Майор Дьяченко прибыл в наш город и в наш полк в самой середине 50-х годов прямо из Германии. Его семью поселили в четырехкомнатной коммунальной квартире на одной площадке с нами. И поэтому очень скоро мы познакомились друг с другом.
Дядя Гриша Дьяченко был неплохим человеком и неплохим семьянином, такой себе настоящий украинец со спокойным и добрым характером. Он был невысокого роста, кругленький и крепкий, как дубок. Во всяком случае, со своего детского возраста,- а я тогда ходил в пятый класс,- именно таким я его и воспринимал.
Его жена, Елена Ивановна, лицом походила больше на цыганку-молдаванку. И я всю жизнь был твердо уверен, что она молдаванка. Но оказалось, что она была украинкой, не склонной к полноте, среднего для женщины роста, довольно интересной и стройной брюнеткой, которая всегда была одета по последней моде и выглядела ничуть не хуже, чем какая-нибудь жена полковника. Постоянно сжатые тонкие губы ее были всегда накрашены яркой помадой, что еще больше подчеркивало ее схожесть с цыганкой. А взгляд ее черных глаз всегда был с какой-то тайной и скрытой страстью, похожей на злость. Характер у Елены Ивановны был довольно крут, и она любила в своей семье командовать. И эта черта характера всегда была видна ее на лице. Вне своего дома она была общительна и любила поболтать. В том числе и с моей мамой. Правда, это было не очень часто.
Дядя Гриша был, куда проще своей жены.
В их семье было двое детей. Старшим был сын Леонид. Он был на год старше меня. А меньшей была дочка Людмила, которая была младше меня на три года. Брат и сестра не были похожи друг на друга. И на своих родителей Леня тоже не был похож. Он был симпатичным мальчишкой с красивыми и немного грустными глазами. А с годами его лицо постепенно приобретало мужественные черты. У Лени было хорошее телосложение, при этом он все время тянулся вверх, словно торопился вырасти. Девочкам в нашем дворе он нравился.
А Люся, как все ее звали, росла маленькой и казалась хорошенькой. У нее были очень красивые глазки, но ее лицо портил маленький подбородок и крепко сжатые тонкие губы. Какое-то скрытое выражение злости было в этих губах. Почти, как у ее матери. Люся всегда была аккуратно и хорошо одета, и обута. И видно было, что мать следит за ней.
Я подружился с обоими детьми и часто бывал у них дома. Для этого мне достаточно было только перейти лестничную площадку и постучать в соседнюю дверь.
В квартире, где их поселили, жили семьи еще двух офицеров. И Дьяченко достались две маленькие комнатушки. Можно себе представить, как выглядела каждая, в которой помещались только два человека. При этом у них было много вещей, которые дядя Гриша привез после войны с собой из Германии,- огромные фибровые чемоданы с кучей тряпок и ковры. Ковры на полу и на стенах. Как и у большинства офицеров нашего боевого полка. Комнатки казались шкатулками, набитыми нехитрой солдатской мебелью и дорогим немецким барахлом.
Долго задерживаться у них в гостях не получалось. Через пять минут игры мне становилось у них тесно и не хватало воздуха, чтобы дышать.
Могу себе представить, сколько крови выпила Елена Ивановна из своего мужа, заставляя его постоянно что-то думать, насчет их жилищных условий. Да и сам дядя Гриша понимал, что по мере того, как росли его сын и дочка, проблема с жильем в их семье только усугублялась, и ее нужно было решать.
Во второй половине пятидесятых годов семья Дьяченко, наконец-то, переехала на другую квартиру. Им дали половину одноэтажного коттеджа за кирпичным заводом, который размещался между нашей воинской частью и домами военведа. Условия там были, безусловно, значительно лучше, чем в их прежних комнатках-шкатулках.
Но этот переезд никак не отразился на моей дружбе с Люсей и Лёней. Мы продолжали видеться. То они вместе, или порознь, появлялись в нашем дворе. То я приходил к ним в гости. Напрямую идти к ним было совсем недалеко. Я выходил за наши дома и по краю карьера кирпичного завода, обходя сам завод, пробирался прямо в зону частного сектора, утопавшего в вишневых садах, где и стоял их дом.
В самом конце пятидесятых годов дядя Гриша Дьяченко, который так и остался в звании майора, попал под более, чем миллионное, сокращение Советской Армии. А так как у него не было образования, и он ничего не умел делать в жизни, кроме, как защищать Родину, которой теперь был не нужен, то ему и его семье пришлось не сладко. Что-то нужно было срочно думать, чтобы кормить семью. И дядя Гриша оказался в трамвайно-троллейбусном управлении. Он стал водить трамвай.
А еще через несколько лет дядя Гриша умер. То ли от болезни, то ли от глубокой обиды на свою страну, которую он самоотверженно защищал на японском фронте, а она его бросила на произвол судьбы. Был человек и ветеран, да не стало.
Забегая вперед, скажу, что их жизнь на этом не остановилась. Мать сама стала во главе семьи! Сама сумела поднять на ноги своих детей. И Лёня, и Люся с ее помощью окончили, сначала школу, а затем медицинский институт, и оба стали санитарными врачами. Лёня через некоторое время уехал в Ялту, где обзавелся семьей и остался там работать и жить. И моя связь с ним была окончательно потеряна.
А с Люсей я продолжал периодически видеться и дружить до студенческих лет, пока в 1964 году мы с ней окончательно ни расстались. У наших отношений не было будущего, и мне пришлось ей в этом признаться.
----------------
Прошло много лет. Можно сказать, прошла целая жизнь. За это время я окончил институт, женился, вырастил двух сыновей. Иногда до меня доходили отрывочные известия о Люсе и Лёне. Я знал, что Люся была замужем, но с мужем рассталась. У нее рос сын, Артур. Люся продолжала какое-то время жить в том самом коттедже. А потом они с матерью получили отдельные квартиры в городе. Старых отношений мы с Люсей не поддерживали. И мы не виделись.
Затем развалился наш нерушимый и могучий Советский Союз. Остались в прошлом и мои любимые родители. И злые девяностые годы не обошли стороной ни одного хорошего и честного человека. Жизнь поиздевалась над всеми нами, как могла.
И за все эти годы только один раз я встретил случайно в троллейбусе Елену Ивановну, и мы обменялись с ней телефонами. К тому времени ей было уже за 80 лет. Меня она не узнала. И мне пришлось самому признаться, кто я. Оба мы чувствовали некоторую неловкость, словно, были виноваты друг перед другом. Поговорить толком нам не удалось. Я торопился на работу. И вскоре, попрощавшись, я выскочил на своей остановке. А после этого мы так и не позвонили друг другу.
-------------
И вот, два года назад, когда я уже восемь лет, как был на пенсии, вдруг на 8 Марта вспомнил я о своих старых знакомых. И решил позвонить по сохранившемуся у меня телефону. Дай, думаю, поздравлю Людмилу с праздником. Почему-то был твердо уверен, что после смерти матери Люся не бросила мамину квартиру и, может, на мое счастье, в ней оказаться. Хотя бы, чтобы ответить на этот звонок. Чем черт ни шутит!
Идея, конечно, с моей стороны была авантюрной. Столько лет прошло! И на что я только надеялся? Но что-то толкало меня вперед и говорило: «А ты попробуй!»
И я снял трубку и попробовал...
Некоторое время в трубке слышались долгие тревожные гудки. Но вот на том конце трубку сняли, и я услышал незнакомый старческий женский голос:
- Алё!
- Простите!- проговорил я, сраженный неожиданным ответом, на который сам же так надеялся. Вот только голос я ожидал услышать не такой. Этот на Людмилу совсем не был похож. И явно принадлежал пожилой женщине. И в голове моей сразу прокрутились возможные варианты. Например, что после смерти Елены Ивановны там поселился кто-то чужой для меня. Но любопытство подтолкнуло продолжить разговор.
- Простите, это квартира Дьяченко?
- Да! А кто говорит?
- Простите, а Вы имеете отношение к Елене Ивановне Дьяченко?
- Да. Это я!..
На какой-то миг у меня перехватило дыхание. Такого не могло быть! Я твердо был уверен, что ее давно уже нет. Ведь столько лет прошло, как мы виделись, а она и тогда была совсем не девочка! Уже и мамы моей, сколько лет, как нет! А они были близки по возрасту.
И тут же внутри меня возникла горячая волна тепла к этой, чудом сохранившейся до сих пор живой памяти моего детства. Выходит, она последняя из дорогих стариков-ветеранов нашего полка. Живая еще вдова одного из однополчан!
- Елена Ивановна! Сколько же Вам лет?!- кричу я радостным голосом, словно присутствую при воскрешении давно умершей дорогой своей родственницы.
- Девяносто четыре!- нерешительно отвечает она. - А кто говорит?
- Да это я, Георгий!- И я называю ей фамилию моего отца, бывшего заместителя командира полка, в котором служил ее муж.
- Жорочка! Ты?!!!- И, если бы не телефонная трубка в ее руке, наверное, Елена Ивановна всплеснула бы от радости руками.
И мы, перебивая и торопясь, словно нас сейчас разъединит телефонистка, начинаем говорить друг другу разные глупости. И по всему чувствуется, как дорог оказался для каждого из нас этот мой неожиданный звонок. И нет прошедших, таких долгих лет. А мы сами своими голосами торопимся связать два конца давно разорванной временем нити, которая когда-то соединяла меня, мальчишку и юношу, и эту взрослую женщину, которая по возрасту была мне, как мать. И делаем мы это потому, что и у меня, и у нее живы еще в памяти и близкие нам люди, и те далекие и дорогие нашим сердцам времена, когда семьи наши и вся страна жили, как одна семья, пережившая одно горе и страдания, и одни общие радости.
Конечно же, я поздравил ее с Днем 8 Марта и нажелал всего самого доброго, что только пришло на ум. И мы договорились, что я немедленно приду к ней в гости. Вот тогда подробно обо всем и поговорим. И необыкновенно довольные мы оба попрощались. И я почувствовал, что этот звонок принес мне совершенно неожиданную и необычную для меня радость. И кто бы мог подумать, что такое случится?
---------
Прошло два дня, и я, собрав нехитрые и вкусные подарки для пожилой женщины, отправился по предложенному мне адресу. Как оказалось, Елена Ивановна жила в том же районе, что и я, в девятиэтажном панельном доме, поэтому дорога к ней долгой и длинной не оказалась. Дождавшись у закрытых на замок дверей подъезда первого человека, который своим электронным ключом открыл дверь, я вошел вместе с ним в дом и на лифте поднялся на восьмой этаж.
На мой звонок в дверь долго не было никакой реакции, пока, наконец-то, я не услышал, как открылась внутри дверь квартиры, и медленными шаркающими шагами Елена Ивановна подошла к наружной двери трех отгороженных квартир и не спросила, кто там.
Я ответил, и она впустила меня к себе. Закрыв за собой дверь, я медленно и осторожно последовал за ней в квартиру, боясь в темноте наступить на хозяйку. Впереди меня шла совсем не та Елена Ивановна, которую я помнил с детства. Куда и девалась стройная темноволосая цыганка-молдаванка, которая обращала на себя внимание мужчин! И это не была та строгая мама Люси, которой я слегка побаивался в детстве. И которая так зорко следила, чтобы я, десятиклассник, чем-нибудь не обидел ее дочь, которая была тогда еще в седьмом классе. Ну, мало ли?..
Сейчас впереди меня шла, хватаясь за стены и выступающие предметы, согнутая временем, маленькая высохшая старушка, которая была одета в старый теплый «лыжный» костюм, с косынкой на седых жидких волосах, завязанной на узел поверх головы. Елена Ивановна, все время тихо причитая «Вот какой молодец, что пришел!», вела меня прямо в кухню. Пока я шел за ней, мельком, осмотрелся. Меня удивило, что в квартире не было неприятных запахов, как обычно у стариков. Видимо, хозяйка была достаточно чистоплотна, несмотря на свой возраст. А, может, этому было какое-то другое объяснение.
Елена Ивановна жила одна в однокомнатной квартире. Внутри был почти полный беспорядок. И впечатление такое, что вещи не убирались на место никогда. В комнате у стены стоял двухдверный старый платяной шкаф, покрытый простым лаком, а рядом с ним пристроился старый советский буфет с такой же отделкой. Такой буфет когда-то был и в доме моих родителей, еще во времена моего детства. Справа, при входе, стояла старая же софа, вся заваленная старыми тряпками. И среди тряпок угадывалась постель, в которой спала хозяйка. Уже потом, когда я заглянул в эту комнату и отметил подробности, увидел, что под левой стеной, перед окном стоял такой же старый, как и все остальное, круглый столик, на котором было навалено много всяких мелочей, и старая ножная зингеровская швейная машинка, на которой уже много лет никто не шил. А над столиком на стене были наклеены, как обои поверх обоев, типографские иконы святых. Кроме обоев, на стенах было пусто. Ни картин, ни фотографий близких. Ничего, что напоминало бы былую жизнь и как-то характеризовало бы хозяйку дома. В комнате не было ни одного ковра, которые когда-то украшали стены комнат-шкатулок ее дома. И вся комната молчаливо кричала о нищете и о том, что здесь доживает свой век старая женщина, у которой нет ни сил, ни желания на украшение своего жилища и на уборку.
И только, пройдя в кухню, я заметил, что рядом с небольшим старым советским холодильником стоял еще один, тоже небольшой, но современный немецкий «Liebherr», а на полу перед ним стоял неисправный современный импортный телевизор. Да еще на невысоком столике у окна красовалась объемная хромированная клетка для содержания каких-то животных. Как потом объяснила Елена Ивановна, там две ее кошки выводят котят.
Оказалось, что Елена Ивановна жила не совсем одна. В квартире прятались от меня две кошки-британки, одна из которых была вислоухой. Обе кошки были очень красивыми и породистыми, и хозяйка жила не столько за счет своей пенсии, сколько за счет своих кошек, которые приносили ей не просто котят, а доход.
Войдя в кухню, я выгрузил на стол то, что принес с собой, а Елена Ивановна тяжело, но привычно осторожно, опустилась на стул, стоявший у обеденного столика, который служил ей и, как кухонный. Мне она предложила сесть напротив, в старое маленькое кресло. И некоторое время мы изучали глазами друг друга.
- Ты сильно изменился! Я бы тебя не узнала!- скрипучим слабым голосом она первой нарушила молчание.
С прищуром глядя на меня своими выцветшими глазами, она невольно сравнивала этого, чуть полноватого, незнакомого ей пожилого и полностью седого, лысеющего мужчину с белыми усами, с тем юным симпатичным тонким мальчиком из ее давней памяти. Мальчиком, у которого были иссиня-черные, блестящие от природы и густые волосы, и у которого только еще пробивались нежные черные усики. А именно таким она меня и помнила.
- Да, Елена Ивановна, времени прошло много, и мы с Вами изменились,- отвечаю я.
Но я не говорю ей, как постарела она. Наоборот, я говорю ей, какой она молодец, что дожила до такого возраста. И, что я почти уверен, что в нашем бывшем полку уже не осталось больше никого из однополчан-ветеранов, что она последняя. И честь ей и хвала! И я рассказываю ей снова, как решил позвонить по телефону. И каким приятным сюрпризом для меня оказалось, что она до сих пор жива. И это было чистой правдой. Я не кривил душой. Это оказалось настоящей радостью для меня. И теперь я пришел на встречу с ней с какой-то неясной надеждой. Сам не зная, чего ожидать.
Мне хотелось многое рассказать ей и многое от нее услышать, что меня интересовало. А меня, на удивление, интересовало все. И про нее, и про дядю Гришу, и про ее детей. И я попросил ее подробно рассказать мне сначала о Леониде и Людмиле, а потом о себе.
Спохватившись, Елена Ивановна поблагодарила меня за принесенные вкусности с восклицаниями « Не нужно было беспокоиться! У меня все есть!» и за то, что я нашел ее и не отказался прийти к старой женщине. Пришлось объяснить ей, что мне она дорога, как воспоминание о моем детстве и юности, о моих родителях и тех временах, которые были нам обоим близки и понятны. И я сказал ей, что мне она не чужой человек, а близкий, как родственник. Потому что я еще не забыл, какой сплоченной семьей был после войны наш полк, в котором служил сначала мой отец, и в который прибыл потом дядя Гриша. И я не забыл, с каким уважением Елена Ивановна относилась и к моему отцу, и к моей маме. И как все вместе мы ездили на встречи ветеранов в нашу дивизию, в Чугуев, где солдаты и офицеры принимали своих ветеранов, как дорогих гостей. Все это было. И все это до сих пор помнили мы оба.
- Да! Какие замечательные люди были, твои отец и мама!- задумчиво проговорила Елена Ивановна,- А когда их не стало?
Я рассказал. Она помолчала и продолжила:
- Да! А я вот живу! И господь Бог никак не заберет меня к себе… А у меня такое горе! Дочка и внук, которым я отдала все, что могла, бросили меня. Они подолгу не приходят, не звонят. Придут только тогда, когда им снова понадобятся мои деньги.
Я попытался успокоить ее и сказал, что такого не может быть. Людмила любит ее, как дочь, а внук, как все молодые люди, просто больше думает о себе, а о бабушке ему некогда думать. А что касается возраста, то пусть она живет столько, сколько ей отмеряно свыше. И не нужно думать о плохом.
- Людмиле тяжело часто ездить к Вам,- продолжаю я защищать Люську,- ведь она сама уже далеко не девочка, да и живет на другом конце города.
- Ничего ты о ней не знаешь!- зло говорит Елена Ивановна,- Вот послушай, что я тебе расскажу!
И она собирается мне рассказывать, но я, перебивая ее и прося прощения, в два слова прошу рассказать мне сначала о Леониде.
-А что тут особенно рассказывать!- медленно и печально произносит она. – Умер мой Леня в 2006 году. Там, у себя, в Ялте. От рака головного мозга. Шел по улице, и ему на голову с сосны свалилась тяжелая шишка. Получил травму. После этого началась болезнь, и очень быстро мой Леня сгорел от нее. Успел только перед смертью приехать ко мне, проститься. Остались у него там жена и дочка. Непутевые обе. Гулящие.
И еще Елена Ивановна добавила, что у Лени была большая должность там, в Ялте. Что его там уважали. Я внимательно слушал и вслух пожалел, что с Леней такое случилось. Жить бы ему и жить! А про себя подумал, а так ли все было на самом деле, как Леня рассказал матери? Шишка ли виновата? И кто это теперь узнает? И откуда Елена Ивановна взяла, что ее невестка и внучка гулящие? Так ли это на самом деле? Да и кому теперь это нужно? Ей, явно, теперь это нужно не было. Не стало сына,- это было главное для матери.
Я хотел попросить ее вернуться к рассказу о Люське, думая, что она уже забыла, о чем начинала говорить. Но не тут-то было. Старая-старая, а при своем уме и довольно ясной памяти оказалась Елена Ивановна.
- Так вот, теперь о Людмиле! Ты, наверное, думаешь, что она хорошая. Знаю, что любила она тебя, да ты ее не захотел. И правильно, что не захотел! С мужем своим не ужилась. Ребенка заимела, а правильно воспитать не смогла. Взрослый оболтус вырос. Институт юридический окончил, а нигде до сих пор не работает. И ни дня не работал!
- Как это не работает?!- восклицаю я.- А как же он живет, за чей счет?
- А мама на что? А бабушка на что? А еще к женщине какой-то богатой пристроился. Она его одевает и обувает, и кормит.
«Вот тебе и на!- подумал я, - не мужиком, а альфонсом, значит, внук ее стал. Ничего себе, Люська, воспитала мужчину на свою голову! А куда, интересно, смотрел его родной отец? Отстранился, выходит, от воспитания сына!»
Я не стал понапрасну портить Елене Ивановне нервы, понимая, что и сама она знает, о чем говорит.
- Да и Людмила у меня получилась непутевая. Проститутка она настоящая. Дома у себя мужиков принимала. Один с ней, а другой своей очереди в прихожей дожидается!
- Откуда Вы это взяли?- ошарашено спрашиваю ее, а она мне в ответ:
- Артур сам рассказывал. При нем все было! Да и вообще, чтоб ты знал, не родная она мне, Людмила! Приемная она у меня!
«Вот это да! Вот это новости!» - в моей голове все закрутилось. Столько информации, и одна хуже другой. Но и не верить у меня не было никаких оснований. Хоть и старой была Елена Ивановна, но никаких признаков отсутствия ума у нее я не заметил. Она рассуждала сурово, но здраво и логично. «А откуда мне было знать эту правду раньше? Мне что, кто-то говорил об этом? И сама Елена Ивановна, рассказывала об этом моей маме, или своим подругам? Да никогда!»
- Вижу, что не веришь мне!- предупреждает меня Елена Ивановна,- Так расскажу тебе все по порядку!
Она повернулась навстречу тихо вошедшей в кухню красивой серо-
серебристой кошке, которая, увидев меня, быстро повернула назад и исчезла в комнате.
- Дана это,- назвала она ее по имени,- Боится тебя! Незнакомый ты ей!
И продолжила.
- Так вот, выросла я в Молдавии, в селе. Украинским было село. Семья отца моего жила богато. И кони у нас были, и коровы, и овцы, и птица разная. И работники были у отца. Хорошо жили. Только я росла не такая, как все. Не любила я эту жизнь сельскую и знала, что, когда вырасту, постараюсь уехать отсюда. Куда угодно, только бы не жить в селе. Не мое это все! Не по душе мне! И, когда исполнилось мне семнадцать лет, отвез меня отец в городок, что был недалеко от моего села. И в этом городке я поступила на учительские курсы, чтобы быть потом учителем в начальных классах. А я к этому времени окончила школу, у себя в селе.
Елена Ивановна сделала паузу и посмотрела в окно.
И по ее внимательному и долгому взгляду я понял, что не деревья и небо увидела она в окне, и не птиц, что, стремительно пролетая мимо окна, оживляли стоявшую на месте картинку, и не дом, такой же, как и ее, что стоял напротив ее окна, через глубокий коридор двора. Старая Елена Ивановна всматривалась сейчас в свое прошлое, о котором она мне рассказывала, и будто видела себя молоденькой и симпатичной девушкой, мечтавшей улететь подальше от привычной и ненавистной ей сельской жизни.
- На этих курсах я училась хорошо,- продолжила прерванный рассказ Елена Ивановна.- А по вечерам бегала с подружками на танцы, что были недалеко от общежития. Вот там, на танцах, я и познакомилась со своим будущим мужем. А Гриша мой был тогда лейтенантом и служил на Дальнем Востоке. И к нам, в Молдавию, он приезжал за пополнением, за красноармейцами-новобранцами. Познакомились мы, значит, с ним. И проводил он меня до общежития. А через два дня ему нужно было уже уезжать к себе, на Дальний Восток. И два оставшихся вечера мы провели с ним вместе. Гуляли и разговаривали. А перед отъездом предложил он мне выйти за него замуж. Обещал прислать мне литер для проезда на Дальний Восток.
- И что, поехали?
- Поехала! Никому ничего не сказала и не предупредила. Иначе не отпустили бы никуда. Отец мой крут был характером. Уверена, что не пустил бы! Боялась я его. Поехала я уже позже, когда окончила курсы и начала работать в школе. А тут надумал отец меня замуж выдать, за одного богатого молдаванина. А я не любила его. И вот тогда, предварительно списавшись с Гришей, я и удрала из своего села. Гриша, как и обещал, выслал мне литер для проезда. И я, наспех собрав свои нехитрые вещички, навсегда исчезла из родного дома.
- Ехала через всю страну больше двух недель. А у меня с собой в дорогу были только три рубля денег. Ты не представляешь, что это такое! Я ведь еще была молодой. И кушать все время хочется, а купить не на что. Спасибо, люди хорошие в пути подкармливали. Не дали умереть с голоду.
Она на секунду прервала свое повествование и спросила меня по-матерински: «А ты, случаем, не голодный? А то сейчас покормлю тебя!» И я поспешил успокоить ее, что нет.
-Да, так вот! Прибыла я, наконец-то, в город Ворошилов. Так тогда, перед войной, назывался Уссурийск, где служил мой Гриша. А я скажу тебе честно, что согласилась я тогда ехать к нему не потому, что любила его. Нет. Не было у меня любви к нему. Я помчалась, сломя голову, лишь бы поскорее убраться от ненавистной мне сельской жизни и от противного мне замужества с молдаванином. А вот Гриша, правда, неприятным мне не был. Но и чувств тогда я к нему никаких не испытывала.
- И, наверное, Вам еще и мир посмотреть захотелось!- вставил я свои рассуждения,- После вашего села одна только дорога через весь Советский Союз чего стоила! Столько невиданных земель и рек, городов и лесов, которых в Молдавии нет, видели! Стольких людей интересных встретили по пути!
- Может, и это тоже сыграло свою роль!- согласилась со мной Елена Ивановна,- Во всяком случае, я действительно тогда увидела столько, сколько до того не видела никогда. Да и откуда бы я это все могла увидеть?
Она поменяла позу и оправила на ногах свои лыжные брюки. Движения ее рук были привычными, словно, у молодой женщины, которая поправляет перед сидящим мужчиной свою юбку. Я отметил это про себя, не преминув обратить внимание на то, что некоторые пальцы на ее руках были скрючены, по всей видимости, очень давно, не то от перенесенного артрита, не то от травм. Но я промолчал об этом. И ждал от нее продолжения.
- В тот же день, когда я прибыла в город Ворошилов, мы с Гришей сходили в ЗАГС и расписались. Но спать вместе я ему позволила далеко не сразу. Прошло много дней, прежде, чем это случилось. Короче говоря, у меня началась совершенно новая жизнь. Как я и хотела. А знаешь, Жора, я ведь была куда более образованна, чем Гриша. Он был вообще не образован. Только три класса школы у себя в селе, в Николаевской области, окончил. А я все-таки учительницей работала. Я за свою жизнь девяносто книг прочитала!
Елена Ивановна сказала это с такой гордостью, что мне пришлось похвалить ее, и я не позволил себе разочаровывать ее. В таком возрасте, как у нее, простому человеку хочется хоть чем-то гордиться, что он совершил в своей жизни. И я, невольно, подумал о себе. А сколько книг прочитал за свою жизнь я? Слету, уверен, что гораздо и гораздо больше. Даже и не задумывался никогда об этом, и не считал.
- Пришлось мне взяться за образование Гриши!- продолжала она,- Начала я с ним диктанты проводить. Он ведь и грамотно писать не умел… А сама я пошла в своей воинской части на курсы медсестер. Обстановка тогда уже была тревожной. У нас, на Дальнем Востоке, ожидали нападения японцев.
И Елена Ивановна, нарушая хронологию событий, рассказала мне о том, что она, вместе со своим мужем, участвовала в боевых действиях и тоже ветеран войны, только войны с Японией. И рассказала о том, какой жестокостью отличались японские солдаты, которые в специально вырытых ямах встречали наступающие советские войска и ножами вырезали наших солдат, без единого выстрела. И скольким нашим раненым она помогла в боях, потому что стала хорошей медсестрой.
- Ты не устал еще от моего рассказа?- спрашивает меня Елена Ивановна. И создается впечатление, что это не ей, а мне столько лет. И это я должен был устать слушать, а не она рассказывать. Но я понимал также и то, что, сидя долгими днями и вечерами в одиночестве и общаясь только с Даной и Мартой, своими кошками-британками, ей нужно было еще и просто выговориться. И сейчас она рассказывала мне то, чего, возможно, никому никогда не рассказывала, и что всю жизнь носила в себе, и это не давало ей долгие годы покоя.
- Нет-нет!- поспешил я ее успокоить,- С большим интересом слушаю Вас.
- Через год, после того, как мы с Гришей расписались, родился у нас первый сын. Но он вскоре умер от дифтерии. Потом началась Великая Отечественная война. А Гришу не трогали и на западный фронт не отправляли. Оставалась угроза нападения Японии, и на Дальнем Востоке держали наши войска еще с довоенного времени. Примерно на полгода моего мужа отправили в командировку, в Прибайкалье. И я ездила туда к нему, вместе со своей грудной дочкой, которую к тому времени родила. Девочка моя там заболела и умерла. Тоже от дифтерии. В те годы многие дети умирали от этой болезни. И все в младенческом возрасте…
- Я знаю об этом, Елена Ивановна!- вставил я свое подтверждение,- У моей двоюродной сестры в Порт-Артуре и у маминой подруги, тоже в Ворошилове, в те годы умерли от дифтерии первые сыновья. Тоже в младенческом возрасте. Простите, что прервал.
- Потом мы вернулись в Ворошилов. Прошло какое-то время, и я узнала, что у Гриши до моего приезда к нему на Дальний Восток была другая женщина. И это уже после того, как он предложил мне выйти за него замуж и ждал моего приезда. Мы сильно с ним поссорились. Хотела я сначала совсем уйти от него, но тут вмешался комиссар полка, в котором служил Гриша. Он помог мне перебраться в гостиницу. И стал часто заходить ко мне, проведывать, и незаметно между нами возникли отношения. Вот тогда я впервые по-настоящему полюбила. Полюбила этого человека. Он был очень красив собой, высокий, статный, мужественный. И образованный. И умел красиво ухаживать за мной. Ничего общего с Григорием.
- А через девять месяцев, в 1943 году, у меня родился от него сын. Это и был мой Лёня. Комиссар полка хотел жениться на мне после этого. Он тоже полюбил меня. Но в Москве у него оставались жена и дети. И я наотрез отказала ему. Он уверял меня, что добьется развода, но я была непреклонна. И, в конце концов, порвала с ним и вернулась к Грише. Я его простила, а он простил меня. Принял меня с ребенком и усыновил его. А мой комиссар после этого стал пить и впоследствии застрелился. Такая вот история получилась.
- В 1945 году, когда началась война с Японией, у меня был от Гриши еще один сын. И нас, семьи офицеров полка, эвакуировали в тыл, подальше от мест возможных боев. Нашу семью перевозили через тайгу на грузовой машине. Гриша с маленьким Лёнечкой ехали в кабине, рядом с солдатом-шофером, а я с грудным ребенком и вещами сидела на кузове машины. Дороги в тайге, через которую мы ехали, практически, не было. И впереди нас шли солдаты и спиливали деревья, чтобы машины могли проехать. За солдатами оставались пни от деревьев, и шоферам нужно было умудряться проехать через них. За один такой пень наша машина как-то зацепилась и опрокинулась. И мы с сыном выпали из кузова и сильно ударились. Сын от удара погиб, а у меня была отбита почка. И меня каким-то образом отправили в госпиталь, где хирург ее подшил. Так вот и получилось, что троих детей я родила от Гриши, а ни одного не сохранила.
- А уже после войны была у нас в части совсем еще молодая девчонка, дочка местной прачки, которая работала в нашем полку, в Ворошилове. И один боевой сержант, по сути сверхсрочник, сошелся с ней. И она в 1947 году родила от него девочку. Во время родов молодая мать умерла. Был скандал. Сержанта куда-то перевели из части. А мы с Гришей удочерили эту девочку. И это была наша Людмила. После этого мы несколько лет переезжали с места на место. История эта забылась. А в начале пятидесятых годов Гришу перевели служить в Германию, и мы всей семьей переехали туда. В середине пятидесятых нас вернули в Союз, и мы оказались здесь, в нашем полку, в этом городе. Вот тебе и история моей жизни!
Елена Ивановна перевела дух, и я понял, что для первого раза я уже засиделся в гостях. Пора было и честь знать. Наверняка, я сильно утомил ее. Я пообещал вскоре прийти снова, рассказать о себе и вообще, не забывать о ней. Извинился, тепло простился с ней и направился к себе домой.
С тех пор Елена Ивановна стала названивать мне. И все жаловалась на свое горе. В чем оно, не признавалась. Обещала рассказать, когда приду.
В следующий раз, предварительно договорившись по телефону и прихватив с собой очередную вкусную передачу, которую мне подготовила жена, я пришел в гости к Елене Ивановне через неделю. Только теперь я не стоял перед подъездом в ожидании кого-нибудь, чтобы открыли дверь, а сам открыл ее своим электронным ключом, который дала мне для пользования Елена Ивановна. Домофона в ее квартире не было.
На этот раз она была не одна. Дверь ее квартиры открыла мне Людмила. Мы не виделись с ней так много лет, что даже вспомнить было трудно. Прошли в комнату, как-то устроились все вместе. Елене Ивановне не пришлось мне ничего рассказывать, и об ее горе в тот раз я так и не услышал.
Людмила откровенно рассматривала меня, а я ее. Мы оба сильно изменились и не скрывали своего разочарования. Ее удручала моя седина и заметный живот, а я, вместо хорошенькой когда-то девушки, видел перед собой все ту же маленькую, только уже поседевшую, с изрядно морщинистой кожей на лице и руках, пожилую женщину, которой было за шестьдесят, и которая стала похожей на Бабу-Ягу. Нос ее скрючился, а маленький подбородок и тонкие сжатые губы, которые и в юности ее портили, теперь заметно спрятались под этот нависающий нос. Одета она была более, чем скромно. Даже намека не осталось на прежде всегда с иголочки одетую девушку. На ее лице, кроме губной помады, я не заметил никаких следов косметики. Похоже было, что она поставила на себе, как женщине, крест, и ее уже не интересует собственная внешность и желание кому-то нравиться.
В довершение ко всему, как бы подтверждая, что она не принимает «меня за меня», Людмила стала обращаться ко мне на «вы». Ничего умнее с ее стороны и придумать было не возможно! Я не сдержался и по этому поводу высказался ей. Пришлось ей как-то заставить себя переключиться. Но я так и не понял,- это ее «вы» было в действительности из-за шока от увиденного, или было демонстрацией того, что с ее стороны все давно забыто?
Потом мы долго сидели, и мне пришлось им обеим рассказать подробно о себе, своей жизни за все эти долгие годы, о своих родителях и о своей семье. О последнем старался не особенно распространяться, чтобы не травмировать самолюбие Людмилы. Кто ее знает, что там у нее внутри. Делает вид, что ничего не помнит, даже меня. Но, возможно, что внутри, в душе, что-то еще осталось от детской ее влюбленности.
В этот мой приход кошки Елены Ивановны проявили ко мне некоторый интерес. Одна из них подошла ко мне и потерлась об ноги. Видимо, это была Дана, которая в прошлый раз меня видела. А вторая, Марта, на этот раз не пряталась, а с софы, лежа, наблюдала за всеми, в том числе и за мной. Кошки были и в самом деле очень красивы. Правда, я кошек не люблю, даже красивых. Моя душа принадлежит собакам. Но это другая история.
Я не стал на этот раз долго засиживаться. Одно только понял, что Людмила встрече со мной рада не была. И мне не стоило там оставаться, вместе с ней.
Мы простились. Я шел домой, понимая, что это был тот самый случай, когда встреча с бывшей юностью была не в радость. Нам обоим.
-----------
Последующие события только подтвердили, что жизнь расставляет все на свои места. И те ошибки, которые люди совершают в молодости, горечью выходят наружу в старости.
Елена Ивановна уже на второй день, после моего ухода, снова позвонила мне и стала жаловаться, что так и не сумела мне рассказать о своем горе. Помешала Людмила. Хотя я абсолютно был уверен, что именно она сама сообщила Людмиле о моем предстоящем приходе. Видимо, ей самой любопытно было посмотреть, как мы с Людмилой встретимся.
Я был занят своими делами. И пообещал, что, как только освобожусь, приду снова.
Прошли две недели.
И я снова поднялся на лифте на восьмой этаж и позвонил в дверь квартиры Елены Ивановны.
И снова мы сидели с ней на кухне, и на этот раз она изливала мне свое горе, которое заключалось в ее жалобах на дочь и внука, которые очень редко приходят к ней. А когда появляются, то требуют у нее денег и забирают все, что находят интересного для себя в ее холодильнике.
Вот и в прошлый раз, большую часть того, что я принес Елене Ивановне, Людмила забрала себе.
Меня, естественно, это возмутило. Я высказал свое мнение, что в ее возрасте дети и внуки должны сами помогать ей, а не наоборот. На что Елена Ивановна повторила мне, что Артур, внук ее, нигде не работает, а Людмила, неизвестно, как расходует свою пенсию, и при этом она жутко задолжала по оплате за свою квартиру. И все время требует денег от матери.
Я поинтересовался, а как Елена Ивановна питается, как она покупает продукты, если не в состоянии никуда выходить из квартиры, в ее–то возрасте и с ее больными ногами?
- Ко мне один раз в месяц приходит социальный работник, и она приносит мне продукты по моему заказу. Пенсию мне тоже приносят домой. И Совет Ветеранов не забывает обо мне, присылает мне по праздникам поздравления.
- Стало быть,- делаю я предположение,- Людмила знает, когда это происходит и немедленно появляется у Вас, чтобы поживиться?
- А как же! Конечно, знает и приходит!
Мы делаем паузу, и я некоторое время ласкаю обеих кошек, которые уже принимают меня, как своего, в их доме. Напоследок я обдумываю все, что услышал. Потом прощаюсь с Еленой Ивановной. И ухожу домой, унося в душе гадкий осадок от всего услышанного про Людмилу и ее сына.
А в июле месяце того года мы втроем отметили 95-летие Елены Ивановны. Я принес ей букет роз и большую коробку шоколадных конфет, а Людмила тоже принесла букет роз и принесла бутылку Шампанского. Мы пили вино и закусывали его шоколадом, но никто не старался выпить много. Были еще и принесенные мной и Людмилой нарезанные мясные закуски, но я отказался от еды. А Елена Ивановна только пригубила вино. Мы говорили обо всем и ни о чем. И пытались вспоминать наше общее прошлое. Мне показалось, что, с одной стороны, Елене Ивановне было приятно, что о ней в этот день не забыли. И что на ее маленьком Юбилее был я. А с другой стороны, в комнате повисла какая-то неловкость. И было в этой встрече что-то искусственное и нарочитое. Судя по тому, что раньше рассказала мне о Людмиле Елена Ивановна, на этот раз Людмила изображала из себя заботливую и любящую дочь. Но все трое мы знали, что это ложь. И, если бы не пригласили меня, то вряд ли этот День был бы так отмечен...
На какое-то время мы делаем перерыв в наших встречах. Но зато довольно часто созваниваемся по телефону. И все время Елена Ивановна, не переставая, продолжала жаловаться мне на Людмилу. И на то, что она редко приходит к ней и на то, что постоянно все у нее забирает. А еще она пожаловалась мне, что у нее перестало работать радио. Я знал, что радиоточка была для нее единственным «окном» в мир. Ведь телевизор у нее давно не работал. И никто и не собирался его ремонтировать.
Поэтому мне пришлось навестить ее снова, и я починил радио, полностью заменив старый и вышедший из строя шнур питания.
На этот раз, вместо ответа на благодарность за ремонт, я высказал Елене Ивановне все, что думал на тему ее бездельника и неумехи внука Артура и ее бесцеремонной и бездушной дочки Людмилы. Мне пришлось откровенно сказать, что напрасно она жалуется на свою Людмилу. Что сегодня она пожинает плоды собственных ошибок в воспитании дочери. Слишком она баловала Людмилу и ограждала ее от всяких жизненных трудностей. Людмила с детства привыкла в жизни все получать, но не приучена с благодарностью все возвращать. Елена Ивановна сама воспитала дочь, как потребителя. И не воспитала в ней чувства любви и благодарности к своей матери. Таким Людмила воспитала и своего сына, Артура. И, когда наступит настоящая старость у самой Людмилы, ее ждет то же самое, что получила теперь Елена Ивановна. Постоянное требование давать, не возвращая в ответ тепла, ласки и заботы.
И Елена Ивановна, скрепя сердце, вынуждена была со мной согласиться.
- Да! Теперь и мне видно, что слишком я угождала своей дочке. Я сама шила ей самые лучшие платья. Сама покупала ей украшения. Старалась, чтобы она ни в чем не нуждалась, получила хорошее образование. Оберегала ее от грязной домашней работы и старалась сама все делать по дому. Я сыну Лёнечке не сделала столько, сколько делала Людмиле. И вот заслужила такую «благодарность».
У Елены Ивановны появляются на глазах слезы обиды. И она вытирает их маленьким платочком, чудом оказавшимся в кармане ее лыжных брюк. Я прошу прощения у нее за прямоту своих слов, но она успокаивает меня:
- Все ты правильно говоришь. И сама я это понимаю, да только теперь мне от этого не легче.
---------------
Прошел еще один год. Кто-то стал старше и мудрее. А кто-то от «большого ума» тронулся им и пошел, шатаясь и петляя, по пути в никуда. Жизнь людей ничуть не стала лучше и легче. Только добавились лишние и никому не нужные горькие и тяжелые проблемы, которые совсем не зависят от простых и не таких «умных», но все же честных, людей.
В наших отношениях с Еленой Ивановной в первой половине года ничего существенно не изменилось. Мы обменивались с ней телефонными звонками, в которых она по-прежнему жаловалась мне на Людмилу и внука. И я периодически навещал ее, с той только разницей, что перестал носить ей продукты, которые потом доставались, с ее слов, алчной дочке и бездельнику внуку. Желая помочь Елене Ивановне, мне почему-то не хотелось помогать Людмиле и ее сыну.
После всего, что я узнал о ней от ее матери, в моей душе перегорели все те добрые чувства, которые оставались еще во мне, в связи с нашим общим детством и памятью об ушедших годах и дорогих сердцу людях. И, вместо старинной подружки детства, перед моим взором оказалась постаревшая, злобная и жадная маленькая баба, которая думает только о себе, забывая и уничтожая своим отношением ту, которая воспитывала ее и растила, всю жизнь кормила, холила и баловала ее, ни в чем ей не отказывая с раннего детства. И теперь эта очень пожилая женщина вынуждена тайком жаловаться на свою дочь и внука мне, потому что больше ей некому в жизни пожаловаться. Просто некому.
И жалуется она на своих самых близких в теперешней ее жизни людей. Жалуется мальчишке, когда-то хорошо ей знакомому, ставшему пожилым и чужим, по сути, для нее человеком.
96-летие Елены Ивановны так «пышно», как в прошлый раз, отмечено не было. Сама она и Людмила меня не приглашали, и я, купив коробку шоколадных конфет, отправился к ней сам, чтобы поздравить.
Мы снова, как всегда, сидели с ней вдвоем на кухне. Дана спала в прихожей, а Марта была где-то в комнате. И Елена Ивановна сначала, в который уже раз, рассказывала мне эпизоды из своей прошлой жизни. Но только на этот раз в ее голове стали путаться факты. И сильно перемешалась хронология событий. Она путалась в том, что рассказывала, и часто называла меня Лёней. Сначала я думал, что она поправляет то, что неверно говорила мне раньше, но потом я понял, что ее здравый рассудок стал ей потихоньку изменять.
И будто в подтверждение тому, Елена Ивановна вдруг стала рассказывать мне, что в последнее время к ней стали без приглашения являться гости. Это незнакомые мужчины и женщины с детьми. Они приходят к ней днем и ночью. И забирают вещи и все, что у нее лежит в холодильнике.
Я попытался успокоить ее, сказав, что это ей только так кажется. И, что никто без ее спросу не может войти в закрытую на замки квартиру. Но Елена Ивановна сказала, что гости проходят сквозь стены, и замки для них не помеха.
- Вот и сейчас, смотри! Видишь, красивая молодая женщина в цветном легком платье трогает меня. Платье на ней развевается на ветру, а ребенок лет пяти тянет ее за руку в прихожую! Смотри, разве ты не видишь?!
Я вскочил на ноги и посмотрел в прихожую. Кроме спящей Даны, там не было никого. А возле Елены Ивановны не было никакой женщины. Ни красивой и молодой, ни старой и страшной. Вообще никого. И я сказал:
- Елена Ивановна! Как может развеваться на ветру платье этой женщины, если мы сидим с Вами в кухне, при закрытых окнах, и никакого ветра здесь нет и быть не может? Все это Вам просто кажется. Успокойтесь. Никого здесь нет, и никто у Вас ничего не может забирать без Вашего ведома. Поверьте мне.
Она спокойно выслушала меня, но возразила:
- Нет, Лёнечка! Ты просто сам не видишь. Вот сейчас она ушла. Может быть, она испугалась тебя. Но потом они придут. Они часто все вместе приходят, и мужчины и женщины с детьми. Набиваются ко мне в комнату. И я не могу их выгнать.
Я понимаю, что мне ее не переубедить. Ее воображение рисует перед ней виртуальность, которая для нее теперь стала реальностью. И мои возражения для нее сейчас не имеют значения. Мне становится не по себе. Я понимаю свою беспомощность и невозможность хоть чем-то ей помочь. В своем возрасте она переступила через ту черту, за которой осталась обычная и реальная жизнь. Пусть и непростая в ее случае, но все же реальная. Теперь же ее жизнь отрывается от бытия и уходит в воображаемый и враждебный ей мир.
На прощание я поцеловал ее в щеку и с тяжелым сердцем ушел домой.
Елена Ивановна стала не просто очень пожилой женщиной, которая нуждается в моральной поддержке и заботе. Она стала проблемой. Но я понимал, что при живой дочке и внуке это уже не моя проблема, а их. И решать ее нужно им.
Я не один раз предлагал Елене Ивановне переехать жить к дочери, мотивируя это тем, что она будет под присмотром, и Людмиле не придется ездить через весь город, чтобы проведать ее. А квартиру продать и решить финансовые проблемы Людмилы, или отдать ее внуку. Но Елена Ивановна наотрез отказывалась. Она говорила, что Людмила не даст ей там жизни. И там она не будет хозяйкой в своем доме, как сейчас. И мне пришлось согласиться с ней в этом. Хотя я прекрасно понимал, к чему может привести, в конце концов, это одиночное плавание.
После моего последнего посещения мы не один раз разговаривали с ней по телефону. И, как правило, звонила мне она. И умоляла меня помочь ей выгнать из ее квартиры непрошенных гостей. Я всячески убеждал ее, что все это игра ее воображения, что никаких гостей на самом деле не было, и нет. Но Елена Ивановна только злилась, что я ее не понимаю и не хочу ей помочь.
- Это твоя проклятая волчица тебя не пускает! Я знаю! Это она напустила на меня всех этих мужчин и женщин! Они и сейчас у меня, роются в холодильнике!- кричала она мне в трубку.
А на мой вопрос, о какой волчице она говорит, Елена Ивановна крикнула мне:
- Твоя жена! Это она, проклятая, не пускает тебя ко мне! Я знаю! Она ревнует тебя!
- Елена Ивановна!- пытаюсь я ее урезонить,- Как Вы можете так говорить о моей жене, которую никогда не видели и никогда не знали. Да ведь это она сама покупала и передавала для Вас все те продукты и вкусности, что я приносил. А Вы так плохо о ней говорите и проклинаете ее. Разве так можно?!
Но Елена Ивановна, ничего не ответив, бросила трубку. И мой телефон с ее стороны замолчал.
----------------
А в декабре прошлого года, как всегда неожиданно, в наш город пришла зима. И первые дни месяца стояли сильные морозы, а ближе к середине месяца они значительно ослабли. Но все дни месяца, практически, не было солнца. Иногда с мрачного неба срывался снег. Или случался иней, отчего на улице все становилось, как в сказке, тихо и торжественно красиво. И почти каждый день вдали стоял туман.
Моя жизнь протекала в обычных делах и хлопотах. И мне некогда было скучать и предаваться безделью. Зиму я не любил никогда и никогда ничего хорошего от нее не ожидал. Изредка я вспоминал о Елене Ивановне. Но эти мысли ничего хорошего мне не приносили. Я понимал, что навязчивые видения ее уже не покинут. И это ничего хорошего впереди не сулило. Как говорила мне она сама, сердце у нее, на удивление врачей, здоровое. В таком случае, как я понимал, беда в ее возрасте может прийти совсем с другой стороны. Волновало ли меня ее долгое молчание? Да, волновало. Но я после ее последнего, нехорошего разговора по телефону никак не мог себя пересилить и заставить себя снять трубку.
В один из таких дней мне неожиданно и впервые позвонил по мобильному телефону Артур, внук Елены Ивановны. И поинтересовался, не звонила ли мне его бабушка. Я сказал, что нет. И поинтересовался, не случилось ли чего?
- Да вот, звоним с мамой к ней, а она не отвечает! – говорит Артур.
- Немедленно поезжайте к ней!- говорю ему я,- И, если будет нужно, позвоните мне! В любом случае мне перезвони, Артур!
Но Артур так и не позвонил мне.
В течение трех последующих дней я сам пытался дозвониться до Елены Ивановны, подолгу ждал, но трубку с той стороны она не снимала. И никто другой не снимал тоже.
И только через несколько дней мне позвонила по городскому телефону Людмила и сообщила, что Елены Ивановны не стало. Предположительно она умерла 13 декабря. А обнаружили ее только через несколько дней. И Людмила пригласила меня прийти на девятый день к 13 часам, в квартиру Елены Ивановны.
И я пришел. В квартире не стало не только хозяйки. Исчезли и кошки. Беспорядок так и оставался в этом доме, но к нему добавилась ненормальная тишина, которая теперь ощутимо распирала стены.
Мы сидели с Людмилой на кухне и поминали Елену Ивановну. На столе стояла бутылка какого-то вина, и были разложены какие-то закуски. Есть я не стал. Бокал вина за упокой души Елены Ивановны я выпил и поинтересовался, как ее обнаружили. И Людмила вполне спокойно рассказала мне, как они приехали и не могли попасть в квартиру. (А я, невольно, еще подумал: «Как же так могло случиться, что у нее не было своих ключей?! Об этом ведь нужно было думать заранее!»). Потом они с Артуром попросили соседа, и тот взломал двери. Елену Ивановну обнаружили на открытом балконе окоченевшую. Вызвали милицию и скорую помощь. И завертелась обычная бюрократическая вертушка. В итоге Елену Ивановну кремировали. И на тот час, как мы ее поминаем, урна с ее прахом хранится в крематории. Весной ее заберут и похоронят в могилу ее мужа, дяди Гриши.
Вот и вся история. Была на свете женщина. Прожила долгую и такую непростую жизнь, воевала и рожала детей. Вырастила и сохранила двоих из пяти. А вот теперь ее нет.
Людмила призналась мне, что мать рассказала ей о том, что она у них была не родной, а приемной. А еще Людмила рассказала мне, как она любила меня в детстве. И какой бедовой она, оказывается, была. Девчонкой она ходила в мой двор и «била морды» другим девчонкам из нашего двора, чтобы они на меня не засматривались. А еще она по вечерам часто бродила под моими окнами.
Естественно, я об этом ничего не знал. В детстве, во дворе, мне об этом никто и не рассказывал. Умом я понимал, что чувство той девочки, которой была когда-то Людмила, заслуживает уважения и внимания. Но тогда, в детстве, во мне не было ответного чувства к ней. А теперь, когда она мне призналась в этом, во мне поселилось чувство неприятия ее, как человека. Человека, у которого не было чувства благодарности и любви к матери, которая ее вырастила и воспитала, которая дала ей высшее образование и ни в чем ей не отказывала в жизни. А она не отплатила матери своей дочерней заботой и любовью, когда матери это так было нужно. И мать ее не заслужила такой ужасной смерти, на которую ее обрекла собственная дочь. Вот и сейчас, на лице дочери не было ни капли горя и сожаления об утраченном, самом близком на свете человеке. Возможно, что я не все знаю об их отношениях с матерью. Но чувство долга всегда должно оставаться в нас, если мы считаем себя людьми.
Я извинился и, сославшись на дела, попрощался с Людмилой. Больше мне нечего было делать в этом доме.
23.05.2015 г.
г.Харьков.