Николай КРАСИЛЬНИКОВ
ПРОЕЗДОМ
1
Старшина Иевлев вышел из комендатуры, где сделал отметку об убытии в гарнизон. Было жарко, душно и он вопреки уставу расстегнул верхнюю пуговицу гимнастёрки. От стен зданий, от земли, от сомлевшей листвы деревьев парило. Вдохнул всей грудью горячий воздух. И странно: почувствовал какое-то облегчение. Наверное, оттого, что предыдущие сутки находился в ожидании, неведении. Он волновался, а точнее, боялся, что после госпиталя (подлатывал давшее знать о себе ранение 43-го) спишут подчистую на гражданку… И не видеть ему гарнизона, ставшего родным, вместе с офицерами, солдатами – «старичками» и салажатами.
К счастью, всё обошлось: «снаряд пролетел мимо». Поезд уходил ночью. В 12. 00. Надо было занять чем-то оставшееся время. Вторую половину дня. И ещё вечер.
В Ташкенте у него не было каких-либо знакомых. Не успел ни с кем познакомиться, не считая госпитальной медсестры Настеньки. Вдовой, ещё молодой женщиной. Маленькой да гарненькой. Между ними сразу же с первого дня возникла взаимная симпатия. Но дальше шуток и обыденных рассказов о житье-бытье, армейском и гражданском, грань они не переступали. Намёки, правда, были, что вот он и она одиноки… Но сказать что-то главное оба так и не решились.
Расстались суховато.
Уже у ворот Иевлев обернулся и увидел, что Настенька так и осталась стоять на месте. С какой-то грустью глядела ему вслед.
– Я тебе напишу с дороги, – сказал старшина.
И вот, вспомнив этот эпизод, Иевлев почему-то запоздало вздохнул.
«Может, разыскать её дом, – подумал он. – Адрес у меня есть: Мельничный переулок, дом №16. Это где-то за железнодорожным вокзалом. Рассказать, что наболело на сердце. Объясниться. Сказать, что люблю… И укатить вместе с нею. Разбить, наконец, обывательский стереотип, что после 30-ти женят соседи, а после 40-ка сам чёрт не поженит»…
Старшина как раз подошёл к тому роковому рубежу, когда и рогатый «помощник» становится бессильным.
Иевлев достал из кармана трофейные немецкие часы марки «HUBER» – он всегда носил их с собой, как память о взятии Берлина, – посмотрел на чёрный циферблат: свободного времени оставалось достаточно…
М-да, сейчас она ещё в госпитале. Дежурство сдаст только утром. А возвращаться туда вторично не хотелось. Плохая примета и неудобно. Уже попрощался со всем персоналом.
Куда бы пойти?
Иевлев пересёк трамвайную линию. Здесь на тротуаре, на тенистой стороне улицы, было прохладнее. Навстречу показалась бабка с клюкой. Она цепко держала за руку внука. Чумазого крепыша. В сатиновых трусиках и дырчатых сандалиях на босу ногу. Тот нёс бумажный стаканчик с мороженым. Поминутно останавливался, опрокидывал стаканчик в рот.
Бабка тянула внука. Крепыш капризничал.
– Ыгы, – пробовал заплакать он. – Дай покушать мороженое. Всегда мешаешь.
– Дома покушаешь, – ворчала бабка. – Мамка, небось, вернулась с работы. Ждёт. А ключи у меня в сумке.
– Ыгы-ы-ы, я скажу мамке, что ты не даёшь мне мороженое.
Иевлев, наблюдая за сценкой, невольно улыбнулся. Вспомнил себя маленьким.
– Бабушка, где вы купили мороженое? – спросил он.
Старушка оглядела его строго и вдруг подобрела:
– Вон там, милок, на Пьян-базаре! – и показала клюкой в конец улицы. – Аккурат за трамвайной остановкой.
– Спасибо.
2
Город был ему немного знаком по прошлым приездам. И этот базар со странным названием. Там всегда было шумно, многолюдно. Настоящий восточный базар. Торговали зеленью, фруктами, арбузами и дынями, живой птицей, свежими лепёшками. Удушливый аромат перца, корицы, зиры и других специй кружил голову. Меж торговых рядов стлался шашлычный чад, смешиваясь с запахами рыбожарки, где над всей этой суетой оставался незыблемым, как солнце, тысячелетний постулат: «Чай не чай без пиалы, плов не плов без казана».
Но сейчас Иевлев думал о другом. О том, как странно складывается человеческая жизнь… Детство и юность его прошли в Сибири. Окреп в суровом климате, рвущем иногда на морозе даже железо. А по-настоящему пришлось мужать на фронте. И тогда, выздоровев после ранения, он твёрдо решил связать свою судьбу с армией. Ходатайство его поддержали сверху, учли военный опыт и направили на самую южную точку Советского союза. Готовить молодое пополнение. Так Иевлев оказался в отдалённом гарнизоне.
Хм… Вот и получается, что попал из полымя да в огонь, почти по пословице. Жарища, редкие кусты селина, пески, где новое слово «самум» начисто высушило из памяти и заставило забыть, как стукотит по дранке нудный северный дождь. Трудно обживался на новом месте. Ночью обмакивал простыню в воду и укрывался ею. Мало помогало. Высыхала быстро. Но потом ничего, пообвык.
Весной вместе с солдатами возле казармы посадил саженцы. Ухаживал за ними, словно за малыми детьми. И как-то поймал себя на мысли, что он, как и деревца, крепко ухватился корнями за неподатливый суглинок.
Это чувство обострилось особенно, когда открылась старая рана, и Иевлев засобирался в госпиталь. На выезде из городка, трясясь в старенькой «эмке», он не выдержал и оглянулся на молоденькую шеренгу карагачей. Они звенели на ветру лопастой листвой,словно просили: обязательно вернись!
3
Как-то вечером после ужина, прогуливаясь по госпитальному саду, Иевлев встретился с Настенькой. У неё было свободное время. Присели на недавно покрашенную скамейку.
И старшина, смущаясь и краснея, стал рассказывать про свой городок. О том, какой он хороший, какой там большой клуб, построенный ещё в прошлом веке, красивые деревья… Есть даже цветы каллы и юкки. Цветут до глубокой осени. Правда, мало их. Но ничего, можно ещё посадить, было бы желание. А какие закаты!
Настенька слушала рассеянно, а Иевлев пытался убедить:
– Я правду тебе говорю. Ты что, не веришь мне?
– Верю, верю, – рассеянно кивала Настенька.
Старшина, устав убеждать её, замолчал.
Мимо них по дорожке, посыпанной красным песком, проходили два солдатика. И один из них, тот, что был пошире в плечах и повыше, с медным от загара лицом, артистически – чётко и громко – продекламировал:
Зачем придумал чёрт нам ад,
Когда есть Кушка и Кызыл-Арват?
– Слышал? – улыбнулась Настенька.
Иевлев засмеялся. А потом загрустил. Вообще, что знают эти ребята о жизни? Сыты, обуты, благодаря старшинам, стране. И, слава Богу, что война обошла их стороной. А впрочем, они тоже хлебнули с лихвой. Голод, безотцовщина… Понять их можно. А вот убедить, что надо бы сделать «из ада рай», – нужно.
Вот потому-то Иевлева тянуло обратно в свой гарнизон.
4
Базар шумел, гудел, как и сотни лет назад. Старшина выхватил зорким взглядом голубую тележку с мороженым возле струистого арыка. Мороженщица, моложавая тётка, чью большую часть блузки распирала пышная грудь, при виде Иевлева растаяла в улыбке:
– Товарищ военный! Берите пломбир. Очаровательная штука.
– Ну раз очаровательная, дайте порцию.
– Пожалуйста! Чтобы у вас жена была такая сладкая, но не холодная.
Мороженщица, довольная шуткой, засмеялась.
– Спасибо за добрый совет, – старшина хмыкнул и отошёл в сторону.
Пломбир оказался действительно приятно холодным. Для «коренного» кушкинца редкое лакомство!
Иевлев погрузился в свои неторопливые мысли, но тут в толпе кто-то истошно завопил:
– Держите, держите вора! Сумочку упёр.
– Какую? Где? – зашумели вокруг люди.
– Вон же, держите!
Из толпы на дорожку прямо на старшину вырвался здоровенный детина. Краснорожий, с вытаращенными по-рачьи глазами. В одной руке он держал сумочку, в другой – что-то завёрнутое в тряпицу. Увидев Иевлева, преградившего дорогу, детина прохрипел, выставив зубы веером:
– Уйди, старшина, по хор-рошему!
– Верни сумочку, – чётко приказал Иевлев.
– Уйди!
– Верни украденное.
– Держи, сучара! – детина откинул тряпицу и в его руке холодно блеснуло лезвие.
Толпа ахнула и замерла.
– Держись, старшина! – послышался справа незнакомый голос.
Детина замешкался. И тут сильный удар вышиб из его руки финку. Над толпой пронёсся одобрительный гул.
Иевлев, воспользовавшись паузой, сшиб детину наземь. Скрутил ему сзади руки. И только тут увидел над собой того человека, который в критический момент оказался рядом. Он был молод, высок, чернобров, в широких светлых брюках и парусиновых туфлях.
– Ну, что, старшина, будем делать с этим? – молодой человек кивнул на притихшего детину.
Небритый и жалкий, он вызывал омерзение.
– Как что? Сдадим в милицию.
Оперпункт находился неподалёку.
При виде детины, конвоируемого старшиной и молодым человеком с несколькими понятыми и пострадавшей тёткой, пожилой лейтенант усмехнулся:
– Опять свиделись, Сивоконь, а говорил, что завязал с прошлым. Значит, соскучился по нарам. Понятых и пострадавших, прошу, остаться. А вам, старшина, и вам молодой человек, сердечное спасибо. Матёрого рецидивиста помогли задержать. Можете идти.
На улице Иевлев ещё раз пытливым взором окинул незнакомца:
– Как вас звать-то!
– Семён. Зачем вам?
– Буду знать, кому обязан вторым своим рождением.
– Никому. Только матери с отцом и себе.
– Позвольте тогда спросить: откуда такой удар?
– Десантная выучка.
– Постойте, постойте, я тоже служил в десантных войсках. Вы случаем не из второй отдельной бригады?..
– Нет.
– А я подумал…
Иевлев даже загрустил, что они не однополчане, а потом хлопнул по плечу нового знакомца:
– А не пропустить ли нам в честь знакомства по фронтовой чарочке?
– С удовольствием бы, да нельзя. Ранения, врачи запретили.
– Мне тоже нельзя. Сам только из госпиталя, – признался Иевлев.
– Значит, в другой раз. До лучших времён.
– А будут ли они?
– Будут, обязательно!
5
Вернувшись в гарнизон, старшина Иевлев с прежней страстью и самоотдачей принялся за службу. Ежедневные тактические занятия, стрельбы, марш-броски, учебные тревоги… Понемногу забывался госпиталь, бинты, перевязки… Шумный аляповатый город с его разноликим народом и говором.
Иногда в тишине холостяцкой комнаты ему вспоминалось простое и бесхитростное лицо Настеньки с карими глазами. Каждый раз ему хотелось написать ей тёплое письмо, поделиться своими скромными радостями и печалями и даже, может быть, сделать предложение. И каждый раз он боялся притронуться к бумаге.
Однажды Иевлев возвращался со стрельбища. У ворот части его встретил старшина из соседней роты казах Асанов.
– Поторапливайся, – подстегнул тот. – Сегодня у нас в клубе встреча. Говорят, столичный поэт приехал. Стихи будет читать.
Гарнизон не баловали столь редкостными гостями. Иевлев приготовился к этой встрече тщательно. Умылся, ещё раз выгладил парадную форму. И в назначенный час он был уже в клубе.
В обширном помещении, как говорится, негде было яблоку упасть. Пришли солдаты, соседи-пограничники, офицеры, их жёны с детьми. Как только клуб сумел вместить столько народу!
И вот на сцену вышел долгожданный гость. Высокий молодой человек с густыми чёрными бровями. При виде его у Иевлева приятно ёкнуло сердце… Поэт читал громко и отчётливо, жестикулируя рукой:
Я был пехотой в поле чистом,
в грязи окопной и в огне.
Я стал армейским журналистом
в последний год на той войне.
… Быть под началом у старшин
хотя бы треть пути,
потом могу я с тех вершин
в поэзию сойти.
Каждое стихотворение зал встречал громом аплодисментов, многие хлопали стоя. Иевлев же, не сдерживая чувств, делился с Асановым:
– Это мой знакомый. Он меня буквально вырвал из лап смерти.
– На передовой?
– Можно сказать и так. Потом расскажу.
– Тише, – цыкали на них со всех сторон. – Дайте послушать.
А поэт читал:
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв –
и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
– Здорово подмечено!
– Это же про нас! – шептались офицеры.
А когда после очередных аплодисментов прозвучали строки:
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом чисты, –
У многих женщин выступили слёзы, а бывшие фронтовики старались опустить глаза, чтобы ненароком не показать своей слабости.
Только глубокой ночью опустел клуб. Старшина Иевлев вернулся в свою комнату. Включил свет. Распахнул окно. Вспомнил, сказанную кем-то фразу: «Скука – враг любви». Потом достал из тумбочки толстую тетрадь, чернила и ручку.
«Милая Настенька! – написал он. – Как ты живёшь, как работа? Помнишь ли меня? Я хотел написать тебе, да не решался. У меня всё нормально. Ребята что надо. С ними можно и в огонь, и в разведку. Очень хочу, чтобы ты приехала. Ничего, что у нас мало зелени, зато люди отличные. К нам даже гость приехал из Москвы. Поэт. Будет писать о нас книгу. Я с ним познакомился при случайных обстоятельствах. Сильный, волевой человек. Может быть, ты читала его книги. Фамилия его Гудзенко. Зовут Семён.
С армейским приветом к тебе, старшина Иевлев».