно слушать всякие небылицы. Ей ещё со школы  крепко вбили в голову непререкаемую  истину, что Бога нет,  и все, что о нем говорят – не более чем поповские россказни! Но Вера, уважая тетю Галю, решила просто промолчать. А тетя Галя, не услышав от Веры возражения, продолжала уже с большей уверенностью:
- Я знаю, что ты сейчас обо мне думаешь, мол, выжила из ума тетка и плетет свои байки, абы было чем время занять. А я скажу тебе, моя милая, что было у меня такое время, если бы не Бог, так рехнулась бы, как пить дать, рехнулась бы  с горя. Вот ты сейчас поводишь своими глазками и думаешь: «Какое горе может быть горше  моего?» А горе, я тебе скажу оно у всех по-своему горькое. Какое горе может быть у санитарки тети Гали? Если рассказать тебе, моя хорошая, что нам довелось пережить с Даниловной,  -  тетя Галя осеклась, проговорившись, но, минуту спустя, будто решившись, быть откровенной до конца,  продолжала, – ты, наверно думаешь, что тетя Галя и родилась со шваброй в руках, да вот с этим вязанием. А Даниловна век была в больничных сторожихах: ни родни у них, ни близких, и сердце ни по ком не болит!
Тетя Галя некоторое время молчала, собираясь с духом. Молчала и Вера.
В палату заглянула дежурная медсестра, и, убедившись, что у больной всё в порядке,  так же тихо удалилась. 
Тетя Галя продолжала, понизив звук голоса почти до шёпота:
- Мы ведь с Лидией Даниловной с молодости знакомы. Мужья у нас были военными и служили в одном гарнизоне. Только у неё муж был чину высокого, кажись полковник, а мой  только училище закончил, в младших лейтенантах ходил.  Даниловна – она образованная, среди интеллигентных людей жила, а я деревенская девчонка, простушка супротив  нее. А вот, поди ж ты, свела нас судьба воедино, да и ещё в один ряд поставила, как равных.
 Тетя Галя всхлипнула от нахлынувших воспоминаний.
 -Детки у неё были хорошенькие, что твои херувимчики! Одному лет шесть – семь было, а девочка, та небольшая – годочка три, не более. Моему, Алешеньке, только годик к тому времени исполнился. А тут, нагрянула в наш гарнизон проверка, тогда, после войны часто приезжали: всё шпионов искали. Ну, мы сильно не встревожились: проверка так проверка, - дело привычное. Только на сей раз не все так ладно оказалось. По мужьям нашим это сразу видно стало: ходят молчаливые, озабоченные чем-то.  Я по настроению своего Павлуши видела, что неладно там у них: спрашиваю его, отговаривается от меня,  пустяки, говорит. Ну, я и не стала ему больше докучать. Многих тогда командиров арестовали, вроде бы заговор какой – то обнаружили. Обвинили наших мужей в попустительстве: мол, не доглядели и позволили шпионам свить свое гнездо. После войны ещё долго, везде шпионы казались.  А сколько невинных людей от доносов гибло! Вот и наши мужья. Забрали их, как врагов, пособников шпионов,  увезли в округ вначале, а затем и в лагеря. Суд тогда скорый был: ни адвокатов, тебе, ни процессов.  У Лидии Даниловны тогда деток в детский дом забрали: сказали, что воспитают их там достойными гражданами. А ей самой определили высылку, как жене врага народа.  Алеша мой заболел корью и не выжил, помер у меня на руках. Осталась я одна – врагиня, в свои неполные двадцать лет! Ни работы у меня, ни денег, люди от нас шарахаются, как от зачумленных, боятся за свои семьи. Вот и решила я тогда с такой жизнью покончить: думаю, дождусь темноты, а там петлю на шею и конец моим мукам.  Мать было жалко было , ждать меня будет.  Да лучше умереть и  не быть своим родным в тягость.  Так я тогда за всех решала. Вот тогда-то Бог и вмешался, помешал мне суд над собой совершить.   В три часа  дня пришла ко мне Даниловна, попрощаться перед отъездом. Разговорились мы с ней, поплакали по-бабьи о мужьях своих и о детках. Я возьми, да и расскажи ей о своей задумке лишить себя жизни.  Она, Даниловна, ругать меня не стала, а только прижала к себе и стала мне о Боге рассказывать: как Он не желает, чтобы я себя жизни лишала по своей глупости. Грех это в глазах Господа, большой грех!
Кончилось все тем, что забрала она меня с собой. Ехали мы, ехали и очутились в этих вот краях: Даниловна по приказу, а я по доброй воле. Вдвоем и горе пережить легче,  я никогда не пожалела, что тогда послушалась совета Даниловны. Ждать нам было некого: расстреляли наших мужиков, как врагов народа. Это Даниловне сумели передать верные люди.   Пожила я одна, да и замуж вышла во второй раз, муж мне хоть и строгий, но хороший достался. Я ведь ему перед женитьбой обо всем рассказала, все, как есть. Зачем с обмана новый путь начинать? Не побоялся, жениться на  мне, и я ему за это верно служу всю жизнь. Деток с ним родили, дом построили. А если бы я тогда свою судьбу решила, кому от этого лучше бы стало? А тех, кого у меня смерть отняла, я всю жизнь помню. А как же иначе – живым живое, а у мертвых уже другой путь.
Вот, видишь, - обратилась она к Вере, - послушалась я Господа, и все вернул мне Он, да  еще и  сторицей! За все мои страдания вознаградил. Вот и ты, молись девонька, проси у него прощения себе, да не бойся ему поклониться, он добрый, всё поймет и поможет.
Кто в жизни всегда прав был, кто ошибок не делал? Но когда человек признает свою неправоту,  да кается за содеянное – Бог прощает и выводит того из нужды. А нужда у каждого из нас имеется. А мать  не суди, она вместе с тобой, этот крест несет, ей не менее твоего тяжело.
-А где Он, Бог кому мне нужно кланяться? - неуверенно спросила Вера, - я ведь об этом впервые слышу.  Вера обвела взглядом палату, показывая, что никого здесь не видит.
Тетя Галя, взявшаяся за вязание, опустила носок на колени, и, не убирая пальцев со спиц, ответила Вере:
-А Бог невидимый нашему глазу, никто его не может увидеть. Он везде, когда надо – рядом с тобой. Бога можно только почувствовать, да дела его воочию увидеть в нашей жизни. Коли доверишься ему, то и он будет содействовать тебе.
У Даниловны книга есть «Библия» называется, вот в  ней о Боге много прописано. Выздоровеешь, попроси у нее, да почитай, а чего сама не поймешь, то Даниловна объяснит.   Тётя Галя  быстро замелькала спицами. Вера, решилась задать ей еще один вопрос:
- Тетя Галя,  вот Даниловна всю жизнь одна живет, а детей она не искала?
Тетя Галя уловила в голосе Веры нотку осуждения и суховато ответила:
- Искала, как же не искать, ангелочков таких!  Ездила она, узнавала: усыновил их кто-то, а кто ей не сказали. Тайна! Да и как же таких деток не забрать, говорю же тебе: как есть херувимы! 
Вера не знала, кто такие херувимы, но могла себе представить, что они должно быть – прекрасны и похожи на красивых детей. 
-А что же  Даниловна второй раз замуж не вышла, тогда и у нее, как и у вас, новые детки были бы.
-Детки-то могли бы быть, хотя Даниловна  старше меня, лет, эдак, на десять. Да вот мужа, видно, такого, какой у нее был, не сыскала себе. А, по-справедливости сказать, и не искала.  Все мы  разные, Верочка, и требования к жизни у нас у каждого свои.
Разговор иссяк как-то сам собой. Тетя Галя, отложив вязание, пошла убирать в палатах. Вера лежала с закрытыми глазами и обдумывала только что услышанное. Это ненадолго отвлекло ее от  тяжких раздумий, которые в последнее время  стали ее постоянными спутниками.  Когда, окончив уборку, тетя Галя вернулась, Вера спокойно спала. Тетя Галя, перекрестив ее, прошептала: «Вот так-то, с Богом оно спокойнее будет!» Она постелила для себя на соседней кровати и тут же уснула.




                Глава шестая.  ПЕРЕМЕНЫ.


   Вера находилась в больнице уже второй месяц: сентябрь сменился октябрем, а недолгие дни бабьего лета плавно перешли в дни сырые, осенние, с первым снежком, да тонким ледком на лужицах.  Приближался большой праздник: годовщина Великой Октябрьской революции с неизменным парадом, речами и плакатами.  В районной больнице все, начиная от главврача и до санитарки тети Гали, готовились к самому главному празднику страны.  Вере уже успело надоесть это вынужденное ничегонеделание,  и она предложила свою помощь медсестре Настюше.  Настя с большим удовольствием уступила Вере порученное ей дело:  изготовление праздничных плакатов. Вера с радостью согласилась:  техникой плакатного письма она владела хорошо. Недаром же по черчению у нее были круглые пятерки.  Но едва она начала писать первый плакат, как почувствовала себя неважно: закружилась голова, откуда-то изнутри стала подниматься тошнота. От красного цвета полотнища, белых букв, запаха сырого мела – ее затошнило, начало рябить в глазах. Писать нужно было, нагнувшись, а этого ей категорически делать было нельзя.  Вера разогнулась, кровь, резко хлынувшая по сосудам, на какое-то мгновение, лишила её сил. Она схватилась за край стола и, наверное,  упала бы, но в последний момент была подхвачена чьими-то сильными руками. На ее счастье владельцем этих рук оказался сам главврач больницы Игорь Владимирович, который и успел подхватить падающую Веру в самый последний момент. Он отнес Веру в палату, уложил в кровать, и уже через минуту в коридоре,  послышался его властный окрик: «Сестра! Укол быстро!» Прибежала со шприцем перепуганная Настя, сделав Вере укол, с укоризной прошептала:
-И откуда ты взялась на мою голову со своей помощью? И я, как дура, согласилась! Он, - Настя кивнула в сторону двери, - теперь съест меня с  потрохами!
- Не волнуйся, - попыталась успокоить её Вера, - я скажу, что без твоего ведома, взялась за работу. Кто же знал, что мне станет плохо?
- Станет он разбираться в таких тонкостях, - Настя презрительно хмыкнула, - для него главное, что я использовала труд больного человека для выполнения своей работы!
Резко повернувшись, Настя вышла из палаты. А Вера виновато вздохнула: «Ну вот, опять я сделала что-то не то, подвела человека! Миссия у меня такая что ли: приносить людям неприятности. Как говорила в подобных случаях мама, когда ее старания в каком-то деле оканчивались одинаково плачевно: опять двадцать пять!» Вера улыбнулась, вспомнив, каким было лицо матери  в подобных случаях.   «Наверно и у меня сейчас было такое же выражение на лице, как у мамы, мы ведь с ней очень похожи».
Вера задумалась: отношения у нее с матерью никогда не были простыми. Как сложатся они после подобных перемен в их жизни? Найдет ли мать силы простить её? Скоро выписка из больницы, и каждый день с утра и до вечера им быть рядом. Вера и хотела, чтобы это время быстрее настало и, одновременно, боялась его. Пока стены больницы, как щит, закрывали её от реальной жизни. Мать приходила к ней в больницу почти ежедневно, приносила домашней еды, справлялась о самочувствии и торопилась уйти, мотивируя свой поспешный уход занятостью. Вера её не удерживала, но задавала себе один и тот же вопрос: «Насколько  времени  хватит  нам  терпения делать вид, что ничего не случилось? Когда капнет та последняя капля, которая его переполнит? Если  мы сами попытаемся это забыть, то люди никогда не дадут этого сделать. Остается одно, как посоветовала ей мать, бежать прямо из больницы. В больничном халате начать новую жизнь!» 
От этих раздумий Вере становилось неуютно и одиноко, почему-то всегда приходила мысль об отце: «Жив ли он? Знает ли, что у него есть дочь, которой сейчас он так нужен?»
Вера серьезно задумывалась о переезде в другое место, чтобы не натыкаться ежедневно на чьи-то осуждающие глаза. Но здравый смысл останавливал её готовность к побегу: «Куда мне ехать с таким здоровьем? Кому я нужна в этом мире? На реабилитацию, по словам врачей, уйдёт не менее года, диагноз серьезный (трещина в затылочной части черепа) трещина зарастет, а вот какими будут последствия, не может предугадать никто.  Работать я не смогу еще долго, а на что мне существовать? Надеяться на инвалидность?  Круг смыкался: останешься с матерью – каждодневные попреки, а уедешь куда-нибудь - здесь вообще  полная неизвестность.  Вопросы, вопросы, а кто даст на них ответ? Может быть, Бог, о котором мне говорила тетя Галя?» - Вера невесело усмехнулась. 
Вдруг, из неё вырвались слова, которые явились неожиданными для её самой:  «Бог, если ты на самом деле существуешь, то помоги мне выбраться из этой петли! Кроме тебя обратиться мне больше не к кому».
Произнеся эти слова, Вера тревожно оглянулась на дверь, не слышал ли кто, а то подумает, что свихнулась девушка, на почве переживаний. Вера не услышала никакого ответа, но на сердце у неё стало отчего-то спокойнее.

   Праздник седьмого ноября, в стенах больницы проходил   буднично. Все различие состояло в том, что в рацион больным добавили некоторые деликатесы: шоколадные конфеты, яблоки и на обед вместо казенного  бледно – розового киселя раздали по стакану  настоящего виноградного сока. Мать в праздничные дни к Вере не наведалась, Веру это не обижало. Она знала, как  много работы у продавцов  в предпраздничные дни. Тревожило Веру иное:  мать и раньше не отказывалась от рюмки, а сейчас в горькую для них обеих годину не спилась бы окончательно.  Слухи до Веры доходили неутешительные.
 Был в этот день ещё один визит, который стал для Веры потрясением и откровением, который впервые заставил её взглянуть  на свою прежнюю жизнь по- иному.
    На второй день праздника, в дверь  палаты заглянула  санитарка и сказала, что к Вере пришла посетительница, на вопрос: «Кто? - санитарка только пожала плечами, - женщина какая-то». Вера неохотно оделась, где-то в глубине живота возникло противное чувство страха: она боялась встретиться прямо сейчас с кем-либо из матерей убитых – все равно с какой из них. И она, робея, вышла в вестибюль больницы.
    Женщина стояла, отвернувшись к окну, но Вера с первого взгляда узнала  в ней Светлану, жену Сергея. Первой мыслью было: «Бежать! И не показываться ей на глаза! Зачем она пришла ко мне? Требовать ответа: за что лишила её мужа?»
Вера вдруг поняла, что всякая враждебность к жене Сергея у нее исчезла: делить им больше некого.  Осталось только горькое чувство раскаяния и сожаления.   Отступать было поздно, Светлана, почувствовав на себе взгляд Веры, быстро обернулась. Она, заметила смятение на лице Веры и направилась в её сторону, протягивая  руки:
- Здравствуйте, Вера, - обратилась Светлана к дрожащей от волнения Вере, - Простите, что не могла навестить вас раньше, сами понимаете, что время для нас всех  было нелегкое. Как же вам, бедняжке, удается справляться с таким несчастьем?
 Заметив, что Вера дрожит, как при ознобе, она обняла её со словами:
-Да не волнуйтесь, вы так, а то, станет плохо, и не поговорим с вами.
Прижимаясь к ней,  Вера явно ощутила наличие твердой округлости под плащом Светланы: «Значит, мать мне сказала правду, осиротел малыш еще в утробе матери!»   Вера и сама не знает, какая сила заставила ее сползти к ногам Светланы, и на коленях просить у неё прощения, у той, кого она всегда ненавидела и считала своим злейшим врагом!
-Прости, меня, ради Бога, прости за всё! - смущенная Светлана, пыталась поднять Веру с колен, гладила её залитое слезами лицо, и сама беззвучно плакала: из  грустных голубых глаз  одна за другой, скатывались слезинки и, падая на Верино лицо, смешивались с её слезами:
- Ну, что вы, Вера, встаньте, прошу вас! Как я могу сердиться на вас, разве вы этого хотели? Кто мог предположить, что всё так обернется? Я знаю, что вы были дружны с Сережей, и вы любили его: разве можно было не любить его? Это вы меня простите, что я своим  появлением расстроила ваши планы!
   Слушая Светлану, Вера вдруг отчетливо поняла: почему Сергей предпочел ей,  яркой красавице, эту хрупкую девушку. Он сам был без червоточины и искал себе подобную! Но так и не сумел защитить ни ее, ни своего, еще не рожденного ребенка.  Он, не раздумывая, закрыл собой ее, Веру,  таков был Сережа. Вера, стоя рядом со Светланой, чувствовала себя такой ничтожной: все её существо противилось этому великодушию, обрушившемуся на нее. Если бы Светлана начала упрекать, накинулась бы на неё с кулаками, Вере было бы гораздо легче и понятнее:
- Пусть и он простит меня, - сказала Вера, прикоснувшись к животу Светланы, - простит за то, что вырастет, не зная своего отца! Как и мне не довелось знать своего, - с горечью добавила она.
- Он будет знать, - поспешила заверить ее  Светлана, -  я постараюсь, чтобы понятие «отец» было для него не просто словом. Моя любовь к Сереже, расскажет ему об этом, я передам её моему сыну, как наследство!
- А если родиться девочка, - с улыбкой спросила Вера. 
- Это все равно, - тихо ответила Светлана.
   После ухода Светланы Вера не могла уснуть всю ночь. Она лежала с открытыми глазами, и вся её такая недолгая жизнь проплывала перед  ней в деталях. Большое  видится на расстоянии, - эти верные слова  очень  точно  характеризовали её нынешнее состояние. Вера, впервые смотрела на себя со стороны. И то, что она видела, заставляло ее стыдиться и порицать самое себя: «Почему, - с горечью думала Вера, - нужно было случиться такому страшному горю, чтобы разглядеть все свои недостатки?»
Ей казалось, что за одну ночь совершилось невероятное превращение: её двадцатилетняя беспечность уступила место сорокалетней зрелости. Жизнь продолжалась.
 
   После праздников, во время утреннего обхода, Игорь Владимирович, задержался около Веры дольше обычного.  Он внимательно просмотрел температурный лист, измерил давление, посчитал пульс. Его пальцы тщательно пальпировали пострадавшую затылочную часть головы. Он попросил медсестру принести ему последние рентгеновские снимки, долго рассматривал их. Наконец, удовлетворенно произнёс: «Хорошо, хорошо…»
Выходя из палаты, он, повернувшись к Вере, заметил:
-Вера Анатольевна, зайдите ко мне часика, эдак, в три, мне с вами нужно поговорить о важном для вас деле.
Вера кивнула в знак согласия. Первое, чем Вера объясняла желание главврача поговорить с ней, было предположение, что с её здоровьем не все так хорошо, как выразился Игорь Владимирович. Правда, гематома на затылке рассосалась, или почти рассосалась, но что там внутри? Может, рентген дал неутешительные результаты? Время для Веры тянулось невыносимо медленно. Вскоре от предположений и волнения у нее начала болеть голова, Вера была вынуждена прилечь, и не заметила, как задремала. Разбудила её санитарка, пришедшая звать больных на обед. Вера облегченно вздохнула: до назначенной встречи оставалось чуть более часа, за обедом время пройдет незаметно. Прошло время обеда и всякое движение в лечебном корпусе постепенно затихло. Наступило время послеобеденного отдыха: так называемый «тихий час». Соблюдение режима в больнице было неукоснительным.
   Наконец, стрелки часов показали нужное Вере время: три часа. Она тщательно осмотрела свое лицо в карманное зеркальце, причесала волосы и, покончив с приготовлениями, осторожно выскользнула из палаты.  Перед дверью главврача она остановилась, набираясь решимости,  и постучала.
Игорь Владимирович сам открыл перед нею дверь, приглашая войти:
-Входите, Вера, присаживайтесь! -  он быстро отложил на край стола бумаги, которые перед этим просматривал, немного помолчал, встретив вопросительный взгляд Веры, заговорил медленно, подбирая слова:
- Послушайте, Вера, по всем показаниям, я уже должен выписать вас из больницы. На амбулаторное лечение, так сказать.  Вам на некоторое время, дадут инвалидность, - заметив протестующий жест Веры, настоятельно посоветовал, - и не вздумайте отказываться, слышите? Жить вам это время, на какие средства? Сидеть на шее у матери?  Сначала так, ну, а в дальнейшем, как Бог даст… 
Вера вздрогнула, услышав о Боге из уст главврача. Игорь Владимирович, заметив её реакцию, отнес это на счет своих слов об инвалидности. И он поспешил её успокоить:
-Не бойтесь, Вера, всё это временные меры, для блага вашего же здоровья! Я, собственно, ради этого и пригласил вас к себе. Вы сама медик и знаете, что головной мозг – это самая малоизученная часть человеческого организма. Иногда травмы, много серьёзнее вашей, не дают никаких последствий, а иногда… вам нужно продолжить лечение в более серьезном учреждении, специально  занимающемся подобными патологиями. У нас рядовая больница и возможности ограничены. 
Заметив  растерянность на лице Веры, Игорь Владимирович, улыбнулся:
- Нет, нет, не волнуйтесь, я вам не  психиатрический диспансер предлагаю, хотя в городе есть и таковой, как же без оного?   Дело в том, что я, кажется, нашел возможность помочь вам, в вашей нужде. Вы ещё так молоды, Вера, вся жизнь впереди, будет время, когда вам захочется стать матерью, жить полноценной жизнью, а об этом нужно подумать уже сейчас, когда ещё есть возможность что-то исправить. Так, вот, о главном.  В городе есть большой реабилитационный центр, где выхаживают людей перенесших инсульт или такую, как у вас, черепно-мозговую травму. В этом центре есть неврологическое отделение, и руководит им моя давняя знакомая, однокурсница, Наташа, Наталья Леонидовна, - поправился Игорь Владимирович, - вот к ней я вас и направлю. Поезжайте, Вера, у них там и аппаратура лучше и все возможности имеются. К тому же, работают врачи  специалисты  по подобным заболеваниям. Конечно, ехать или нет, это ваше решение, но такая возможность выпадает нечасто, и попадают в это лечебное учреждение не все. Я, полагаю, вы меня понимаете, Вера?
   Первое, что пришло Вере в голову, что ей предоставляется возможность уехать из поселка, а уже всё остальное, как будет, так и ладно. Вера, поблагодарила Игоря Владимировича, и с радостью дала свое согласие на продолжение лечения и на отъезд.

   Мать встретила весть об отъезде дочери с явным облегчением,  так как понимала, что боль от трагедии забудется в поселке не скоро, если вообще забудется! Она помогла дочери собрать необходимые вещи, а для этого ей требовалось сходить к Куликам, за разрешением. Это было самым тяжелым: встречаться с осиротевшими родителями.
Прощаясь, Татьяна всплакнула:
- Ты, поезжай, Вера, лечись! Тебе ведь жить, а обо мне не беспокойся, моя песенка уже спета, осталось докоптить небо до положенного срока.
Вера с жалостью взглянула на мать и,  будто впервые увидела, ее сутулую спину, тень безысходности в некогда красивых глазах. Печать пристрастия к алкоголю уже явно проступала на лице матери. Шел Татьяне Фомичевой сорок девятый год, а на лице написано – шестьдесят! Вера запоздало поняла: в том, что мать находится сейчас в этом  состоянии, есть и её лепта, и совсем не маленькая. Она шагнула к матери, обняла её и, уткнувшись лицом, в поношенное пальто, прошептала, то ли матери, то ли самой себе:
- Продержись, пожалуйста, не сломайся! Вылечусь, все будет по-другому, слово тебе даю!
Мать в ответ, только едва улыбнулась: она не верила в то, что когда-то всё может быть хорошо, она устала уже ждать перемен к лучшему, разуверилась. Ей для этого всей жизни не хватило, вот, теперь и дочь начала свой путь с таких неприятностей! Когда-нибудь всё это кончится? Татьяне страстно захотелось выпить: только стакан вина и приносил реальное облегчение.  Она, побуждаемая этим желанием, заторопилась проститься с дочерью. Ездить к ней часто, Татьяна не обещала. На поездку нужно потратить целый день, а работать когда? Да и деньги на дорогу, лишних их у матери нет. Вера согласно кивнула головой.
Расстались мать с дочерью сдержанно: не навеки ведь!
   В город Вера поехала на больничной «Скорой помощи», которая увозила анализы в городскую лабораторию.  На руках у Веры было официальное направление из районной больницы и не официальное письмо Игоря Владимировича к своей бывшей сокурснице.
Игорь Владимирович наказал сопровождающей медсестре сдать больную с рук на руки.
Когда машина, увозившая Веру, выехала на  центральную дорогу, у Веры болезненно сжалось сердце:  она очень редко уезжала из дома, из родного поселка. Ей вдруг стало тоскливо и неуютно, ей показалось, будто к тому, что оставалось здесь возврата больше не будет!  Её отвергали здесь, и как встретят там, куда она направлялась?



             Глава седьмая. НИКОЛАЙ ЕГОРОВИЧ.

   Главврач диспансера, куда привезли Веру, встретила её приветливо: расспросила, прочитала записку от Игоря Владимировича и задумалась.  Вскоре причина её нерешительности была ею озвучена:
-Видите ли, Вера, (мне можно так вас называть?) - получив разрешение, она продолжала, - Игорь по своей импульсивности, поступил так,  каким  сам увидел  решение этой проблемы. А у меня здесь обстоятельства иные. Дело в том, что наш реабилитационный центр один на всю область, больные у нас трудные, проходят лечение долго, поэтому  свободных мест, как правило, нет. Я, думаю,  вы понимаете,  о чем я говорю? Игорь пишет, что вы медсестра, тогда тем более вам это знакомо. Исключение мы делаем только для больных с тяжелыми осложнениями, вы, слава Богу, к такой категории не относитесь.  Мне очень не хотелось бы отказывать вам, но что поделаешь, это от меня не зависит. Нет мест! Вот если бы вы работали в нашем центре, как сотруднику, можно было бы пойти навстречу. Вера подняла на Наталью Леонидовну глаза и осторожно спросила:
-А у вас есть какая-нибудь работа для меня? Я хирургическая сестра, но могу выполнять и более простую работу, если потребуется…
 Наталья Леонидовна, на минуту задумалась:
-Ну, что касается медсестер, то у нас всё укомплектовано, но нам  нужны сиделки для некоторых больных. Семьи сами оплачивают труд сиделки, но, могу вас уверить, платят за этот труд прилично.  Работа не обременительная, единственно, что неудобно, нужно находиться при больном почти неотлучно. Но это в вашей ситуации и хорошо: будете работать, и получать нужное вам лечение.  Так вы согласны на такой вариант?  Я знаю характер Игоря, он не отстанет от меня до тех пор, пока не получит просимого! А так, мы с вами прекрасно выйдем из положения.
Вера, которая несколько минут назад была готова расплакаться от полученного отказа, воспрянула духом, она даже отважилась  задать Наталье Леонидовне вопрос:
-А где мне жить все это время?
 Та удивилась:
-Как где? Здесь и будете, при больной, организуем вам койку и живите на здоровье! Питание и всё лечение – это, как для других больных.
 Веру удивила такая щедрость:«Это при дефиците мест в отделении?»
Но она сочла благом для себя  промолчать. 
Раздался телефонный звонок, Наталья Леонидовна, со словами: «Ну, кто ёще там?» - сняла трубку. Услышав голос абонента, тот час расплылась в льстивой улыбке, в голосе появились нотки подобострастия: «Да, Николай Егорович! Все в норме. У меня для вас хорошая новость: я нашла для Валентины Михайловны сиделку. Да- да, как вы просили. Да круглосуточно. Молодая, энергичная, с медицинским образованием. Хотите побеседовать лично? Милости просим, будем рады вас встретить.
Через часик? Хорошо, ждем вас! До встречи, Николай Егорович!»
   Обращаясь к Вере, Наталия Леонидовна, пояснила:
-Это ваш наниматель, беспокоится о супруге. Большой человек, Вера, не упустите возможность быть ему полезной : он умеет быть благодарным. Это второй секретарь горкома партии, тебе это о чем-то говорит? 
Вера неопределенно пожала плечами, -  она отметила, что Наталия Леонидовна, перешла с ней на «ты».
А та, тем временем, продолжала:
-Мы напрямую зависим от расположения к нам начальства. Мы – это я имею в виду наш реабилитационный центр, мы ведь на гособеспечении. Вот, поэтому, как только в верху потребовалась наша помощь, мы сделали всё от нас зависящее.
- У этого Николая Егоровича больная жена? – спросила Вера. - Что-то с психикой? 
Наталья Леонидовна неопределенно качнула головой:
-Время у нас с тобой есть, будет лучше, если я тебя сразу введу в суть происходящего.  Видишь ли, в жизни каждого из нас может случиться нечто такое, с чем нашей психике трудно справиться. Горят предохранители. Только в технике их легко заменить  новыми, а у человека нужно восстанавливать старый, уже пострадавший. Врачи не боги, и не всегда их усилия бывают успешными. Такое вот случилось и с женой этого уважаемого человека.
Если коротко, то суть вот в чем: в конце декабря, в прошлом году, считай в канун Нового года, их единственная дочь Инна, не вернулась вовремя из университета. Мать с отцом, придя с работы, забеспокоились, начинало темнеть, а дочери не было. Обычно она предупреждала родителей, если задерживалась у подруг. Они обзвонили всех знакомых дочери, но её ни у кого не оказалось, и после окончания занятий её никто из однокурсников не видел.  Ночью все районное отделение милиции было поднято на ноги. Всю ночь шел снег, это тоже мешало поиску. Нашли девушку только утром, повешенной на дереве, в городском парке. Какие-то  мерзавцы надругались над ней и убили, заметая следы. Представляешь, горе родителей? У Валентины Михайловны случился микроинсульт.  После похорон, она стала нелюдимой, никуда не выходила и никого не пускала к себе. А через три месяца после трагедии, выпала из окна второго этажа: хорошо еще под окнами коттеджа лежал не до конца растаявший сугроб снега.  Сломала в лодыжке ногу и ударилась головой. После этого, Николай Егорович попросил меня  поместить  жену в наше неврологическое отделение. 
У нее уже была сиделка, но она могла находиться с больной только днем. А вот недавно, наша санитарка помешала больной  ночью совершить очередную попытку самоубийства.  Она из пояса халата мастерила петлю. Теперь Николай Егорович  подыскивает человека, который мог бы находиться рядом с ней круглые сутки. Кроме досмотра нужно следить за тем, чтобы она принимала пищу, водить её в туалет ну и прочее. Следить непрестанно.  Заботы, конечно много, но и плата будет соответствующая: полная ставка медицинской сестры. Женщина она с характером, а сейчас тем более, по-видимому, ни стресс, ни удар головы не прошли даром, она начала терять память. Хотя, мне иногда кажется, что это в большей степени, - Наталья Леонидовна пошевелила пальцами в воздухе,- если называть вещи своими именами, больше похоже на притворство. Тебе нужно будет смотреть за ней в оба глаза. Коли уж задумала поквитаться с жизнью, то  не остановится. Ну, вот вкратце и все. Остальное поймешь по ходу. Да, кстати, ты чем-то напоминаешь их погибшую дочь, может, ямочки на щеках, да волосы темные, кудрявые. Вера, всё еще под впечатлением услышанного, спросила:
-А тех, мерзавцев, нашли?
На что Наталия Леонидовна  безнадежно махнула рукой:
-Ищут!
В дверь кабинета заглянула молоденькая санитарка:
-Наталья Леонидовна, там к вам пришли. Ну, мужчина: жена у него в седьмой палате лежит. Он просит вас прийти в лечебный корпус, он у жены.
Наталья Леонидовна прикрыв дверь в кабинет, поспешила на встречу с Николаем Егоровичем. Вера, едва поспевала за ней: долгое время нахождения в больнице давало о себе знать. 
   Чтобы попасть в лечебный корпус, нужно было пройти через довольно большой больничный двор. Вера решила воспользоваться выпавшей возможностью и, набравшись смелости, обратилась к ней:
-Наталья Леонидовна, я должна вам признаться, что в моей жизни случилась довольно неприятная ситуация, я даже какое-то время была под следствием. Не может ли это повлиять на то, что мне будет доверять такой человек? Я хочу сказать, что… 
Наталья Леонидовна резко остановилась, спешащая за ней Вера едва не  столкнулась  с ней,  по инерции.   Светло-голубые глазки  Натальи Леонидовны, сочувственно смотрели на Веру:
-Так ты и есть та самая девушка, которая пригласила в лесок возлюбленного, а ревнивый муж, узнав, убил соперника, а затем себя самого? Я читала об этом в «Городском листке», но то, что ты героиня этой драмы никогда бы, не подумала. Хотя, Игорь мне намекал в письме о каких-то трагических обстоятельствах в твоей жизни.   
И, отвечая на сомнения Веры,  сказала:
-Я не думаю, что это событие каким-то образом отразиться на твоей работе, скорее это твоя  забота: извлечь урок из произошедшего. В нашей жизни все имеет обыкновение повторяться и хорошее, и плохое.
От тебя потребуется добросовестная работа, а не  безупречная   биография.  И, усмехнувшись, добавила, - я не склонна доверять тому, что никак нельзя проверить, к биографии это относится в первую очередь. Мы все совершаем ошибки, а вот учатся  на них немногие. Тебя здесь не знают, Вера, и я думаю, что нет особой нужды каждому этот факт рассказывать. Ты согласна со мной? 
Вера кивнула.
– Ну, вот и договорились, А сейчас поспешим: негоже заставлять нас ждать, Николай Егорович – человек занятой!

   Наталья Леонидовна постучала в дверь, на которой ромбовидная табличка указывала, что это палата под  номером  семь. Получив разрешение войти, она вошла сама и жестом пригласила войти, стоящую за её спиной Веру. Навстречу им, поднялся со стула моложавый мужчина лет срока трех-пяти на первый взгляд. Среднего роста, крепкого телосложения. Гладко выбритое, скуластое лицо украшали большие, светло-серые глаза, оттененные  густыми, хотя и не длинными ресницами.  Волнистые, с небольшой проседью волосы,  пострижены  соответственно  нынешней моде. Он мог бы показаться красивым, если бы не печать усталости в каждой черточке его лица, в каждом движении рук.  Вера  смутилась, поймав себя на том, что пристально рассматривает незнакомого мужчину: это могло показаться неприличным. Но, к счастью, никто не заметил ее интереса,  кроме  одного присутствующего в палате – худой изможденной женщины, безучастно сидевшей на больничной кровати: Вере показалось, что в её зеленых глазах вспыхнул и тут же погас злорадный огонек. Валентина Михайловна, которую предстояло теперь опекать Вере, смерила её оценивающим взглядом, какой бывает только у ревнивых женщин, и тут же равнодушно отвернулась:
- Вот, Николай Егорович, это и есть та девушка, которая согласилась помочь в вашей ситуации, она сама нуждается в лечении, но согласна попутно, так сказать, опекать и Валентину Михайловну. Хочу вас предупредить, что Вера (Наталья Леонидовна остановилась, явно запамятовав отчество Веры), иногородняя, и не имеет здесь никакого жилья и, как я поняла, никаких средств для существования.  Со временем, я помогу ей получить временное пособие по инвалидности, а пока… 
Николай Егорович сделал нетерпеливый жест рукой, и добавил приятным голосом:
-Я обо всём позабочусь! – и, обратившись к Вере, спросил её, - вас проинформировали о сложившейся ситуации?
Вера утвердительно кивнула:
- И вам приемлемы те условия, на которых вы будете работать?
Теперь Вера позволила себе, еле слышное:
-Да.
Она подняла свои бархатные глаза и, встретив  его внимательный взгляд, почему-то смутилась. Неожиданно для всех, ожила Валентина Михайловна:
-Тебе не кажется, Коля, что моя будущая сиделка очень напоминает нашу Инночку? -  И чему-то рассмеялась. Смех прозвучал, при абсолютном молчании всех присутствующих, неестественно, сухо и вымученно. Николай Егорович, улыбнувшись жене, поспешил согласиться:
-Да, безусловно, что-то общее есть.
   Начались больничные будни. Вере врач назначил лечение, которое состояло из общеукрепляющих инъекций и какого-то нового средства, дающего рассасывающий и расслабляющий эффект для сосудов головы. Инъекции делала Вере дежурная медсестра, а флакон с пилюлями выдали ей на руки, чтобы она сама  могла принимать лекарство строго перед едой.  Вера не возражала, она носила флакон в кармане своего больничного халата и всегда имела его под рукой. 
   Уже через неделю, Николай Егорович принес Вере ключи от однокомнатной квартиры, которая находилась в жилмассиве,  напротив ребцентра. Дойти, до нового жилья, можно было за десять минут.  Вера подумала, что заботливый наниматель снял для неё жилье на время её работы, и никаких дополнительных вопросов предпочла не задавать. Она была рада, что у неё теперь есть уголок, где она сможет остаться сама с собой, и где можно без свидетелей сделать необходимые дела, которых у любой женщины предостаточно. 
В небольшой квартирке, куда пришла Вера, оказалось всё, необходимое для жизни: на кухне имелись шкафчики, стол, стулья и электрическая плита, в углу тихонько ворчал маленький холодильник. Имелась даже необходимая посуда. В общей комнате стоял большой удобный диван, в объемистом чреве которого имелось  необходимое постельное белье и одеяло с маленькой подушкой, на полу большой палас, телевизор. Но, главное, что особенно обрадовало Веру, так это ванная комната, с многочисленными средствами для мытья. На блестящих крючках висела пара махровых полотенец и, приблизительно её размера, банный халатик. На халатике была сохранена этикетка, что должно было убедить хозяйку, что вещь абсолютно новая. Вере показалось, что всё в этой квартире было новым, недавно завезенным: в воздухе сохранялся ни на что непохожий дух новой мебели и столярного клея:  «Вот бы мне такую квартирку!» - со вздохом подумала Вера, но тут же засмеялась, так как мечта эта не могла стать реальностью  ещё долгое время.
   При встрече Вера сдержанно поблагодарила Николая Егоровича за проявленную заботу, на что тот только махнул рукой, мол, не стоит благодарности.  Когда к Валентине Михайловне приходил муж, а было это обычно вечером,  Вера уходила, чтобы не мешать супругам, побыть вместе. Шла помочь медсестрам, у которых всегда находилась для неё какая-то работа. От этих же медсестер и санитарок Вера узнала много нового о жизни семьи, с которой так непредвиденно свела её судьба.
   Вера уже знала, что Валентина Михайловна, была в своей семье непререкаемым авторитетом: и для мужа, и для дочери. Санитарка Никитична, которая знала Валентину Михайловну, как она уверяла, « смолоду», просвещала Веру: «Окрутила она парня, как пить дать, окрутила! Она сразу же после окончания школы, пошла в горком, работать, кем не скажу, но крутилась там. Потом партейную школу окончила, в гору, значит, пошла.  А тут и Колька, энтот, ей подвернулся, молоденький такой. С села, поступать в город явился.  Валентина за него и уцепилась: старше она от Кольки, лет на пять старше. Ну, и давай его тянуть: сама лезет из кожи вон и его подгоняет! Закончил он институт, какой, точно не скажу, долго на машиностроительном заводе работал, старшим экономистом. А сама Валентина, стала заведовать партийной школой при горкоме. Ходила, как палку проглотила, такая идейная, не подступишься. А было бы с чего? Такая же, как и все мы, деревенская. Наши родители  в одном поселке жили, мы одну школу закончили. Только судьба  нас по-разному повела. Я за рабочего вышла, да детишек целый угол нарожала. А Валька, она по-другому рассудила.  Родила и она своему Коле дочку, на большее что-то не расщедрилась. Может, причина тому, какая-то была, не скажу, потому, как не знаю. Правду в народе говорят: «Один ребенок – это все равно, что ни одного!»
Вот и у них  так вышло, не приведи, Господи, такое никому пережить! 
Никитична помолчала, а затем продолжила прерванную мысль:
Черствый она человек, Валентина, ведь, знает меня, а ни разу даже не взглянула в мою сторону: запачкаться боится что ли? Она и мужа своего, как в тюрьме держит: он рта против неё  раскрыть не смеет. Ревнивая! А то, как же иначе? Он – мужик видный. Я вот часто прикидываю в уме: добром это дело у них не окончится! Нет! Помяни мое слово, не окончится! Она, Валька, обвинит Николая во всем: и в том, что дочку не доглядел, и в том, что сама покалечилась. 
- Ты, доченька, - обратилась Никитична к Вере, - будь с ней  осторожнее, не ровен час, что ей почудится – она и убить может. Я имею в виду, на Кольку её даже не гляди! Да смотри, не проговорись, что он деньги тебе за догляд платит». 
Вера обещала.  Она и сама уже сумела  почувствовать на себе суровый характер Валентины Михайловны.  Холодильник в их палате регулярно пополнялся различными продуктами, которые были рассчитаны на двоих человек, но Вера, не получив от Валентины Михайловны приглашения пользоваться ими, к холодильнику не подходила. Она питалась в больничной столовой наравне с другими больными. Валентина Михайловна, страдая от бессонницы, зачастую, не давала спать и Вере: то воды ей подай, то чаю принеси, то белье воняет лекарством, смени. Вера беспрекословно выполняла все её требования, понимая, что деньги просто так не платят. Вот уже третий конверт с её «зарплатой» лежал отложенный на более трудное время. А оно может наступить очень скоро: Наталия Леонидовна намекнула Вере, что готовит к  выписке Валентину Михайловну, тем более, что это стало возможным: к ним приехала дальняя родственница, которая будет  присматривать за больной в условиях дома.
Да и Вере уже нужно готовиться к тому, чтобы как-то устраивать свою жизнь на новый лад.  Пока поживет на пенсию по инвалидности, пенсия, конечно, не большая, но прожить скромно позволит.  Уезжать из города Вера не хотела, при одной только мысли о возвращении домой ей становилось не по себе. Беспокоила только судьба матери: до неё дошли слухи, что мать за систематическую пьянку перевели из продавцов в технички. Но задержится ли она и на том месте? Знакомая медсестра, приезжавшая по делам в нейрохирургическое отделение, дала Вере ясно понять, что мать на почве пьянства, перенесенных расстройств, начала быстро терять рассудок.
  Слыша такие вести, Вера твердо решила, что после выписки, обязательно съездит в родной поселок и  проведает мать. За три с лишним месяца мать не приезжала к дочери ни разу. Это тоже был тревожный сигнал.  Лечение Веры теперь заключалось только в приеме таблеток и соблюдении щадящего режима. Таблетки можно принимать и вне больницы, а режим легче соблюдать, когда твоё время принадлежит только тебе и никому больше.  Вере выдали новый флакон с пилюлями, сто штук - хватит на целый месяц!
   Сегодня, Вера, не удержавшись, объявила новость о выписке, Валентине Михайловне, надеясь встретить одобрение с её стороны. Но она отреагировала на эту новость, как-то странно:
- Да, скоро я выпишусь, скоро я буду уже не здесь. - Валентина Михайловна произносила каждое слово, будто вбивала гвозди в кого-то невидимого. Вера, привыкшая к её «фантазиям» - ничего ей не ответила, тем более, что  попыток суицида со стороны больной больше не было.  И, все-таки, на сердце стало как-то неспокойно: было жаль этой женщины, потерявшей в одночасье всё, что было для неё дорого. Кто бы на её месте был добрым? Но более всего, Вера жалела Николая Егоровича, которому его доброта не позволит сбросить этот крест со своих плеч, а нести его, значит отдать всю свою жизнь за другого человека, пусть и близкого тебе. Как бы Вере хотелось, чтобы у неё был такой отец: надежный и добрый, как бы она заботилась о нем, любила его!  Вера улыбнулась своим мыслям, но, встретив испытывающий взгляд Валентины Михайловны, поторопилась выйти.  Когда Вера вновь зашла в палату, чтобы узнать: не нужно ли чего Валентине Михайловне, та лежала на кровати, отвернувшись лицом к стене. Услышав, что вошла Вера, она с раздражением проворчала:
- Ты дашь, мне спокойно уснуть? Дел своих, что ли нет: ходишь туда-сюда!
 Вера, извинившись, тихонько вышла. Выходя, она предусмотрительно оставила дверь немного приоткрытой, чтобы, не тревожа больную, можно было присматривать за нею.  Она отправилась в ординаторскую, чтобы поделиться с дежурной медсестрой новыми «чудачествами» своей подопечной.  Дневная медсестра молоденькая Иришка уже сменилась: ей на смену пришла пожилая  Зинаида Кирилловна. Больные Кирилловну не любили: «Вечно её не дозовешься, - жаловались они, - стучи, кричи – ей всё нипочем!»  Эти претензии были не беспочвенны: Зинаида Кирилловна дорабатывала последний год, а там – заветная пенсия и отдых! Ко всему прочему, Кирилловна обладала таким флегматичным характером, что вывести её из сонного состояния было немыслимо. Наталья Леонидовна, зная о жалобах на Зинаиду Кирилловну, всё же терпела её, делая скидку на её  возраст, ценила её немалый опыт.
Начинали они когда-то вместе: Наташа - молоденький врач, Зина - медицинская сестра.
Зинаида Кирилловна знала об этой слабости главврача, и исправляться не торопилась.
Вера застала Кирилловну за утомительным занятием: распределением лекарства.  Она предложила Кирилловне свою помощь и встретила благодарный взгляд, которым одарила её Кирилловна.  Вера, между делом, рассказала  Зинаиде Кирилловне о предстоящей выписке, не забыла и о странной реакции, Валентины Михайловны на это известие.
Кирилловна, зевнув, посоветовала:
- Не бери в голову, мало у них этих причуд? Каждого слушать, да переживать, так впору рядом с ними место бронировать. Ты, Верунька, вот что: помоги мне разнести лекарство по палатам, градусники  раздай!
 Вера всегда с охотой выполняла порученную ей работу, надеясь, что когда-нибудь займет здесь место не больной, а сотрудницы. К тому же,  у Кирилловны, с опытом был полный порядок, а со сноровкой – явный, дефицит!  Когда Вера вошла в свою палату, то с удивлением обнаружила, что Валентина Михайловна все еще спит, похрапывая во сне. Вера не решилась разбудить ее, помня предыдущий выговор. Она поставила мензурку с лекарством на тумбочку, рядом положила градусник и, стараясь не скрипнуть дверью, вышла из палаты. Закончив раздачу лекарства и, записав показания градусников в температурный лист, Вера решила сходить к себе на квартиру, взять необходимые вещи. Такая возможность для неё выпадала не часто: сонливостью Валентина Михайловна не страдала.
   Вера предупредила Зинаиду Кирилловну, что хочет ненадолго отлучиться и попросила её «приглядеть» в её отсутствие за больной. Получив согласие Кирилловны, оделась и вышла во двор. После больничного воздуха, пропахшего лекарствами, человеческим потом и хлорамином, воздух улицы обрушился на Веру мощным потоком, несущим в себе запах весны, тающего снега  и прошлогоднего прелого листа. Запах возрождающейся земли. Вера радостно засмеялась, закрыв от удовольствия глаза: «Весна, идет!» У нее вдруг закружилась голова, она приостановилась, пережидая головокружение, и заторопилась  по своим делам. Когда она вышла из квартиры, уже стемнело, Вере почему-то стало тревожно: вдруг Валентина Михайловна уже проснулась, а её нет рядом.
Вспомнился Сережа, какое-то предчувствие беды сжало сердце.  А вдруг, Николай Егорович приходил в её отсутствие? Нехорошо получится.
Зинаида Кирилловна встретила Веру в коридоре, в руках у нее был небольшой разнос, где все было приготовлено для горчичников. Она, увидев Веру, без слов, вручила ей приготовленное, и, видя тревогу во взгляде Веры, успокоила:
-Спит, спит твоя красавица! Только что сама проверяла. А это, в двенадцатой, старичку, поставь горчичники. Поставишь,  приходи, чайку с тобой попьем!
 Вера  поставила горчичники, посмотрела на ручные часики, держать нужно не более семи - десяти минут.  Вспомнила, что еще не ужинала, а перед едой за пятнадцать минут требовалось принять лекарство. Врач предупредил Веру, что время приема лекарства лучше выполнять неукоснительно. Действие лекарства зависит от  постоянства и точности. Вера вспомнила, что оставила  флакон в кармане теплого халата, который как всегда висел на вешалке в палате. Она осторожно вошла в палату и удивилась: Валентина Михайловна ни разу за время сна не поменяла положение тела. Одеяло было сброшено к ногам, но храпа не было слышно. Вера достала из кармана халата флакон с лекарством и похолодела: на дне сиротливо лежали несколько пилюль. А где же остальные? Во флаконе их было больше половины. Она взглянула на неподвижно лежащую Валентину Михайловну и всё поняла. Предательская тошнота стала волной подниматься к горлу, Вера, сделала над собой усилие, чтобы не потерять сознание.
До нее донесся далекий голос, кажется, просили снять горчичники. Эта просьба, которую ей предстояло выполнить, вернула её к действительности. Она не посмела подойти к кровати Валентины Михайловны, а опрометью выбежав из палаты, направилась снимать горчичники.
   Вера, сдавленным от страха голосом, позвала на помощь Зинаиду Кирилловну, и, указывая на неподвижное тело больной, беспомощно прошептала:
-Посмотрите, что с ней, она до сих пор не просыпается!
 Кирилловна  пощупала пульс, приподняла веки больной, понюхала рот, и, разведя руками, сказала:
-Похоже на отравление, но чем? И где она могла взять столько таблеток? 
Вера, разжав руку, показала ей опустевший флакон. Зинаида Кирилловна, быстро оценив ситуацию, поспешила в ординаторскую. Появившись, она взяла флакон из рук Веры и, открыв его, высыпала в него принесенные таблетки. Вручая помертвевшей Вере флакон, настрого приказала:
-Забудь, что у тебя что-то пропадало! Если в тюрьму не хочешь! А умерла она от повторного инсульта, причем во сне. Халатность –  есть халатность, это не преступление. А теперь иди в ординаторскую и сиди там смирно. А я пойду звонить Леонидовне. Как придет она, ты ей тверди одно, мол, не знаю отчего, просила не будить её, а когда ты кинулась, то нашла её мертвой!
 Вера, почти теряя от страха сознание, кивнула. Она присела на свою кровать и глазами полными ужаса  смотрела на лежащее перед ней тело. Вера, вспомнила неясные намеки Валентины Михайловны, и была полностью уверена, что та задумала свой уход значительно  раньше. Она всё продумала и подготовила, выбрала время, когда Вера ушла из корпуса. Так эта недружелюбная женщина заплатила ей, своему доброму мужу, да и всему белому свету, заодно. За свое крушение, боль, не желание продолжать и влачить жизнь полу человека, калеки. Она, которая была всегда в авангарде, не умела приспосабливаться и быть обузой! Вере она мстила за молодость, красоту, за то, что она живет, а её любимая девочка мертва.
Но, как тут оправдаться? Сказать, что невозможно было предугадать всего, что могло прийти в голову больному человеку. Что она, Вера, старалась сделать для больной  что-то доброе, облегчить ей страдание, по-своему, жалела её.  Что будет с нею? Почему, почему опять всё сломалось, и всё снова плохо?

   Наталья Леонидовна влетела в палату, как ураган, ещё в коридоре, она приказала санитарке не выпускать больных, «шлындать» по коридору без надобности, чтобы случившееся не стало пищей для сплетен и догадок. Не обращая внимания на дрожащую Веру, она подошла к кровати больной и проделала все те же манипуляции, что и Зинаида Кирилловна. Повернувшись к Кирилловне, тихим голосом произнесла:
-Ну, рассказывай, что делать будем? Как мужу объявим, что его ещё вчера живая жена, срочно приказала «долго жить»? Что молчите, -  обратилась Наталья Кирилловна теперь уже к обеим женщинам, - предлагайте, чем оправдываться будем?
 Зинаида Кирилловна, приняв её слова, как призыв к действию, предложила:
-Может быть, на инсульт сошлемся? А что: был «микро», а после падения и «макро» последовал.
Наталия Леонидовна набросилась на неё ещё с большим раздражением:
-Это ты, лично, Петрюку объяснишь, когда он вскрытие сделает!
Он  вам не только скажет, чего она наелась и когда, но и количество таблеток посчитает! Нет, мои дорогие! Врать не будем: скажем, как оно было, а там решат, виноваты мы или правы. Конечно, - голос Натальи Леонидовны смягчился, - как бы знал, где упадешь – соломки бы подстелил! Конечно, многое будет зависеть от решения её мужа: захочет ли он такой правды о своей супруге или сам предпочтет все же классический вариант – инсульт!
И, повернувшись к едва живой Вере, с укоризной произнесла:
-И как это тебя угораздило, таблетки без присмотра оставить? Ты же медик, должна была понимать, что это самый простой способ рассчитаться с жизнью? – Вера заплакала. – Ну, будет, будет, - по-матерински произнесла Наталья Леонидовна, – Николай Егорович добрый, думаю, что поймет правильно.  Иди в ординаторскую, а как все уляжется, прикажу унести тело в морг.  Зинаида Кирилловна и Наталья Леонидовна вышли, оставив Веру наедине с трупом и невеселыми мыслями. Она, вспомнив совет Натальи Леонидовны, пошла в ординаторскую. Вскоре туда же явилась и Кирилловна:
-Мужу звонит, - едва слышно, одними губами, сообщила она Вере, - Да не плачь ты, все обойдется: ты что, её нарочно отравила? Плохо одно, что ты отсутствовала, так бы, глядишь, и спасли бы несчастную.
Больше всего Вере сейчас не хотелось встречи с Николаем Егоровичем: видеть страдающим человека, сделавшего для неё столько доброго. А она? Отплатила черной неблагодарностью – не уберегла его жену. Как ему должно быть одиноко! Опять пришла мысль о незнакомом ей отце, о матери, так упорно не желающей сказать ей правду: «Какая мне разница от кого она меня родила! Боже мой, опять на моей дороге смерть и, снова, я вроде бы и не виновата, а участие моё в этой истории налицо. Как и с Сережей, не хотела я ему зла, а именно я и явилась его причиной. Эта полоса в моей жизни когда-нибудь закончится?» 
Вера насторожилась: знакомя боль, заполнила затылочную часть головы. В глазах зарябило, стены ординаторской, превратившись в воронку, стали медленно затягивать ее в свой ненасытный водоворот. Разливавшая чай Кирилловна, едва успела подхватить ее обмякшее тело.


                Глава восьмая. МАТЬ.
 
    Вере было хорошо, она испытывала чувство такого умиротворения, какого у неё не возникало ни разу за её, такую короткую жизнь. Ей казалось, что её тело покоится между слоями  прохладной воды, нежно баюкающей её на своих сильных ладонях.
Сквозь толщу воды пробивался солнечный свет, усиливая эффект призрачности происходящего с ней. Вере не хотелось двигаться, думать – она отдыхала. Вдруг, это блаженное состояние нарушил звук голосов, доносившихся откуда-то извне: они приказывали, что-то требовали от нее. Голос, требовательный и властный не понравился Вере: она решила, что это Мария Трофимовна отчитывает её за невыполненный урок. На звук этого голоса Вере не хотелось откликаться. Но вслед за этим властным, пробивался чей-то теплый, добрый и любящий голос, на его призыв Вера ответила, она знала, что это Сережа, ее любимый Сережа зовет её к себе. Надо идти, надо спешить! Она не может не ответить Сереже, если он её зовет: «Я иду к тебе, - Вере казалось, что она кричит ему, что есть мочи, - только бы не ушел, только бы дождался ее!» Вера сделала  усилие и, державшая ее вода, отпустила, вытолкнув ее на поверхность. Вера переводила удивленный взгляд с одного лица на другое и не могла понять, что с ней  происходит.
Ее, прекрасные глаза, еще минуту назад, хранившие радость и умиротворение, начинали медленно терять этот благостный порыв, привыкая к обступившей её действительности:
-Вы что же, решили меня сегодня на тот свет отправить? Одной умереть вздумалось, другая – за ней следом! – красное, будто распаренное, лицо Натальи Леонидовны склонилось над Верой, - ты глазки-то свои не прикрывай, не прикрывай! Я здесь битый час стараюсь, чтобы ты их открыла, наконец!
 Наталья Леонидовна шумно перевела дыхание, казалось, ещё одна такая минута и она расплачется от пережитого волнения и усталости. Она сделала кому-то рукой приглашающий жест, появилась медсестра со шприцем в руках. Вера ощутила легкую боль в предплечье.  В палату заглянул дежурный врач и позвал Наталью Леонидовну по какому-то делу. Она, выходя из палаты, погрозила Вере пальцем: мол, смотри у меня!
   Вера осталась в палате одна, она вдруг почувствовала себя такой несчастной, обманутой девочкой: «Был ведь и еще один голос, ласковый, добрый, куда он девался? Судьба опять подарила ей ещё один шанс, выжить. Зачем?  Кому это нужно? – задала она вопрос самой себе, - может быть, Богу, о котором говорила мне тетя Галя? Если ему, то тогда пусть объяснит мне: почему вокруг меня умирают люди, а я живу?»
   Вера, несмотря на грозное предупреждение Натальи Леонидовны, плакала, вытирая бегущие слезы прямо ладонями. Она не заметила, как в палату вошел новый человек и, только услышав его приветливый голос, принялась быстро приводить в порядок, заплаканное лицо. Теперь она не сомневалась, что голос, который она в забытьи приняла за голос Сергея, принадлежал ему, Николаю Егоровичу.  А он, тем временем, взял стул и присел на него возле Вериной кровати. Взял ее руку в  свою  и ласково заговорил с ней:
-Простите меня, за столь поздний визит, уже три часа ночи, а мы всё на ногах. Такое иногда случается. Никто не ждет, а оно приходит в нашу жизнь. Знаете, Верочка, каждый из нас волен принимать свое собственное решение, вот Валя его и приняла. Она, знаете ли, никогда не обращала внимания на окружающих: решение принимала, не советуясь. Валя была сильным человеком, - он непроизвольно взглянул на кровать, где совсем недавно лежала его жена, - если она приняла такое решение, значит, другого выхода у неё просто не было. Думаю, что жизнь ограниченного в возможностях человека не для нее.
Вериной руке было уютно в теплых ладонях Николая Егоровича: 
-Не вините себя, Вера, как и я не виню вас ни в чем. Если Валя что-то задумывала, то ничто её уже не могло бы остановить. Вам о своем здоровье нужно подумать, вам ещё жить и быть счастливой.
Мне Наталия Леонидовна, поведала вашу историю, да я и из газет, многое знаю.  Бедная, маленькая девочка, сколько вам выпало пережить за столь короткое время! Это несправедливо, столько горя  на одни плечи!
- А вам, Николай Егорович, выпало разве меньше моего? – высвобождая руку, спросила Вера.
- Я закаленный, - улыбнулся он Вере, мне уже лет много, а вы еще совсем девочка.
Когда он,  простившись, вышел первое, что подумала Вера – это то, что Николай Егорович успокаивал её по просьбе Наталии Леонидовны.  Она подложила под щеку руку, которая ещё хранила тепло рук Николая Егоровича, и уже засыпая, прошептала: «Старый! Придумает тоже!»

   Рано утром Веру разбудила санитарка Никитична: пришла заменить постельное белье на кровати, где умерла Валентина Михайловна. Снимая простыню, она рассуждала, разговаривая сама с собой:
-Вот ведь, как оно  выходит: старалась, карабкалась и все впустую: и дочки нет, и сама прибралась в одночасье. Муженька готовенького оставила кому-то…
Вера, молча слушавшая рассуждения Никитичны, спросила:
- Кому оставила?
- А я почем знаю? – вопросом на вопрос ответила санитарка,- может быть, тебе!?
Вера, смутившись, пробормотала:
-Скажете тоже? Я ему в дочери гожусь!
 Но Никитичну её возражение только подзадорило:
-А что, - рассуждала она, - ты девка видная, это болезнь заставила слинять  личико. Да у молодых всё быстро в порядок приходит. Приодеть тебя, как по моде, такая ещё краля будешь, как на той картинке, что в вестибюле висит.
-Это вы о «Неизвестной» говорите?
- Почему о неизвестной? – возмутилась Никитична,- даже  очень  об известной, вся больница на нее любуется! Для того её и повесили  на стенку, чтобы людей к культуре приучала!
 Никитична победно глянула на Веру и засмеялась, заметив, что та покраснела:
- И, девка, да тебе никак приглянулся горкомовский секретарь? Ишь, покраснела, как маков цвет, - и уже серьезно добавила, - а что до того, что старше он, не волнуйся, бабья красота недолгая, а тебе, как я посмотрю, ещё и отец не помешал бы. Ведь не было, батьки-то?
 Вера отрицательно кивнула головой и отвернулась к стене, разговор был для неё нежелательным. Какой разговорчивой может быть Никитична, она хорошо знала. А зачем ей нужно, чтобы все: от больных и до медперсонала обсуждали то, чего, в общем-то,  не было и быть не могло.  По крайней мере, сейчас.
    Зашла с обходом Наталия Леонидовна, она предложила Вере не торопиться с выпиской: болезнь дала рецидив, требовалось определенное  время, чтобы убедиться, в отсутствии нежелательных последствий. Вера согласилась: ей нужно было решить некоторые насущные вопросы, для чего ей требовалось здоровье, время и … Николай Егорович.
   Думы  Веры как-то сами собой переключились на мать: «Как она там одна, без меня?»
Несколько раз Вере удавалось позвонить в магазин, где до недавнего времени мать работала продавцом, а в последнее время на понижении в должности – техничкой.  Один раз ей ответила напарница матери тетя Женя: «Да, как мама? Пьет горькую твоя мама. И не мудрено, как вы с ней свою жизнь строите, от того и свихнуться можно.  Я, давече, пробовала поговорить с ней, усовестить ее, что ли, так она на меня даже не глянула, а ведь мы с ней за одним прилавком считай, что десять с лишним лет рядом простояли.  Люди говорят, дуреть Танька начала. Похоже, что и так: сколько же себя винищем травить, а тут ещё ты подлила масла в огонь. Домой-то думаешь возвращаться? Может, хотя бы ради тебя меньше пить станет. Так ведь, её и с техничек попросят».  Вера обещала, что приедет в поселок сразу же, как выпишут из больницы, и постарается решить вопрос,  как ей быть с  больной матерью.

   В больнице Вере пришлось задержаться почти месяц,  выписали её только в начале апреля. Весна уже  вовсю хозяйничала в городе: появились первые нежно-зеленые  листочки на березе, желтым, пушистым покрывалом покрылись обвислые ветки ивы. Вера не удержалась и сорвала несколько веточек, чтобы поставить их в квартире. Прежде чем вернуться в свою квартиру, ей нужно было повидаться с Николаем Егоровичем. Вера часто останавливалась, чтобы перевести дыхание: вынужденная инертность давала о себе знать.  Она шла медленно, наслаждаясь свободой, терпким весенним воздухом и разноголосым щебетом птиц: «Кто их столько придумал? - спросила себя Вера, - здесь их малая часть и, все  они такие разные! Ну и голова у этого создателя!»
    Нужно было начинать жизнь заново, впереди столько дел и столько трудностей. Прежде всего – это вопрос с жильем. Она не спросила у Николая Егоровича, как долго она сможет пользоваться снятой для неё квартирой. После той встречи, в день смерти его жены, они больше не виделись: та, что их связывала, ушла из жизни, а больше причин для встречи у них не было.
Выписываясь, Вера попросила Наталию Леонидовну, дать ей адрес  Николая Егоровича: объяснив свою просьбу тем, что хочет поговорить с ним, насчет квартиры. Та, молча, написала на бланке для рецептов несколько слов и передала его Вере.  Вера, принимая из рук  Натальи Леонидовны листок с адресом, невольно смутилась, перехватив её взгляд, в котором явно читался вопрос: «Только ли насчет квартиры?»
Уже покидая кабинет главврача, Вера подумала с возмущением: «Ну, Никитична, сорока неугомонная! Успела ведь, настрекотать! Не обидно было бы, будь в этом хоть малая доля правды». 
Вера улыбнулась: так и сосватали, как в поговорке – «без меня - меня женили». А в моём случае выдали замуж. Замуж Вере никак не хотелось: слишком свежи ещё были воспоминания о   предыдущем браке. Она достала из кармана бумажку с адресом и сверилась: правильно ли она идет. Можно было взять такси, но Вера жалела деньги, они ей еще очень пригодятся,  а ходить пешком полезно, пешая ходьба хорошо укрепляет мышцы. 
   Дом, в котором проживала семья второго секретаря горкома, оказался двухэтажным особняком, которые строились из расчета на проживание двух хозяев: один дом и два входа. Вера поднялась по ступенькам и остановилась перед дверью, на которой висела табличка «23\а», робея, нажала на кнопку звонка.  Послышались неспешные шаги, входная дверь слегка приоткрылась, на Веру глянули маленькие глазки-бусинки серо-зелёного цвета, их хозяйка, женщина средних лет, увидев посетительницу, нелюбезно осведомилась:
-Вам кого?»
Она, словно ощупала взглядом фигуру Веры, ее небогатое одеяние, будто оценивая, стоит ли тратить на эту пигалицу свое драгоценное время. Вера, не ожидавшая  встретить такой нелюбезный прием, заторопилась:
- Мне нужен Николай Егорович, он здесь проживает? 
Маленькие глазки метнулись со стороны в сторону, оценивая обстановку:
-А вам, что было назначено прийти сюда?
Вера не понимала, что от неё хочет эта непонятная женщина, кто она такая?
-А вы, кто Николаю Егоровичу будете? – напрямую спросила Вера.
-А вы, кто ему будете? - Вопросом на вопрос ответила обладательница мышиных глазок.
- Я – сиделка, ухаживала за его женой до…-  Вера замялась, подыскивая нужное слово, - до её кончины. А теперь мне бы хотелось переговорить с Николаем Егоровичем о неотложном для меня деле.
 Вера вопросительно посмотрела на маленькую женщину, которая что-то напряженно решала про себя. Наконец, она ответила:
- Ладно, уж, хоть мне и не велено об этом говорить кому ни  попадя, - она сделала ударение на последнем слове,- уехал Николай Егорович, через месяц после похорон и уехал. Человек же он – не железяка, чтобы такую беду вынести: семью в одночасье потерять! В голосе женщины послышались слезливые нотки, - на Алтай поехал, родня у него там: побродит по горам, в Катуни порыбачит, всё немного облегчение придёт.   
-Надолго уехал Николай Егорович? - спросила Вера.
-Да недельки две пробудет - ответила женщина, и, не прощаясь,  захлопнула перед носом Веры дверь.
Спускаясь по ступеням, Вера пыталась подсчитать, когда должен вернуться Николай Егорович. По её подсчетам получалось, что через неделю. Времени  у неё хватало на то, чтобы до его приезда съездить домой, проведать мать.
Собраться Вере не стоило большого труда: первое, что она сделала, войдя в квартиру, - достала заветный конверт и  проверила: целы ли деньги. Пересчитав деньги, отложила часть их в сторону – для матери, остальные вновь спрятала.

   Часом  позже Вера уже ехала в автобусе по дороге, ведущий от города к её поселку. Автобус был полупустой, старый, гремел и трясся так, что ехавшие в нём пассажиры не могли толком слышать друг друга. Вера не встретила никого из знакомых, чему была очень рада: чувство вины и какой-то неприкаянности возвращалось из прошлого, заслоняя собой все, то доброе, что случилось в её жизни за последние полгода.
«Что значит для прошлого - полгода? – думала Вера, - это всё равно, что вчера. У неё  и было такое  ощущение, что всё произошедшее было только вчера. Она не видела мертвыми ни мужа Шурку, ни возлюбленного Сергея, и ей казалось, что сейчас, выйдя из автобуса, она обязательно повстречает их.  Вера вышла из автобуса, немного не доехав до конечной остановки: так было ближе идти до её дома, через лесопосадку, напрямик.  К тому же, на остановке можно было встретиться с кем-то из сельчан, а вдруг, это будут кто-то из Куликов или Мария Трофимовна? Этого Вера боялась и была не готова ответить им на простой вопрос: "За что?"
 Вере хотелось обойти  проложенную годами тропку, чтобы не встретиться с тем местом, где произошла эта страшная трагедия. Но обойти роковое место ей не удалось: растаявшая земля превратилась в липкую грязь, и идти по ней, пачкая обувь, было бессмысленно.  Она остановилась около знакомого пня, на котором когда-то сидела с Сергеем, миновала  дерево, о которое Шурка пытался разбить ружье, а оно, выстрелив, убило его самого.
Шла мимо магазина, из которого и началась их общая дорога  в никуда. Вере, вдруг, захотелось вернуть то время, когда не нужно было ни о чём думать, никуда спешить, и ни о ком заботиться! Жить ради того, чтобы видеть красоту оживающих деревьев, первых цветов, а не вспоминать, что на этом месте  кого-то лишили жизни и ты в это внес свой посильный вклад. Почему не придумали для человека такой кнопки, отключающей всё негативное?
Из задумчивости Веру вывел знакомый голос санитарки тети Гали:
-Здравствуй, Вера! Давненько тебя не видела, ты к нам  совсем или в гости? А я гляжу и глазам своим не верю: ты это или я обозналась!
 Тетя Галя, засыпав Веру вопросами, казалось, и не ожидала от неё ответа. По лицу тети Гали было видно, что её радует эта встреча, что она рада видеть Веру в добром здравии в родном поселке.
И Вера, оттаяв, улыбнулась ей:
-Здравствуйте, теть Галь, как поживаете? Сами-то здоровы? Ещё работаете? - Тётя Галя, утвердительно кивая головой, едва поспевала за быстро идущей Верой.  -  Я подлечилась, теть Галь, вот приехала маму проведать. Приехала на несколько дней, я ведь работаю, в той же больнице, где и лечилась.
 Вера и сама не поняла, зачем соврала тёте Гале о работе, наверно, для того, чтобы придать себе весу в глазах односельчан, или, чтобы оправдать свое нежелание возвращаться к матери, в родной посёлок.
Тетя Галя одобрительно кивнула головой:
-Оно-то понятно, город он и есть город: и жизнь лучше, и веселия больше!
 Тетя Галя продолжала идти рядом с Верой. Когда они свернули с улицы Ленина в проулок, который вел к дому Фомичевых, она пояснила:
-А я что с тобой прицепилась: мне все одно  к Даниловне нужно, вот и иду с тобой. Чай, в один дом идем. 
-А разве, - начала, было, Вера
 Но тётя Галя перебила её возгласом:
-Так ты ничего не знаешь? Как Татьяна, мать твоя, стала вроде, как не в себе, так Даниловна с ней и живет, помогает, так сказать, по доброй воле. А иначе,  вся эта пьянь подзаборная давно бы у вас в доме притон себе сделала, да и растащила бы все начисто. Ты, считай, больше полугода дома не была, о многом и не знаешь.
Вера обрадовалась, увидев знакомую калитку, разговор, который был для неё неприятен, закончился сам собой. Вера, нащупав засов, открыла калитку.  Рекс с визгом бросился ей в ноги. Вера, смеясь, отбивалась от бурного проявления собачьей радости, гладила  лоснящуюся собачью морду. В горле  застрял предательский ком, как она могла так долго не видеть своего дома, не хотеть прийти сюда? 
Из грустного состояния Веру вывел голос матери:
-Ну, здравствуй, доченька, наконец – то, и про мать вспомнила? Ты, вон, Рекса больше меня любишь, мать и не заметила даже!
 Вере показалось, что на неё кто-то вылил ведро ледяной воды, она на мгновение замерла, борясь со смятением. А затем, подняв на мать повлажневшие от слез глаза, обняла ее исхудавшие плечи:
- Здравствуй, мама! Прости, сразу не заметила тебя: Рекс отвлек меня. Ты тоже меня вниманием не избаловала: за те полгода, что я в больнице отвалялась. В городе ты не навестила меня ни разу!
Вера, закончив фразу, посмотрела на мать и изумилась перемене, произошедшей на её глазах: сейчас перед нею стояла совсем другая женщина, которая жалобным голосом продолжала что-то канючить, обращаясь к Вере, как к незнакомому человеку:
-Верка моя, непутевая, убила двух мужиков, она и меня убить хочет! Дай Тане денежек, Таня выпить вина хочет! Дай! У, жадина! Не даешь, уходи тогда отсюда!
Услышав это, Вера отшатнулась, глаза матери, минуту назад смотревшие на неё  осмысленно, теперь смотрели сквозь неё, они жили какой-то своей жизнью, а губы все продолжали петь в одной тональности:
-Дай, дай денежек, Таня винца хочет!
  Вера беспомощно оглянулась на тётю Галю, но та, молча, развела руками, мол, сама убедись в том, что происходит. Спас, возникшую  ситуацию,  послышавшийся из дома хрипловатый голос:
-Таня, это с кем ты, беседу ведёшь? 
Грузное тело Даниловны показалось в проеме двери, увидев Веру, она всплеснула полными  руками:
- Вот так радость! Верочка, каким ветром к нам занесло? Да ты, проходи, проходи, не стесняйся! Не чужая ведь, знаешь, как дверь открывается! Давай сумку-то, а то, не ровен час, чего не досчитаешься.
Мать, видя, что Даниловна приветливо встречает незнакомку, тоже заулыбалась, показав желтые, поредевшие  зубы, стараясь всем видом изобразить на своем лице участие в происходящем и радость от увиденного ею события. Вера ещё раз заглянула в глаза матери и с ужасом увидела, что они «пустые», через них проходила, не задерживаясь, всякая мысль, кроме одной: «Таня выпить хочет!» 
   Уже позже, когда они, пообедав, сидели с Даниловной в её комнате, Вера, вдруг поняла, что мучило её все это время: "У Валентины Михайловны были такие же отрешённые глаза, как и у матери, смотрящие сквозь собеседника. Только одно различие было между ними – это застывшая на лице идея-фикс: у одной потеря любимой дочери, а у другой отсутствие вина". От такого открытия Вере стало горько и страшно: она поняла, что осталась на этом свете одна-одинешенька, некому её жалеть, любить и защищать! Она заплакала, как обиженный ребёнок, уже в который раз, посылая свой вопрос в неизвестность: «За что мне всё это?»  Задавала, не надеясь получить скорый ответ, если вообще, он когда-нибудь  будет этот ответ. Даниловна сидела, молча, она не утешала Веру словами, а только по-матерински, крепко прижала её к себе и, не переставая, гладила её голову,  плечи, своей шершавой ладонью. Чувство одиночества для этой повидавшей жизнь женщины было хорошо знакомо. Она дала Вере время выплакаться, понимая её нынешнее состояние, и только, когда Вера, успокоилась, завела с ней разговор о матери. Оставлять болезнь матери на самотек было нельзя, требовалось тщательное обследование и правильный диагноз. Это могли сделать только специалисты, значит, нужно вести мать в город:
-Ты же сама видишь, Верочка, как быстро у нее меняется ее состояние: только рассуждает нормально и тут же плетёт, что попало! Я с ней уже второй месяц рядом, всего насмотрелась. Скажу тебе одно: здоровая мысль у нее появляется редко, а та больная часто. Работать она уже не может, месяц, как уволили, вот мы с ней и существуем на мою пенсию.  Ходила я в поссовет, просила помочь, направить Татьяну на лечение, так они мне заявили, что нужно заявление от родственников, чтобы лечить её от алкоголизма. А что с головой у нее не в порядке, кто об этом думает? А, ведь, это - главное! Выходит, моя хорошая, тебе и нужно позаботиться о матери: ты сейчас в городе, вот и узнай, как можно ей помочь. А я пока побуду с ней, досмотрю, как уж смогу.  Основной враг у нее – водка, она и дуреть начинает, как только напьется, а до того тихая ходит, а как вложит, то тут держись, округа!  Может быть, в больнице, где водкой не потчуют, и память у нее восстановится.
 Вера, слушая доводы Лидии Даниловны, соглашалась. В её голове уже зрел план, обратиться за помощью к Наталии Леонидовне, она женщина добрая, не откажет в помощи или совете. Вера поделилась своими планами с Даниловной, та её горячо поддержала.  Вера пошла  на кухню, взять оставленную там сумку, чтобы оставить Даниловне деньги на содержание матери. Сумка оказалась открытой, кошелек тоже. Вера пересчитала купюры и убедилась, что не хватает десяти рублей. Она сказала о своем открытии Даниловне, та, не найдя Татьяны, горестно кивнула головой:
-Ее это рук дело, она и у меня, бывает, мелочь крадет. Хорошо, что всё из кошелька не выгребла: теперь её и с собаками не найдешь, пока деньги не закончатся! – и, отвечая, на вопросительный взгляд Веры, пояснила, - дружки у нее завелись, собутыльники, прячут её, эти выпивохи пропащие:  я искать Таню пробовала, да все без толку. Пока все денежки не вытянут - не появится. А приведут, поставят у калитки и сами убегут восояси. Вот так и живем, мы, Верочка.  Как жизнь быстро людей ломает: только человек своим умом жил, а теперь, вон оно, что делается!
   На следующий день Вера собралась уезжать, мать, как и говорила Даниловна, не появилась. Вера, отдавая деньги Даниловне, попросила её продолжить жить в их домике: Вера знала, что своего угла у старушки  не было. Пока работала сторожихой, была небольшая комнатка при больнице, а ушла на пенсию, попросили освободить помещение для нового сторожа. Так и получилось, что Татьяна, с её домишком, стала подходящей пристанью  для бездомной Даниловны. Прощаясь, Вера поцеловала Даниловну в дряблую щеку и поспешила на автобусную остановку. Как только подошел автобус,  она уехала, чтобы вернуться сюда уже  много лет спустя.

   Как и предполагала Вера, Наталия Леонидовна наотрез отказалась госпитализировать её мать, мотивируя свой отказ отсутствием у больной направления из местной больницы и элементарного диагноза:
-Милая вы моя, судя по вашему рассказу, ваша мать страдает душевным расстройством на почве алкоголизма, а это совсем не наш профиль. Для подобных людей есть специальные лечебные заведения, вот туда и обратитесь, вам порекомендуют, с чего начать.  Ну, что вы гипнотизируете меня своими глазами? Нет у меня возможности. Вы ведь не настолько влиятельны, как Николай Егорович, например, чтобы поселить опасного душевно больного человека рядом с просто больными!? Вам нужно съездить вот в это заведение, - и Наталия Леонидовна написала нужный адрес на рецептурном бланке. 
Вера, попрощавшись, вышла. Она не стала упрашивать врача, понимая, что во многом эта строгая докторша права: её матери требовалось другое заведение,  такое, адрес которого был зажат в Вериной ладони. Вместе с адресом, Наталия Леонидовна, не  ведая того, подсказала Вере ещё один путь к решению этой проблемы – Николай Егорович.
Вера обрадовалась: теперь у неё есть веская причина искать с ним встречи. Она и сама не могла  объяснить себе, почему её так тянет к этому человеку, какую надежду питает она, думая о нём? Всему этому было одно объяснение – одиночество: «Он ведь сам просил меня в случае трудностей обращаться к нему, думаю, не откажет. Сколько таких, как я обращаются к нему: он, наверное, меня и не помнит!»     Вера, по пути в свою  квартиру, снова завернула к знакомому коттеджу. Дверь, как и в прошлый раз, открыла «крыса», как окрестила её Вера. Увидев посетительницу, она выпалила, не дожидаясь вопроса:
-Нет его дома, на работе он, обращайтесь туда в приемную! 
Крыса бесцеремонно закрыла дверь прямо перед Вериным лицом. Вере ничего не оставалось, как крикнуть ей через дверь:
-Вы все же скажите Николаю Егоровичу о моём приходе! 
Ей никто не ответил. Вера вышла на крыльцо, задержалась, любуясь роскошными примулами, высаженными меж розовых кустов. Она потрогала упругий розовый шип, пробуя его на прочность, уколовшись, совсем по-детски, слизнула выступившую капельку крови языком. Бросила, украдкой, взгляд на окна, видел ли кто её выходку: ей показалось, что в окне второго этажа мелькнула чья-то тень, шевельнулась занавеска: «Крыса подглядывает! - усмехнулась Вера, - интересно, кем она доводится Николаю Егоровичу?»
   Вера завернула в «Гастроном» купила десяток яиц, полкилограмма докторской колбасы и двести граммов конфет: подушечек, «Популярных», своих любимых, пачку индийского чая и отправилась домой. В квартире пахло «нежилым» духом, как говорила её мать в подобном случае.  Открыла форточки, в комнату тут же ворвался свежий воздух. Вера посмотрела на пыль, успевшую осесть за её отсутствие, и решила, что до наступления темноты, она ещё успеет прибрать в квартире, затем помоется под душем и  приготовит заветную яичницу!
Она так увлеклась работой, что не заметила, как яркий весенний день сменился вечером, серо-голубые сумерки, проникая в окна, рассаживались по углам, как самые почетные гости. Вера включила электричество, в чисто убранной квартире, стало уютно и празднично. Оставалась в прихожей насухо протереть пол. Верин желудок уже давно выражал свое недовольство, только ему известным способом. До любимой яичницы с колбасой, оставались считанные минуты. Вера отжала тряпку и вздрогнула от пронзительной трели звонка, где-то над головой. Вера знала, что в квартире имеется  звонок, но опробовать, как он звенит, не было случая.  Звонок требовательно зазвонил ещё раз. Вера, повернув ключ, приоткрыла дверь и замерла от неожиданности: перед нею стоял сам Николай Егорович, пахнущий весенней свежестью и хорошим одеколоном.
Увидев его, Вера смутилась и покраснела, как в детстве, не зная, что предпринять дальше.
Она столько раз представляла себе эту встречу и вот, когда она произошла, не знала, куда себя деть от этих приветливых глаз!  Бросив тряпку в ведро, Вера пригласила гостя войти, извиняясь за неоконченную уборку. Николай Егорович пришел не с пустыми руками: в каждой руке было по увесистому пакету, из одного выглядывал букет первых тюльпанов.  Увидев смущение на лице Веры, спросил:
-Кажется я не во время? Вот решил зайти, посмотреть, как вы устроились, Вера.  Как вы себя чувствуете? Я по пути заглянул в «Гастроном», идти с пустыми руками в гости у меня нет привычки. 
Вера уже успела прийти в себя, она провела гостя на кухню и предложила самому уложить продукты в небольшой холодильник. Сама тем временем, пошла в ванную, прихватив с собой нарядную одежду: не встречать же гостя в домашнем халатике, пусть даже, нарядном!
Николай Егорович прошел на кухню, уже чисто убранную, выложил принесенные деликатесы. Поискал вазу для цветов, и не найдя оной, поставил тюльпаны в литровую банку. Увидел на столе докторскую колбасу и яйца, улыбнулся: на ужин предполагалась яичница. Он не стал ломать планы хозяйки, а сняв пиджак, принялся готовить яичницу, а из принесенных овощей - салат, помыл и выложил в тарелку фрукты. Оставалось нарезать хлеб и садиться за стол.  Выйдя из ванной, Вера была приятно удивлена и напугана в одно и то же время: вспомнился Новый год и весело хозяйничавший Шурка. Не наступить бы на одни и те же грабли ещё раз: ещё от того раза голова не зажила. Но  она отогнала грустные воспоминания.  Когда она появилась перед Николаем Егоровичем,  на лице  играла приветливая улыбка. Она видела восхищенный взгляд Николая Егоровича, от которого у неё потеплело на сердце: какой женщине не нравиться, когда ею восхищаются? Вера умышленно надела свою розовую блузку и темную облегающую юбку – она знала, что в этом наряде, она неотразима! Она уже успела соскучиться по восхищённым взглядам мужчин, так пусть сегодня у неё будет такой праздник: она, совсем недолго, погреется в лучах этих удивительно - добрых глаз:
-Да вы просто богиня, Верочка! Теперь я понимаю тех мужиков, что из-за вас стреляются! Я бы тоже рискнул, будь мне годков поменьше. Честное слово, вы того стоите!
Вера улыбнулась, стараясь не показать, что произнесенные  гостем слова больно царапнули по сердцу. Но, Николай Егорович  сам понял, что сказанное им, могло обидеть девушку. Он в смущении пробормотал:
- Простите, Вера, я, наверно, не в свое дело нос сунул.
И Николай Егорович с виноватым выражением на лице, потер свой «любопытный» нос, исподлобья глянув на Веру. Она, не выдержав рассмеялась, искренне, по-девчоночьи, весело: 
-А, знаете, Николай Егорович, я голодная, как серый волк! - сказала она, как можно беспечнее, - еще утром поела у себя дома, в посёлке. 
Вскоре стол был накрыт, помимо яичницы и салата на столе появилась бутылка сухого болгарского вина, которую «прихватил» с собой Николай Егорович. Бокалов для вина также не нашлось: пришлось разлить его в чайные чашки:
- Прямо - студенческий пир, в день получения стипендии! – воскликнул Николай Егорович, протягивая Вере чашку с вином, - хорошо здесь, Вера! Я просто оттаял рядом с тобой. За что пьем, хозяйка? 
Вера смутилась и нерешительно произнесла:
-Давайте, за нас выпьем…
 Вера отпила небольшой глоток вина и поставила свою чашку на стол, вино было превосходное, лёгкое, сухое. Вере нравился этот сорт вина, она помнила его марку - «Алиготе».
Николай Егорович, увидев, что Вера не выпила, запротестовал:
-Нельзя так, первый тост, да к тому же за нас! Нужно выпить всё - до дна! 
Вера отрицательно качнула головой:
-Нельзя мне, Николай Егорович. 
Николай Егорович опять стукнул ладонью по лбу:
-Прости, Верочка, запамятовал!
  Вера отметила, что они без особой договоренности перешли на «ты», по крайней мере, Николай Егорович. Это был хороший знак, но Вера подумала про себя: «Как бы ни переусердствовать!» 
Вскоре яичница и салат были съедены. В процессе еды Вера рассказала Николаю Егоровичу о том, что уже дважды приходила к нему домой, «по делу».  Рассказала о том, как нелюбезно была встречена какой-то дамой.
Николай Егорович рассмеялся:
-Это Ада, дальняя родственница Валентины Михайловны, когда у нас всё это произошло, она взяла на себя обязанность следить за домом и за мной, естественно. Упоминание имени жены внесло в настроение Николая Егоровича, печальную ноту:
- Ну, а родственница иногда буквально понимает свои обязанности, особенно, когда речь идет, о визитах таких вот, хорошеньких женщинах, как ты, Верочка!
 И Николай Егорович шутливо накрыл Верину ладонь своей и слегка сжал  её пальцы. Вера отреагировала немедленно: она осторожно освободила свою руку и поднялась из-за  стола со словами:
-Пойду, чайник поставлю. У меня к чаю есть подушечки, «Популярные».  Любите эти конфеты? Это мои самые любимые, ещё с детства!
 И она ушла на кухню, давая тем самым своему гостю время, прийти в себя и успокоиться. В её отсутствие Николай Егорович налил себе ещё вина и залпом выпил, пытаясь заглушить в себе эту «постыдную», как он считал, потребность: прижать к себе эту хорошенькую женщину и долго-долго не выпускать её из своих объятий. Он не знал, как вести себя с этой девушкой, по возрасту годившейся ему в дочери, и, одновременно желанной, как женщина. Ему так захотелось любви, никогда им не изведанной в отношении  себя. Захотелось быть нужным, сильным, чтобы заботиться и оберегать любимую. Вера была именно такой. Но как отреагирует она на чувства уже немолодого человека? Николай Егорович вздохнув, решил не форсировать события: пусть все идет так, как идет! 
Когда Вера вернулась, он встретил её спокойным взглядом и теплой  улыбкой. Разговор вошёл в более спокойное русло. Вера, Найдя подходящий момент, заговорила о своей матери. Она и сама не заметила, как поведала Николаю Егоровичу всё о своей такой непростой жизни: « Пусть узнает всё сразу, все равно ведь расскажут, будет лучше, если он от меня обо всём услышит». 
Вера почувствовала неловкость, поведав ему о матери, сумасшедшей на почве алкоголя, о себе «стравившей» до смертоубийства двух близких ей людей. Когда она закончила свой рассказ, слезинки, копившиеся в уголках глаз, медленно скатились по щекам, оставляя на бархатистой коже влажный след.  Николай Егорович, сглотнув комок, подступивший к горлу, вытер пальцами слезы на Верином лице и, помолчав, сказал:
-Тебе нечего стыдиться, Верочка, особенно передо мной. Я ведь, тоже из «крапивного» роду-племени. Я из простой крестьянской семьи, мои родичи и сейчас на Алтае, крестьянствуют. А, что касается моего нынешнего положения, то это в жизни не главное, поверь мне!  Сегодня оно есть у тебя, а завтра - нет. Главное, чтобы ты был цельным человеком, не прогибался перед обстоятельствами. Рука Николая Егоровича опять легла на руку Веры и той потребовалась вся её женская хитрость, чтобы освободиться, не обидев собеседника:
-Ой, чайник! Теперь выкипел наверно, заговорилась я совсем!
Вера, вскочив, убежала на кухню.  Сердце учащенно отстукивало свои удары, а Вере всё яснее становились намерения Николая Егоровича: ему, истосковавшемуся по женскому вниманию, сейчас хотелось только одного: остаться с ней до утра. Вера понимала, что допустить этого никак нельзя: бумажная корона содержанки её совсем не устраивала, теперь, Верочке хотелось, чтобы её признали королевой! А для того, чтобы заполучить трон и признание  нужно время, терпение. И помочь ей в этом должен её, пусть и маленький, опыт. Вера ещё помнила, каково жить не любя. Одно время она жила под лозунгом: "Лишь бы любили меня!"   Считала, что её любовь умерла вместе с Сережей, и другой такой больше не будет. Но, встретив Николая Егоровича, растерялась: она не могла с уверенностью сказать, что не сможет полюбить этого доброго человека. Конечно, не так преданно, как Сережу  любила.  Два раза папоротник не цветет – один цветок на всю жизнь! Её уже отцвёл, так и не распустившись! 
И все же, сейчас ей было уютно за одним столом с этим человеком, а как сложатся дальше их отношения, она увидит.
Вера, улыбаясь, вошла в комнату, неся в руках чайник и вазочку с конфетами. Когда чай был разлит, Вера взяла из вазочки конфету и поднесла к губам Николая Егоровича, тот, как маленький ребёнок, послушно приоткрыл рот, принимая этот дар. А в ответ он поцеловал руку Веры, оставив на её атласной коже едва заметный след от какао: любимые конфеты Веры были щедро посыпаны какао-порошком. Вера, по детской привычке, быстро слизнула языком пятнышко, оставленное губами Николая Егоровича.  Это привело его в такое умиление, что не останови его Вера во время, он сделал бы то, чему пока было не время.   
Вера поняла, что положение становится щекотливым и постаралась остудить пыл гостя, переведя разговор на более серьезную тему. 
Она задала Николаю Егоровичу вопрос, который уже давно не давал ей покоя:
-Николай Егорович,- начала она, придав своему голосу необходимую серьезность, - я сейчас не могу освободить эту квартиру, мне потребуется время, чтобы подыскать другое жильё. Да и на работу пора устраиваться: в стационаре  я пока что работать не могу, мне бы  найти что-нибудь  легче, без ночных дежурств. А такую должность мне поискать нужно.
- Тебе не нравится эта квартира? – озадаченно спросил Николай Егорович, - со временем подыщем что-то лучше…
- Я хотела спросить, как долго я могу пользоваться этой квартирой? – яснее сформулировала свой вопрос Вера. Она ведь не моя?
-Конечно твоя! – засмеялся Николай Егорович, - я и ордер тебе передам. Ты ведь молодой специалист, а у нас им полагается жильё. Так что все законно. Живи спокойно, Верочка!
- Ещё бы молодому специалисту найти работу, в придачу к квартире, - Вера смутилась, выпалив это требование. 
Николай Егорович рассмеялся и шутливо, по-военному, приложил ладонь к виску:
-Слушаюсь, мой генерал! Будет исполнено!
 Вера поблагодарила. Спустя час гость начал прощаться. Вера, выйдя в прихожую, подала ему плащ и шляпу. Она старалась не смотреть в глаза Николая Егоровича, в которых читалась одна, но какая, просьба: «Не гони меня, пожалуйста!»  Вера, повернув ключ в замке, открыла дверь. Николай Егорович, проходя мимо, коснулся губами  её щеки и стал быстро спускаться по лестнице.  Вера улыбнулась в ответ на его выходку: «Какой он, в сущности, мальчишка!  Только с седыми висками».




                Глава девятая. С ЧИСТОГО ЛИСТА.

    События следующих дней развивались так стремительно, что Вера едва успевала за их ходом.  Уже на другой день после посещения Николая Егоровича, к дому,  где жила Вера подъехала санитарная машина, из  которой вышли двое парней крепкого телосложения, если бы не медицинские халаты, их вполне можно было принять за спортсменов.  Вере они представились, как санитары психодиспансера   и попросили у неё точный адрес, по которому они найдут больную, за которой им предстояло ехать. И фамилию, имя, отчество больной.  Вера предложила им свою помощь: она поедет с ними, чтобы госпитализация не выглядела похожей на арест. Но её предложение было отклонено: один из санитаров объяснил Вере, что такие больные могут долго припоминать родственникам тот факт. что именно они «упекли» их в психушку. Один из парней пояснил Вере: « Буйные  так, те кидаются на родственников, короче: «кино и немцы», как говорят! - парень весело рассмеялся, - Это может иметь плохие последствия вплоть до открытой агрессии». 
Вера была вынуждена уступить.   
«Скорая» уехала, а Вера долго ходила по квартире, не зная, куда себя деть. Ей было до слёз жалко  мать, она мысленно рисовала себе картину: как эти дюжие парни, закручивая руки матери, насильно сажают её в машину. И это должно произойти с  её матерью, которая за всю свою жизнь не видела никакой отрады! Возможно, и к вину пристрастилась, потому что  не могла найти ответ на  главный вопрос в  своей жизни: «За что судьба так немилосердна к ней?» 
Вера плакала, и раскаяние терзало все ее существо: «Бедная моя, мамочка, я ведь тоже приложилась к тому, чтобы ускорить твое безумие». 
В сердце Веры, где-то очень глубоко, ещё теплилась надежда на то, что пройдет время и мать вернется к нормальной жизни. Но это была только надежда и никакой уверенности. 
«Я тогда заберу тебя к себе, -  обещала Вера, воображаемой матери, - пылинке не дам на тебя упасть! Буду любить тебя, мамочка!»  Внезапная мысль остановила благие обещания Веры: «Почему я обещаю её любить? Я уже должна ее любить!»  Вере открывалась страшная правда: она никогда не любила свою мать! Она терпела её присутствие, пока зависела от неё и оставила, как только наступили непростые времена,  тяжелые для них обеих, предпочла разбираться сама с собой.  Мать в это время бродила с такой болью! Хорошо, хоть Даниловна была рядом.
Вера решительно вытерла слезы: она завтра же, поедет в диспансер, куда поместят мать, и устроится медсестрой, чтобы быть рядом с ней. Это так же были только её мечты, которым тоже не суждено было сбыться.
    Прожили  мечты Веры до тех пор, как перед ней открылась дверь, ведущая в кабинет главврача психбольницы.  За столом сидел немолодой и, судя по внешнему виду, уставший человек. В пепельнице, стоящей перед ним, высилась горка окурков, последний еще испускал еле заметную струйку дыма. В кабинете было серо и неуютно. Вера тоскливо предположила: «Если у главврача в кабинете такая атмосфера, то, что  можно увидеть в палатах у больных?» Но она тут же одернула себя. Человек, сидящий перед ней, судя по всему, понял её состояние, в уголках его рта появилось подобие усмешки: «Что вы, барышня, хотели увидеть в подобном учреждении? Рядом с безумием?» - промелькнуло в его колючем взгляде.
Вера поежилась, она забыла, зачем она здесь и какие неотложные дела должна решить вместе с этим человеком. Она попыталась рассказывать историю болезни своей матери, но он движением руки остановил ее:
-Об этом вы поговорите с её лечащим врачом! Но это позже, когда больная пройдет все необходимые анализы».
Просьбу о свидании с матерью отклонил решительно:
-Не вижу в этом никакой необходимости! Вы, своим появлением только растревожите её!
 На вопрос Веры о тяжести состояния матери, ответил, после некоторого раздумья:
-Не буду  вас обнадеживать. Положение, скажем так, не простое: алкоголизм и, что очень вероятно, наследственность, пережитый стресс, - всё это мощная питательная среда для шизофрении. 
А на просьбу Веры о приеме на работу, откровенно рассмеялся:
-Вы на себя в зеркало посмотрите.  Вам в поликлинике рецепты писать! – и, видя обиженно задрожавшие губы девушки, смягчившись, пояснил, - не спешите обижаться на меня! Вы наших ребят видели? Так вот, даже им иногда бывает трудно справиться с ситуацией. А насчет матери не волнуйтесь, сделаем всё возможное, но скорых результатов не ждите.

   Где-то недели через две произошло еще одно событие, показавшее Вере, что её встреча с Николаем Егоровичем имела определенные последствия.  Похоже, что он не забыл ни одной её просьбы.  Сегодня утром прибежала санитарка от Наталии Леонидовны и передала Вере, что её ждут в два часа в кабинете главврача. 
Наталия Леонидовна встретила Веру, весьма сдержанно,  от былой простоты не осталось и следа.  Она пригласила Веру сесть и, не глядя в её сторону, монотонным голосом, сообщила, что пригласила её для беседы. Ей, Наталье Леонидовне было рекомендовано, обеспечить подходящей работой, её, Веру Анатольевну. Говорила она так, будто отчитывалась перед Верой о проделанной работе. Вера почувствовала себя задетой за живое, первым побуждением её было спросить прямо: чем вызвано такое отношение к ней? Но в глубине души Вера понимала чем, вернее, кем, все это продиктовано, поэтому, подавив раздражение, промолчала. Она сидела, досадливо закусив нижнюю губку, а Наталия Леонидовна, не меняя тона, продолжала свой отчет: - Могу предложить вам два варианта: работу в  регистратуре, либо у Анатолия Александровича. Правда, чтобы работать с Анатолием Александровичем, потребуется подождать месяц. Медсестра, там работающая, уйдет в декретный отпуск только через месяц. 
Закончив, Наталия Леонидовна впервые подняла на Веру свой взгляд, в котором Вера прочитала плохо скрытое осуждение. Вере, вдруг, захотелось встать и хлопнуть за собой дверью: «В чем, собственно, она виновата перед той же Наталией Леонидовной? Тем, что просьбу о работе передали из приемной секретаря горкома? А, может быть, это просто зависть к удаче другого человека?» 
Вера, подавив свой порыв, не глядя в лицо своей собеседнице, сообщила, что готова подождать нужный срок, и коротко поблагодарив, вышла из кабинета. Наталия Леонидовна в сердцах отпихнула, лежащую перед ней кипу бумаг, и пробормотала: «Кто бы мог  подумать!»
А Вера, шагая по тротуару, с изумлением увидела, что на клумбах уже зацвели нарциссы, крокусы, примулы: «Ну, сейчас начнется» - проговорила она. Было не понятно, к чему относились эти слова: толи к неудержимо расцветающей весне или к тому, что ожидало её, Веру. Она понимала, что досужая молва, подогреваемая всезнающими кумушками, уже накрепко связала их воедино: её и Николая Егоровича. Выход из этой ситуации был один – соединить их судьбы или опять бежать.
Вера не сомневалась, что предложение  руки и сердца от Николая Егоровича будет, но готова ли она сама принять его? А пока, остается только ждать: пока  не окончится траур по умершей жене и дочери.  Значит, опять набраться терпения и жить дальше.
   Вера не знает, как развивались бы их отношения, но провидение решило этот вопрос по-своему: Николаю Егоровичу предстояла длительная командировка в ГДР по каким-то делам, что-то связанное с обменом опыта, какого опыта Вера не знала: уезжает и всё тут!
Он, заскочил к ней, по его словам, на минутку, чтобы сказать эту новость. Уезжает на год, обещал Вере звонить или писать, просил её не принимать в его отсутствие никаких судьбоносных решений. Прощаясь, Николай Егорович поцеловал руку Веры и, протягивая ей листок, вырванный из записной книжки, сказал: «Вот, Верочка, здесь записан телефон моего хорошего друга, если будет нужда,  звони ему без стеснения, он поможет. Я сказал ему о нас, он знает,- Николай Егорович смущенно потер пальцами переносицу, - надеюсь, ты не сердишься на меня за такую вольность?»  Вера не сердилась, эта новость была настолько неожиданной, что заслонила собой все остальное. Похоже, что стена, за которую она надеялась укрыться, пока оставалась недостроенной.  Уже на лестничной площадке, она неожиданно для себя обняла Николая Егоровича и, коснувшись губами его щеки, быстро заскочила в квартиру и закрыла дверь на ключ. Вера, прислонившись спиной к двери, ощущала его присутствие,  до её ушей донесся его страстный шепот: «Вера, Верочка, что ты со мной делаешь?»  Она не отвечала, боялась испортить  чистое и нежное чувство, рождающееся между ними. Однажды, она уже поторопилась. Постояв у двери, Николай Егорович стал спускаться по лестнице, его шаги, удаляясь, затихали. Хлопнула входная дверь, и послышался звук отъезжающей машины.  Вера, подошла к окну: «Год, - прошептала она, - целый год на раздумье. Может быть, это и к лучшему. Мы решим, стоит ли начинать жизнь с чистого листа, а сплетники поутихнут!»
 
   Лето выдалось хлопотное: дел у Веры оказалось с избытком. Во - первых, работа, на которую нужно было ходить ежедневно, с восьми часов утра и до семнадцати вечера. Первое время Вера очень уставала, но потом втянулась в ритм поликлиники. У неё появилась возможность заниматься другими не менее важными делами.  Нужно было благоустраивать квартиру, чтобы она не походила на вещевой склад, в ней должен появиться свой стиль и уют. Все основное, благодаря Николаю Егоровичу, у Веры было, ну, а маленькие, но такие необходимые  мелочи, Вера рассчитывала приобрести сама. Зарплата медсестры была небольшой, но на питание и на оплату за квартиру хватало. Помимо этого, у Веры была небольшая пенсия по инвалидности, Третья группа - не весть, какие деньги, но все-таки! А хотелось иметь все модное и по возможности недешевое. Экономить Вера умела, и вскоре у неё на окнах появились гардины и, только входивший в моду, воздушный капроновый тюль. Она уже облюбовала ткань на ночные портьеры, оставалось собрать необходимую сумму денег. Как-то на автобусной остановке Вера прочитала объявление, что при городском Доме культуры идет набор на курсы кройки и шитья, время занятий и оплата за обучение  Веру устраивали, и она записалась на занятия.  Правда, с первых же дней обучения потребовалась швейная машинка. Вера вспомнила, что у матери была такая, ручная, старенькая, но вполне работоспособная. Пришлось съездить в посёлок и забрать не только машинку, но и кое-что ещё, необходимое в домашнем хозяйстве. Вера договорилась с больничным шофёром о том, что стиральную машину и всё остальное, что  она отобрала для себя, он завезет ей при очередной поездке в город.  Но самым трудным и болезненным в жизни Веры оставалось положение её матери, которое, казалось, не собиралось улучшаться.  Вера посещала мать регулярно и всегда возвращалась от неё с тяжелым сердцем: надежда на возвращение матери к нормальной жизни таяла, как мартовская сосулька под весенним солнышком.  Вера старалась скрасить безрадостный быт матери, как могла: привозила ей вкусную еду, старалась припомнить, что мать любила особенно, и ничего, кроме вина, не находила. Мать ела всё, ничем не пренебрегая, ничто из еды не выделяла особо. Вино было запрещено. Мать, внимательно осматривала привезенные Верой яства, и, не видя заветной бутылки, равнодушно отворачивалась от гостинцев. Вера старалась быть приветливой с матерью, пыталась разговорить её. Она специально вспоминала эпизоды из их жизни, которые оставили  положительный след.  Мать, слушая Веру, зевала, ерзала на стуле, и только однажды, задала вполне осмысленный вопрос:
-А почему Шурка с тобой не приезжает?
 Вера, застигнутая врасплох, не нашлась сразу, что ответить и только, поборов смятение, ответила первое, что пришло в голову:
-Некогда ему, работы много!
 Мать удовлетворенно кивнула головой. Она устремила свои потухшие глаза куда-то мимо дочери, будто старалась разглядеть там что-то такое, чего не видел никто, кроме неё. Так сидеть и смотреть в никуда она могла целыми часами, не шевелясь и не жалуясь. Апатия и усталость от жизни – так можно охарактеризовать её нынешнее состояние: она не могла и не хотела жить, а уж тем более бороться за жизнь.
Встречи с матерью становились всё тягостнее. Вера знала, что «успокаивающие» лекарства, расслабляли и были косвенной причиной её апатии, но других средств, чтобы  лечить  её недуг пока не было, искусственное подавление  агрессии, отражалось  и на жизненной активности  больного.
«Растение», - так могла определить Вера нынешнее состояние матери.

    Прошел год, первый год её самостоятельной жизни. Николай Егорович писал ей несколько писем, в которых интересовался её здоровьем, работой. В них не было намека на какие-то особые отношения, не было уверения в страсти и тоске. Что-то подобное читалось между строчек, но что именно? Вера отвечала обстоятельно и так же сдержанно. Она никак не могла забыть один разговор, который заставил её задуматься и по-иному взглянуть на предстоящие перемены.
Однажды, они возвращались с курсов вместе  с Викой, которая, как и Вера, работала медсестрой, в той же поликлинике.  Так получилось, что они, не  сговариваясь, оказались за одной партой, постигая азы кроя и шитья. Стали подругами, домой возвращались вместе, чаще всего пешком, по вечернему городу. Вера даже не могла вспомнить, как начался тот разговор, но его содержание не могла забыть долго:
- Что-то кавалера твоего не стало видно, где он? – вопрос Вики застал Веру врасплох.
- Кавалера? – Вера сделала вид, что не понимает, о каком человеке идет речь.
- Ой, только давай без этого! Весь город знает, а она в неведении! – Вика ехидно рассмеялась. - Секретарь твой престарелый куда скрылся?
- Если ты о Николае Егоровиче, то, во - первых, он не мой кавалер, а во - вторых, его нет сейчас в городе: он уехал куда-то заграницу. Довольна?
- Довольна! Да ты  не вставай на хвост, я ведь не от нечего делать этот разговор завела. Какая разница у вас в возрасте? Двадцать с большим остатком? Ты хоть задумывалась  над тем, сколько тебе придется вынести из-за этого? Вот, смотри, наглядный пример: через двадцать лет тебе будет только сорок лет, ты будешь, женщина в соку, в это время мужчина лишним не бывает. А твоему ненаглядному дедушке будет за шестьдесят! Что ему нужно в это время? Правильно: ужин, пижама и диван перед телевизором! Поверь, подруга, тогда не помогут никакие секретарские регалии, квартиры и прочая роскошь. Будешь поворачиваться вслед мужикам  моложе твоего Коли, начнешь гулять от своего благодетеля и врать ему, чтобы выкрутиться! Если тебя это не пугает, тогда – пожалуйста!
Я бы на такой подвиг не решилась. Хочешь, я тебя со своим двоюродным братом познакомлю?  Не красавец, но атлет, лётчик, свободен!   
Вера в ответ только отрицательно покачала головой. Остальной путь подруги шли, молча, в голове Веры бушевала гроза, беспощадно разметая всё, что казалось,  ей до сей поры незыблемым. Отношения с Викой с того самого дня, как-то не заладились и вскоре прекратились вовсе. Они, встречаясь в поликлинике, здоровались, но и только. И до самого последнего дня у Веры не было никакой уверенности, как поступит она, когда вернется Николай Егорович. В повседневных заботах и хлопотах прошел этот год. Первый год её  самостоятельной жизни.  И чем ближе было время возвращения Николая Егоровича, тем большее смятение испытывала Вера: она и хотела этой встречи и, одновременно, боялась её!

   Вера стояла на автобусной остановке, поджидая  автобус №5, нужно было съездить на городской рынок и купить для матери фрукты. Она не обратила внимание на притормозившую «Волгу». Только, когда через опущенное стекло машины до неё донесся знакомый голос:
-Вас подвезти? - Вера вздрогнула.
Из окна на неё смотрело такое родное и посвежевшее лицо Николая Егоровича. Вера мгновенно забыла, сколько лет человеку, с такой нежностью смотревшему на неё, забыла обо всём, что ей недавно говорила подруга Вика.
Глядя на Николая Егоровича, она вдруг, поняла, как ей не хватало именно  его все это время!
За рулем «Волги» сидел личный водитель Николая Егоровича, что и было причиной сдержанности этой  встречи. Вера, настолько была смущена, что не услышала вопрос, заданный ей. Она поняла по движению губ, что Николай Егорович её о чем-то спрашивает:
-Вера, вы домой, или куда-то ещё? Садитесь, мы вас подвезем! 
На раздумье Вере не было времени: к остановке подходил очередной автобус и «Волга» должна была уступить ему место. Она шагнула к машине и решительно открыла заднюю дверцу. На заднем сидении сидела та самая женщина с мышиными глазками. Вера, от растерянности, забыла о приветствии. Положение спас Николай Егорович:
-Здравствуйте, Верочка, как поживаете? - веселым голосом произнес он дежурные фразы, - вот, знакомьтесь, это моя домоправительница, Ада, дальняя родственница. Палочка–выручалочка, так сказать!
 Ада, зардевшись от похвалы, метнула в сторону Веры победный взгляд.
-Вас куда доставить? – обратился он к Вере.
-На рынок, если можно, я собираюсь купить для мамы немного фруктов. Завтра проведать её поеду.
- Вот, как совпало! – воскликнул Николай Егорович, - мы, тоже на рынок едем,  закупить кое-что.  Друзей встретить нужно, отчет дать: где был и что видел! А как здоровье у вашей матери? Поправляется? 
Вера отрицательно покачала головой: ей не хотелось, чтобы разговор о матери происходил при посторонних. Николай Егорович, будто уловил ее нежелание и  заговорил  о своей поездке. Вскоре «Волга» затормозила у ворот городского рынка, Николай Егорович и Ада пошли на «мясные» ряды, а Вера повернула к «овощным»:
- Верочка, как закупите всё необходимое, подходите к машине, мы вас довезем до квартиры.  Обещаете?
- Обещаю! – улыбнулась она, - правда, ноша у меня будет не тяжелой!
С рынка все возвращались возбуждённые и довольные. Николай Егорович  сиял. Когда подъехали к Вериному подъезду, он проворно вышел из машины и предупредительно открыл перед ней дверцу. Вера поблагодарила, собираясь проститься, но Николай Егорович, взяв из её рук небольшую сумку, вошел вместе с нею в подъезд. Они поднялись на третий этаж. И тут всё изменилось: Вера, не успела опомниться, как очутилась в объятиях Николая Егоровича, его горячий шепот, обжег ухо: «Как я по тебе соскучился! Какое счастье, быть вновь с тобой рядом, моя обожаемая девочка! Я не отпущу теперь тебя ни на минуту!  Ты этого хочешь, моя драгоценная?
Влюбленные глаза Николая Егоровича, как и в прошлую их встречу, напомнили Вере абсолютную щенячью преданность: «Не гони меня, пожалуйста! Я за тебя готов хоть в огонь, хоть в воду!»
Вера, растерялась, перед таким бурным натиском:
- Девочка хочет замуж, - неожиданно для самой себя ответила она. Николай Егорович смутился, он, выпустив Веру из объятий, неуверенно произнес:
-И есть за кого?
Вера засмеялась:
-Думаю, что есть!
 Николай Егорович, дрогнувшим голосом спросил:
-Могу я узнать, кто он этот счастливчик?
 Вера, не отвечая, указала пальцем на него.
Губы Николая Егоровича жадно припали к губам Веры.  Она  отметила  для себя, что  поцелуи  Николая Егоровича, не были  похожи  ни на чьи  иные:  ни  на братские поцелуи  Сережи, или  неприятные ей - Шуркины. Это были «вкусные» поцелуи, как определила для себя Вера, поцелуи, которые  хочется пробовать ещё и ещё раз.

                Глава десятая.  ТАЙНА.

   Через полгода они поженились. Свадьба была скромной и тому была своя причина: у невесты не оказалось родственников,  а у жениха только что закончился траур.  Для многочисленных друзей и знакомых Николая Егоровича его скороспелый брак явился полной неожиданностью. Говорили о нарушении всяческих моральных и нравственных норм: о неостывших ногах прежней жены, о старческом сластолюбии, о том, что молодая вертихвостка ещё покажет ему, где зимуют небезызвестные всем раки.  Досталось и бесу, который бьет в ребро при седой бородушке.
   Вере не перед кем было держать ответ за свои поступки, разве, что перед своей матерью, которая день ото дня все более походила на чахлое растение, которое и жить - не живет, и умирать - не умирает.
Вера испытала на себе на что  способна человеческая зависть или ненависть, если они исходят от многих людей. Они способны уничтожить своим ядом, все живое, во что впивается их жало. Противостоять этому может только превосходящая их сила - сила любви.
    Но молодожёнам некогда было разбираться с мнением окружающих: они были заняты друг другом и устройством своего гнездышка. Вера переехала в большой коттедж полноправной хозяйкой. Николай Егорович, помолодевший и поглупевший от счастья, не мог надышаться на свою драгоценную Верочку, готов был сдувать с неё пылинки.  Вере было приятно его поклонение и она, с достоинством королевы, принимала его.  Николай Егорович был не ровня её прежнему мужу Шурке, о котором она никогда не вспоминала, и только «келия» для Сережи, так и осталась в сердце Верочки священной. Всё остальное пространство было отдано тому, кто так преданно  её боготворил, её Коле. Она помнит, как трудно ей было назвать мужа просто Колей.  Вере нелегко далась и близость с мужем. Шуркина тень буквально преследовала её, не желая отпустить. Только любовь и чуткость Николая Егоровича помогла Вере преодолеть скованность и неловкость первых минут.  Николай Егорович, понял, что у его юной жены небольшой опыт в подобных отношениях и очень большая травма с ним связанная, он терпеливо приручал Верочку к себе, терпением, нежностью, любовью. Скоро Вера поняла, что взаимоотношения между мужем и женой могут быть не только «супружескими обязанностями». Семейная жизнь приобретала для неё иные краски.
    Медовый месяц молодожены проводили в Крыму, на побережье Черного моря.  Николаю Егоровичу после столь длительной командировки, дали месячный отпуск, Вера взяла отпуск за свой счет, по семейным обстоятельствам. Дома, на хозяйстве, осталась Ада, которая приняла Верочку дружелюбно, как и полагается умной женщине, – признав ее, хозяйкой дома. У неё достало такта не высказывать молодой супруге своего родственника  - презрения, что позволило ей сохранить в доме  почетное место домоправительницы.

На отдыхе  они остановились не в многолюдном пансионате, который муж именовал не иначе, как «общагой», а в частном домике, где Николая Егоровича уже хорошо знали. Муж и жена – владельцы дома, были доброжелательны и тактичны, поэтому отдых прошел спокойно. Отдохнуть на берегу теплого моря – мечта осуществимая далеко не каждым. Вера отдыхала на море впервые. Месяц вдвоем пролетел, как единый вздох. Вера и в самых радужных снах не могла мечтать о такой жизни, какой окружил её Коля.
    В доме, когда они вернулись, счастливые и отдохнувшие, их встретил покой и порядок. Вере нравилось, что основные заботы по дому взяли на свои плечи Коля и Ада, ей нравилось чувствовать себя свободной от  рутинных дел, которые очень быстро превращают «единственных и неповторимых»  в простых Золушек! Вера стала привыкать к тому, что к ней обращались почтительно, хотя понимала, что её личной заслуги в этом нет. Все эти обстоятельства поднимали в её глазах авторитет мужа на большую высоту. Она начинала понимать, что именно  такого человека  ей всегда не хватало. Вере хотелось, чтобы кто-то из близких ей людей порадовался за неё: « Вот бы мама увидела, - думала Вера, - что её Коля - это не Шурка с его барахлом и домом!» 
Но мать угасала день ото дня. Была и ещё одна радость, которую не могла разделить с ней мать – Вера забеременела. Николай Егорович был на седьмом небе от счастья, казалось, судьба возвращала ему все, чего лишила ранее.
Он нежно называл их будущего ребенка «морячком» и стал относиться к жене с удвоенным вниманием. Травма, полученная Верой, была единственным облачком на их семейном небосводе. Сентябрь стал точкой отсчета времени, когда появится их дитя.  Втайне Вера решила, что если будет мальчик, то назовет его Сергеем, а девочку пусть назовёт сам отец.  Николай Егорович даже помолодел, ему уже чудился детский возглас, встречающий его с работы: «Папа пришел!» 
Власть Веры была неограниченной, не было такой прихоти, которая не исполнялась бы немедленно. Мужу нравилось исполнять капризы жены: «Беременным отказывать нельзя ни в чем!» – смеялся он, любовно гладя растущий живот любимой.
Вера расцветала на глазах, несмотря на изменившуюся фигуру, в её движениях появилась плавность, женственность, которая придавала ей особое очарование. Беременность протекала на удивление легко. Прислушиваясь к толчкам внутри себя, Вера с грустью думала: «Будь счастлива, моя крошка, у тебя будет рядом отец, который будет тебя любить,  а твою мать никто не посмеет назвать ветреной бабенкой, любительницей выпить! Никто!»
Слезы наворачивались на прекрасные глаза Веры:  как она была благодарна своему Коленьке в такие вот минуты!  Она вспоминала, как замыкалась, среди подруг, когда речь заходила о родителях: у всех были отцы, а она ничейная, Таньки - пьяницы дочка. Один человек мог бы отогреть её одинокое сердечко, но не захотел. Вера ещё с детства могла чутко угадать: насколько искренне человек к ней расположен. Когда  встретила Николая Егоровича, поняла сразу, таких людей, как он, в её жизни было совсем немного.
Она научилась разделять людей на две категории: к первой относила явных недоброжелателей, которые, не стесняясь, шипели ей в спину: «Залезла из грязи в князи, пусть не обольщается, из грязи князей не бывает!»
Это были люди того круга, в котором вращался её муж, она научилась игнорировать их выпады, отвечая презрительным молчанием. На их поле нужно играть по их правилам и их же методами. И она играла: лицемерие за лицемерие, хамство за хамство, улыбалась при встрече и морщила нос за спиной.  Она часто ловила себя на мысли, что уехала бы с великим удовольствием к себе в деревню, где было всегда ясно, как к тебе относятся: говорили, что думали, любили искренне, ненавидели или жалели от души.  Но, тут же  вспоминала, что теперь в родном поселке к ней относятся крайне негативно. Заслужила!  А, ведь, именно там, живут те, кого она относила ко второй категории людей: тетя Галя, Лидия Даниловна, Светлана… 
«А здесь, вот только Коля и нашелся! Да и  любит он меня   без памяти. - самодовольная улыбка промелькнула на губах Веры, - за такую любовь и награда ему полагается. Скоро  рожу ему награду! Интересно, - думала Вера, - а что чувствовала моя мать, когда я родилась? Обрадовалась? А отец? Знал ли, что у  него родилась я? - застарелая боль опять обожгла сердце. Вопросы, вопросы, а где же на них ответы? Господи, - с мукой в голосе произнесла Вера, - сжалься хоть ты надо мной! Сколько же мне жить безотцовщиной? Родится дитя, что я ему скажу о дедушке? Интересно, а чье отчество у меня? Моего деда? Да не похоже: мать у меня Петровна, а я Анатольевна. Но это ещё не факт, что моего отца звали Анатолием,  может быть, и оно придумано, как и всё остальное!»
 Бог молчал, и Вера, смахнув слезинки, поспешила привести себя в порядок: скоро придёт муж и, не хорошо, если увидит, что она плакала. Менять декорации Вера научилась очень ловко и быстро.

   Наступила весна. До родов оставалось, если не ошибалась акушерка, немногим более трёх недель.  Сегодня Веру разбудил солнечный зайчик, осторожно касающийся её лица. Солнце сквозь тюлевый занавес с любопытством заглядывало в спальню. Николая Егоровича уже не было. Вера вспомнила, что мужу предстояла поездка по районам, с какой-то там комиссией, кажется, что-то связанное с посевной. Вернется поздно и уставший. Вера сладко потянулась под одеялом: малыш отреагировал незамедлительно:
-С добрым утром, мамочка, - сказал его слабый толчок.
-Утро доброе, детка, - отозвалась Вера, погладив свой огромный живот. На кухне тихо позвякивала посудой Ада, готовила завтрак. Нужно вставать. Вера встала и вдруг почувствовала, вполне ощутимую боль в пояснице, она потерла заболевшее место и пошла в ванную, умыться.  Уже заканчивая утренний туалет, услышала, как в прихожей зазвонил телефон, звонок Веру не насторожил: звонили им часто, в основном, Николаю Егоровичу. Поэтому она  крикнула из ванной:
-Ада, возьми трубку, скажи, что Николая Егоровича до вечера не будет.
Она вышла из ванной, как раз во время: в дверях показалась Ада:
-Это тебя, Вера, спрашивают, кажется, из больницы, - Ада неопределенно качнула головой куда-то в сторону, - какой-то мужчина, он не назвался!
  Вера подошла к аппарату, сердце отчего-то тревожно сжалось,  произнесла обычное:            
- Слушаю вас!
Звонил  главврач больницы, где находилась мать Веры. Из его слов она поняла, что у матери наступило временное улучшение, она просит дочь к ней приехать. На вопрос Веры, насколько обнадеживающая ситуация с улучшением, ответил уклончиво:
-Может, на короткое время, но чтобы это осталось стабильно, то скорее всего, нет! Советую вам поторопиться!
 Вера заволновалась. Мать впервые  за долгое время пожелала сама увидеться с дочерью! И, как нарочно, мужа нет в городе!
Ада, выглянула из дверей кухни, взглядом, спрашивая: «Что случилось?»
Вера объяснила ей, посетовала на отсутствие Николая Егоровича и его машины, без которой за город добраться трудно. А в ее положении нечего и думать, чтобы ехать на автобусе. Ада произнесла одно слово:
-Такси, - и указала на телефон.
Вера хлопнула себя по лбу, конечно, как она сама не догадалась. Она набрала нужный номер, и такси было вызвано. Ада на кухне шуршала пакетами, готовя передачку. Вера быстро оделась, когда за окном раздался автомобильный гудок, она наскоро,  допила чашку чая.
Всю дорогу до психбольницы, в голове Веры билась тревожная мысль: «Что все-таки произошло? Чудо? Что хочет ей сказать мать и хочет ли? Что она помнит из того, что произошло с ними за последнее время?»
   Её провели в кабинет главврача, который признался Вере, что не может объяснить ей причину улучшения состояния больной:
-Мы ещё многое не можем понять, наверно, есть еще какие-то законы, пока неизвестные нам. А что касаемо психики человека, то здесь, как говорили древние римляне, терра инкогнита! Не теряйте времени – её состояние  может измениться в любую минуту, если что-то хотите спросить – спрашивайте немедля, сказать – скажите! 
Медсестра проводила Веру до палаты матери.  Перед дверью Веру вдруг охватило такое смятение, пришел страх, парализовавший её волю, она едва держалась на ногах. Вера уже привыкла к материнскому безумию, но увидеть её в здравом уме, оказалось, ещё страшнее. Медсестра, видя её нерешительность, сама открыла дверь и кивком головы пригласила Веру войти:
-Мы удалили из палаты всех больных. Перевели их, временно, в столовую, чтобы вы могли спокойно поговорить. Так что не теряйте время, поспешите!
 Вера шагнула в проем двери. На казенной больничной койке, заправленной  одеялом серого цвета,  сидело худое существо такого же серого цвета - её мать.
Отличие было в том, что сейчас, глаза матери с любопытством разглядывали её большой живот, в них появился живой блеск, свидетельствующий о том, что человек осознает происходящее с ним. Они не поздоровались, не обнялись: Вера от волнения забыла об этом, а мать, очевидно, не посмела.  Вера поспешила присесть на стул и, пытаясь справиться с волнением, сразу не расслышала вопрос матери, и вынуждена была переспросить её:
-Я говорю, приплод Шуркин?» – мать костлявым пальцем указала на её большой живот.
Услышав вопрос, Вера вздрогнула: «Вот и пришла в себя, - промелькнуло в её голове, - она не помнит, что произошло с Шуркой, и что с тех пор прошло много времени» - но кивнула в ответ утвердительно.
А мать, тем временем продолжала говорить, жадно вглядываясь в лицо дочери:
-Я ведь покаяться перед тобой хочу, доченька, перед кончиной, так сказать. Не хочу уносить в могилу то, что ты имеешь право знать. Многое ты поймешь из того, что я делала и насчет Шурки тоже. Оно видишь, как иногда в жизни получается: родные люди могут жить по-соседству и не знать, что они родные друг другу, так сводит порой нас жизнь, что уж лучше бы и не сводила!»
Вера сидела, не шелохнувшись, то, как сейчас говорила мать, было так не похоже на неё, а то, о чем начала говорить, тем более. На её побледневшем лице жили только глаза, некогда такие же живые и красивые, как и у дочери. Воспоминания вернули мать в ту далекую пору, когда она была молодой, жизнь была впереди, это преобразило её осунувшееся лицо до неузнаваемости.  Мать, утерев кончиком платка уголок рта, продолжала:
-Ты, наверно, сердишься на меня, вот, мол, мать поломала мне жизнь, не дала за любимого замуж пойти. А что делать мне было? Как тебе объяснить, что и меня жизнь вывернула наизнанку.   Скажи, я тебе в то время, что Сережка твой брат – ты ведь, руки на себя наложила бы! Я знаю тебя, бедовую, чай моя кровь!
Мать сидела, уставившись на спинку кровати, и не могла видеть, как мертвенная бледность заливает лицо дочери. Вера держалась из последних сил, все, что сейчас она слышала, было настолько чудовищно, что она засомневалась в нормальном рассудке матери. Но, то, что она услышала далее, давало ей повод думать, что слова матери были правдивыми:
-С Толей мы познакомились случайно, на именинах у моей подруги. Он тогда только приехал к нам на завод, после института,  жил один: его учителка, ещё к нему не приехала.  Он не говорил, что женат, а мы и не спрашивали. Я тоже была одинокая, красивая, вот, как ты сейчас. Влюбилась я в него, да так, что сна лишилась! Решила: будь, что будет, а хоть на ночку, быть ему моим! А тут у подруги именины, я её попросила пригласить молодого инженера  в гости. Он пришёл. Подпоила я его, улестила, и всё у нас с ним случилось. Только проспавшись, Толя мой испугался, что его благоверная узнает о его неверности: больше он в мою сторону и не посмотрел. А вскоре, я поняла, что беременная. Поревела, поревела, да и уехала из нашей Васильевки, далеко,  к себе в Саратовскую область. Родне сказала, что муж меня бросил - поверили, а не соври я, то заели бы. Там и родила тебя. Фамилию дала свою, а отчество Анатолия, пусть, думаю, хоть это у тебя от отца будет! Ты разве не помнишь, - обратилась она к молчащей дочери, - что отчество у вас с Сережкой одинаковое?  Спустя три года, извела меня тоска лютая, так захотелось его ещё хоть разочек увидеть. Собралась я и поехала назад. Тебе тогда третий годик доходил, обличьем ты в меня уродилась, так что никто и не догадался бы, что ты Толина дочь. Да и ему самому я об этом не сказала. Зачем? У них тогда уже Сережка  чуть старше тебя бегал. Сельчанам сказала, что у себя на родине побывала замужем, а теперь разошлась. Кто проверять станет, кому это нужно? Только ты меня этим допекала: « Кто отец?»
А с Толей беда приключилась, простудился сильно, да и умер от воспаления легких. Остались мы с его учительницей вдовами. Я думала, что с ума сойду, может тогда и к вину потянулась, так легче было пережить горе. А настоящий ад пришел в мою жизнь, когда ты с Сережкой женихаться  вздумала. Уж чего я только не делала, чтобы отбить тебя от него! Ты думала, что мать злая, обижает твоего любимого? Только моё сердце знает, чего мне это стоило! Вот и за Шурку тебя чуть ли не силком сосватала, чтобы ты такой беды не натворила!»
Мать впервые за все время подняла взгляд на дочь, та сидела, закрыв глаза, бледная, как мраморная статуя,  не подавая никаких признаков жизни.  Медсестра  влетела в палату, услышав истошный женский крик:
-Умерла! Что я наделала! Убила её,  погубила!
Вскоре «Скорая» уже неслась в направлении к городу.

                Глава одиннадцатая. НАСЛЕДНИК.

   Николай Егорович возвращался домой  поздно вечером, поднимаясь на крыльцо, подумал: «Верочка, не вышла встретить его, странно, все ли благополучно у них?»  В прихожей он уловил едва слышные всхлипывания, доносившиеся из кухни: «Ада плачет, - подумал он, - что-то неладно в доме. И Веры не видно!»
Ада, услыхав его шаги, расплакалась ещё громче. Николай Егорович затряс её за худые плечики, пытаясь добиться внятного объяснения, и Ада, размазывая по щекам слезы, рассказала об утреннем звонке и о том, что Вера не вернулась от матери и не позвонила домой.   
Николай Егорович, позвонил в психдиспансер, на звонок ответила дежурная медсестра, она сообщила, что молодую женщину увезли в городскую больницу, а их пациентка умерла. Кажется, обширный инфаркт. Подробностей она не знала. Николай Егорович вызвал служебную машину и через  полчаса уже входил в приемную городского роддома.
Ему навстречу из ординаторской вышел дежурный врач и, узнав в посетителе второго секретаря райкома, широко улыбнулся:
-Разрешите вас поздравить!  Богатырь родился! Мальчик! 
Николай Егорович почувствовал, как напряжение спадает, а ему на смену приходит слабость, обволакивая все тело. Он был рад, когда врач предложил ему стул, и только после этого задал свой главный вопрос:
-Моя жена? Верочка, она как?
- С вашей женой все хорошо, сейчас отходит от наркоза. Думаю, что завтра вы сможете её навестить.
- От какого наркоза?  - выдохнул Николай Егорович.
- Нам пришлось оперировать, сделали кесарево сечение. Вас мы не могли найти, сама больная почти без сознания, а время уходит, ребенок мог погибнуть…
Мы ведь в курсе, что у вашей жены совсем недавно была тяжелая черепно-мозговая травма. О естественном процессе родов не могло быть и речи: потуги, напряжение,  Врач замолчал, было видно, как в карманах его докторского халата сжимаются и разжимаются  руки. Он достал сигарету, но вспомнив, где находится, нервно смял её и выбросил в мусорное ведро. Весь его вид,  говорил: «Вот и делай после этого добро людям!»
Николай Егорович, поняв, что дорогим ему людям не угрожает никакая опасность, сидел, не шевелясь, приходил в себя. Увидев обиженное лицо доктора, он встал, подошел к нему и, протягивая руку, спросил:
-Как вас зовут?»
- Виталий Алексеевич Торопов, - по-военному, отрекомендовался тот.
- Верочку вы оперировали?
- Нет, оперировал Петренко Вячеслав Иванович, хирург, а я врач - гинеколог.
- Знаю Вячеслава Ивановича, - с уважением отозвался Николай Егорович, много хорошего слышал в его адрес. Вам, Виталий Алексеевич, большое человеческое спасибо, от меня лично и от Веры, моей супруги. Простите, если позволил резкость в разговоре: переволновался, знаете ли. 
Молодой доктор, смущаясь, пробормотал:
-Ну, что вы! Конечно, понимаю, как не понять!
А Николай Егорович, тем временем, уже снимал с вешалки чей-то халат, и, встретив недоуменный взгляд врача, просительно произнес:
-Можно, на одну минуточку, только гляну на них! 
Виталий Алексеевич, улыбнувшись, остановил его:
-Ваша жена в хирургии, а здесь роддом!  Идите, отдыхайте, завтра навестите свою семью. В хирургическое отделение сейчас едва ли пустят, даже вас!
 Николай Егорович, простившись с ним, вышел.

   Начало мая, какой душистый, насыщенный запахами весны воздух! Вот и земля готовится к рождению новой жизни. Он опять стал отцом.  Перед ним, лишь на какое-то мгновение, мелькнуло, все в кружевном рюше, сморщенное  личико Инночки, радостное  и гордое лицо Валентины. За грудиной проснулась знакомая боль, но Николай Егорович старался её не замечать, он потер ладонью саднящее место: « Сын родился! Наследник!»
Одно только омрачало эту радость: смерть его тещи, Вериной матери, с которой ему так и не довелось познакомиться поближе. Как он скажет об этом Вере?
 
   Вера возвращалась в реальный мир очень трудно: головная боль, тошнота, слабость – такие  же, как после угара.  Это состояние Вера запомнила еще с детства. Как-то зимой, мать решила сохранить тепло, и  не рассчитав, закрыла печную заслонку слишком рано: живыми они тогда остались просто чудом. Вспомнив о матери, Вера опять почувствовала дискомфорт: теперь к физической боли добавилась и душевная.
«Неужели, - думала Вера, - все то, что рассказала ей мать - правда? Это возможно только в кинофильмах! В жизни же, это просто чудовищно! И те родители, которые боясь огласки, оставляют своим детям подобное наследство – безответственные чудовища! А что, если бы Сережа воспользовался тогда её предложением? Господи, спасибо, что пронес эту кару!» Вера закрыла  глаза и отчетливо увидела чьи-то губы, спрашивающие её о чем-то. Чьи они? – спросила она у себя, пытаясь вспомнить, что-то знакомое.  Конечно, как она могла забыть! Старуха, ведьма и её  вопрос: «Не кровные ли? А если кровные, то к смерти всё будет!»
Вере захотелось закричать во весь свой голос: «Откуда мне было знать!? Погубила! Своими руками подвела родного брата к гибели!»
Ей сделалось невыносимо стыдно за свои поступки, стыдно перед Сережиной  памятью. Мама, мама, что же ты наделала?! Теперь расплачиваемся за твои грехи вместе: мне-то за что?» 
    Вера шевельнулась, почувствовав боль, прощупала рукой живот: «Кесарево! Значит, и тошнит после наркоза!»  Ей было непривычно без большого живота: его содержимое сейчас где-то ждёт встречи с матерью.
Медсестра, делавшая Вере укол, сообщила ей, что родился мальчик, настоящий богатырь: три килограмма и девятьсот грамм. Для первородящей очень крупный ребенок, может быть, кесарево сечение и было правильным решением. Раскормила!-  тошнота, подступившая к горлу, на какое-то время отвлекла Веру от ее мыслей. – Наверно, уже и Коле сообщили, что у жены случилась вынужденная посадка».
   В этот же самый миг, дверь в палату распахнулась, и влетел её дорогой Коленька, а вслед за ним спешили медсестра и дежурный врач. Они, казалось, пытались удержать Николая Егоровича, но он никого не слышал: он должен был её увидеть, убедиться, что с ней все в порядке. Он сейчас  никого не видел, кроме этого милого, измученного лица:  опустившись перед кроватью на колени, положил голову ей на грудь, а руками, словно крыльями, обнял её с обеих сторон.  Вера гладила его жесткие седеющие волосы, улыбалась и плакала одновременно. С появлением этого сильного человека, отступила боль, ушли страхи: она впервые четко осознала, что значит выражение: быть за каменной стеной.  Он не допустит, чтобы с ней и сыном что-то случилось, он защитит, потому что он – любит! 
-Родной мой, единственный, - шептала Вера, - ты, как всегда вовремя!
Николай Егорович, поднял голову и голосом, в котором сквозила нежность, спросил: Плачешь-то чего? Все уже позади!
Вера,  улыбаясь, ответила:
-От счастья! Можно?
Когда миновали первые восторженные минуты, Вера начала объяснять мужу причину её внезапных родов:
-Я ведь, Коля, к маме ездила. Она приходит в себя, но врач ничего конкретного не обещает. Представляешь, она меня до сих пор считает Шуркиной женой! Рассказала мне мама одну новость, неприятную, должна тебе сказать, но, это пока подождет, вначале сама всё обдумаю, а потом и тебе расскажу.  Ты, иди, Коленька, отдыхай, всё с нами будет хорошо. Мне прийти в себя нужно. Завтра поговорим. Медвежонка видел?
Николай Егорович счастливо улыбнулся и кивнул головой:
-Видел! Глаза твои! Красавец будет!
Он прижался губами к Вериной щеке и, простившись, вышел из палаты.
         
    Николай Егорович пребывал одновременно в двух состояниях: с одной стороны, это было состояние безмерного счастья и нежности, а с другой – тревога и нерешительность. Когда Вера заговорила о матери, у него не хватило духу сказать ей печальную весть: что её матери больше нет, и ему предстоит нелегкая процедура  похорон.  Как все это будет? Он ведь не знает свою тещу даже в лицо. Вера всё откладывала их знакомство, мотивируя тем, что мать все равно ничего не поймет, а только растревожится. Вот теперь всем всё понятно и некого тревожить. Как часто приходиться сожалеть о том, чего уже нельзя исправить.
Веру на операционный стол, а мать в гроб! Как теперь хоронить мать: Вере едва ли разрешат вставать, двойной шов – это не шутки!  К тому же ее хрупкая психика. А может быть, не говорить ей ничего, похоронить, а потом поставить перед фактом?
   Дома Николай Егорович успокоил Аду, рассказав ей о состоянии Веры, поделился и печальной новостью, связанной со смертью матери. Ада всплеснула руками:
-Господи, горе-то, какое!
На заявление Николая Егоровича, не говорить Вере о смерти матери, Ада ответила решительным протестом:
- Как можно такое скрыть?  Что вы! Скажите, хуже будет, нет ли, а если не скажете, то всю жизнь будете виноватым себя чувствовать!
Николай Егорович, выслушав Аду, твердо решил все рассказать Вере и посоветоваться с ней: где похоронить мать, в селе или здесь, в городе.
Он достал лекарство, накапал в рюмку и выпил: сердце покалывало со вчерашнего дня. Есть не хотелось, но чтобы не обижать хлопотавшую на кухне Аду, немного поел. Уснул сразу, но спал тревожно, сказывалось пережитое волнение. Проснулся рано, едва начинало светать, немного полежал и уснул снова. Вот в этот промежуток и приснился ему тот странный сон, который запомнился ему на всю жизнь. Приснилось, что будто бы позвонили в дверь, он открыл и увидел, что стоит перед дверью женщина и держит за ручку мальчика лет четырех. Каким-то внутренним чутьем, Николай Егорович почувствовал, что перед ним мать Веры, он не запомнил её лица, только её странную просьбу: «Вот возьмите, Мишу. Мне далеко идти, а он маленький, боюсь, что не дойдет!»
Николай Егорович протянул руку, чтобы принять мальчика и - проснулся. За окном уже рассвело, капельки влаги, стекавшие по стеклу, сказали о дожде.  Часы показывали без двадцати девять. Николай Егорович позвонил на работу, предупредил, что задержится.  Вызвал машину и стал собираться в больницу.

   Вера не спала всю ночь: болела каждая мышца тела, затекшая спина саднила. Какая-то неясная тревога наплывала, как волна и также откатывалась. Уснуть удалось только под утро. Разбудили Веру голоса, она сразу же узнала их обладательниц: санитарку с мужеподобным голосом и дежурную медсестру, в противоположность первой, с голосом тихим и вкрадчивым. Содержание их разговора заставило Веру быть внимательной:
-Так вот, чё я тебе и говорю, мою я вчера в кабинете у главного, уже заканчиваю уборку. Гляжу, идет наш главный, а с ним энтот мужик.
- Какой мужик, - уточнила медсестра.
- Да мужик, энтой вон, что кесарево делали вчерась!
- И что? – в голосе медсестры проскользнуло нетерпение, - давай быстрее, мне уколы делать нужно.
- Да ты не штокай! Лучше послушай, что он нашему главному сообщил. Говорит, мол, что делать, жена после операции, а у неё  мать в психушке умерла. Как, говорит, ей об энтом сказать?
- И что наш ответил?
- Аж  руками замахал на него. Говорит, хороните, как хотите, а больной ни слова. В её положении, дополнительное расстройство…
   Вера похолодела, кумушки судачили  о её муже и главвраче больницы. Санитарка подслушала их разговор и теперь делилась новостью с медсестрой:  «Так вот почему у Коли вчера были такие печальные глаза, - Вера не сдерживаясь, заплакала.  Смерть матери, конечно, не была неожиданностью, всё к тому шло, но справедливо говорят, что смерть и рождение не спрашивают, когда им прийти.  Один родился раньше времени, а вторая ушла в вечность, явно, раньше своего срока. Бедный Коля, сколько переживаний я принесла в его жизнь! Вдруг, до Веры дошел страшный смысл свершившегося события: её мамы больше никогда, и нигде не будет! И она сама сейчас в таком положении, что не сможет проводить мать в последний путь. Почему, всё, что касалось их с матерью. Их непростых   отношений, всегда было с частицей «не»?   Чувство вины, захлестнувшее Веру, было столь велико, что оно, как лавина, погребло под собой все её чувства и восприятия.
     Вера лежала с широко открытыми глазами, которые,  ни на что не реагировали. Жизнь и смерть опять вели свою отчаянную борьбу за обладание ею. Борьба шла глубоко внутри, и все зависело от того, что выберет сама Вера: ей дано было право выбора. А сама Вера вынесла себе вердикт: виновна. Виновна, что мать при жизни не получила достаточно любви и внимания.
Но чей-то сторонний голос останавливал ее самосуд: «Если уйдешь, то кому оставишь их?» Перед взором возникло лицо мужа, она услышала плач ребенка:   «Медвежонок мой плачет, встрепенулась Вера, - нужно его успокоить!»
И опять тот же настойчивый голос: «Муж, и сын, только увидевший свет, в чем провинились они перед тобой? Ты знала вкус молока своей матери, она прикладывала тебя к своей груди, а узнает ли это твой сын? Будет ли он в безопасности, не зная с пеленок свою мать? Вставай! Давай руку, я тебе помогу подняться! Ну!»
 Вере показалось, что чья-то неимоверно сильная рука вытаскивает ее из болотной топи: «Кто, ты?» спросила она своего спасителя:
-Верочка, девочка моя родная, ты меня не узнаешь? Я – Коля, твой муж. Очнись, моя жизнь, любимая моя!
Вера удивленно смотрела на склонившееся над ней родное лицо: « Почему они все в белом? И Коля тоже в белом. – она улыбнулась ему и тихо ответила, - узнаю, Коля, как же мне тебя не узнать, любимый!
Глаза Николая Егоровича засияли: Верочка впервые, при всех, назвала его любимым!
- Верочка, - начал Николай Егорович, - ты только не волнуйся, - Вера перехватила запрещающий взгляд главврача. Она, желая облегчить нелегкую миссию мужа, произнесла:
-Не мучайся, Коля, я уже знаю твою весть – мама умерла. Так ведь?
- Кто сказал? – вмешался в разговор главврач.
- Сорока на хвосте принесла, -  усмехнулась Вера.
Все молчали и только молоденькая медсестра Анечка, виновато потупив глазки, нервно перекладывала шприц из одной руки в другую.

    Вера не хоронила мать. Николай Егорович, с её согласия, перевез тело усопшей тёщи в её дом в поселке, где покойная прожила с дочерью много лет, где знал её каждый встречный и поперечный! Толки были разные, как известно, что «на чужой роток – не накинешь платок», всем всего не объяснить. Даниловна и тетя Галя взяли на себя основное бремя похорон: уходила Татьяна в последний путь из своего дома. Николай Егорович оплатил расходы.  Сельские бабы, узнав от Даниловны, что это муж Верки, только развели руками: «Шурка молодой, здоровый был не по нраву, а этот старик, значит, пришелся ко двору?» Стало известно, что Верка в тот же день, как умерла мать, родила мальчишку. Вытаскивали ребенка через живот: вот, по этой причине её нет на похоронах матери.  Одним словом, непутевая и есть, даже родить по-человечески не может! 
Поминальный обед понравился всем: видно, что зять не поскупился. Выходили из-за столов подобревшие: каждый нашел в достатке то, что искал, будь то спиртное или пища. Пересуды продолжались ещё и по домам: мол, яблочко от яблони недалеко падает: сама Танька (мир праху её) была непутевая, такую же и девку на свет произвела. Похоронили Татьяну недалеко от могил Анатолия и Сергея Зуевых. Никто не возражал, родных у Зуевых в поселке не осталось. Светлана, родив сына, уехала к своим родителям. Вместе с нею уехала и Мария Трофимовна, лишившаяся всего, что было ей дорого, не пожелала расстаться с внуком и снохой.  Свою тайну Татьяна унесла  в могилу, поди теперь, догадайся, было что, или нет?
Этот же вопрос не переставала задавать себе Вера: « Правду ли ей сказала мать, или её больное воображение подсказало ей подходящий вариант оправдаться перед дочерью?»

                Глава двенадцатая. ВЕЩИЙ СОН.

   Сына назвали Мишей, настоял Николай Егорович, о своем сне он поведал Вере много позже, когда Мишутке было уже четыре года. В то лето они отдыхали на Алтае у родственников Николая Егоровича. Там и произошло то событие, о котором без дрожи Вера до сих пор вспомнить не может. На углу дома, как раз под сливом, стоял большой чан, в него собирали дождевую воду. Мишутка любил играть возле него: иногда водил прутиком по воде, или  бросал в чан камешки. Смеялся. Все шутили: «Квартирный» ребенок, насиделся в «скворечнике», а тут столько диковинного, всё его удивляет, всё ему в новинку!»  Вера отводила ребенка от опасной посудины, запрещала Мише свешиваться над чаном. Все убеждали её не лишать ребенка удовольствия, уверяли, что опасности нет: чан невысокий и воды в нем не много, к тому же ребенок влезть в него ещё не может. Вера, поддавшись их уговорам, успокоилась.
    То утро началось как обычно: все сидели на террасе пили чай, разговаривали. Появилась хозяйская собака Найда, подошла к Николаю Егоровичу и, схватив его за штанину, стала тянуть из-за стола.  Хозяйка прикрикнула на нее:
- Найда, ты, что это вытворяешь? Палки захотела?
Но, Найда, оставив штанину Николая Егоровича, подбежала к Вере и проделала то же самое с ее платьем. Вера всполошилась:
-Миша где?
Она вскочила, Найда побежала впереди, оглядываясь, будто звала её за собой. Привела она Веру прямиком к чану. Подбежавшие увидели две маленькие ручки, крепко ухватившиеся за край чана, и пару черных глаз, испуганно смотревших на взрослых. Рядом с чаном стояла маленькая скамеечка, которую Мишутка подтащил к чану и использовал,  как подсобное средство для достижения желаемого. Воды в чане оказалось Мише по горлышко, ему пришлось стоять на цыпочках, чтобы не захлебнуться.  Миша, видимо от испуга, не мог позвать на помощь. А что, если бы не хватило сил продержаться, или Найда не оказалась бы такой умницей?
Сын отделался испугом, а отца и мать отпаивали валерианкой. Найда была героиней дня, ее вкусно накормили, а Вера, нагнувшись, поцеловала мягкий собачий лоб. Вот тогда Николай Егорович, почему-то вспомнил тот, давний сон, который оказался вещим.

    Когда Мише исполнилось пять лет, Николая Егоровича, по его просьбе  перевели работать в Москву. Конечно, прежде чем перевод был одобрен, пришлось кое-кому, кое-где нажать и подтолкнуть – без влиятельной протекции не обошлось. Причина, которую указал Николай Егорович, в просьбе о переводе  была, в общем-то, банальна: жене требуется сменить место проживания, в связи с ухудшением здоровья. Одним словом, виноват климат. Вера  на самом деле очень долго «хандрила»: послеродовая депрессия, смерть матери, – все это навалилось на неё тяжелым бременем.  Надежду на рождение второго ребенка пришлось забыть: врачи недвусмысленно дали понять, состояние здоровья Веры оставляло желать лучшего. Прибавился страх за сына: мальчик рос живым и любопытным, родителям пришлось не раз переживать  непредсказуемые проделки Миши. Чтобы отвлечь жену от грустных мыслей,  Николай Егорович настоял на  поступлении Веры  в медицинский институт. Вере требовалось заняться каким-то серьёзным делом. Учёба пришлась кстати.
Заочного отделения в мединституте не было, пришлось учиться очно. Как всегда, выручала Ада, она, как вросла в их семейство, заменяя и бабушку для Миши, и добрую тетушку для Веры. Особенно Ада любила Мишу, она отдавала ему все, чем была богата: свое время, заботу и бесконечную любовь. Вера, видя этот «союз нерушимый», испытывала уколы ревности, ей казалось, что ручки Мишки шею Ады обнимают крепче, чем материнскую.  Учеба в медицинском институте была нелегкой, она требовала от Веры максимум усилий.
    Вера, когда пришла пора определять  профиль будущей профессии, не колеблясь, выбрала психиатрию, чтобы помогать таким несчастным, как её мать. После окончания института для неё были возможны два варианта трудоустройства: продолжать работать в институте и, окончив аспирантуру, защитить со временем, кандидатскую диссертацию. Второй путь идти работать рядовым врачом в один из диспансеров. Вера выбрала второе.

 Мишутка уже давно стал Михаилом, вырос красивым и умным молодым человеком. Через год он окончит  школу.  Он спит и видит себя летчиком – испытателем. Отец не спит и уже заранее держится за сердце – сын единственный, а профессию выбрал опасную!
Николай Егорович вышел на пенсию, но работу оставлять не хочет, говорит: «Пока ты нужен – ты живешь!»

    Собственно эту поездку на родину, они задумали с определенной целью: Николай Егорович хотел показать сыну место его рождения, проведать могилы близких, навестить друзей, которые ещё  живы. У Веры тоже была своя цель: найти кого-нибудь из односельчан, кто хорошо знал её мать и попробовать узнать у них что- либо о жизни матери. Мысль о том, что   Сергей её родной брат, не давала  покоя долгие годы. Когда они прилетели в родной город, то остановились в гостинице, чтобы никого не стеснять.  Николай Егорович, взял машину «напрокат» у своего бывшего сослуживца, в придачу с водителем Петей, который с охотой возил их в том  направлении, куда ему указывали…

     Машину резко тряхнуло, Петя во время не заметил выбоину. Он виновато оглянулся, посмотреть, не потревожил ли свою пассажирку и не заметил ещё одну дорожную яму.
    Вера открыла глаза, огляделась, они уже подъезжали к городу. Петр, видя, что Вера проснулась, выключил радио. Решив сгладить свою оплошность, допущенную на дороге, он стал рассказывать Вере о том, каких высот достигла медицинская наука. Пока Вера дремала, он прослушал одну весьма интересную передачу. Свою  речь Петя повел о ДНКа - коде. Вера, как медик об этом знала, и не раз думала о том, что если бы был жив Сережа, то они могли бы сделать анализ и установить факт своего родства. А так, что об этом говорить? Не станешь же могилы раскапывать, брать материал. А какие затраты? А если не оправдается? И кто будет всем этим заниматься? Она ведь не царица, чтобы устанавливали её родство за государственный счет!»
 До ушей Веры долетела Петина фраза:
- Вы только представьте, Вера Анатольевна, этот мужик смог убедиться, что это его внук, вот через это самое. Сын-то умер, а наследство оставить кому-то нужно. Говорят ему, что этот парень твой внук, а дед-то в сомнении! Взяли у деда и внука слюну, это анализ такой. Вот, по - этому  самому  ДНК  врачи и установили, что парень его внук! Подумать страшно: чего достигла наука!
Стоп! Петр, сам того не ведая, подал Вере хорошую мысль: у Сергея есть сын! Значит, если  Вера его найдет, можно будет сделать анализ и установить их родство. Или опровергнуть его. Вера, тронув Петю за плечо, попросила:
-  Поворачивай-ка, Петя, назад!
 Машина резко затормозила:
-Куда назад,- упавшим голосом спросил Петя, - в Васильевку?
 Вера кивнула:
-В нее, Петя, мне там кое у кого нужно один адресок  узнать!
-Ну, история! - воскликнул Петр, с надеждой поглядывая на свою пассажирку, не передумает ли?
Вера, видя его немой протест, произнесла:
-Да, Петя, такая вот история! Длинною в жизнь! А, впрочем, банальная  история, Петя!