Глава 20
- Трофим, пробивайся назад! – как сквозь вату, забившую уши, услышал казак голос Перебейноса.
Груша с трудом понял, чего от него хотят – усталость неимоверная навалилась на его плечи, горячий пот заливал глаза, и все тяжелее становились его сабля и ятаган.
Но Снежок понял… Конь резко развернулся и, сбив в немыслимом прыжке двух низкорослых ногайских лошадок вместе с седоками, стал пробиваться к побратимам, спешащим навстречу Груше. Казак по достоинству оценил боевые качества атаманского коня и его готовность выполнить любую команду всадника. Что ж, Снежок поистине был настоящим казачьим конем, и мог очень многое. Не раз и не два спасал он в этом бою жизнь Трофиму в беспощадных рубках, не раз и не два уносил того от верной гибели, делая неожиданный рывок в сторону и скрывая его от верной пули или сабельного удара.
Через несколько минут казаки соединились и, взяв Грушу в кольцо, дали ему возможность перевести дыхание, пока сами отчаянно рубились.
Скоро и Груша, слегка отдохнув, встрял в сечу, срубая головы, как шляпки с подсолнухов. Но слишком неравны были силы… И лишь теперь Трофим осознал, что повел своих братьев на верную смерть.
- Ну, где ты, смерть моя дурная!? – возопил он в отчаяньи не своим голосом, и с удвоенной яростью обрушился на врагов.
- А что, брат, бывает еще и умная смерть? – крикнул Лесовик. Он и в смертельной рубке не потерял доброго казацкого юмора.
- Бывает! – крикнул Груша. – Когда казак сам ее ищет!
- А ты не ищи ее, Трофим! – не унимался Лесовик. – Она тебя сама найдет, когда твой срок выйдет!
То ли «накаркал» Лесовик, то ли Господь услышал крик мольбы о смерти, но только налетел на Грушу огромный татарин с бритым черепом, с коего кто-то из казаков уже успел сшибить шелом.
Они ударили друг дружку одновременно. Груша видел, как отделилась от тулова голова противника, и в тот же миг страшный удар в висок сбросил его с коня…
Он тяжело приходил в себя… Сначала Трофим услышал мягкий сладкоголосый хор… Когда-то, в давние-давние годы он слышал нечто подобное в Межигирском монастыре, куда провожал старого казака Ерему Гузя, уходившего в монашескую братию на покой. В церковном хоре пели дети. И была их песнь столь благостна, что Груша сам чуть было не подался в монахи… Но был он молод тогда, и жажда подвигов гнала его на Сечь, в бесчисленные сражения.
А сейчас пели ангелы – он сразу это понял… С песней ангелов тот мир, в котором он жил много-много лет, в котором царили лишь смерть и разрушение, стал постепенно удаляться от него, истаивать в знойном мареве степи. Он видел только бездонное синее небо и пару жаворонков, беззаботно кувыркающихся в небесной вышине.
Груша скосил глаза и… крупно, всем телом вздрогнул… Рядом, лицом к лицу, лежала голова убитого им татарина. Противно заныла большая зеленая муха, села на обритую голову, поползла по мертвому лицу с закрытыми глазами и плотно сомкнутым ртом. Трофиму вдруг почудилось – голова на красной, обильно облитой кровью земле стискивает зубы, сдерживая гневный крик. Гортанно, дико прокричала казарка, и Груша снова вздрогнул, сбросил оцепенение, поднял глаза ввысь, проводил взглядом серую стаю и снова, уже мельком, глянул на мертвую голову. Нет, никогда больше из этого сжатого рта не вырвется победный клич «хура-г»...
И только теперь старый казак Трофим Груша поверил: он – жив.
Над ним склонился Тарас Варивода, помог приподнять голову.
- Ну, как ты, Трофим? – участливо спросил побратим. – Мы уж подумали грешным делом – зарубил тебя бусурмен. А ты жив…
- Н-не совсем жив, - слабым голосом ответил Груша. – Крепко приложил меня поганый…
- Крепко, брат! Я видел, как ты свалился с коня. Будто мешок с овсом. Ну, вставай, брат, я тебе голову перевяжу холстиною. Что ж ты кровью-то исходишь?
Варивода подтащил Грушу к туше убитого коня и прислонил его спиной к седлу. Достав из сумы свернутую в трубку холстину, он обмыл рану теплой водой из баклаги и тихо присвистнул…
- Однако, счастливчик ты, брат! – сказал он. – Видать, сбил ты руку татарину, ибо удар вскользь пришелся. Лишь кожу содрал, хоть и глубоко. Ничего, жить будешь!
Варивода засмеялся своей же совсем не веселой шутке.
- Дай водицы испить! – попросил Груша.
- Так ведь теплая она! – воскликнул Тарас. – День-то уж на вечер перевалил, пока ты в беспамятстве валялся. Водица и нагрелась.
- Ничего, пусть теплая. Дай!
Он припал к деревянному горлышку баклаги и сделал несколько глотков. Ему сразу стало легче.
- А что так тихо? – спросил Груша.
- Так ведь все кончилось, брат! Мы уже совсем обессилели, к смерти приготовились. Как вдруг побежали татары. Наши-то разбили их у балки, обратили в бегство. А бежать им некуды было, окромя как к Днепру. Ну, а там их Данила Черный с чаек и побил-то немыслимо сколько...
- А наши где? Бойки где? Тарас Лесовик? Нагнибеда?..
- Нет боле Лесовика, - Варивода потупился. – Погиб. Юхим Бойко сильно пораненный. Унесли его к лекарям. Тебя не понесли, думали мертвый… Потом смотрю, шевелишься. Удивился я, ибо не дышал ты вовсе до этого. Значит, долго жить будешь!
- А оно мне надо? Жить? – с надрывом произнес Груша.
- А ты, Трофим, Господа не гневи-то! – осуждающе промолвил Варивода. – То в его руках – жизнь любого из нас. Как он решит, что значит, готов ты, так и приберет тебя. Вот так-то, брат. Не гневи Бога!
Трофим повернул голову и с изумлением увидел, что сидит он всего в нескольких шагах от шатра Кара-Мухамеда. У полога стояли два казака, охраняя вход.
- А что Кара-Мухамед? – не веря своим глазам, сказал Трофим. – Пленён?
- Нет, брат! – ответил Тарас. – Ушел собака. Все добро свое бросил и ушел. Как татары побежали, так и он успел выбраться. Казаки погнались за ним в степь, да только вряд ли догонят. Кони резвые у его сторожи – арабские скакуны. Нет, не догонят!
- А где Снежок? Конь атаманский? – заволновался Груша.
- Да вон же он! – воскликнул Варивода, пальцем тыкая в коновязь, уже сбитую казакаи у шатра.
Груша задумался…
К шатру медленно подъехал Яков Благой. Тяжело сойдя с седла, он склонился над Грушей.
- Жив, Трофим? – спросил он.
- Жив, Яков! – ответил Груша. – Что, закончили разгром?
- Почти! – сказал Благой. – В степи в верховьях Гремучей, да у Днепра еще сражаются отдельные группы татар, но положение их безнадежно. Много побили их у переправы. Кошевой вовремя туда пушки перебросил – встретили, как полагается по нашему казацкому обычаю! Не желаешь взглянуть на жилище Кара-Мухамеда? Мне вот шибко интересно!
- Отчего же не взглянуть? – сказал Груша. – Дойду ли?
Благой и Варивода помогли ему подняться на ноги и, взяв под руки, помогли дойти до шатра.
Шатер изнутри был обшит белым войлоком. В центре стояла жердь, удерживающая купол. Землю внутри шатра покрывал огромный ковер с тканными узорами, на котором валялось множество подушек. Вокруг жерди стояло около десятка кожаных мешков.
Варивода развязал один из них – он был доверху набит турецкими серебряными монетами – курушами, акче… В другом оказались какие-то зерна темно-коричневого цвета. Тарас сунул одно зерно в рот и попробовал разжевать…
- Тьфу! – вдруг сплюнул он коричневую вязкую слюну. – Горько! Что это еще за гадость?
- Мож, горох ихний? – неуверенно произнес Благой. – Или фасоль?
- И зачем только Кара-Мухамед эту гадость с собой таскал? – спросил Варивода. – Грыз, что ли?
Он потрогал остальные мешки – еще в одном оказались те же зерна, но другие были набиты монетами.
- Вот и деньги нам на припасы! – Благой улыбнулся. – И пороху купим, и железа, и ружей!
- И казаков наших честь по чести похороним! – тихо сказал Груша, и казаки дружно потащили шапки с голов, обнажая буйные казачьи чубы…
Продолжение следует –