Хемингуэй утверждал, что во всяком литературном произведении должна быть одна главная фраза; он полагал, что стоит только найти ее - и остальное пишется само собою. Возможно для писателя оно так и есть, хотя…, хотя мы, читатели, знаем уйму прекрасных творений, где таких фраз можно найти без счета – «Горе от ума» к примеру; или вовсе без главной фразы – да пускай хоть «Война и мир». Но есть такие произведения, где главная фраза, лучше – главная мыль, натурально лежит на поверхности, однако стоит только чуть поменять ракурс – все видится совсем по-другому и главная эта мысль, обнаруживается, совсем иная, хотел или не хотел того автор.
Я теперь о Собачьем сердце. Там, помните, среди лютой зимы, бездомный, продрогший, с ошпаренным левым боком, готовый уже к голодной смерти своей пёс вдруг божьим провидением попадает в теплую, сытую и богатую квартиру, где его усыпляют и внедряют в мозг его гипофиз недавно умершего божьим же провидением некоего человека, в итоге каковых медицинских действий на свет является новая человеческая сущность. Да чего пересказывать гениальное? – взять да перечесть, да насладиться умом и языком. Просто, против когда-то расхожего мнения, главное место скорее не там, где говорится, что «разруха не в клозетах, а в головах», а похоже вот здесь: «Иван Арнольдович, это элементарно… Что вы на самом деле спрашиваете? Да ведь гипофиз не повиснет же в воздухе. Ведь он всё-таки привит на собачий мозг, дайте же ему прижиться. Сейчас Шариков проявляет уже только остатки собачьего, и поймите, что коты – это лучшее из всего, что он делает. Сообразите, что весь ужас в том, что у него уж не собачье, а именно человеческое сердце. И самое паршивое из всех, которые существуют в природе!».
Человеческое сердце… самое паршивое из всех, которые существуют в природе… М-да… Конечно же это не о конкретном герое. Повесть не имела бы никакой ценности для вечной литературы, кабы в ней крылась лишь остроумная издевка на большевиков, о коих уже через сотню, а то и мене лет никто и не вспомнит, как не помним мы сегодня (кроме названий) о декабристах или народовольцах. Да даже и не в том суть, что человек есть худшее и конечно же нравственно куда как ниже собаки существо на земле. Тут все персонажи, от невидимого нам подлеца повара столовой нормального питания служащих центрального совета народного хозяйства, через фактурных и осязаемых Швондеров с Вяземскими, до опять невидимого партийного благодетеля Петра Александровича – всё отпетые негодяи, и даже те немногие порядочные обитатели квартиры в калабуховском доме вызывают лишь искреннюю грусть и сожаление о безвидной их доле, но вот собака… Совсем другой ракурс.
Повествование начинается с мыслей пса: «У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу! О, гляньте на меня, я погибаю. Вьюга в подворотне ревёт мне отходную, и я вою с ней. Пропал я, пропал», и заканчивается его же мыслями: «Так свезло мне, так свезло, просто неописуемо свезло. Утвердился я в этой квартире. Окончательно уверен я, что в моём происхождении нечисто. Тут не без водолаза. Потаскуха была моя бабушка, царство ей небесное, старушке. Правда, голову всю исполосовали зачем-то, но это до свадьбы заживёт. Нам на это нечего смотреть». Между словами «пропал я, пропал» и «утвердился я в этой квартире» много чего лежит, но ничего этого не ведомо псу, только голову всю исполосовали зачем-то.
Не так ли и мы склонны видеть за счастливой случайностью, изменившей вдруг нашу жизнь от «пропал» до «утвердился» лишь счастливую случайность? Не так ли и мы обнаруживаем за всем этим изменением лишь тривиальную Аристотелеву формальную логику? Пёс тоже ищет лишь обыкновенное объяснение своей судьбы - «потаскуха была моя бабушка», совсем не догадываясь, сколь длинен и насыщен событиями был путь его с холодной подворотни до теплой гостиной. Да нет. Человек витиеватее собаки. Он, оставляя за скобками случайное стечение обстоятельств, божье провидение и даже шлюху-бабушку, адресует случаю, богу и старушке лишь свои неудачи, но все лучшее, успешное, что происходит с ним, приписывает исключительно себе, своему упорству, своей гениальности. Экий слепец! Экий глупец! Экое паршивое и самое паршивое из всех, которые существуют в природе, сердце! Видимо и в правду шлюхой была твоя бабушка, человек, коль думаешь, что так все просто! Не лучше ли, не вернее, не честнее ли предположить, что кто-то о тебе таки заботится? как думал например безмозглый по твоему разумению пёс о профессоре Преображенском: «Обо мне заботится…, очень хороший человек. Я знаю, кто это. Он – волшебник, маг и кудесник из собачьей сказки… Ведь не может же быть, чтобы всё это я видел во сне. А вдруг – сон? Вот проснусь… и ничего нет. Ни лампы в шелку, ни тепла, ни сытости. Опять начинается подворотня, безумная стужа, оледеневший асфальт, голод, злые люди… Столовая, снег… Боже, как тяжело мне будет!..».
Кабы, против наличного сирого бытия моего, заканчивал бы я жизнь свою в сытости, то определенно знал бы, что между моей подворотней и моей лампой в шелку незримо лежала бы не случайность и не мой труд, но волшебство мага и кудесника из собачьей сказки, пролегала бы длинная вереница событий, причин и следствий, о коих я никогда не узнал бы, но за которые благодарил бы собачьего мага моего, ибо ничто, включая и мою нищету, не делается без его ведома. И не мне судить о неудачных операциях его на человеческом мозгу, потому как не профессор плох, но гипофиз. Пора уж мне признать, что при всем моем глубочайшем презрении к священнослужителям и религиям всех мастей, - Бога я все ж таки люблю. А Хемингуэй?.. Они с Булгаковым почти ровесники. Но читал ли он Собачье сердце? А если прочел, то какую мысль счел главной автор Старика и моря?..