I
Жизнь моя и жизнь людей подобных мне всегда была вечной игрой. Игрой без правил и какого-либо логичного окончания. Не было ни лавровых венков для победителей, так как и самих-то победителей не было. Были лишь мы и условия игры, которые навязывали нам все, кому не лень. Нас призывали голосовать за сомнительные идеалы, которые погибали спустя несколько минут с момента появления на этот свет.
Нам ничего не объясняли, и мы лишь иступлённо смотрели как падают листья. А в это время один за одним погибали наши лидеры. И чудилось нам в душном мареве дней, что всё будет продолжаться до первого убитого. Но, как выяснилось, что однажды разбитое никогда уже больше не получится склеить.
II
Бывают города полностью уничтоженные войной, а бывают такие, как мой родной городок. Он ещё при жизни погиб. На войне взглядов, где идея подобна артиллерийскому снаряду, в который ненависти вложено больше, чем взрывчатого вещества. Когда люди кричат о гуманизме и уважении друг к другу, но расстреливают без малейших раздумий инакомыслящих.
Именно таким был мой город. Весна была похожа на пожизненное заключение в одиночной камере, в которую сквозь прутья решёток тонкой струйкой вливается чёрный цвет солнца..
Для меня он казался современной версией Макондо. Мы расплачивались за грехи. Только даже сейчас, спустя столько лет, невозможно сказать, за чьи именно.
I
Мы доверяли собственным теням больше, чем своим близким друзьям. Нам хотелось стать великими революционерами и лично увлекать за собой народ на свержение хоть чего-нибудь. Но мы боялись даже треска сухого камыша в темноте звёздной, ясной ночи. Заброшенный, полуразвалившийся завод, что больше походил на скелет древнего левиафана, был пристанищем для нас. Страшно даже вспоминать, сколько было сказано там слов о любви, верности, чести и правде. Но любить мы так и не научились.
Именно там, впервые, мы познали вкус и разрушающую силу вина, узнали насколько сладка и солона кровь из разбитых губ. У нас была собственная вера, которая придавала нам поистине чудовищную силу для существования в этом непростом мире. А выйдя на улицу, мы жались к стенам домов.
Мы набирались сил для рывка.
II
Сейчас, стоя где угодно на мосту, я любуюсь окружающим меня видом. Даже если в ожидании чего-то мне придётся уснуть на лавочке в каком-нибудь дворике. Нов родном городе...я вижу только царящее в нём уныние. Тупиковая степень социального развития. На перроне никогда не бывает шумно толпы, никто не испытывает радости встречи или наслаждения от возвращения домой.
Выгоревшая трава, индустриальный всплох эха прошлого. Закрывшийся давным-давно завод, странная электростанция и очень старый храм посреди города. Такой вид представляется мне, когда я задумываюсь о вокзале, чьи пути никуда не ведут. Покупка билета на нём такое же глупое занятие, как и поиск письма в пустом конверте. От которого странно пахнет снегами Килиманджаро, где ни ты, ни я никогда не были.
I
А спустя некоторое время мы узнали, как больно срывать бинты со старых ран. Ведь никто и представить не мог, что муза может оказаться бесом, что издевалась над тобой ради получения удовольствия.
Ища ответы, мы старались напиться, чтобы оставить сил на утро. Но ужаснулись мы тогда, когда ветер перестал нежно перебирать нашими волосами, а стал до одури бить по лицу, как остервенелый кикбоксёр, у которого "сорвало крышу". Когда мы узнали, что Вера, Надежда и Любовь - это не верные спутницы жизни, а всего лишь строптивые проститутки.
Наступила новая стадия нашей "игры". Мы сами не заметили как повзрослели. И "Великая депрессия" больше не вызывала у нас удивления, лишь усталость от всего и всех, кто нас окружает.
И разговоры о восторге, любви превратились в рассуждения о предательстве, которое было со всех сторон. Вино заменила водка, что мается как не свежая роса в стакане.
Мы хотели стать гениями, а стали никому не нужными мечтателями на задворках нашей системы. Мейнфрейм пал окончательно.