Крестьянские бабы верят в приметы. Они говорят: если у месяца рога кверху, но нижний крутой, а верхний пологий, то первая половина месяца будет – холодная. А, когда уж верхний рог крут, нижний отложе, то быть холодам и дальше… Этим летом лунный серп был особенно остр. Конеголова смешили люди, но в приметы он верил. Поэтому так волнительны стали вечерние прогулки мимо окрестных деревень. Дух прикладывал морду к мутным оконцам, в которых виднелись люльки у очагов, и, тяжело раздувая ноздри, вдыхал едкий дым еловых шишек и мокрых дров. Все обещало жатву.
Никто не ждет беды. По случайности я убила маленьких богов и их героев, разящих друг друга на эмалевой черной вазе. С тех пор мне все казалось, что за окнами бродит большая серая лошадь. Минуло несколько лет, но все же, меня настигла месть золотых воинов, разбившихся на кусочки.
Мне было пять, когда меня забыли. Привели на перекресток за руку и оставили. Думаю, что это - чистая случайность. В месте том была старая мельница, обтянутая дряхлым кирпичом, в ней не одно столетие жил старик, в гнутых латах. Говорили, будто была раньше у мельника бледная и пугливая жена с желтыми, как солома, волосами. Но было это так давно, что никто уже и не помнил, ушла она или померла. Да только с тех пор старик помешался: забросил хозяйство, спорил с мельницей часами, как с живой, пробовал писать стихи дактилем, а по пятницам бредил спасением мира.
Бывало утром, опуская горячие губы в студеную воду, мельник понимал, что больше не может глотать. Тогда он тыкал пикой в мельничное ребро, кричал: «Не верю, не верю!». Мельница от обиды взлетала, обжигая крылья об солнце, но всякий раз возвращалась к старику зализывать раны с позором. Вечерам, помирившись, они пили горилку. Им было горько.
В тот день, бродя по владениям мельника, мне встретился волк-оборотень, таскающий пустые мешки со скуки. Он привел меня в логово, загаженное книжными листами, цитировал «Фауста» на немецком и съел все мое печенье без остатка… Похолодало, мы прижались к друг другу теснее, словно опоенные холодами ночи. Из подола Луны прямо на влажную землю вываливались гроздья спелых звезд, сложенных в знаки созвездий, открывающих замкнутые смыслы. И тогда Волчок, затерявшийся среди болотной травы, стал выть песнь, уходящего из-под ног мира... Лишь Ночь да степной волк в слезах охладевающего тумана.
Из сердцевины неба, надрезанного елями, уже вытекло белое молоко, когда пришел Дух с головой коня. Он расплел мои детские косы и записал водные знаки с моей белой ладошки. В мешке Конеголового оказалось три промерзших мальчика и одна складная девочка, гнувшаяся словно ивовый прут. Дух разрешил нам играть и наблюдал, как пятеро маленьких детей весело играли в салки, хватая друг друга холодными руками, за исчезающие складки одежды. В лесу слышалось глухое ржание, пока грязные дети крошили печенье не дорожки и звали далекие голоса, поющие песни в тепле очага. Вечером Дух запек сморщенные, дурные клубни и предложил есть. Девочка, с раскосыми угольками в надрезах глаз, посыпала голову пеплом, и на ней засверкали лимонные светлячки. Даже Душеловец, знающий свое дело, проведя по серпу испытующим взглядом, испытал волнение. Ему потом ещё долго снились черные косы.
Погреться к костру, прижав уши и прижимая живот к земле, подполз волчок и превратился в юлу. Его волочил один мальчик, пока не сломал волчку лапку, зато как он потом кружился! Мне было жалко юлы, я попросила Конеголова рассказать сказку, чтобы не было так грустно. Дух нашептал теплыми конскими губами одну историю. Она была совершенна, как и всякое начало, ставшее концом. Как младенец, сделавший первый и последний вдох; как хлеб, так и оставшийся закваской. Прекрасна и печальна, как двое, так и оставшиеся влюбленными, не познавшие разочарования ежедневного узнавания. Сказка, рассказанная Конеголовом, была из разряда тех, что живет в дальних уголках памяти ещё очень долго.
Когда Дух замолчал, все так же тихо потрескивали дрова в костре. Сказка была окончена. Где-то за лесом застыло мельничное крыло, облокотившись об оградку, и, словно впервые, очистившись от муки и пыли, созерцало величие Ночи без суеты. Множество капель легких и невесомых то застывали, то вздрагивали при столкновении с искрами. Воздух казалось подвижен и настолько свеж, что становилось все нестерпимей дышать…
На небе темном и блестящем, словно покрытым темной эмалью, проступали золотые звезды, будто тысячи воинов и их грозных богов, замерших в предчувствии кровавого боя.
Коеголовый не любил драки, он просто умел тихо делать свое дело. Отряхнув с себя пепел и потушив огонь, он оправился дальше… уже с пустым мешком.
Сельские бабы болтали будто бы в то утро над лесом была необычно алая заря.