«Попсуев на даче». Репортаж Шебутного
«Попсуев на даче» — сказали мне. До Колодезной я доехал на электричке. Станцию называют также «Сороковым километром», а местные еще и «Бездной».
— Почему «Бездной» зовут? — поинтересовался я у трех бабусь, что сидели на поваленном тополе. — Речку вброд можно перейти.
— Не в реке дело, — ответила одна из них. — Там дальше котлован есть, хотели руду добывать. Стали рыть, а им словно кто изнутри помогает. Сроют породу на пять метров, а провал в десять метров делается, сроют еще на десять, а он в полста становится, сроют на полста, а там уже и в полверсты дыра. Хотели с поверху добычу вести, а тут надо шахты рыть. Вот и прикрыли лавочку. А место назвали «без дна», «Бездной».
Я поблагодарил и направился в общество. Попсуев усадил меня за стол и за час с небольшим приготовил свое фирменное блюдо чахохбили, которое вряд ли делает кто лучше даже на Кавказе. Поговорили о «Бездне». Обычно ироничный мой собеседник неожиданно серьезно заявил, что «неразработанный карьер и впрямь, вход в бездну, на тот свет».
У Сергея в садоводческом обществе появилось несколько приятелей. Одним из близких стал его сосед Перейра, настоящее имя которого забыли десять лет назад, когда он вернулся из загранпоездки в дельту Амазонки. Тогда после бразильского сериала «Рабыня Изаура» с очаровательной Луселией Сантуш в заглавной роли все дачи тут же превратились в фазенды, хотя дачники фазендейрами так и не стали, потому, быть может, что еще не доросли до мерзостей сеньора Леонсио. Перейру называли иногда Наумом, хотя он был Иннокентием. Наум прилипло к нему из-за привычки всё время говорить «Мне вот тут на ум пришло». Прилипло и прилипло, так же, как и Перейра.
Сошлись они позапрошлой осенью. После копки картофеля Перейра приуныл: вся картошка уродилась курживая и в проволочнике. Урожай был приличный, шестьдесят три мешка, из них на продажу пятьдесят, но как, скажите, столько продать? Как нарочно, год выдался замечательно урожайный на картофель. Наум засаживал картошкой не только половину своего участка, а отвоевал еще несколько соток у природы возле реки (землица там — черная, как смола, а уж пушистая!), да от работы брал соток пять-шесть. Четыре мешка заказал Попсуев. Когда зашел разговор о цене, Сергей спросил: — Как на рынке, ведрами?
— Ага, ведерками. Как на рынке, — согласился Перейра, пообещав привезти картошку прямо к дому Попсуева.
Действительно, привез. Выгрузил возле овощехранилища четыре мешка.
— Сколько ведер? — поинтересовался Попсуев.
— Тридцать ведерок, — шмыгнул носом Перейра, доставая емкость, похожую на детское ведерко. — Я еще подкинул по пол ведерочка в мешок.
— Это что ж, в мешке восемь ведер?
— Не ведер, а, как правильно ты сказал, и как мы договаривались с тобой, а уговор дороже денег, — ведерок.
Перейра стал отмерять картошку. Действительно, в мешке было восемь ведерок и еще чуток. Перейра не позволял ведерку переполняться, и если какая картошка выпирала сильно над срезом ведра, возвращал ее в мешок.
— Так можно и десять ведер намерить! — не выдержал Попсуев. — Ты еще картошины, как яйца, решеткой переложи.
— Ведерок, — поправил его Перейра, любовно манипулируя очередной картофелиной. В конце концов, он и ее со вздохом вернул в мешок. — Не понял: а зачем яйца решеткой перекладывать?
— Ты, Наум, случаем, не гомеопат?
— Не знаешь, что ли? Сварщик я.
— А чего это она вся точеная, в червоточинах? Электродом, что ли, ширял?
— А, это? Это так, отметины земли. Вроде родинок или оспинок.
— Не заразно? Не рак?
— Что ты! — замахал на него руками Перейра. — Экологически чистейший продукт, — Перейра не сводил с Попсуева экологически честнейших глаз.
Ведерок оказалось тридцать три.
— Видишь! — торжествующе произнес Перейра. — У меня, как в аптеке! Клиент всегда прав.
— Это точно. Вот тебе за двадцать ведер, в мешок больше пяти не входит. Оно, конечно, проволочник как белковая добавка идет, но, уж извини, забесплатно. Подарок. Ты, случаем, ведерком своим в детстве куличики из песка не лепил?
Перейра ожидал, конечно, похожей развязки, не в такой, правда, откровенной форме и невыгодной для себя пропорции, но, прикинув, согласился и на нее, так как двадцать ведер за какие-никакие деньги это все ж таки лучше, чем тридцать три ведерка просто выкинутых весной на помойку. Да еще таскать!
— Ну, и жулик же ты, Наум! — заметил при обмывании сделки Попсуев. — Такую говняную картошку хотел всучить по цене голландской. Сосед, называется!
— А она голландская! — возразил Перейра. — Говняная, это да, но районированная, нашего района. И никаких трансгенов и мутаций. В ней здоровье сибирской нации, клянусь мамой, с пальцами проглотишь.
Зимой они пару раз побывали друг у друга в гостях, и каждый решил для себя, летом дружбу скрепить окончательно и бесповоротно. До гроба. В переносном, конечно, смысле. Из-за болезни Попсуева дружба была отложена почти на год.
После рассказа о соседе, Сергей показал мне свой цветник. В восстановленной теплице он выращивает роскошные гладиолусы, луковки которых привез из Америки: Джексонвилл Голд (Jacksonville Gold), Берджесс Леди (Burgess Lady), Джо Энн (Jo Ann) и другие.
— Поставляете к дворцу эмира? — пошутил я.
— Поставляю, — серьезно ответил он.
— Как настроение? — поинтересовался я, прощаясь с радушным хозяином. — Не мучает ли слава?
— Отлично! — признался Сергей. — Славы никогда не бывает много! Так же как и цветов!
От Автора
Пожалуй, пора раскрыть небольшой секрет, который никто и не думал раскрывать пять лет. Под псевдонимом Кирилла Шебутного о Попсуеве писал… сам Сергей Попсуев. В пору своих изысканий на заводе Сергей принес несколько заметок на производственную тему в «Вечерний Нежинск». Материал случайно попал на глаза главному редактору газеты и заинтересовал его. Через два года Попсуев стал внештатным корреспондентом «Вечерки». Там у него появилась своя колонка. Где-то в 1993 году начался расцвет «желтой» прессы, когда многие газетные полосы выкрасились в этот цвет активной жизненной позиции, смахивающей на детскую неожиданность. Сергей тоже опубликовал разоблачительные материалы о ряде лиц из ближайшего окружения мэра и губернатора. Поскольку газетные статейки никак не сказались на оздоровлении общества, Сергей перестал писать на эту тему.
Припозднившийся сосед
Перейра на электричку на 20-20 опоздал, следующая была только на 21-45, так что к своему обществу он добрался лишь к одиннадцати часам. День был будний, погода не баловала, в вагоне народу немного и те пенсионеры да алкаши с бомжами. Где-то на полпути несколько граждан взяли друг друга за грудки, и вышли в тамбур. С площадки донеслись шум, крики. Публика дремала. Не трогают — и славненько! Но всё равно было тревожно. Перейра чувствовал себя неуютно.
На входе в общество мимо него из кустов ломануло что-то темное, похоже, псина. Днем по городскому радио передали, что в соседнем обществе две собаки напали на дачниц, одну загрызли до смерти, а другой отгрызли руку. Перейра струхнул и на всякий случай безответно пнул тьму ногами. Пустота больно отдалась в спине. Пожалел, что не захватил с собой фонарик и не подобрал по пути палку или булыжник. На повороте к своей улочке прямо над ухом раздалось, как гром небесный:
— Припозднился, сосед! Здорово!
Перейра глянул в сторону голоса и ничего не увидел, голос был, но без облика.
— Здорово, — пробормотал он и пощупал темноту рукой. В темноте ничего не осязалось.
— Я тут, — раздался голос свыше. — В гамаке. Из старого бредня. Классно придумал?
Перейра задрал голову — между двумя березами темнело что-то.
— Это ты, что ль, Валентин?
— А-то кто же?! — заржал тот. — Ворона! Кар! Кар!
— Да тихо ты! Разбудишь всех.
— Разбудишь их! — заорал Валентин и вдруг грянул: — Вечерний звон! Вечерний звон!!!
Перейра уже подходил к дому, когда поющему Валентину стали подпевать две или три собаки. Когда он взялся за калитку, ему показалось, что колыхнулась занавеска на окне. «Кто-то в доме!» — ударило в голову. Он замер, минут пять не отрывал напряженного взгляда от занавески, пока не заломило в затылке, а занавеска не расплылась темным пятном. «Что же я не взял фонарик? — Делать было нечего, и он открыл калитку. — Забор надо делать, надо делать с кольями, с колючей проволокой, калиткой на замке, рвом, надо...».
Калитку он не закрыл, чтоб не скрипнуть, и на цыпочках прошел к сараю и взял там кувалду, а потом подумал, и серп. Обошел на цыпочках дом, пригибаясь под окнами, подолгу замирая от малейшего звука, идущего, как казалось, изнутри. Нет, вроде ничего не слышно. Затаив дыхание, он снял навесной замок, приоткрыл дверь, каждое мгновение, ожидая нападения изнутри. Просунул руку с серпом внутрь, нашарил выключатель и включил свет. Свет разлился по дому. Перейра рванул дверь на себя и заскочил в дом.
Ни звука, только гулко кровь стучала в голове. И вдруг сзади раздался шорох, от которого он похолодел. Медленно, втягивая голову в плечи, взглянул в сторону шороха — бабочка билась о стекло!
Держа наготове серп и кувалду, заглянул в шкаф и под кровати. То же самое проделал на втором этаже, потом в чуланчиках под скатами крыши. В чуланчиках растратил последние нервы. Темно, если прятаться, так в них. От напряжения чуть не выпрыгнули глаза. Никого не было, а когда из зеркала на него уставилось чудо с чумными глазами, серпом и молотом, как на ВДНХ, Перейра криво улыбнулся ему.
Карлик и тени
Дело в том, что неделю назад в домике побывали незваные гости и напакостили, как могли. Побывали не только в его доме, а и во многих по соседству. Взять, ничего не взяли, лишь вывернули всё из шкафов и перевернули вверх дном. Искали, понятно, выпивку с закуской, лекарства и деньги.
У Попсуева (там сейчас светилось от телевизора окно), не найдя ничего, включили электроплитку, плеснули на притолоку керосин, подожгли и ушли тем же путем, что зашли — через разбитое окно. Хорошо, не полыхнуло. Керосин выгорел, оставив черные лишаи, а до пожара не дошло.
Такие же черные выжженные лишаи остались у многих дачников и на душе. Была жара, сушь, и вспыхни пожар — не миновать беды всему обществу. Как водится в таких случаях, на втором этаже еще и навалили. Аккурат, сволочи, на середину покрывала.
* * *
Попсуев засмотрелся телевизором и, одурев от пустых передач, вышел подышать на крылечко. Шел двенадцатый час ночи. Тихо, никого, красота... Где-то заорал мужчина. Судя по направлению, силе голоса и тембру, а также отдельным словам, орал бывший его бригадир Валентин Смирнов. Ему лениво подгавкивали прирученные им два вольных пса. На остальных участках собаки молчали. У Валентина была разбитая в прошлом двумя женами жизнь, а в настоящем — две собаки, обе суки. Сук своих он называл девушками, а всех девушек — суками.
Во дворе под яблоней лежало что-то, похожее на медведя. Кто это? Возле дома Перейры промелькнула тень. Иннокентий сегодня с утра уехал в город. Попсуев привстал над крылечком. Так и есть, кто-то шастает по огороду. Нагибается, замирает... прополз под окном... «Ну, паразит! — Сергей сжал кулаки. — Сейчас ты мне ответишь за всё!» Тень исчезла.
Попсуев, замирая, всматривался и прислушивался к черноте пространства и головы. И там, и там что-то сверчало. От напряжения свело шею и замерцало в глазах, он подумал было, что показалось, но тень вновь появилась, дернулась, исчезла.
Сергей прошел в сарай, отодвинул доску в стене и стал всматриваться в соседский двор. Вроде как прополз еще один — навстречу первому! Или показалось? Да сколько их там?! В домике загорелся свет. Минут пять было тихо.
Неожиданно дверь раскрылась, и на крыльцо вышел карлик. Что за цирк? Приглядевшись, Попсуев понял, что это мужик на карачках. Лица не видно, но Сергею показалось, что тот смотрит ему прямо в глаза. Буквально впился в него взглядом!
— Ну, иди, иди ко мне! — Попсуев нащупал кирпич. Фигура опять заползла в дверь, как в нору. Чего это он? Дверь закрылась. Послышался звук закрываемой щеколды. Свет погас.
«Что за карла? — соображал Попсуев. — Подождать, когда все полезут в дом? А сколько их? Позвать кого-нибудь? Кого, все спят. Валентина, разве?»
Попсуев прислушался. Тихо. Валентин, похоже, угомонился. Его и не разбудишь сейчас. К Викентию податься? Без бутылки идти — не поймет. У сторожа кобель злющий на цепи, а сейчас наверняка отвязан. С псом у Викентия бессловесная связь: не успеет подумать, тот прет исполнять. «О! Так у меня же есть бутылка!» — вдруг вспомнил Сергей, вытащил ее из сумки и поспешил к сторожу.
Викентий
Викентий с вечера нервничал. Его достали жалобы дачников на произвол малолеток и бессилие властей. «Малолетками» называли парней с девками, которым делать тут было больше нечего, как только пить, ширяться да предаваться «сильным желаниям» (по-немецки trachten), а под «властью» — понятно, полномочия сторожа Викентия.
Викентий именно так и понимал свои права, так как председатель общества отвечал только за развал экономики общества, бухгалтер — за ее подсчет, а он — за практическую сторону вопроса и самую болезненную: растаскивание и уничтожение имущества граждан.
Охрана покоя граждан в последние год-два стала приносить одно лишь беспокойство, причем и зимой и летом. Если подвести баланс зарплаты и ущерба для здоровья, получаются одни убытки. Вон, у Берендея с улицы Трех лилий на днях сперли алюминиевую теплицу. Открутить не смогли, срезали ножовкой. Это у такого-то бугая — как только не боятся красть?
— Я так и знал, — пожаловался тот Викентию. — Хотел ведь в гараж спрятать.
— Что ж не спрятал, раз знал? — спросил Викентий.
— Да!..
— Это еще ничего, — стал утешать его Викентий, — погоди, тебе и крышу снимут. У тебя ж она тоже алюминиевая? Лестницы у них, наверное, большой не было. Не догадались у меня взять.
— Наверное, — вздохнул Берендей.
— Вот, а лестницу найдут, и крышу снимут. Сейчас всё снимают. Ну, что ты! Вон с бетонного блока почти все буквы совхоза «Имени ХХ съезда КПСС» сняли. Осталось «Имени Х». Не дотянулись, наверное. А может, спугнул кто.
Шел Попсуев долго, так как спешил. Даже запыхался. Вот и домик сторожа. На выезде из общества, справа от Центральной улицы. У калитки лежит огромный пес, дышит — слышно за три дома. Из тех псов, что лают один раз. Лежит, голова на лапах, уверенный не только в себе, но и в Попсуеве — иди, мил человек, куда шел. Лампочка на столбе бросала размытый желтый конус света.
— К хозяину, — Попсуев показал псу бутылку.
Пес встал, потянулся, подошел к калитке, встал на задние ноги, передними на забор, обнюхал бутылку. Наклонив голову, он взял ее аккуратно в пасть. Сергей разжал пальцы, пес зашел на крыльцо, опять встал на задние лапы и надавил на дверь, дверь открылась. Пес скрылся внутри.
Попсуев ждал. Викентий мудро сделал, что дверь открывается вовнутрь. Пришлось как-то попотеть, выбираясь из заваленной снегом хаты. Через пять минут на крыльцо вышел Викентий. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить, что он «хмур». Спустился с крыльца в сопровождении пса, подошел к позднему гостю, пригляделся.
— Помпей, пропусти, — кивнул и пошел в дом.
Попсуев осторожно прошел мимо пса. Викентий пил воду. Вытер ладонью губы, взял бутылку, стал изучать этикетку.
— Что привело?
— К соседу залезли, к Перейре, — Сергея вдруг взял сладкий озноб от предвкушения расправы с паразитами.
— Это хорошо, — одобрил Викентий, доставая с полочки два стакана. — К Иннокентию, значит, забрались? У него есть, что взять. Я подозреваю тут двоих.
— А как же?..
— Обождут до утра. Чего впотьмах шарашиться? На зорьке и пойдем, как... как на рыбалку, — зябко хохотнул Викентий. — Ну, запечатлеем!
Сморщившись, он выпил, пошарил рукой в столе, достал вареники в глубокой тарелке с синей каемкой, холодные, в застывшем масле.
— Закусывай, — подтолкнул тарелку к Попсуеву. Сам взял толстыми пальцами вареник и засунул его в рот. Долго разжевывал пятью зубами. — С творогом, не покупные. Моя делала. Щас, помидорок пару сорву. — Викентий вышел. — А ты заходи в дом, чего прохлаждаешься?
Шумно дыша, зашел Помпей, скосил глаза на вареники. Сел напротив Попсуева и положил ему на колени тяжелую с крепкими когтями лапу. «Стережет, гад», — подумал Сергей.
— Хочешь? — Попсуев протянул вареник. Помпей аккуратно взял вареник крупными зубами и сглотнул, не делая глотательного движения, вареник сам провалился ему в глотку.
— Ты аккуратней с ним, а то руку ампутирует, не поморщится, — сказал, заходя, Викентий.
— Я ему вареник дал.
— Вареники он любит.
— Может, потянем, чего ж так сразу? — спросил Попсуев. — До зорьки-то еще долго.
— Ничего, еще найдется. Скучать не будем, — Викентий махнул рукой в направлении холодильника. — Чего тянуть кота за хвост? — он влил в себя стакан, как Помпей, не глотая. Задержав дыхание, понюхал локоть. Взял в щепотку вареник и отправил его в рот. — Во-от, заметно полегчало, — сказал он, светло глядя на Попсуева, и от полноты чувств, предложил вареник Помпею. Пес не отказался. Сторож взял в руки пустую бутылку, посмотрел на этикетку, понюхал.
— Паленая. Теперь валяй подробности.
— Какие? — Сергей уже и забыл, зачем пришел к сторожу.
— Кто там к кому залез и зачем? По какой такой надобности?
— Надобность одна, — расслабленным голосом произнес Попсуев. Ему тоже полегчало. Он рассказал подробности. Когда от второй оставалось еще по разу, Викентий выглянул во двор, полоски на горизонте еще не было.
— Ладно, пьем, и показывай, где это, — сказал сторож. — До света будем брать с поличным, по-партизански. Айда нижней улицей, Валентина прихватим. Для свидетельства. Полкан, на охоту!
— Он же Помпей?
— Когда охота — Полкан! Я его и называю по имени одного полкана, был у меня знакомый полковник, Помпей Хабибулович. Сгорел от спирта. Заживо. Фюйть — и нету, дымок один.
* * *
— Этот, что ли, дом? — спросил Викентий.
— Этот. Вон крыльцо.
— Крыльцо — погодь. Сперва к Валентину зайдем, чего это мы с тобой мимо его промахали? У него две дворняги, псовую охоту организуем! Как дворяне! «Особенности национальной охоты» видел? Ништяк! Ну, блин, вы даете! Помнишь? А-ха-ха!..
— Он обычно в гамаке спит, — сказал Попсуев. — Из старого бредня гамак соорудил.
Между березами в сетке никого не было.
— Снялся куда-то, — задумчиво произнес Викентий.
— С собаками?
— Да не, его псы попрятались, Помпея остерегаются. Где-нибудь тут.
— Руки вверх! — вдруг раздалось сзади. — Хэндэ хох, скинхеды!
Из кустов выскочили две собаки. Полкан-Помпей вздыбил шерсть и зарычал, но, признав своих, девушек, притворно отвернулся. Те заластились к нему. Из кустов вышел Валентин с бутылкой в руке.
—Чего с ранья принесло? — откашлялся он. — Не спится?
— У тебя там что, осталось? — потянулся взглядом Викентий в сторону бутылки.
— Есть манехо. На глоток, — он протянул бутылку, в которой было как раз на глоток, грамм сто семьдесят.
Викентий в раздумье поглядел на бутылку, на Попсуева, предложил тому бутылку, но рукой как-то в сторону на отлет. Сергей отказался.
— Напрасно, — Викентий влил в себя, не делая даже одного глотка. — А-аа... Напрасно, напрасно... — сорвал две смородинки, поморщился.
— Бутылку мне, — Валентин забрал ее, — тару собираю. На черный день. Тридцать две до двух тысяч осталось.
— Да-а? А где держишь ее, тару-то?
— Тебе скажи! В бункере. Вервольф. Две накоплю — и сдам! О, погуляем!
— Кислая у тебя смородина. Чего бабы носятся с ней?
— Витамины.
— Много они понимают. А мы ведь к тебе, Валентин. Айда орлов брать. У его соседа сидят.
— Залезли? — обрадовался Валентин. — Погодь, рубаху натяну.
* * *
Перейра спал беспокойно. Часа в четыре утра донеслись звуки со двора, замаячили три фигуры, причем две вертикальные, а третья, самая крупная, горизонтальная, вдоль земли. «Берут на грудь», — решил Перейра.
Странно: самый крупный, а жила не та. Фигуры постояли, о чем-то беседуя и глядя на его домик. «Идите, идите сюда!» — Перейра поиграл топором. Он с вечера натянул перед дверью леску. Леска, понятно, не спасет, но и трусливого отпугнет. «Суньтесь, суньтесь!» Это он придумал в прошлый раз, и сам под леску каждый раз подлезал.
Трое постояли и ушли. Перейра видел, как они миновали соседский участок — обнаглели вконец, ходят как у себя дома! Один вообще замер возле куста, паразит! Отливает, никак? Потом вышли на дорогу, и пропали в темноте, из которой бухнул пару раз пес. Минут десять было тихо. Перейра принял остаток и уснул.
Пробуждение его было ужасным. Во сне он попал в паутину, которую плел сам, запутался в ней до состояния куколки, и вдруг, будто темечком увидел, как на него спускается сверху кто-то мохнатый, а он не может пошевелить пальцем. Грохот разбудил его в тот момент, когда мохнатый сидел у него на шее и (он чувствовал это!) прицеливался клювом к артерии.
Перейра подлетел над кроватью, больно ударившись головой о крюк в стене. В момент выхода из сна мохнатый обдал его горячим дыханием, и Перейра понял, что это мохнатая собака-людоед. Стучали и колотили в два окна и дверь. Лаяли собаки, причем во множестве. Сердце Перейры колотилось громче кулаков.
Машинально открыл щеколду, понимая, что поступает неправильно, но по-другому из-за ответственности момента и мужского достоинства поступить не мог. Перед ним застыло несколько мужиков в агрессивно-настороженных позах. Лица хмуры, жестки, но и расплывчаты. Их окружала свора собак. Точно, те, что погрызли людей. Никак суд Линча? Перейре показалось, что он весь почернел. Где же серп с молотом? Ведь я свой, свой!
Валентин с ревом пошел на злодея. Викентий ласково сказал Помпею:
— Полкаша, бери.
Громадный пес оперся лапами о плечи Перейры, возвышаясь над ним на целую собачью голову. «Это же тот, горизонтальный», — подумал Перейра.
— Да твою мать! — в отчаянии тонко крикнул он, отступив на шаг назад.
Пес упруго упал на передние лапы и собрался повторить стойку, но Сергей вылетел вперед и гаркнул:
— Наум! Иннокентий! Перейра! Его нельзя!
Пес от крика Попсуева замотал башкой. Зато все прочие собаки зашлись в злобном лае. Через минуту, вырванное из сна, срывалось с цепей все собачье общество. Через пять минут сбежались соседи, как минимум, с десяти участков.
Рис. из Интернета.