25
Мягкое прикосновение руки к плечу.
- И все же, я не понимаю, что ты тянешь…
- Что я тяну? Ну что вот я тяну? – спрашивал он. – Если меня это устраивает, то, по логике вещей, и тебя бы должно.
- Должно, но по твоей задумке. А выходит немного не так.
Они сидели на широкой кровати в темной комнате, за окнами хлестал взбесившийся ливень, свет давал лишь мерцающий желтоватым светом тусклый экран телевизора и мигающая зеленая лампочка на корпусе прибора непонятного назначения, стоящего над ним на полке. В комнате было тепло и пахло дорогим трубочным табаком, клонило в сон.
- Ты должен был понимать, что ты создаешь, - голос становился все мягче, переходил почти в шепот. – то, что ты хотел, воплощается не с совершенной точностью, всегда есть какие-то издержки, что бы ты ни делал. Так и тут. Даже на этом поле нельзя достигнуть полного превосходства. Даже здесь ты проиграешь хотя бы одну битву из множества.
- Битву?
- Да. То, что ты сделал, на самом деле невероятно трудно. Точнее, само по себе это не так трудно, но добиться в этом того, чего добился ты, может далеко не каждый. И это требует борьбы. Борьбы с самим собой, со своими мыслями, с какими-то другими обстоятельствами, напоминающими тебе, что твое дело бессмысленно или губительно.
- Не хочешь ли ты сказать, что…
- Хочу. – Мелисса мягко улыбнулась и погладила его по плечу. – Ты победил. Ты смог. Это стоит дорого. Но все же, ни одна война не выигрывается полностью. Один гениальный полководец может не проиграть ни одной битвы, но не все войско. Хотя бы одно сражение закончилось поражением даже у самой сильной армии.
- Мне не нравится, что ты проводишь параллели с войной.
- Но они есть! Будешь отрицать? То, что ты делал – это и есть твоя война, борьба, бесконечное сражение. Более того, твоя война не закончится до тех пор, пока ты не захочешь капитулировать. Рано или поздно ты захочешь.
- Ну да, в чем-то ты права. По крайней мере в сражениях. Я не люблю прикосновений, но ты ко мне прикасаешься, и мне это, черт побери, нравится. Что до бесконечности…
- Да, потому что твой противник непобедим. Все, что ты можешь – это удерживать преимущество за собой. Но полностью тебе не победить. Так устроено. Ты можешь гордиться собой и получить свою награду.
- Наши разговоры начинают напоминать что-то… Почему тебя вечно заносит? То в сопли, то в военную романтику, то в философию.
- Потому что вся наша жизнь состоит из заносов куда-либо. Когда-то в сопли, когда-то в войну, когда-то еще во что-то. Теперь тебе понятна параллель? Полного баланса достичь не удается никому и никогда. Это противоречит мироустройству и человеку не под силу чисто физически, биологически и ментально.
- Слушай, не надо этого, лучше обними меня!
- С этого и надо было начинать… Вот видишь, ты сейчас только что проиграл сражение. Ты просишь у меня того, чего бы не просил, если бы одержал верх. Но если нужно, то не буду. Просто обниму. Просто согрею. Ты ведь искал именно этого?
- Именно этого…
- Я должна напитать тебя силами. – Мелисса прижалась к нему всем телом. – Своим теплом. Своей нежностью. Тебе предстоит большая битва, и я хочу, чтобы ты встретил ее во всеоружии. Иначе пострадаем мы оба. Разрушение или даже просто истощение – это очень больно. В первую очередь мне, но и тебе тоже. Так?
- Приходилось убедиться.
- Иногда, чтобы победить, приходится подчиниться. Я тоже не безвольная, я догадываюсь, как должна действовать я. Как будешь ты – дело только твое, но я делаю, что в моих силах и что могу сделать только я.
- Что ты хочешь сделать?
- То, о чем я тебе так долго намекала. Это будет полезно для нас двоих. Просто поддайся мне – и получишь заряд энергии. Нужный для битвы.
- Заряд энергии… Битвы… Да что мне грозит? Я держу превосходство, как ты говоришь. Вполне успешно. Не играй в предсказателя!
- Если бы кто-то хотел тебя обмануть, твоя речь была бы справедлива. Но если я хочу того же, что и ты – как я могу с тобой играть? Я не хочу умирать, а ты не хочешь моей смерти. Тебе без меня будет больно, а мне – тоскливо в форме призрака-воспоминания. И вернуть меня ты уже не сможешь. Или сможешь, но я буду безвольным зомби. Тебе грозит та женщина. Оттуда.
- Та женщина… Одни проблемы от этой женщины. Уже то, что она с первого раза довела тебя до слез, ей не может быть прощено. Стало быть, я не могу с ней контактировать так, чтобы это было опасно для тебя. Так?
- Так, но она сильнее меня. По совершенно объективным причинам. Я не утверждаю, что она красивее, или умнее, или обаятельнее, но она может дать тебе то, чего не могу я.
- И параллельно это утверждение восходит к тебе. Я не собираюсь капитулировать. Пошел на эту войну – сражайся до конца.
- Ты понял… - От ее голоса по пространству прошла теплая волна, она набросилась на него, обвила руками, стала жадно, отчаянно целовать – везде, куда дотягивалась, вечный воин уже не мог сопротивляться и вяло повалился на кровать, предоставив Мелиссе возможность «напитать его силами», а когда та завершила, он дрожащими руками накинул на нее одеяло и прижал к себе, бормоча:
- Сокровище мое. Никому не отдам. Никто не причинит тебе вреда. Будем сражаться…
Пока не обнаружил в руках пустое одеяло.
26
Сотовкин брел по распухшей грязи безымянного проулка между Рыбацкой и «грибной фермой» в начале Луговой. По телу разливалось что-то невообразимо приятное, несмотря на совершенно неутешительные перспективы дня – доставку счетов за телефон, который на Кувецком Поле был почти во всех жилых домах – и заказное письмо для Камелиной. Обычно в такие дни Макс клял на чем свет стоит всевозможные присутственные места, невовремя возжелавшие видеть эту барышню в своих офисах или о чем-либо ее проинформировать, и думал, зачем же ей такая куча связей со всевозможными ООО, пенсионным фондом, судебными приставами и еще незнамо кем – будто вся деловая деятельность всех окружающих организаций сошлась клином на малоприметной девушке с непонятным образом жизни. Похоже, Камелина нигде не работала. На какие средства жила – непонятно. Ахмелюк подтвердил, что близких отношений с мужчинами у нее на данный момент нет, стало быть, и содержанкой она не была. Шантажировала дурака и жила на доходы от этого? Вероятно, но тот же источник – Ахмелюк, образом жизни не сильно отличавшийся от Макса, но почему-то знавший все обо всех девушках Кувецкого Поля, утверждал, что это не в ее правилах. Какой манной небесной она питается?
Вручать письмо он не собирался – бросил в ящик извещение и растворился в сельских-городских дебрях. Однако и тревога куда-то исчезла, растворилась в природном безразличии. «Да делай что хочешь, мне плевать». Посланий в самодельных конвертах больше не было, ни самостоятельных, ни через почту. Вообще, дум о ней практически не было, так как дома ждали куда более приятные и желанные дела. Макс коллекционировал ключи – нет, со взломами это никак не было связано, просто найдя в пятнадцать лет в овраге целую связку явно только что выброшенных, так как ни капли не ржавых, ключей – огромную связку, штук тридцать, - загорелся необычным делом и стал откладывать любой невостребованный ключ в коллекцию. Сейчас ключей у него было более сотни, от огромных амбарных навесных замков до микроскопических, для почтовых ящиков, от грубых самодельных жестянок до резных латунных ключиков от то ли мебельной стенки, то ли комода.
Напротив Камелиной, в доме 32 – покосившейся избенке невразумительного голубовато-серого цвета под полусгнившей рубероидной крышей, - когда-то жил старик по фамилии Смульков. С трудом передвигающийся по дому, но сохранивший до самой смерти ясный разум дед, участник Великой Отечественной, проскрипел почти девяносто два года, умер в январе четырнадцатого. Макс платил ему за свет и иногда покупал продукты и сигареты по его просьбе и на его деньги – без табачка старик жить не мог. После похорон старика его дом заколотили и он имел перспективу разделить участь многих домов на Кувецком Поле – долго простоять невостребованным и никому не нужным. Незадолго до смерти старик, знавший об увлечении Макса, сказал ему:
- Ты зайди в сарай, там связка ключей на стене висит. Некоторые совсем старые, от еще отцовских замков. Ржавые немного, ну да наждачкой почисти.
В тот день у него горели какие-то срочные дела, так что заход в сарай Макс решил отложить на следующий визит к старику, потом еще на следующий – и так со временем забыл. Потом, как-то вечером, перебирая свою коллекцию, он вспомнил о «завещании» - как раз шло письмо в соседний дом, да еще платежки, все равно мимо идти, а время не поджимает, - и решил забрать связку. Сарай не запирался, фактически открытым остался даже дом – брат Смулькова, тоже глубокий старик, просто грубо заколотил старую дверь доской, оторви ее – заходи, всех святых выноси… впрочем, выносить оттуда было особо нечего, а сам дом для жилья годился мало. Надо сказать, что у Смулькова была выделенная от области квартира в кирпичном доме, но насчет пыльных кварталов многоквартирной застройки он был того же мнения, что и Макс. Связку в тот день он забрал, куда-то положил и опять забыл о ней – лишь сегодня утром обнаружил ее в ящике со всяким мелким железным барахлом в чулане. Такие провалы в памяти у Сотовкина ничем удивительным не считались: при его повышенной самоконцентрации на ползании по дну темных углов собственного подсознания ему было свойственно забывать о терпящих откладывание в долгий ящик бытовых делах и мелких событиях.
А параллельно с ключами вспомнилось и еще одно обстоятельство: как-то раз старик ему сказал, что готовит ему девушка из соседнего дома. Камелина, то есть. Что-то как-то удивительно. Не этой ли мошеннице старик отписал дом? Да не, у него вроде как брат есть, которому домик и достался. Потом, зачем ей такая хибара на участке из голой глины в непрестижном квартале, жилье в котором продается по совершенно бросовым ценам, но сюда не хотят ехать даже цыгане? Вот, наверное, ее и теребит целая куча различных организаций. Писем из полиции и суда почему-то до сих пор нет.
А должны ли они быть?
Может, она ему готовила просто потому, что… кто еще ему приготовит, если стряпню самого Смулькова есть страшно даже ему самому, а живет один и родственники на другом конце города?
У Ахмелюка нюх на людей. Он бы предупредил.
А он, наоборот, отозвался о Камелиной более чем тепло. Странно это все. Хотя… Сотовкин уже и сам был готов отказаться от своей гипотезы, что его хотели кинуть – даже врожденная подозрительность уже почти не сопротивлялась.
27
- Ну и чего ты задумался?
Утонувший в зыбучих песках собственных раздумий Сотовкин машинально помотал головой, после чего обнаружил себя возле калитки брошенного дома старика, а к жизни его вернула та самая женщина, видеть которую хотелось меньше всего.
Похоже, она возвращалась домой после визита в присутственное место – аккуратно уложенные волосы, накрашенные глаза и узкая юбка.
- Да так. Письмо есть, - безучастно протянул Макс: отвертеться не получится.
- Если так, то пошли, - обрадовалась Камелина, - наконец-то я тебя поймала. Давно надо было. Ты почему на письма никак не отвечал?
- Не вижу в этом смысла.
- В чем именно? Отвечать или вообще обращать на меня какое-то внимание? – Она склонила голову набок и прищурилась. – И все же, пойдем в дом.
- Здесь распишись.
- Паспорт искать долго надо. А мне немного не до поисков, мне срочно нужно уединиться на минутку, иначе будет конфуз. Может, ты все-таки войдешь?
- Так не помнишь? Ну ладно, я от балды нацарапаю… - Сотовкин полез в сумку за ручкой.
- Пойдем! – она бесцеремонно дергала его за рукав. – Сначала я сбегаю кое-куда кое-зачем, потом все остальное.
В доме она, скинув пальто на стоящий у двери сундук, выскочила за дверь, не обращая внимания на Макса, нервно мявшего письмо в руках. Оставалось одно. Оторвав извещение, Макс кинул письмо на сундук, вышел в коридор с намерением сейчас же слинять, однако попытка открыть дверь на веранду была пресечена в ту же секунду. Камелина пыталась сыграть на приличиях – забаррикадировала выход частичной наготой. Как многие женщины, живущие в домах, не оборудованных унитазом, она старалась лишний раз не контактировать с деревянной будкой и одно из дел, которые прилюдно обычно не делают, делала на веранде в неустановленную переносную емкость. Что до беглеца, тот, одержимый идеей скорее скрыться, просто не обратил внимание на подозрительное журчание. Смываться через двор было уже поздно: одергивая юбку, она вошла в дом, молча полезла в сумку искать паспорт.
- Можно было просто расписаться, - буркнул Макс.
- Куда ты так торопился? – спросила Камелина. – Все, нашла. Или ты подглядывать любишь?
Этого еще не хватало.
- Нет. А торопился на почту.
- Не убежит от тебя твоя почта, у нас сейчас есть более важные дела.
- Например какие? – Макс начинал закипать.
- Например, я хочу с тобой поговорить. Только не надо на меня опять орать, я не собиралась никуда заявлять и еще чего ты там напридумывал. Дай извещение.
- О чем?
- О том, что произошло. Обо мне. О тебе. Об устройстве мира.
- Что за…
- Возьми, а то потеряешь, а виновата буду снова я. Проходи в комнату, садись за стол, я сейчас чайник поставлю. Будем пить чай и решать вопросы.
Поставив перед ним кружку с горячим чаем, она села напротив и сдернула с волос на затылке пластмассовую крабообразную штуковину.
- Терпеть не могу эти штуки, - хихикнула Камелина.
- Зачем тогда носишь?
- Не знаю…
- К делу. Что ты хотела обсудить?
- Ну, во-первых, то, что я действительно не хотела сделать ничего плохого. Позвонила на почту, рассказала всю историю. Как эта твоя начальница ее тебе пересказала, я даже гадать не берусь… тебе влетело?
- Да не. Наорала с утра, а вечером уже я на нее наорал.
- А во-вторых, спасибо… если бы ты этого не сделал, я бы, наверное, здесь уже не сидела…
Неловкий момент.
- На моем месте так сделал бы любой, - Макс взял кружку. Чай был заварен бестолково, слишком крепкий, до горечи, и горячий, обжигающий. Сам он чай всегда разбавлял холодной водой, чтобы температура в кружке была около семидесяти градусов, и заваривал с такой крепостью, чтобы дна кружки было не разглядеть, но можно было убедиться, что чай прозрачный. Вдобавок, дешевые сорта чая Сотовкин игнорировал принципиально, покупая не дешевле семидесяти рублей за пачку, а Камелиной, похоже, было пофигу, что в себя заливать, и предположительная цена бурды, которую она ему заварила, не превышала двух червонцев за упаковку в двадцать пять пакетиков.
- Горячий? – Она склонила голову набок и улыбнулась.
- Есть такое.
- Учту! Если бы здесь был мой отец… чай он заваривает, как никто. Но это невозможно.
- Что с ним? – Сотовкин не заметил, как из него выскочил настолько бестактный вопрос. Впрочем, следовать такту задачи не стояло: главным делом было побыстрее отделаться от Камелиной, чтобы больше никогда не возвращаться в этот дом, где даже на веранду не выйти без вероятности конфуза.
Она подперла голову рукой, положив локоть на стол.
- Мы с ним не общаемся. Ему вообще ничего не надо. Живет в двух минутах ходьбы, но последний раз здесь был два года назад.
- Гм… Это тот самый Камелин из дома 60?
- Он самый. Печенье или пряники?
- Без разницы. Слушай, давай я заварю человеческого чая. Твой пить невозможно.
- Я знаю. И это всего лишь пакетики, а нормальный чай я нормально заварить в принципе не способна.
Поставив на стол кружку горячей воды, наполненную на три четверти, и свежий пакетик – чай оказался не дешевой дрянью, вполне пристойная марка средней ценовой категории, - Макс принялся проводить ликбез.
- Так вот. Если пьешь кипяток – пей, но я для себя разбавляю, так что покажу на своем примере. Чем горячее вода, тем меньше, крутого кипятка – половину кружки, просто горячей воды, градусов восемьдесят – три четверти, если холоднее – полную. Берешь пакетик и смотришь: как только будет видно, что он есть на дне, но само дно определить невозможно – нормальная крепость. Сахар и прочее – по вкусу, я обычно без сахара пью. Попробуй.
Она отхлебнула.
- Действительно. Намного лучше моего.
28
Ни красавицей, ни умницей Юлия Камелина никогда не была. Что, по-видимому, и определило дальнейшую доминанту ее саморазвития – вызывать интерес людей не эфемерной красотой, занудной правильностью или подозрительной обаятельностью, а чем-то более земным и параллельно более глубоким.
Всю жизнь она наблюдала за людьми и их поведением, строила логические цепочки, задавала себе задачи, решала их, искала подтверждения верности решения, пыталась мыслить логично и последовательно. Вывод, к которому она пришла, был бы неутешительным для многих ей подобных: нельзя что-то получить прежде, чем что-то дать самой. Люди всегда преследуют выгоду даже в таких «возвышенных» вещах, как любовь, по природе своей. Сама розовая дымка сего чувства у нее развеялась еще лет в восемнадцать, после того, как она поняла, что противоположности не притягиваются, а отношения в паре – всего лишь бартер. Правда, его можно проводить разными ресурсами. Кто-то проводит деньгами, связями, интимом, кто-то – обязанностями, кто-то – ментальными ресурсами. Последний вариант показался Юлии наиболее привлекательным. К тому времени она уже более-менее разобралась в законах мироздания и взаимодействия и знала, что без выгоды – в том числе выгоды ментальной – никто ничего делать не будет.
Это знание спасло ее от множества болезненных неудачных интрижек, романов и встреч. Приоритеты Камелиной в отношениях выглядели просто, как кирпич: найти того, с кем интересно и чьи приоритеты не противоречат ее собственным и стыкуются с ними с хотя бы минимальным успехом. При этом стягивание ресурсов на одно поле привело к дефициту их на другом. Она сама не заметила, как ее внешняя оболочка – тело – превратилась в тело типичной «серой мыши», ушли думы об образовании и хорошей работе, даже на быт она обращала мало внимания. И если тело она в последние годы подтянула – нашла свой удачный образ «просто девушки», не бьющей в глаза красотой и ухоженностью, но и не оскорблявшей взор откровенно запущенным и безвкусным видом, - то искать регулярную работу было лень, она долго перебивалась разными мелкими заработками, а смысл в высшем образовании и вовсе растворился. Лишь недавно, устроившись печатать бумажки в какое-то мутное ООО, она обратила внимание, что работа по строгому графику ей в тягость, не дает простора для дальнейшего постижения законов жизни. Уволилась и дальше ушла на мелкие подработки через интернет. Не сказать, чтобы у нее совсем не было денег, но с ними был определенный напряг, впрочем, при ее мелких запросах это не особо ощущалось.
Никаких талантов она в себе не обнаружила. Старшая сестра – Наталья – вышла замуж, жила неподалеку на Теплой с мужем, обнаружила в себе призвание домохозяйки и матери, отлично готовила, с упоением занималась воспитанием ребенка и при этом умудрилась не превратиться в скучную домашнюю клушу, за что Юлия ее очень уважала и временами подумывала: а не пойти ли по стопам. По стопам не шла, так как домашними делами занималась посредственно, замуж не тянуло, рожать не хотела и вообще подобный образ жизни ей казался мало привлекательным. Тетка, сестра отца, в девяностые подняла бизнес – некрупный, но все же, а ее дочь, Ирина, двоюродная сестра Юлии, нашла в себе талант певицы и работала методистом в местном доме культуры, периодически выступая на всяческих проводимых этим самым домом мероприятиях. Пела она действительно хорошо и вообще была на редкость милым созданием, с ней Юлия тоже часто виделась – сестра-певица жила поблизости в Ивовом переулке. Имея перед глазами подобные ориентиры, она обнаружила в действии закон компенсации. Скучноватая, ленивая до образования и самовоспитания, но добрая и ответственная Наталья хорошо вышла замуж (не в меркантильном смысле, с мужем было полное взаимопонимание) и нашла своим талантам правильное применение. Не умеющая вести домашние дела и фактически отринувшая «женское предназначение хранительницы очага» Ирина чудесно пела, хорошо рисовала, со вкусом одевалась и согревала окружающих как творчеством, так и природной теплотой характера. Лишь у Юлии ни одного таланта не обнаружилось. Кроме, собственно, одного – способности разбираться в законах мироздания, в том числе законе компенсации. Везде, где было что-то плохое, она обнаруживала что-то хорошее, и наоборот.
Окружающие все сильнее разочаровывали ее. Никто не желал обратить даже малейшего внимания на торчащие из-под почвы человеческих эмоций трубы «сообщающихся сосудов». Всем хотелось конкретики, разжеванных и положенных на блюдце знаний, «как» и «почему». Тяга исследователей в современных людях, по ее мнению, умерла уже давно. Тогда Камелина брала тетрадку и начинала рисовать свои странные схемы. Она знала, как легко поднять общество на борьбу с «супостатом», как формируется иерархия потребностей, почему общество ненавидит педерастов и любит тиранов. Знала теорию соблазнения любого мужчины – практикой не занималась, не считала нужным, так как мало-мальски подходящий в плане совпадения ключевых параметров объект либо был занят, либо не интересовался отношениями, либо сам считал иначе. А просто сами по себе отношения ради статуса были ей не нужны.
Сидящий сейчас напротив за столом мужчина, допивающий бездарно заваренный ею от волнения и спешки чай, казался ей таким подходящим. По крайней мере, было заметно, что тот не спешит гнаться за чужими установками, прорабатывая свои. Ей это нравилось. Чего Камелина терпеть не могла – так это навязывания, шаблонов и стереотипов. Главным двигателем мироздания она считала (и небезосновательно) индивидуализм, главным стержнем в этом двигателе – инакомыслие. Ей хотелось поговорить об этом с ним, посвятить в суть своего мировоззрения, по возможности – понравиться ему. Постоянное исследование содержимого человеческих душ не убило в Камелиной женщину, природное женское желание нравиться, быть для кого-то желанной и интересной, не убило потребность в стороннем тепле и необходимость найти применение собственному. Юлия знала, что долгое отсутствие расходов его – по сути, ментальный аналог долгого полового воздержания, и если женщины переносят его легко, то мужчинам такое воздержание грозит расстройством всей мужской части. А согласно закону компенсации – если телесная сторона проблемы острее наблюдалась на мужском примере, то ментальная – на женском, и по истечении срока годности женская нежность превращается в нечто совершенно неудобоваримое и зловредное – в обиду, стервозность, отчаяние. Тем более, грело изнутри желание благодарности. Как-никак, он выдернул ее из-под падающего тяжелого желоба, еще секунда – и на всех исследованиях можно было бы ставить крест.