Солнце стоит уже высоко, но все еще силится хоть краешком луча заглянуть в распахнутое окно малой трапезной. Легкий ветер развлекается, виляет среди разросшихся деревьев, пускает мягкие зеленые волны. Обычный май.. Если не обращать внимания на мертвенную тишину - птицы покинули этот город еще до начала эпидемии.
"Хорошо смеется тот.."
Я хмурюсь и аккуратно ослепляю последнюю картофелину. За закрытой дверью слышится шушуканье, возня и подозрительный скрежет - малыши давно усвоили, что когда я готовлю еду, им нужно развлекать себя самостоятельно.
"Хорошо смеется тот, кто.."
Откладываю нож и лезу под плиту - открутить вентиль подачи газа. Конфорка загорается с неохотой - на неделе нужно будет попросить отца Андрея дозаправить баллон.
Тишину разрезает один-единственный удар колокола - уже полдень.
"...я смеюсь последней" - прощально умирает у меня в голове вместе с затихающим чистым звоном.
Вытираю мокрые руки о джинсы и выглядываю в окно. На высотке колокольни задорно посверкивает оптический прицел - Ванька залег в засаду. Он называет это "игрой в цепную реакцию": звон колокола обычно привлекает парочку "прокаженных" (как их называет престарелая инокиня Ольга), которых можно быстро "снять" из винтовки; звук выстрела стандартно приносит еще двоих-троих, ну а дальше дело лишь за статистикой и удачей. Личный Ванькин рекорд - пятнадцать голов за полчаса. Для шестнадцатилетнего сопляка, раньше видевшего оружие только на экране ПК - крышесносно.
Не дожидаясь первого выстрела, возвращаюсь в свой угол и с надеждой верчу колесико радиоприемника. Полгода назад, когда все происходящее еще воспринималось как временное явление, в эфире исправно крутили срочные сводки новостей и различные предостережения для предотвращения заражения.
"..ведь поры латекса имеют размеры от 5 до 50 микрон, что в несколько десятков раз превышает размеры вируса Ч, таким образом лишая презерватив права считаться достаточно эффективным защитным средством..."
Зомби-вирус, передающийся половым путем. Инкубационный период варьируется в зависимости от индивидуальных особенностей иммунной системы зараженного. В другом мире и в другое время я бы вдоволь поугарала над идеей. Сейчас смеяться охоты нет.
Пару минут прорезаю волны эфира, купаясь в белом шуме, пока в открытое окно не влетает первый резкий хлопок выстрела. Все, отбой. Плеер в уши. Здравствуй, инди-рок.
***
Вечером, во время затрапезной молитвы, я привычно разглядываю своих "боевых товарищей". Настоятель Андрей - большой бородач с вечно прищуренным взглядом - звучным грудным голосом читает молитву, пока мой взгляд скользит по горстке людей собравшихся за столом.
Сестра Анувия что есть сил сжимает в руках деревянные бусины четок, губы ее беззвучно шевелятся, вторя святым словам. Говорят, ей было двадцать, когда она решила отречься от мирского имени Юлия. Что она видела за свои тридцать шесть лет жизни, кроме монастырских стен?
Рядом, низко опустив голову, сидит старушка Ольга. Тонкая морщинистая рука изредка взлетает к покрытой черным голове, кладет крестное знамение. Ей бы дожить свой набожный век спокойно, без этого киношного апокалипсиса...
Матушка София цыкает на детей - Соня и Кирилл никак не усидят спокойно - тоненькие шейки ходят, как шарниры, маленькие головки вертятся туда-сюда. Когда тебе пять лет, сложно понять, зачем нужно сидеть смирно, когда скучно и хочется есть. Или почему нельзя кричать, услышав снаружи страшный рёв бешеного существа. За какие грехи эти дети лишились детства? В тринадцать лет ты уже тоже начинаешь задаваться такими вопросами, поэтому Ника сидит насупившись, возит ложкой в миске и изредка бросает хмурые взгляды на окружающих. В гробу она видела весь этот балаган. Вместе с нашей дурацкой похлебкой. Понимаю тебя, Ник, ох, понимаю...
Молитва уже давно закончена, и мне в бок прилетает острый локоть - Денису надоело лицезреть мой отсутствующий взгляд. На правах старшего - как-никак десять лет разницы - утаскивает с Ванькиной тарелки ломоть хлеба и невозмутимо командует мне: "Ешь давай, а то подумаю, что решила всех потравить в свою смену."
Хмыкаю, и берусь за ложку, возвращаясь к своим мыслям.
Свечи романтично пляшут в своих восковых гнездышках. Металлические ложки бодро стучат по железным мискам. Потихоньку завязывается беседа.
Горстка набожных святош, подростки, дети, да парочка убогих девственников. Герои апокалипсиса, ничего не скажешь.
Во главе стола раздается страшный хрип, и мне даже не нужно смотреть на стремительно наливающиеся кровью глаза настоятеля, чтобы понять, что происходит. Протокол у нас отработан до мелочей. Ника уводит детей в спальни, Ваня прикрывает их отступление, мужчины выступают вперед женщин и вытаскивают пистолеты. Вспышки от выстрелов озаряют своды зала, и я вдруг слышу глухой стук упавших на каменный пол деревянных четок. Оборачиваюсь, чтобы успеть увидеть, как вдруг смертельно бледнеет сестра Анувия. Подхожу ближе, молча поднимаю и возвращаю ей четки. Нам не надо ничего обсуждать - все взрослые обитатели монастыря отличаются обостренной чуткостью, да и ночи здесь мертвенно-тихие. Сложно не уловить глухие шаги, тихие шепотки и жалобный скрип дверей, прикрывающих собой чужую драму.
Утром мы найдем ее крохотную комнату пустой, а сквер недалеко от монастыря будет украшать живописное побоище. Смелая художница не пожалеет красного цвета, но последний взмах железной кисти прибережет для себя.
Набожная, но далеко не святоша. Героиня апокалипсиса.
***
После вечерней трапезы в монастыре царит упадническое настроение. Даже дети сидят тихо, сбившись в одну комнату под присмотр старших.
Мне все равно. В моих ушах раздается задорное соло на банджо, а мои руки вершат судьбы дюжины мисок, десятков приборов и миллионов мыльных пузырьков. На очередном припеве мое левое ухо внезапно лишается наушника - Денис закончил свое дежурство на огороде. Встает рядом, берет полотенце и через пару минут посуда окончательно повержена. Вытирает руки, вытаскивает наушник из уха и смотрит:
- Хочешь сегодня?
А почему бы и да.
Наше любимое место - чердак колокольни - встречает нас уютным скрипом обшарпанных оконных рам, нагретым теплом широкого деревянного подоконника и привычным потрясающим видом на закат. Денис выуживает с полки увесистый набор шахмат, и я даю себе зарок продержаться хотя бы полчаса...
...Багровый диск касается горизонта, и я устраиваюсь поудобнее, наблюдая за его медленным сошествием. Денис неторопливо расставляет фигуры, готовя новую партию. Где-то за стенами монастыря, в лабиринте каменных джунглей раздается протяжный, исполненный отчаянной ярости крик.
- Ты не думала закончить это все? - говорит спокойно, не отрываясь от своего занятия.
Я провожаю быстро исчезающий ободок света, и думаю о полных животного ужаса вылазках в город; о вот таких леденящих душу криках; о бездонно-черных мыслях, не дающих спать по ночам. Солнце окончательно исчезает, и я перевожу взгляд вниз. Несколько десятков метров, несколько секунд полета. Быстро, просто. Нечестно. Нечестно, по отношению к нашим товарищам, по отношению к малышам, по отношению ко всем тем, кто из последних сил выживает за пределами этих высоких прочных стен, кого еще предстоит найти и доставить в спасительную безопасность монастыря. Нечестно по отношению к той силе, чья воля растасовала наши судьбы таким образом.
Я смотрю на Дениса и улыбаюсь. Беру две пешки - белая, черная...какая, в сущности, разница? - и прячу руки за спину.
- Успеется. Выбирай.
***