КИКОИН Исаак Константинович (1908, М. Жагоры – 1984, Москва). Советский физик, акад. АН СССР (1953), Герой Социалистич. Труда (1951). После окончания Ленинградского политехнического ин-та (1930) работал в Ленинградском физико-технич. Ин-те, с 1936 в Ин-те физики металлов (Свердловск), с 1943 в Ин-те атомной энергии. Осн. Труды по атомной физике и технике и по физике твердого тела. Открыл т.н. Кикоина-Носкова эффект (1933)…Произвел первые измерения эффекта Холла в жидких металлах... Осуществил уникальный эксперимент по обнаружению металлич. характера проводимости паров ртути… Автор учебников для средней школы и вузов. Главный редактор журнала «Квант» (1970-1984). Ленинская премия (1959), Гос. премии СССР (1942, 1949, 1951, 1953, 1967, 1980). Награжден 5 орденами Ленина, 3 др. Орденами, а также медалями.
Большая Советская Энциклопедия, Москва
КИКОИН Абрам Константинович (Кушелевич) (1914, Жагаре, Литва – 1999, Екатеринбург). Физик-эксперименатор, профессор Уральского ун-та. Окончил Ленинградский Политехнический ин-т, работал в Ленинградском физико-технич. ин-те (1934-1936), в Украинском физко-технич. ин-те (Харьков, (1936-1941), Ин-те физики металлов (Свердловск, 1945-1971), преподавал в Уральском политехническом ин-те (Свердловск, 1946-1953), Уральском государственном ун-те (Свердловск, 1965-1985). Автор учебников «Физика-9» (совместно с И.К. Кикоином) и «Физика-10» (совместно с И.К. Кикоином, Э.Е. Эвенчик и С.Я. Шамашем) и учебника «Молекулярная физика» для вузов (совместно с И.К. Кикоином), большого количество научно-популярных статей по физике в журнале «Квант» и др. изданиях. Осн. научные работы в области физики низких температур (совместно с Л.В. Шубниковым выполнил первые в СССР исследования свойств сверхтекучего гелия), физике металлов и сплавов, физике радиационных дефектов. Один из старейших советских альпинистов. В последние годы жизни занимался просветительской деятельностью среди еврейской общины г. Екатеринбурга, писал популярные статьи по истории еврейского народа, вопросам Торы и Танаха, делал подстрочные переводы классических произведений еврейской поэзии и драматургии с иврита и идиш.
Краткая Еврейская Энциклопедия, Иерусалим
Я провел неделю после похорон отца в его кабинете, служившим ему убежищем и чем-то вроде монастырской кельи в теченье последних 55 лет его жизни, за разборкой бумаг, хранившихся в ящиках его огромного стола, которые в детстве казались мне бездонными. Этот кабинет – наверно, лучшее место для поминовения и размышлений о том, чем была его жизнь. Та ее часть, которой я был свидетелем, и та, более важная, о которой я знаю из его и маминых обрывочных воспоминаний. О себе он обычно рассказывал только в связи с историями других людей, или отвечая на прямой вопрос.
Про такой уход из жизни говорят – «умер, как святой». На рассвете, во сне, через день после Йом Кипур... Его лицо в гробу в день похорон было абсолютно спокойным, как у человека, полностью приготовившегося к смерти. Я успел пообщаться с ним за две недели до его ухода. Его разум был в полной силе, мы обсуждали многое, и в том числе меру человеческих бедствий и страданий. Свое немощное положение лежачего больного он переносил стоически. Когда я в какой-то трудный момент попытался привлечь библейские примеры, он коротко кивнул, и мне стало ясно, что он давно уже все на себя примерил.
Одной из последних публикаций, где упоминается его имя, стала книга С. Ефимова, альпиниста, одного из лучших папиных учеников, взошедшего на Эверест в составе первой российской команды, в формировании которой отец привлекал живейшее участие, о чем ниже. Эта книга описывает восхождение группы Ефимова на Макалу, один из самых зловещих гималайских пиков. Первая глава этой книги озаглавлена: «Абрам Кикоин и Дон Кихот». Я думаю, что это сравнение наилучшим и почти исчерпывающим образом определяет личность моего отца. Большая чугунная фигура Дон Кихота каслинского литья стояла на отцовском столе последние сорок пять лет, а маленькая ее копия стоит сейчас на моем столе здесь в Израиле.
Жизнь Абрама Кикоина непросто определить несколькими словами – физик-экспериментатор, учитель, альпинист, сын своего народа… Начало его научной карьеры было многообещающим. Он оказался в харьковском УФТИ в середине 30-х годов вместе с другими выпускниками линнградских вузов по личному выбору Л. В. Шубникова [1], собиравшего команду для вновь организуемой криогенной лаборатории, в которой Лев Васильевич предполагал реализовать свои многочисленные физические идеи. Друзьями отца были будущие классики советской физики – Померанчук, Алексеевский, братья Лифшицы, Вальтер... Л.Д. Ландау пригласил его вести практикум по курсу общей физики, который Лев Давидович читал в университете... Первая его работа в качестве аспиранта Шубникова была опубликована в Nature в 1936 году, и в мировом списке публикаций по сверхтекучему гелию она числится под почетным третьим номером. Следующие две его работы на эту тему появились в 1938 году в той же Nature, но вместо Шубникова в титуле фигурирует Б.Г. Лазарев, сменивший его на посту завлаба. Шубникова арестовали в августе 37-го и осудили со зловещей формулировкой «десять лет без права переписки». Его жена Ольга Николаевна была на последнем месяце беременности. Отец проводил ее в роддом, а когда на следующий день он пришел в институт, сотрудники шарахались от него, как от зачумленного. Замена одного соавтора на другого была произведена «старшими товарищами», и с аспирантом ее координировать никто не стал... После 38 года атмосфера в УФТИ изменилась непоправимо. Большая часть ленинградского десанта тем или иным путем вернулась в столицы. Отец покинул УФТИ одним из последних. Летом 1941 года они вдвоем с Антоном Вальтером брели пешком по дороге на Чугуев. Их руки и лица были в крови от осколков стекла и керамики, и кровь эта смешивалась со слезами. Перед уходом они весь день своими собственными руками крушили хрупкое драгоценное оборудование уникальной криогенной лаборатории и один из лучших в то время генераторов ван де Граафа, «чтобы все это не досталось немцам», которые в эти же часы входили в Харьков с запада.
К концу войны после многих перипетий отец был включен в состав Атомного проекта, существенную часть которого вел в Свердловске его старший брат Исаак. Он с энтузиазмом включился в работы по разделению изотопов, а в 1945г. вместе со всей командой был переведен в Москву, где его и настиг донос, посланный вдогонку то ли Факидовым, то ли Носковым, то ли обоими вместе – бывшими соавторами Исаака, которых «не взяли».
Из книги Павла и Анатолия Судоплатовых ”Cпециальные задания” [2]
Кикоин скоро осознал, как хорошо быть в добрых отношениях с НКГБ. Берия распорядился, чтобы все отчеты по надзору за участниками проекта и их родственниками направлялись ко мне (П. Судоплатов в то время был начальником группы «С», занимавшейся координацией добычи и реализации разведданных по атомной бомбе в соответствующем отделе НКВД, К.К.). Через две недели я получил от агента информацию, что младший брат Кикоина хранит у себя в столе троцкистский памфлет, тайно ввезенный в Советский Союз в 1928 году. Хуже того, он оказался столь глуп, что показал его одному из своих коллег, который немедленно отрапортовал об этом сотруднику НКГБ. В наше время может показаться, что в коллекционировании исторических раритетов нет ничего предосудительного, но в те времена все было по другому. Люди из контрразведки настаивали на аресте родственников Кикоина (моих родителей, К.К.), что означало бы конец его академической карьеры. Я проинформировал Берия, который приказал мне вызвать Кикоина, поговорить с ним и предложить ему проучить брата, чтобы он прекратил заниматься этими глупостями. Вместо этого я поехал к нему в лабораторию и рассказал про неосторожное поведение брата. Кикоин пообещал разобраться со своим младшим братом, который по его объяснению собирал исторические рукописи и прокламации. Позднее Кикоин позвонил мне и сказал, что он дал брату пощечину и убедился, что троцкистский памфлет уничтожен.
Письмо Абрама Кикоина, направленное им в газету «Известия» осенью 1995 г.
Ваша газета уже не раз уделяла внимание книге П.А.Судоплатова "Специальные задания", особенно седьмой главе этой книги "Атомные шпионы". Я получил возможность ознакомиться с этой главой в оригинале, а не с откликами на нее. Не без удивления обнаружил я пару десятков строк, посвященных мне. Незначительный по объему, отведенному ему в книге, не очень интересный по существу эпизод, связанный со мной, можно было бы оставить без внимания, если бы не поразительное несоответствие написанного тому, что имело место в действительности.
Автор пишет, что в 1945 году к нему поступило донесение о том, что я якобы храню какой-то, как сказано в книге, памфлет Троцкого, и не только храню, но и показываю его своим коллегам. Об этом было доложено Берия, который будто бы предложил моему старшему брату И.К.Кикоину "дисциплинировать" младшего брата, в результате чего будто бы последовала физическая расправа брата со мной. В этом рассказе верно только то, что на меня в самом деле поступил донос и не один. 30 октября 1945 года я был вызван в Первое Главное Управление, где предстал перед тремя генералами – наркомом боеприпасов Б.Л.Ванниковым, зам. наркома внутренних дел А.П. Завенягиным и третьим, неизвестным мне генералом (не исключено, что этим "третьим" генералом был сам Судоплатов). Мне сообщили, что на меня поступили материалы из Харькова, где я работал до войны, и из Свердловска. В доносе из Харькова по-видимому сообщалось, что я был аспирантом проф. Л.В.Шубникова, арестованного и расстрелянного в 1937 году (реабилитирован в 1957 г.).
Я был также ассистентом кафедры физики Харьковского университета, которой руководил Л.Д.Ландау, и когда в декабре 1936 года Л.Д.Ландау был уволен, я, вместе с другими сотрудниками кафедры, подал заявление об увольнении. Эта коллективная акция была тут же квалифицирована как "антисоветская забастовка". Аспирант "врага народа" и участник "антисоветской забастовки" – вполне достаточный для того времени компрометирующий материал. О доносе из Свердловска Б.Л.Ванников сообщил мне почти открытым текстом. В нем меня обвиняли в …"англофильстве". Оно проявилось в том, что в докладе на профсоюзном собрании о политическом положении, сделанном в ноябре 1943 года, я, в соответствии с инструктажем в горкоме партии (я был внештатным лектором горкома) не слишком порицал Англию за задержку с открытием второго фронта. Но автор доноса "забыл" указать на то, что доклад был прочитан не в октябре 1945 года, когда политическая ситуация изменилась, а в ноябре 1943 года. О каком-то "памфлете" Троцкого не было и речи. Да и не было у меня никакого памфлета. А результатом этой моей встречи с тройкой генералов было отстранение меня от работы по, как тогда говорили, урановой проблеме.
Таково точное описание эпизода, относящегося ко мне. Насколько же оно отличается от версии Судоплатова! Об этом незначительном эпизоде (для меня, впрочем, он был очень значительным, сломавшим всю мою жизнь) не стоило бы и писать. Но удивительное искажение его в книге Судоплатова не может не вызвать сомнения в достоверности и каких-то других сообщаемых им фактов.
Можно понять ( но не оправдать!) стремление автора представить пользующихся всеобщим признанием и уважением физиков во всем мире таких замечательных людей науки, как Р.Оппенгеймер, Э.Ферми, Л.Сциллард, Н.Бор, в качестве осведомителей наших секретных служб. Ведь это свидетельствует об исключительной эффективности, в частности, службы, возглавлявшейся самим Судоплатовым. Но зачем же возводить различные напраслины на наших деятелей науки? Зачем принижать их роль в создании ядерной энергетики в нашей стране, сводить ее чуть ли не к простому техническому выполнению добытых шпионами чужих проектов? Нельзя, разумеется, полностью отрицать значение добытой разведкой информации. Но атомное оружие, атомная энергетика в нашей стране – плод прежде всего самоотверженного труда наших физиков, химиков, инженеров, рабочих. Я живой свидетель того, как работал, например, мой брат, академик И.К.Кикоин, под руководством которого была создана новая отрасль промышленности, производящая, в частности, конкурентоспособный на мировом рынке экспортный товар – обогащенный уран. В течение многих лет работа по 12-15 часов в сутки без выходных дней и отпусков. Именно такие люди, а не судоплатовы и хейфецы, сделали нашу страну ядерной державой
А.К.Кикоин
А вот как выглядит тот же эпизод в русском переводе книги Судоплатова и его сына, изданной через несколько лет в Москве.
В начале 1944 года Берия приказал направлять мне все агентурные материалы, разработки и сигналы, затрагивающие лиц, занятых атомной проблемой, и их родственников. Вскоре я получил спецсообщение, что младший брат Кикоина по наивности поделился своими сомнениями о мудрости руководства с коллегой, а том немедленно сообщил об этом оперативному работнику, у которого был на связи. Когда я об этом проинформировал Берия, он приказал мне вызвать Кикоина и сказать ему, чтобы он воздействовал на своего брата. Я решил не вызывать Кикоина, поехал к нему в лабораторию и рассказал ему о «шалостях» его младшего брата. Кикоин обещал поговорить с ним. Их объяснение было зафиксировано оперативной техникой прослушивания, установленной в квартирах ведущих ученых-атомщиков.
Удар был сокрушительным, но надо было жить. Отец вернулся в Свердловск и стал экспериментатором в Институте физики металлов и преподавателем в Уральском Политехническом институте. Промежуточный пункт на пути из эвакуации оказался конечной станцией. Несколько лет он занимался в ИФМ изучением электропроводности и теплопроводности металлических сплавов (кстати, вместе с Факидовым). Во второй половине 50-х его соблазнила возможность основать новое направление работ в ИФМ – радиационную физику металлов, которая тогда переживала революционный период своего развития. Он оставил свои сплавы ради строительства линейного ускорителя на базе Белоярской АЭС. Он готовил себя и свою лабораторию к реализации многолетней научной программы... но «наверху» было решено, что хозяином новой установки будет другой человек.
Прошло еще несколько лет. Очередное «дело» было инициировано тем же кадровым стукачом Носковым. На этот раз партком института вынес отцу выговор за политически невыдержанно проведенную первомайскую демонстрацию на ежегодном слете уральских альпинистов на Азов-горе (в партию он вступил после ХХ съезда, как и многие ангажированные интеллигенты, поверив, что теперь ее линия таки выпрямилась). Выговор был последней каплей, и отец покинул ИФМ, не оглянувшись. Это был конец его научной биографии. Последняя экспериментальная работа А.К. Кикоина появилась в печати в 1971 году, когда ему было всего 57 лет.
Его преподавательская карьера сложилась более успешно и счастливо. Он был прирожденным лектором и учителем. В качестве зав. кафедрой общей физики УПИ он обучил с конца 40-х по середину 50-х годов началам физики бесчисленные легионы инженеров, занявших места во всех эшелонах отечественной промышленности и ее партийного руководства. Например, Н. И. Рыжков, будущий член Политбюро и премьер в эпоху Горбачева, сдал ему физику по меньшей мере со второго захода, «потому что иначе бы я его не запомнил», как вспоминал отец позднее. Его работа в Уральском госуниверситете в 60 - 80-е годы была естественным продолжением преподавательской карьеры, блестяще начатой после войны. Много сил отец вложил в написание университетского курса «Молекулярная физика», первое издание которого вышло в 1963 году. К писательской деятельности его привлек старший брат, хотя первую попытку такого рода отец предпринял по инициативе Л.Д. Ландау еще в счастливый харьковский период. Тогда Дау предложил ему составить описание экспериментальных методов исследования тепловых явлений для задуманного им курса общей физики. Текст был написан и одобрен Ландау в 1937 году, но Ландау вскоре был арестован, и вопрос об издании курса «отпал». Когда книга все же дошла до печати (в послевоенном 1948 году), глава была утеряна и так и не восстановлена.
Сотрудничество двух братьев продолжалось, и его результатом стал курс Физика-9, ставший стандартным школьным учебником вместо знаменитого «Перышкина» на целых 25 лет. Если воспользоваться аналогией с парой Ландау-Лифшиц, то отцу в этом тандеме досталась роль Евгения Михайловича, и он ее исполнил со всей возможной добросовестностью. Он продолжал работу над новыми изданиями и после смерти брата вплоть до середины 90-х годов. И в последние месяцы жизни для него не было большей радости, чем подержать в руках новую книжечку в глянцевой обложке – очередное издание Физики-9, которое будет читать очередное поколение старшеклассников. Курс Физика-10 в соавторстве с братом, С.Я. Шамашем и Э.Е. Эвенчик, многочисленные статьи для журнала «Квант», которые он подписывал псевдонимом «А. Белкин», сотни научно-популярных лекций «по распространению», брошюры и семинары, популяризирующие последние достижения в самых различных областях физики – это плоды его педагогической деятельности последних лет. Он любил свою науку бескорыстно и стремился сделать ее удивительные достижения доступными для всех.
В 1981 году отцу в Свердловск пришло письмо из Франции. Конверт был весьма потрепан, а в письме написано следующее:
Париж 28.11.81
Мсье,
Некоторое время тому назад мой друг, парижский физик, показал мне книгу «Physique Moleculaire» [3] написанную Вами в соавторстве с Вашим братом. Я ее бегло просмотрел (хотя, конечно не понял). Возможно, мы с Вами состоим в отдаленном родстве. Я – художник, как и мой отец Мишель Кикоин (умерший в 1968г), профессор живописи в Высшей национальной школе изобразительных искусств в Париже (мне 60 лет). У меня во Франции есть сестра (65 лет). Когда мой отец приехал в 1912г во Францию вместе с Сутином и Кремнем, он оставил свою семью в Гомеле.
Возможно, у Вас имеются сведения о Вашей семье, которые могли бы помочь установить, в какой связи она находится с моими дедушкой и бабушкой?
Если это представляет для Вас интерес, я мог бы Вам выслать монографию, посвященную моему отцу, в которой имеются фотографии членов семьи Кикоин, оставшихся в СССР [4].
Может быть окажется, что и нет предмета для переписки, и что фамилия Кикоин весьма распространена в СССР, но я верю, что это не так. Буду Вам весьма признателен, если Вы найдете возможным ответить на это присьмо. С надеждой и братским приветом,
Якоб Кикоин (Янкель)
Отец на это письмо не ответил. У него к тому времени были достаточно сложные отношения с КГБ, и он точно знал, что находится у них «под колпаком». Он позвонил старшему брату в Москву, рассказал про письмо, и свое решение не отвечать мотивировал тем, что не хочет, чтоб его письма вскрывали и читали те, кому они не предназначены. Родителей братьев Кикоин, которые могли бы пролить какой-то свет на давние семейные отношения, к тому времени давно уже не было в живых. Кушель умер за несколько лет до войны, а его жена Буня, оставшаяся одна во Пскове, не успела эвакуироваться, и разделила страшную судьбу евреев, попавших в руки немцев, занявших Прибалтику в 1941 году.
Позднее я постарался восстановить семейную генеалогию с помощью других членов клана, ныне рассеянных по всему глобусу от Гонконга до Южной Америки [5]. Оказалось, что у всех у нас был общий предок – раввин, живший в Гомеле четыре поколения назад. Он-то и выбрал для своей семьи эту фамилию взамен ординарной немецко-идишской – Шмидт.
Из комментариев известного востоковеда И.М. Дьяконова к переводу Книги Ионы, опубликованному им в серии «БВЛ» [6]
«А Господь устроил так, что выросла тыква, которая поднялась выше Ионы, чтобы тень над его головой остудила его недовольство.» – д р е в н е е в р е й с к . Кикайон – либо клещевина (касторовый куст), либо вид быстрорастущей тыквы с вьющимся стеблем.
Этот абзац в «Книге Ионы» - единственное место в ТАНАХе, где употребляется слово «кикайон»
С собой в Израиль я привез отцовский талит, «Махзор» и тфилин, полученные им когда-то от своего отца. А еще сына Илью, последнего носителя фамилии в нашей ветви семейства Кикоин.
Отец никогда не пытался играть в профессора, жреца науки, полного гелертерского самоуважения. Он явно предпочитал компанию своих друзей-альпинистов и скалолазов академическим кругам. Именно с этими ребятами он чувствовал себя свободно. Он принадлежал к первому поколению советских альпинистов. Начав ходить в горы еще в 30-е годы, он часть военных лет провел в горах Тянь-Шаня, где обучал горных стрелков. Оказавшись в Свердловске, отец немедленно организовал секцию альпинизма, и был бессменным председателем свердловской федерации, пока здоровье позволяло ему подниматься в горы. В начале каждого лета он собирал рюкзак, брал свой замечательный ледоруб и исчезал, провожаемый вздохами мамы и нашими с сестрой безуспешными просьбами взять нас с собой. Насколько я знаю, он пропустил только два сезона: в 1947 году после рождения моей сестры и в 1962 году, когда они с братом писали «Молекулярную физику». Горы были местом, где отец чувствовал себя счастливым и свободным (что для него, по-видимому, было одно и то же). Возможно, эти три ежегодных летних месяца до некоторой степени помешали его научной карьере, но зато они сформировали его личность не в меньшей степени, чем твердая рука старшего брата. Как альпинист, он был прежде всего членом команды, а не спортсменом, озабоченным личными достижениями. Он подготовил десятки мастеров спорта, несколько чемпионов СССР, первовосходителей, покорителей Эвереста и других гималайских «восьмитысячников», но сам звание так и не получил, хотя выполнил мастерский норматив еще в 1954 году («Как это я буду сам на себя подписывать представление в качестве председателя федерации?»). Председательский пост он покинул, оставаясь в скромном звании старшего инструктора, после того, как не смог отстоять во Всесоюзной федерации альпинизма обещанную Свердловску квоту из трех человек в экспедицию на Эверест – взяли только Сергея Ефимова. («Раз я не смог этого сделать, значит надо уступить место тому, кто сможет в следующий раз»)
Последние годы жизни после смерти старшего брата, ухода с поста председателя Федерации и выхода на пенсию из Университета, он провел в своем кабинете, в центре которого стоял дубовый стол. На обширной столешнице кроме папок с рукописями умещался большой Дон Кихот, орел на чугунной скале того же каслинского литья, в углу – приемник, по которому он слушал утром и вечером «Коль Исраэль» и другие «голоса», и портрет брата в настольной рамке прямо перед глазами. На стенах – фотографии вершин Большого Кавказа, карандашный портрет Дау, ледоруб на гвозде. Одну из стен занимали стеллажи, уставленные книгами по физике, истории и альпинизму. Визиты бывших коллег и товарищей постепенно становились все более редкими. Жизнь продолжается, у всех свои собственные проблемы и вообще «довлеет дневи злоба его». Пришло время мемуаров. Он написал воспоминание о своем брате, учителях и друзьях молодости (Ландау, Шубников, Алексеевский). Я подбивал его написать что-нибудь и про себя самого, он согласно кивал... но ничего не происходило. Журнал «Квант» продолжал заказывать ему статьи, и отец писал их, хотя с каждым годом эта работа давалась ему все с большим трудом. В доме стали появляться новоиспеченные евреи. Слухи об отцовской еврейской мудрости распространились довольно широко, и жаждущие обретения национального самосознания текли к нему в дом тонким, но неиссякающим ручейком. Теперь его заметки, объясняющие элементарные истины Торы и дающие первоначальные сведения из истории еврейского народа стали появляться в местных еврейских газетах. На годовых праздниках он являлся желанным гостем, потому что был единственным человеком в городе, знавшим «седер». Он делал подстрочники для переводчиков еврейской поэзии переводил классиков еврейской литературы (hа-Диббук), составлял выписки из еврейских мудрецов для желавших приобщиться к этому источнику. За перевод «Диббука» он получил специальную премию Джойнта. Когда, приняв решение об алие, я появился в посольстве Израиля в Москве, один из сотрудников, узнав мою фамилию, спросил, не родственник ли я Абраму Кикоину – единственному подлинному еврею в России к востоку от Волги. Он разговаривал с любым, кто к нему обращался. Он мечтал увидеть Эрец Исраэль своими глазами. Его ученики совершали алию один за другим... а он оставался дома.
Последним крупным событием в жизни отца было празднование его 80-летия. Впервые он въяве почувствовал степень всеобщего общественного признания. Интервью для местного радио и телевидения, статьи в газетах, торжественное заседание Ученого совета УрГУ, фильм о нем, сделанный режиссером Свердловской телеcтудии... Фильм построен на монтажных стыках. Старый профессор, сидя в своем кабинете, негромким но отчетливо слышным голосом профессионального лектора рассказывает о своем брате и о себе, о науке, альпинизме и еврействе («я человек неверующий, но если бы случилось чудо и какая-нибудь фея перенесла меня в Израиль, то первое, что бы я сделал – это пошел в ближайшую синагогу»), проходит по университетскому коридору, где почти каждый встречный с ним здоровается, выступает на Ученом совете с речью отнюдь не юбилейной, в которой высказывает тревогу о падении уровня образования в России и о том не очень далеком будущем, когда нынешние недоучки приступят к управлению страной. Эти рассказы перебиваются кадрами, запечатлевшими митинг ячейки какого-то из союзов русского народа, заквашенного на Национальной Идее. Местный фюрер со ступеней бывшего Дворца Молодежи в окружении соратников среднекомсомольского возраста в галифе и портупеях, с хоругвями, приставленными к сапогам, излагает эту самую Идею прохожим, случившимся поблизости по случаю погожего весеннего воскресенья: – «Ибо сказано: очистить нашу Святую Землю от скверны можно только, пролив кровь испоганивших ее инородцев, и она будет пр-р-ролита, эта кр-р-ровь!»... Фильм называется «Я был и буду».
В последние два года его жизни телефон звонил все реже и реже, и почти никто не стучал в дверь. Вплоть до дня похорон.
На похоронах все говорили о добрых делах, которые он совершил в жизни. Как-то вдруг обнаружилось, что он никогда никому не сделал зла. Добрые свои дела он не запоминал и о них особенно не рассказывал ни жене, ни детям. Но люди, пришедшие на похороны, о них не забыли. Была ли его жизнь счастливой? Если судить по внешней канве, то, наверно нет. Число несчастий, утрат и катастроф в ней было больше, чем положено среднему человеку, хотя и меньше, чем досталось на долю многих его друзей. Не сидел, не ходил по этапу, не стрелял в себе подобных, оставил после себя детей, книги, учеников. Умер у себя дома, когда жизнь закончилась сама. Ему достало мудрости быть внутренне свободным в жестких рамках, поставленных жестоким веком. Быть ровесником эпохи мировых войн и прожить жизнь Дон Кихотом в стране победившего большевизма – это, наверно, тоже достойно записи отдельной строчкой в летописи ХХ столетия.
[1] Special Tasks. The memoirs of an Unwanted Witness – a Soviet Spymaster. Little, Brown and Co, N.Y. 1994.
[2] Университетский учебник «Молекулярная физика» И.К. Кикоина и А.К. Кикоина был переведен на многие языки (в том числе и на французский – московским издательством «Мир» в 1971 и 1979гг).
[3] Kikoine, un Maitre de l’Ecole de Paris. Edition Arte, Adrien Maeght, 1987.
[4] См. об этом «Мишель Кикоин – живописец Парижской школы»
[5] Поэзия и проза Древнего Востока. БВЛ, серия 1, Худ. Лит., М. 1973