— Здрасьте, Вера Петровна. Никак, посреди недели баню решили стопить — который раз с коромыслом на ручей шагаете?
— Да мои, Витя, вот-вот подъехать должны. А они по приезде все первым делом отцову баню идут топить, а тут уже готовая будет, стопленная, что им с дороги-то на ручей таскаться.
— И кто из них навестить родину решил?
— Толя со своим семейством.
— Толян? Вечером зайду — в гости позвать да поговорить. Мы же с ним после школы только раз и виделись, когда их вагон в Головинке останавливался. Это сколько ж лет прошло... все не получалось... пересечься...
Витька, друг детства и юности Тольки, которого ждала Петровна, по всему намеревавшийся постоять и поговорить, вдруг сразу заторопился и, скомкав в одну кучу что-то вроде: «до вечера, увидимся, привет», быстро повернулся и зашагал к калитке своего дома. Петровна, у которой за отсутствием времени и ощутимой разницы с ним в возрасте особого желания разговоры разговаривать не было, хмыкнула, поправила на плече коромысло и, гоняя свои мысли о предстоящей встрече, уже по дороге к ручью забыла про этот разговор.
Витька, наоборот, зайдя во двор, заметался по нему, словно ища что или, наоборот, пытаясь что-то спрятать и не находя для этого подходящего места. Отпнул собаку, вся вина которой заключалась в том, что не вовремя подошла к хозяину поластиться. Опрокинул стоявшее под навесом ведро с пойлом, приготовленным корове. Вошел в дом, хлопнул дверью, сел за стол и задумался: «Столько лет прошло, забыл Толька уже все, это я, дурак, до сих пор помню. А вдруг не забыл? Я же помню. Да наверняка забыл, мелочь какая — банка сгущенки, сейчас ее хоть заешься. А в то время? По первым месяцам службы, да в вагоне солдатском, когда куску сахара рад? А может, он и не знает ничего, и забывать ему нечего. Знает, конечно, знает. Петровна же ему письмо отправила сразу, как он адрес сообщил. Наверняка в том письме все обстоятельно изложила и расспросила. Не-ет, нашкодил, как кот в погребце, а теперь успокаиваешь себя — дело, мол, прошлое, забытое. Дернул черт открыть эту проклятущую сгущенку. С тех пор ведь на дух ее переносить перестал, а как ел тогда — так и не забыл».
От этих мыслей у Витьки снова, как это бывало не раз, поплыли перед глазами зеленые, сто раз крашенные вагоны, в одном из которых, прицепном, много лет назад ехал к месту службы его друг Толян, ушедший служить раньше него, так как был на год старше.
Правдами и неправдами, но по ходу движения этого «секретного» вагона все, у кого в нем ехали дети, братья и просто близкие, знали, и когда он прибудет на ближайшую станцию, и на каком пути будет стоять, и какая по времени стоянка. Соответственно, к нему на этих станциях сразу же устремлялись родня и друзья новоиспеченных защитников Родины. Никакие часовые из таких же стриженых солдатиков, со штык-ножами на поясе, ничего поделать не могли. Впрочем, командиры, ехавшие в этом же вагоне, особо и не старались оградить своих подчиненных от родственников. Сухпай, и без того небогатый, выдали на неделю пути, как это предусмотрено расписанием пассажирского поезда, по факту же прицепной вагон за семь дней прошел только две трети пути, а кормить личный состав надо. Так что рабоче-крестьянские баулы с продуктами были очень даже кстати, а опасность отравиться домашними пирожками и вареной колбасой в то время никого не пугала.
Вера Петровна, тоже знавшая, что Головинку — ближайшую к селу станцию — со дня на день будет проезжать Толя, в самый неподходящий момент занемогла и слегла так, что фельдшерица только руками замахала, когда она заикнулась, что надо бы съездить повидаться с сыном. От переживаний, что не повидает сына и даже не сможет ему сготовить чего-нибудь домашнего, Петровне сделалось еще хуже, и фельдшерица, от греха подальше, свезла ее в участковую больницу.
Перед тем как сесть в «санитарку», сунула Петровна Витьке, случайно оказавшемуся рядом, три рубля, наказала купить для Толика всего, чего сможет, и увезти к поезду, так как Сергей Александрович — отец Тольки — приедет домой в лучшем случае послезавтра, а Зоя с Олежкой для этого еще малы. Да чтоб на кухне, в буфете, обязательно взял для него банку сгущенного какао — она там одна такая стоит. Заплакала в очередной раз и уехала.
Как только Витька, до того не знавший, каким макаром уговорить родителей, чтобы во время покоса отпустили его на весь день повидаться с Толяном, сказал вечером матери о просьбе тети Веры, та сразу же отправила его наколоть дров и растопить русскую печь: «свежих шанежек Толе увезешь» — и слазить в погреб за вареньем-соленьем. Сама же, забрав у него три рубля: «ты, кроме сигарет да конфет, ничё не купишь», — ушла, пока не закрылся сельмаг, отовариваться.Сгущенку Витьке принесла Толькина младшая сестра, которой он крикнул через забор, когда колол дрова.
На следующий день в девять утра он уже был на станции. Быстро сориентировавшись, нашел сердобольных теток в железнодорожной форме и узнал через них, куда и когда прибудет «спецвагон». Оказалось, что через шесть часов, — и почти сразу уйдет вместе со скорым поездом, к хвосту которого будет прицеплен. К такому повороту событий Витька оказался не готов. Денег в кармане — только на обратный билет до деревни. Всю ночь прогуляв и придя домой под утро, он, естественно, проспал и в спешке почти ничего не поел, а самое главное, не прихватил ничего с собой. На туго увязанный рюкзак, набитый продуктами для Толяна, он даже не смотрел. Между тем через пару часов есть захотелось просто очень. А тут еще в тенечке, под тополями, где он томился, расположилась какая-то семейка и устроила пир на весь мир. Витька, чтобы не смотреть, как они рвут зубами копченое сало, убийственный запах которого долетел до него аж за пять метров, и захрустывают его пупырчатыми огурцами, сначала отвернулся, а потом, когда услышал характерный треск скорлупы сваренных вкрутую яиц, накинул на плечо рюкзак и ушел.
Теплая сырая вода из бачка, стоявшего в зале ожидания, не помогла, а лишь добавила громкости требовательно урчащему желудку. Не выдержал, в общем, Витька, развязал рюкзак, а там прямо сверху эта сгущенка. Выдернул он из ближайшего забора гвоздь, проткнул им банку и высосал ее всю до дна, запивая той же водой из бачка.
Потом пришел поезд. Толяна даже из тамбура не выпустили. Витька лишь успел, глядя в сторону, сунуть ему с перрона рюкзак, сказать, как велела тетя Вера, что дома все нормально, и дверь вагона захлопнулась. Толян что-то ему прокричал, поезд тронулся, и только тогда Витька посмотрел своему обворованному другу в лицо, которое светилось радостью короткой встречи и в то же время было грустным и встревоженным.
С тех пор они больше не виделись. Когда Толька дембельнулся, Витька уже год как служил. Когда Витька пришел на дембель, Толька уже учился в институте в Новосибирске. Писем в армию они друг другу не писали. Несколько раз Толька, а потом уже Анатолий Сергеевич приезжал в деревню. В последний раз, пять лет назад, — на похороны отца. Но свидеться им так и не доводилось. Так совпадало, что всякий раз самого Виктора в деревне не оказывалось. То в тайге был, то в отъезде, а то вообще уезжал на жительство в другие края, вернувшись в родное село после того, как опустел родительский дом. Продать его душа воспротивилась, а пустым дому стоять нельзя. Даже на похоронах Сер¬гея Александровича, которого он почитал не меньше отца, быть не смог. А вот теперь Толян скоро будет здесь.
Виктор встал, хотел закурить, но, подержав сигареты, бросил обратно и подошел к раскрытому окну, выходящему на огород, где копалась в грядках жена.
— Кать, Катя!
— Ну чего тебе? — неохотно разогнувшись, повернулась к нему супруга.
— Где у нас деньги лежат?
— А тебе зачем? — Она с хрустом потянулась и с интересом уставилась на торчащего из окна мужа.
— Надо! Где лежат, я спрашиваю? — начал тот проявлять нетерпение.
— Где-где! Где всегда — в серванте. А ты чё задумал?! Если опять в тайгу собрался, то, пока картошку не выкопаем, дома будешь, даже шагу не пущу! Пусть твое зимовье хоть сгорит, хоть развалится! — зачитала свой приговор Катерина и, вытирая старым передником руки, грозно направилась к окну.
- Отстань, — коротко ответил ей не шибко испугавшийся муж и захлопнул перед самым носом окно
Как ни караулила Петровна, а момент, когда гости подъехали, пропустила. Вроде и отвлеклась всего на минутку — баню глянуть, ну еще, правда, по пути пару травинок с гряды выдернула да куст помидор подвязала, а они тут как тут. Уже пожитки да гостинцы во дворе стоят. Внуки, ростом выше бабушки, собаку по земле валяют, а та, нет чтоб хозяйку лаем оповестить, только повизгивает от радости, что хоть кто-то с ней поиграть решил. Невестка улыбается, выжидательно оглядываясь по сторонам.
— А Толя-то где? Куда уже успел задеваться? — после обниманий и оханий не сразу сообразила Петровна.
— На улице. Там друг пришел, попросил немного подождать, не мешать им, — солидно пояснил старший внук, оставив в покое собаку.
Вот еще, — поджала губы Петровна. В кои-то годы сын к матери приехал, а ей — не мешай. Наговорятся еще, будет время, и она, как положено матери в своем дому, решительно распахнула калитку и... тихонечко притворив ее, ступила обратно во двор. На лавочке сидели, положа друг другу руки на плечи, два паренька и, смеясь, что-то вполголоса обсуждали. У ног стояла надорванная с угла коробка со сгущенкой, а сами они, по очереди прикладываясь к банке, проткнутой валяющимся здесь же ржавым гвоздем, потягивали из нее сладкую, пахнущую юностью и солдатским вагоном густую жидкость.