LXV
После такой откровенной беседы с профессором Федоровым Николаю стало ясно, что его сын не сможет управлять страной. Неизлечимая болезнь не позволит ему этого. Император был уверен, что его враги, враги всей династии Романовых, сделают все для того, чтобы погубить его сына. Федоров сам сказал, что наследник может умереть от любой случайности, и этим они непременно воспользуются. Ведь больше не было Григория Распутина, того единственного человека, который мог останавливать эту болезнь, и облегчать его сыну страдания. Не мог Государь, так же, и отдать своего сына в чужие руки.
С горечью и безысходностью он понял, что у него нет иного выбора, как отречься и за сына. Распутин предупреждал, что его смерть будет означать и смерть всей царской семьи. Еще одно грозное предзнаменование, в которое Николаю страшно не хотелось верить. Но сейчас он был готов поверить во что угодно.
Государь, сойди с престола сам. Так звучали слова блаженной Прасковьи Ивановны. Император мог бы попробовать взбунтоваться. Возможно, он и смог бы найти верных ему полководцев, но что в этом случае? Он бы устроил террор, залил бы кровью революцию, утопив в ней всех бунтовщиков. Но разве мыслимо добиваться власти такой ценой? Власть, полученная на человеческой крови, и удержанная на ней, никогда и никому не пойдет во благо. И нельзя заблуждаться на сей счет. Человеческих жертв требует только сатана, а Николай служит Богу, и эта власть дана была ему Богом, и он не имеет права ради удержания ее продавать душу сатане, приносить ему жертвы.
Государь, сойди с престола сам.
Он так и сделает. Он готов принести себя в жертву, лишь бы не допускать того, чтобы из-за него лилась человеческая кровь. И он не допустит этого.
Вечером Императору принесли телеграмму от Родзянко, адресованную генералу Алексееву. В ней Родзянко сообщал, что образованно Временное правительство во главе с князем Львовым. В этой же телеграмме он просил о том, чтобы на должность командующего Петроградским округом был назначен генерал-лейтенант Корнилов.
Около десяти часов вечера в Псков прибыл поезд, на котором приехали Гучков и Шульгин. Николая неприятно поразило, что поезд был украшен революционными красными флагами.
Когда из поезда вышли Гучков и Шульгин, их тут же проводили в кабинет царского поезда. Там их ожидал граф Фредерикс.
Вскоре в кабинет вошел Император. Поздоровавшись с присутствующими, он спросил:
- А где же генерал Рузский?
- Он скоро будет, - ответили ему.
- Хорошо. – Государь жестом предложил занять места. Все расселись вокруг прямоугольного стола, расположенного в центре вагона.
Николай оглядел присутствующих. Ему сразу же стало ясно, что от этих людей никакой поддержки ждать нельзя. В стан его врагов прибыло подкрепление. Впрочем, ничего другого он и не ждал. Движением руки он предложил начать говорить Гучкову.
Тот помялся, опустил взгляд (он явно не желал смотреть в лицо своему Царю), и заговорил:
- Ваше Величество, боюсь, что все обстоятельства сложились не в вашу пользу. Вы, конечно, не можете знать точно, что творится в столице, но уверяю вас, что ситуация полностью вышла из-под вашего контроля. Поэтому, Ваше Величество, всякая борьба, всякое сопротивление с вашей стороны, бесполезны. В ночь на 1 марта в Государственную Думу явилась депутация из Царскосельского дворца. Их было около тридцати человек, и среди них были представители Дворцовой полиции, Конвоя и железнодорожного полка. Все они заявили, что присоединяются к новой власти. Таким образом, вы сами можете судить, каково положение в Столице.
Все это время Гучков сидел, низко опустив голову, и глядя в стол. Было видно, что все эти слова даются ему с трудом. В глубине души он просто боялся, что положение окажется совсем не безнадежным для Императора, и если тот сумеет взять инициативу в свои руки, то он, Гучков, может поплатиться за то, что находится не на той стороне. Поэтому, не столько для Царя, сколько для самоуспокоения, он сказал:
- От Вашего Величества уже ничего не зависит. Вы не владеете ситуацией. Единственный вариант – это последовать решению Временного Комитета, и отречься от престола. Как бы ни тяжело это было для вас. Большинство депутатов стоят за конституционную монархию. С этим уже ничего нельзя поделать. Вы должны отречься в пользу своего сына при регентстве Великого князя Михаила Александровича.
Гучков повторял слова, которые Николай слышал ото всех. Все, как попугаи, повторяли одно и то же, призывая своего Императора отречься от престола, и никто из них, никто, не знал, чем это закончится как для самого Государя и его семьи, так и для них самих, и всей России.
- Помолитесь Богу, Ваше Величество, и сделайте так, как настаивает Государственная Дума.
При этих словах Николай взглянул на Гучкова странным взглядом. Как может этот человек, предавший своего Царя, которому он клятвенно обещал служить верой и правдой, и вставший в ряды революционеров, под красные флаги, как смеет он говорить о Боге. Это было возмутительно, нагло и цинично. Революция, которая в открытую проповедовала атеизм, встала под кощунственные лозунги сатаниста Карла Маркса, теперь имела наглость своим лживым и подлым языком прикрываться именем Божьим.
Но Гучков так и не понял взгляда Императора, а возможно, просто его и вовсе не заметил. Впрочем, даже и увидев, он не смог бы его связать с глубокой внутренней религиозностью своего Государя, которого предавал.
Закончив свою речь, Гучков передал Николаю текст манифеста об отречении. Император взял его в руки и, не читая, аккуратно сложил. Несколько мгновений он сидел молча, а затем заговорил:
- Мое решение таково: в связи с тем, что я не желаю расставаться со своим сыном, который, как вы все это знаете, является неизлечимо больным, я отрекаюсь от престола за себя, и за него, в пользу моего брата Михаила Александровича.
По лицам сидящих за столом пробежало волнение. Кое-кто ахнул. Такое решение было совершенно неожиданным для всех.
- Надеюсь, что вы поймете чувства отца, - закончил Николай.
С этими словами он поднялся с места, взял в руки манифест отречения, и отправился в свой вагон.
Едва за его спиной закрылись двери, как среди собравшихся сразу же произошло оживление. Они заговорили почти одновременно.
- Как это возможно?
- Что он такое говорит!
- Он не имеет права отрекаться за себя и за сына.
- Это небывалый случай.
- Господа, господа, - говорил Гучков, стараясь внести ясность. – Так мы ничего не добьемся. Мы должны решить, можно ли принимать такое отречение или же это невозможно.
Пока шли эти споры, Император сидел в своем вагоне, и составлял свой акт отречения, отличный от того, который ему вручил Гучков. Закончив писать, он поднялся, и вернулся к ожидающим.
Шум обсуждения сразу же стих, и сидевшие за столом люди воззрились на Николая. Тот молча, и с достоинством передал акт отречения Гучкову.
- Вот, прочтите!
Гучков бросил на Государя подозрительный взгляд, и принялся читать бумагу.
- Читайте вслух, - повелительным тоном сказал Император.
И Гучков прочел:
«В дни великой Борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание.
Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны, во что бы то ни стало, до победоносного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша, совместно со славными нашими союзниками, может окончательно сломить врага.
В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему телесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы, и, в согласии с Государственной Думой, признали мы за благо отречься от престола Государства Российского и сложить с себя Верховную Власть.
Не желая расставаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему Великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на Престол Государства Российского.
Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу.
Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ним повиновением Царю в тяжелую минуту всенародного испытания и помочь ему, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России!
Николай
2 марта 15 часов 49 минут 1917 г.
Министр Императорского Двора
Генерал-адъютант граф Фредерикс».
Окончив читать манифест, Гучков поднял взгляд на Николая. В его глазах мелькнули слезы умиления и сочувствия.
С этого момента Николай Александрович Романов больше не был Императором. Этим отречением он подписал приговор себе и всей своей семье. Но, кроме самого Николая, никто из присутствующих здесь, этого не знал, да и знать не мог.
- Ваше Величество, - произнес Гучков, и осекся. Больше Николай Александрович не был носителем этого императорского титула. – От лица Государственной Думы, мы просим вас о назначении председателем Совета Министров князя Львова, а Верховным Главнокомандующим – Великого Князя Николая Николаевича.
Насмешка судьбы, они опять просили о назначении того, при ком российская армия терпела одно поражение за другим, и кто сам просил его, Императора, заменить его на этом посту кем-нибудь другим, как не справляющегося с возложенными на него обязанностями. Ну что ж, пусть так оно и будет.
Николай дал свое согласие, и написал соответствующие указы в Сенат.
После этого он повернулся, и ушел в свой вагон.
Поздней ночью царский поезд отошел от станции в Пскове, и направился в Могилев. Перед самым отъездом Николай отправил телеграмму своему брату Михаилу Александровичу, в которой писал:
«Его Императорскому Величеству Михаилу. Петроград.
События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. Остаюсь навсегда верным и преданным братом. Возвращаюсь в Ставку и оттуда через несколько дней надеюсь приехать в Царское Село. Горячо молю Бога помочь тебе и твоей Родине.
Ника».
Этой телеграммой Николай извещал своего брата о своем решении назначить его своим приемником.
Два последних дня были самыми тяжелыми днями в его жизни, а пойти на принятие такого решения ему было крайне непросто.
В ту ночь он записал в своем дневнике фразу:
«Кругом ИЗМЕНА, ТРУСОСТЬ И ОБМАН».
Николай, преданный всеми теми, на чью поддержку он так полагался, отправлялся обратно в Ставку.
3 марта около 7 часов вечера императорский поезд прибыл в Могилев. Множество народа собралось на перроне для встречи бывшего Царя. Среди встречающих были все генералы и штаб-офицеры.
Все с нетерпением ожидали появления Николая, который не заставил себя долго ждать, показавшись в дверях вагона, в сопровождении генерала Алексеева. Бывший Царь был одет в форму своего Конвоя.
Увидев, какое скопление народа собралось здесь, чтобы встретить его, он печально улыбнулся. Кроме военных Николай заметил множество иностранных подданных и корреспондентов. Встречающие выстроились в шеренгу, и Николай Александрович двинулся вдоль ряда, чтобы пожать руку каждому. Был мороз, но он, казалось, и вовсе не замечал холода, настолько заботы всего случившегося тяжким бременем легли ему на плечи. Из его глаз текли слезы, которые он уже был не в силах сдержать.
Закончив пожимать руки, Николай вернулся в вагон. В этот момент самообладание окончательно оставило его, и он разрыдался. Ему было ясно, что теперь для него все кончено.