Слепая любовь. Клавиши и голубые розы
I.
Волосы мои слиплись, словно были выпачканы свернувшейся и запекшейся кровью. Я весь
покрылся липким ледяным потом. Без отлагательств я устремился в уборную, чтобы избавить свой желудок от отравляющих субстанций. Это конец света, -- Апокалипсис, -- совершенно точно, будь я проклят. Скоро она будет моей, -- моей обожаемой женой. Как светятся ее милые глазки, сколько в них любви!.. Мне сорвало крышу, мне
башню наповал снесло. Ты сожгла мои утро, день и полдень. Твоя, не сравнимая ни с чем, искусная игра на пианино вколотила с жестокостью сотни гвоздей в мое трепыхающаяся сердце.
Я полюбил твою музыку, еще не видя тебя, и почувствовал, что волшебными и тонкими пальцами, -- ты, -- именно ты, моя единственная возможная любовь -- касаешься поющих клавиш. Я зачарованно слушал тебя часами, выслеживая, страстно и с горечью мечтая увидеть. Ты играешь вечерами и я жду сумерек, как любовник ждет свидания... Я люблю тебя, зная, что любовь моя -- путь в сумасшедший дом. Все равно! Я задарю тебя голубыми розами, необыкновенными, как и ты, -- голубыми, как твои глаза...
Вчера я перебрал виски. Слишком много выпил, слишком мало съел. Дал о себе знать нервный срыв. Теперь расплачиваюсь рвотой, выблевывая душу.
Выживут только Влюбленные. Пусть остальные умрут!
Ипохондрические проявления мне были свойственны всю мою сознательную жизнь. Это всего лишь интоксикация и абстинентный синдром, -- а я уже начал заикаться о смерти!
II.
У моей соседки-пианистки голова всегда с грустью опущена, как бутон увядшей розы. Никогда не видел на ней и тени улыбки. Ее всегда сопровождала старшая сестра, которую высшие силы не одарили очарованием, -- я был уверен, что играет не она. Допустить такую мысль было бы грехом против Искусства. О, как она играла! Чувственно, проникновенно, виртуозно. Именно так плачет перламутровая Луна, тоскуя от любви к смертному. Ничего радостного в ее исполнении не было, -- траурные мелодии сменяли одна другую, одновременно похожие и непохожие друг на друга. Казалось, что она исполняет бесконечное произведение, пропитанное поэзией могильных плит, тумана и невыносимой грусти. Всем этим она заразила меня, -- опасным вирусом смертельной красоты.
Со временем, путем расспросов и надоедания соседям, я узнал ее имя. Особой популярностью среди одноподъездников популярностью я не пользовался, -- я недавно заехал, а на контакт не выходил, -- таких людей никто не любит, -- тех, кто сам себе на уме, лишь потому что смущается людей. Всегда думают, что ты зазнался.
Нет, я не зазнавался, я голову лишними мыслями и выводами о своей личности не занимал. Жил,потому что жилось, не анализируя, кто я, чего добился и достиг. Зачем морочить себя голову? И верно думал, -- когда в мою жизнь без спроса (когда она спрашивала разрешения?) ступила Любовь, свергая все на своем пути, оморочился я сказочно.
Имя ей -- Агнешка. Наружности она польско-еврейской, я не удивлен ее именем. Наверное, в школе ее за имя дразнили. Мы же в такой замечательной стране живем, населенной прекрасными и добрыми людьми.
Личико у Агнешки бледное, брови черные, глаза -- небесно-голубые (банально, но это правда), озабоченные неземной тоской, а губы -- розовые, пухлые, капризные, с недовольным выражением. Услышав ее игру я, фигурально выражаясь, написал текст смертного приговора, увидев Агнешку -- скрепил его кровью. Волновало меня иное: я днями стоял у ее двери и, когда вышла именно она, в сопровождении своей сестры, Агнешка даже не удостоила меня взгляда. Прошла мимо, как будто никого рядом и не было.
Даже смотреть на меня не желает, а я схожу по ней с ума. Уму непостижимо. Сошел. Уже. Значит.
III.
Агнешка... Сердцеежка! Ты живьем вырвала бы у меня из груди когтями сердце, съев его с жадностью, чего я уже не увидел бы, но в чем я уверен, -- а ведь я тебя люблю, люблю! Знала бы ты, как мне больно выносить это чувство.
Ограничивало меня мужское осознание необходимости быть гордым и не показывать своих чувств. С ее стороны ко мне было только ничего, с моей -- любовь. Иного не оставалось, как сделать первый шаг. Ненавижу себя таким. И ничего другого теперь не остается. Запивать боль алкоголем, как делают несчастные веками с давних пор. Тщетно пытаюсь я отравить ту сущность, что пожирает меня изнутри, этиловым спиртом, но... бесполезно.
Я хотел бы ее приворожить. Пылко на пылко, ясно на ясно. Жаль, не умею.
Она на меня и не смотрит. Я жду ее, выжидаю, -- а она... стоит там и ко мне не подходит. Ладно, так и быть! -- люби кого-нибудь другого. Я ненавижу твои голубые глаза, я ненавижу их за то, что они на меня и в мои не смотрят. Я тебя ненавижу.
Посмотри на меня, Любимая. Взгляни, небесноокая, в мои каре-зеленые, скучающие по тебе, глаза.
Молю тебя, Агнешка. Агнешка. Агнешка...
IV.
Я несомненно обладаю даром ясновидения. С того мгновения, как я влюбился в ее игру, уверенность в том, что ее глаза -- голубые, как ясное небо, -- не покидала меня. А голубые розы помните? Я не ошибался, -- встретив ее, я убедился, -- я был прав. И столь же свято верю я в то, что она будет моей. Я верю себе, -- теперь я верю и верую в самого себя.
Она, голубоглазая, достойна большего, чем полевые васильки. Только голубые розы -- редкостные и прекрасные -- соответствуют красоте ее глаз и неземного облика. Глазки, -- нежные, чарующие, изысканно взирающие вокруг, будто бы ничего не способны дурного заметить, лишь благо.
Само собой, пришлось оббежать всю Москву, чтобы найти настоящие голубые розы из Японии, а не ту пародию в виде выкрашенных голубой краской белых.
К ее квартире я шел долго и нервно, -- не смог претерпеть напряжение, останавливался, думал было передумать... Глупо, как кажется. Это кажется. Когда кажется?... Когда крестятся.
Холодный подъезд, знакомый и привычный, казался (опять-таки) уже не знакомым, а новым. Дрожащей левой рукой, правой сжимая букет, я надавил на кнопку дверного звонка. Эхом раздалась его фальшивая мелодия в глубине квартиры по ту сторону двери. Я ожидал отклика и отворения, -- тут послышался шум шаркающих шагов. То была не Агнешка, у нее очень нежная и аккуратная поступь.
Она ступает так, словно боится обжечься о раскаленную землю. Соответственно... отворит ее сестра. И в самом деле, открыла входную ее сестра, -- похожая на нее, но лишенная царственности и эфемерности своей младшей.
-- Что Вы хотели? -- ее глаза, оттенком идентичным с моей Любимой (и столь непохожие), взирали удивленно, но узнавающе. Волосы ее растрепались, -- в целом ее вид указывал на то, что она не была готова к незваным гостям.
Я молчал. Сам и не знаю почему, но я не смог ничего сказать.
-- Вы... Вы к Агнешке, я полагаю?
-- Да, я к ней. Я могу?..
-- Я могу передать ей Ваш букет, если Вы хотите. Ей нездоровится.
-- Она просто не хочет никого видеть, да?
Сестра ее опустила печально голову, рассматривая безынтересный грязный пол подъезда под моими ногами.
-- Нет, поймите: она не может. Наша мать умерла, а ее отец -- алкоголик, -- мы даже не знаем, где он сейчас находится и жив ли он вообще. Хвала небесам, что у нас есть эта квартира, -- единственное наше благо. Не знаю, зачем я говорю это Вам, но... поймите нас, войдите в наше положение, если можете.
-- Ничего страшного, барышня. У меня тоже были проблемы в семье и жизни. Я понимаю ваше с сестрой положение, мне это знакомо.
Безынтересный пол стал еще интереснее и она грустно выдохнула, прошептав:
-- Она слепая. И глухонемая. Вы ничего не сможете до нее донести. Вам лучше забыть ее, полюбить другую. У нас своя жизнь и нам никто не нужен. Семья из нас двоих. Я останусь с ней, чтобы уберечь от опасностей злого мира и людской жестокости. Вам лучше уйти. Мне очень жаль.
Она намеревалась закрыть дверь, но я одернул ее руку и вошел внутрь, на что последовал ответом ее возмущенный взгляд, до краев переполненный праведным негодованием. Шипы роз врезались мне в кожу, -- сочащаяся кровь чуть ослабляла тяжесть перенесенного морального удара, но мне этого было мало...
-- Она меня не увидит и не услышит, но она почувствует.
-- Поймите, -- безымянная сестра Агнешки подступила ко мне, -- Она, бедняжка, была безответно влюблена в одного мужчину... Он нехорошо с ней обошелся, но... Он был ее учителем музыки, обучил ее, он даровал ей вдохновение, смысл жизни, -- волю к жизни. Отвергнутая, она выбросилась в окно. Травмы, к счастью, были не очень сильны, но удар головой не прошел бесследно... Для органов чувств, -- голос ее дрожал, глаза блестели печалью, -- Думаю, она не захочет отношений больше. Агнешка больна любовью, больна до инвалидизации. С нее достаточно. Мне страшно подвергать ее
новому горю. Агнешка рисовала, сочиняла стихотворения, -- пела очень красиво, -- она все могла,когда верила и жила надеждой в ответное чувство, но она не получила этого. Ее Любимый из тех людей, кто не держит, но и не отпускает, а если и отпускает, то с целью ранить глубоко и насквозь. И ему это удалось.
-- И что он думает по этому поводу? Ему что, все равно?
-- Поигрался с ней, унизил и уничтожил, -- теперь счастлив. Я уверена, она не может забыть его, играя по памяти разучиваемые с ним мелодии, ничего не слыша, ни видя, не произнося, -- она живет лишь чувствами, живет болью, горечью, тоской и разочарованием. Незадолго до трагедии она записала в дневнике то, что он говорил ей. "Я обожаю смотреть, как ты страдаешь. Меня это успокаивает. Твои страдания так приятны. Если хочешь, чтобы я был вечно счастлив, -- страдай. Вечно."
-- Я могу встретиться с Агнешкой? Могу войти?
-- Вы -- можете, а вот она уже ничего не может и не сможет никогда. Все это ничего Вам не даст. Постарайтесь забыть, пока Вы не зашли слишком далеко.
-- Знаете... Мне надо подумать.
-- О чем?
-- О себе...
Бирюзовый букет рассыпался по полу. Я вытер окровавленные ладони о черные джинсы.
-- Вы так поранились? Пройдемте, я обработаю перекисью. Проходите, -- я только цветы подберу, -- не оставлять же их здесь такие красивые.
Она пропустила меня. В однокомнатной квартире искать долго не пришлось. Моя ангелоподобная пустым взором будто бы рассматривала черную пустоту, застлавшую ей глаза. Я присел на постель рядом с ней, но... не мог коснуться ее, что-то не позволяло мне внедриться в ее неземную ауру, светлую и непорочную. На мгновение я легонько взял ее за запястье, но Агнешка оставалась недвижимой. Ее сестра была права -- бедняжке уже все безразлично...
В тишине я смотрел на нее, как на изваяние, статую необыкновенной красоты. Тишина, воспоминания и боль, -- все, что у нее осталось. Не думаю, что я достоин ее и смогу сделать ее счастливой. Она даже не узнает, кто я, не полюбит, -- в лучшем случае, привыкнет. Опекунства не дадут, о ней заботится ее сестра. Я опять опоздал, снова не вовремя, -- все прошло мимо меня.
Молча ушел, не попрощавшись ни с кем, ни вслух, ни мысленно, -- на память прихватил розу из букета, учтиво поставленного сестрой Агнешки в черную вазу.
V.
В ночных прогулках по крышам высотных зданий я всегда видел необыкновенную романтику, неисчерпаемое вдохновение и странный, дикий полет души, страстный порыв, -- легкое безумство, кружащее голову. Детское и глупое гадание на лепестках решает мою судьбу, -- как смешно! -- но мне весело на душе.
-- Любит... Не любит... Любит...
Голубые лепестки кружились, их подхватывал ветер, унося вдаль, -- какие-то падали вниз в бесконечность, обозримую с высоты.
-- Не любит.