Самые счастливые минуты детства. Их было не так много, и поэтому я бережно проношу эти воспоминания сквозь всю жизнь.
Моя бабушка Секлетинья не умела читать и писать. Маленькая, худенькая, в неизменном чистом платочке и переднике, она никогда не сидела сложа руки, постоянно куда-то спешила: то в погреб за кринкой молока, то в курятник собрать свежие яйца, то в огород за зеленью. Все спорилось в ее руках.
Я удивлялась ее размеренным, почти интуитивным движениям и природной мудрости.
Ранней весной бабушка поднимала крышку подпола, доставала горшок с землей и какими-то корешками, ставила на подоконник и поливала теплой водой. Вскоре из земли появлялись всходы, затем длинные листья, из середины выстреливал стройный устойчивый стебель, и из него распускались крупные красивые цветы, напоминающие небольшие грамофончики.
Как угадывала она, не знаю, но расцветал он ровно на Пасху. Называла она это чудо луковицей или горицветом.
Жизнь в деревне почти не оставляла времени на посторонние дела, но ухитрялась она высадить в нагретую весенним солнцем землю луковицы георгинов, высевала семена однолетних цветов, бережно собранных осенью и сохраненных в укромных уголках.
Вспоминаю ее почти детскую радость, когда пышным цветом георгинов, запахом бархатцев наполнялся ее палисадник.
Детство и юность бабушки прошли на Украине, и цветы она называла по-своему: георгины—живыржины, бархатцы—чернобривцы, розы—мальвы.
Оторванная от родной почвы, она сохранила и язык, и традиции, и народное творчество своих предков. Помню, как холодными зимними вечерами мы забирались на теплую печь и слушали ее рассказы о своей жизни, пели вместе с ней протяжные украинские песни.
На чистой половине дома, в горнице, стоял сундук, скрыня, как называла его бабушка. В него бережно складывали праздничные подзоры, наволочки, шторы-задергушки.
Однажды она достала свернутые полотняные рушники, развернула, и мы ахнули от удивления. Яркий узор из красных и черных ниток располагался по низу и состоял из цветов, листьев, веток.
Бабушка рассказывала, как они вышивали эти рушники без канвы, считая каждую ниточку.
В наследство мне достался один из них. Я внимательно вглядываюсь в простые и ровные узоры без узелков. Сколько же труда, внимания, упорства нужно было приложить, чтобы получилась такая красота!
Представляю зимний вечер: в деревенской хате горит керосиновая лампа, а вокруг сидят девушки и стежок за стежком переносят незатейливые рисунки на рушники, обвязывают их концы красивым пышным кружевом из белых ниток, а затем убирают ими иконы в углу горницы и готовят себе приданое.
Зимой, после праздников, в пост, дедушка вносил и ставил кросны-- ручной ткацкий станок, который изготовил сам.
К этому времени уже напряли из конопли крепких суровых ниток. Всю рванину, так бабушка называла старые изношенные вещи, никогда не выбрасывали, разрезали на узкие ленты, сшивали и сматывали в клубки.
А потом начиналось таинство: натягивали нитки, закрепляли полоски ткани, и из-под руки бабушки появлялись красивые дорожки. Я наблюдала, как преображаются и живут второй жизнью мои платьица, бабушкины кофты, а деревянный пол украшают пестрые половички, и вся комната становится светлее, наряднее.
Я осторожно ступаю по ним и кажется, будто хожу по яркому, цветистому лугу.
Из таких мелочей складываются наши воспоминания, и детство не покидает нас никогда.