Версия

Анатолий Гриднев
1

Осенние серые сумерки накрыли влажными крыльями свинцовые воды лесного озера. Прибрежные нагие деревья мерно машут голыми ветвями. Тихо стонет ветер, мелкую волну легонько теребя. Под ветра плач, деревьев стон печальный густеют сумерки, и в лес приходит ночь. Сыро. Сыро и темно в лесу. От ненастья в дупла и норы укрылись лесные жители, один лишь старый волк, склонив лобастую голову к самой земле, трусит по звериной тропе. Голод поднял его с лежбища, голод заставил рыскать по влажному холодному лесу.
Следы на тропе почти не читались, приглушенные испарениями гниющей листвы. Волк унюхал след колючего ежа, чуть дальше, под большой сосной, отметилась юркая белка. Нет следов сладкого зайца, пугливой косули или лесной свиньи с выводком нежных поросят.
Волк подобрался к сильно поросшему травой и молодым кустарником людскому пути. Он поднял голову и принюхался, прежде чем пересечь дорогу. Ветер донёс до него едва различимый дух человека. Пропал. Волк повернул голову, короткими вдохами позволил ветру проникнуть в чувствительные ноздри. В воображении возникли людские норы, укрытые мёртвым деревом. А там, в одной из нор, живут беспомощные глупые овцы. Зверь тявкнул на воображаемую жертву. Вот он мчится по полю к близкому лесу, а на спине лежит овечий детёныш и сладкая тёплая кровь из разорванной вены стекает ему прямо в пасть. Волк тихонько завыл, вплетая свой голос в вой ветра. За набег в человеческие норы голосовал голод, противился страх перед собаками, этими презренными шавками, поменявшими волю на сытость. И боялся ещё волк летящих быстрее ветра острых палок. В короткой борьбе голод одолел страх.
Резкий порыв ветра вновь принёс запах человека, на сей раз отчётливей. Человек двигался по дороге, и двигался он в сторону озера. Волк решил, что человек достаточно далеко. Он успеет напиться из озера и убраться в лес. Волк пересёк дорогу, которая у большого мшистого камня вплотную подходила к озеру. Подойдя к воде, он опустился на передние лапы и стал лакать. Его внимание привлекло светлое пятно в центре бездонного омута. Пятно поднималось к поверхности. Вот вздыбилась вода пологим холмиком и наружу вышли голова и плечи Владычицы Воды. Владычица была голодна, она была очень голодна.
Шерсть на загривке поднялась. Волк неслышно заскулил от страха. Стараясь не смотреть, дабы взглядом не привлечь внимание Владычицы, волк стал отползать, пятясь задом. Через дорогу по мокрой траве за придорожные кусты. И только там волк осмелился подняться на лапы. И припустил он наутёк, забыв от страха про голод.

Миллетта вышла на берег. Невидимые в ночном небе тучи раздвинулись, и в небесную прореху заглянул месяц, покрытый серебряной чешуёй, словно большая рыбина выпрыгнула на небо из воды.  Месяц выстроил светлую, дрожащую на мелкой волне тропинку от дальнего берега озера прямо к ногам Владычицы. Она, наклонившись, зачерпнула ладонью смешанную с призрачным светом воду, и окропила мёртвой водой голову, плечи и грудь. Жидкие бесцветные волосы загустели и стали чёрными как смоль. Свойственная утопленникам бледная одутловатость сменилась румянцем во все щёки. Отросли чёрные брови и длинные ресницы. Зрачки из серого тумана стали карими. Одновременно с изменением обличья происходила метаморфоза с нарядом ведьмы. Бесцветный балахон превратился в бархатное платье с глубоким декольте. В такие платья наряжаются богатые купчихи, собираясь на ярмарку. На ногах появились красные туфельки на среднем каблуке. Сейчас Владычица выглядела как красавица, только-только ступившая на порог женской зрелости.
Ведьма хищно ухмыльнулась рогатому месяцу, и тот, испугавшись, стал прятаться за тучу. Но прежде Миллетта ещё раз зачерпнула мёртвой воды и обрызгала мшистый утёс. И камень обратился в бревенчатый домик под тесовой крышей с двумя окошками, за которыми трепетал огонёк свечи, и низким крыльцом. Ведьма поднялась на крыльцо, открыла скрипнувшую дверь, вошла в горницу и стала терпеливо ждать добычу подобно тому, как паук поджидает снующую в воздухе муху.

Конь громко всхрапнул, дёрнув головой. Амулет на груди под кольчугой предупреждающе кольнул. Конь остановился. Повинуясь инерции, он проехал несколько ярдов по мокрой листве на копытах как на лыжах. Янош-охотник успокаивающе похлопал коня по лебединой крепкой шее.
– Спокойно, спокойно, дружище. Чай не впервой нам этим заниматься.
Конь стоял, недоверчиво кося карим глазом на призрачный лес, вплотную подступивший к дороге.
Янош глянул в небо. Там в разрыве туч ярко сиял остроконечный месяц, словно кто-то могущественный, имеющий силу и власть над стихиями острой саблей косо прорезал прореху на тёмной ночной сфере прямо в светлый день. Основной сегмент мертворождённого дитя Земли был обозначен лёгкой серой вуалью, заметной лишь на фоне угольной черноты. В отдалении завыл волк. Месяц спрятался за тучу. Янош тронул поводья.
Среди деревьев блеснул огонёк, скрылся за поворотом дороги, и вновь засверкал. Дорога, выйдя из леса к берегу, подошла к домику, нависшему над самой водой. Янош привязал коня к растущей во дворе берёзке, огляделся.
– Как тихо, – прошептал он.
Ветер стих. Над тёмной водной гладью туман клубился. Тучи поредели и через них, как сквозь серую ткань, светил размытый месяц.
Янош поднялся на крыльцо. Он постучал костяшками пальцев в дверь, приговаривая:
– Откройте уставшему путнику, если есть кто-нибудь в этом доме.
Дверь отворилась. На пороге стояла дородная красавица в возрасте зрелого лета. Бледный месяц глядел ей в лицо, а мерцание трёх свечей, стоящих на столе в глубине горницы, создавало над головой красноватую колеблющуюся корону. От всего от этого казалось, что женщина застряла на полпути между светом и сумраком. Одета она была, как одеваются простолюдины на городскую ярмарку. Глубокий вырез открывал смущенному взору полушария пышной груди.
– Заходи, уставший путник, – молвила женщина, усмехнувшись и отступая в сторону. – Куда путь держишь?
– В Город еду, – Янош ступил за порог, – на ярмарку.
– По торговым делам, или просто так?
– По торговым делам.
– В Городе нынче спокойно. У Бургомистра перемирие с нечистью.
На слове «нечисть» женщина чуть заметно запнулась.
– Не страшно ли тебе, благородная госпожа, – произнёс Янош, оглядывая скромное убранство горницы, – одной в лесу с дурной репутацией.
Женщина внимательно посмотрела на Яноша.
– Не страшно, мой господин, – тихонько засмеялась она. – Я ведь не одна живу, а с мужем. Поехал он в Город на ярмарку, да видно заночевал там. И потом, из того теста я, кто может постоять за себя. Оставим это, – сказала женщина, склонив голову набок. – Жизнь в уединении научила меня разбираться в людях, и я сразу увидела, что явился ко мне человек высокой чести. Или я ошиблась?
– Ты не ошиблась, – Янош прижал руку к сердцу, – благородная госпожа.
Женщина плавным жестом указала на накрытый яствами стол.
– Не голоден ли ты, мой господин? Садись за стол, отведай каплуна. Не терзает ли тебя жажда, испей искристого вина. Дорого с тебя не возьму.
– Благодарствую, госпожа. Не голоден я, и не мучает меня жажда. Мне бы поспать до рассвета где-нибудь на сеновале, а поутру я тихо уберусь.
– Зачем же тебе на сеновале. Ляжем в постельку, коль не побрезгуешь.
Женщина провела белой рукой по округлой груди, усмехнулась и повела бровями.
– Не побрезгую, госпожа, – сказал Янош, – веди меня в чертоги.
Женщина минула стол, подошла к дальней стене, задёрнутой пологом, отдёрнула его. За пологом оказалось широкое ложе, застеленное красным покрывалом.
– Иди ко мне, мой господин!
Янош подошел. Талисман под кольчугой царапал и кусал его грудь.
– Ступай в кровать, – хриплым от нетерпения и нахлынувшей страсти голосом молвила женщина, – ступай. Или боишься
– Волков бояться, как говорят в наших краях, – на медведя не охотиться. Как зовут тебя, благородная госпожа.
Женщина, отвернув голову, всматривалась сквозь бревенчатые стены туда, где над озером парил туман.
– Миллетта звали меня, – она повернулась к Яношу, глаза её горели, – а тебя как, человек.
– Меня зовут Янош.
Янош выхватил посеребрённый кинжал и ударом в живот пронзил Миллетту насквозь.
– Янош-охотник! – завизжала Миллетта.
– Он самый, ведьма.
Янош сжал рукоятку. Из острия выскочили два крюка и впились в спину ведьмы, как раз вовремя, потому что Миллетта пыталась, отталкивая Яноша руками, сняться с лезвия. Она стремительно менялась, превращаясь в существо мерзкое, бледное, страшное.
– Нет у тебя никакого мужа. Выпила ты его кровь, я мясо сожрала.
Янош схватил левой рукой жидкие белые волосы.
– Неправда! – вопила ведьма, – он навсегда во мне.
Охотник отпустил кинжал. Он быстро вытащил из ножен меч, косым ударом отрубил ведьме голову.
И морок пал. Рассеялось ложе, исчезли бревенчатые стены и тесовая крыша. И Янош стоял на самом краю невысокого утёса, держа левой рукой за волосы голову ведьмы, а обезглавленное тело с кинжалом в животе падало в воду. Когда же серебро коснулось воды, стало оно разъедать плоть Миллетты. Вода бурлила в месте падения, меняя цвет с белого на красный, потом на зелёный и снова на белый. Янош сошел с утёса. Конь при приближении охотника захрипел и стал бить копытом о землю.
– Спокойно, спокойно, Бальтазар, – тихо сказал Янош, погладив коня по спине, – она уже не опасна.
Он погрузил отрубленную голову в холщовую сумку, вскочил на Бальтазара и неспешной рысью двинулся дальше по дороге.

2

Уже совсем рассвело, когда Янош въезжал в ворота Города, убранные цветами и гирляндами по случаю ярмарки.
Низкое небо давило на приземистый, по большей части одноэтажный Город. Дым печных труб словно подпирал небо белыми и серыми колонами. Иногда небо швыряло на дома и узкие улочки, на храмы и мощеные крупным булыжником площади заряды мелкого колючего снежка.
В сей ранний час лишь мелкие торговцы катили тележки на рыночную площадь, громыхая деревянными колёсами по мостовой. По извилистой не шире двух ярдов улочке Янош ехал за пожилым зеленщиком, невольно приноравливаясь к его тихому ходу. Зеленщик прибавил, испуганно озираясь и боясь, что благородный господин на доброй лошади исчерпает терпение и станет его обгонять, что неизбежно означало перевёрнутую тележку и убытки.
В звонкое цоканье подков о камень, в глухой стук колёс вмешивались звуки просыпающегося Города: стук ставень и скрип дверей, блеяния и кудахтанья, сонные людские голоса. Печальная процессия прекратилась, когда улочка влилась в камерную площадь с маленькой церковью на восточном краю. Зеленщик посторонился, давая Яношу свободный проезд. Он снял меховую шапку, рукавом вытер вспотевший лоб.
Проезжая мимо, Янош в приветственном жесте поднял руку.
– Доброй торговли, дружище.
Зеленщик низко склонил седую голову.
– Хорошего тебе дня, благородный господин.
Янош подъехал к коновязи возле входа в храм и спрыгнул с коня, дабы размять застывшие в седле члены. Энергичные гимнастические упражнения заставили кровь быстрей бежать по жилам, согревая тело. Вдруг слух его привлёк приближающийся шум. Из улицы, противоположной той, по которой приехал Янош, выбежал мальчишка-оборванец. Он оглянулся и припустил со всех ног к церкви. Не более дюжины ярдов вслед за мальчишкой на площадь выбежал мясник в грязном, заляпанном кровью халате. Он размахивал большим мясницким тесаком и кричал:
– Держи вора! Держи вора!
За воинственным мясником бежали два подростка. Вероятно – его подмастерья. Воришка мчался к храму. Учитывая, что ворота церкви в этот ранний час были заперты, спастись мальчишки не было никакой возможности. Усмотрев Яноша, мальчишка подкорректировал вектор бега и через несколько секунд забежал за Бальтазара, оставив между собой и преследователями благородного господина. Янош демонстративно положил правую руку на эфес меча, а левую выставил навстречу мяснику. Тот понял красноречивые жесты. Он остановился в четырёх ярдах от Яноша. Дышал мясник тяжело.
– Что за шум, а драки нету? – Янош строго спросил мясника.
– Он украл у меня вырезку, – поведал мясник причину погони.
– Ничего я у тебя не крал! – воскликнул мальчишка из-за спины Яноша. – Я отобрал мясо у собаки.
– Только я отвернулся, глядь – вырезки нет. Я спрашиваю у Карла: где вырезка? А этот балбес пожимает плечами, – рыжий подмастерье виновато опустил голову. – И тут вижу, этот пацан прячет лучшую телячью вырезку в свои лохмотья. Я за ним!
Откуда ни весть стали собираться зеваки. Первым стоял зеленщик, за ним ученики мясника, рядом с ними – монах, а за монахом – горожане числом шесть человек.
– Всё понятно, – остановил Янош рассказ мясника. – Сколько стоит вырезка?
Мясник подумал, наморщив лоб.
– Пять больших медных монет.
Янош отстегнул от пояса кожаный мешочек, порывшись в нём, вытащил серебряную монету.
– Держи! – он бросил монету, мясник поймал её на лету. – Сдачи не надо.
– Благодарю тебя, благородный господин, – низко склонился мясник, и, выпрямившись, погрозил ножом выглянувшему из-за спины Яноша воришке. – Ты мне ещё попадёшься!
Он пошел прочь, по пути отвесив увесистую затрещину рыжему Карлу и второму подмастерью за компанию. А Янош обратился к зевакам.
– Представление закончено.
Горожане, разочарованно ворча из-за малости представления, разошлись по своим делам. Вскоре на всей площади остались только Янош да воришка.
– Ну, – Янош повернулся к мальчишке, – что мне с тобой прикажешь делать?
Мальчик стоял, низко склонив голову, потупив взор о стылую мостовую.
– Разве ты не знаешь, что воровать нехорошо?
– Я не воровал! – встрепенулся мальчик. – Я правда отобрал вырезку у собаки.
– Пусть так, пусть не воровал, надо было отдать мясо и получить за свою честность мелкую медную монету.
– Испугался, – прошептал мальчик, – он кинулся на меня с ножом.
– Хорошо, – Янош решил, – я отведу тебя к родителям. Пусть они сами разбираются.
– Я сирота.
– Кхе, кхе, – смутился Янош, – как зовут тебя?
– Петрик.
– Вот что Петрик, покажи мне дорогу к ратуше.
– К твоим услугам, – Петрик выставил правую ногу, склонился с прямой спиной и отмахнул рукой, что выдавало в нём некоторое понятие о благородных манерах. – Благодарю тебя. Я твой должник.
– Пошли, Петрик.
Петрик впереди и Янош, ведущий Бальтазара под узды, прошли рыночную площадь, постепенно наполняющуюся людьми и шумом. Скоморохи и глотатели огня подле шатра зазывали публику на большое представление, должное состояться ровно в полдень.
Трёхэтажное знание ратуши пышностью убранства соперничало только с собором на противоположном конце площади.
Янош привязал Бальтазара к столбу невдалеке от высокого крыльца, потом потрепал мальчишку по круглой голове.
– Спасибо, Петрик. Ты свободен.
Янош достал из камзола и прикрепил на левое плечо печать Лиги Охотников. Петрик открыл рот, от изумления не в силах произнести ни слова. Янош подмигнул ему и, повесив на плечо холщовую сумку, стал подниматься на крыльцо. Стражники, увидев печать, развели перед Яношем алебарды.
– Где мне найти Бургомистра? – спросил Янош у бородатого стража.
– Второй этаж, – нехотя ответил тот, – в Синем зале.
– Там начинается совет Города, – добавил второй, безбородый страж.
– О! Это мне и нужно, – сказал Янош, входя в ратушу.

Дневного света, льющегося через стрельчатые окна разноцветного стекла, недоставало для освещения высокого просторного Синего зала. Горели факелы, закреплённые на стенах, и свечи в подсвечниках на массивном столе в центре зала. За столом в полном составе заседал Городской совет. Бургомистр, грузный и грозный муж с седой бородою. Одет Бургомистр был в соболью шубу. По правую руку Бургомистра сидел Епископ в длинных белых одеждах – суровый взгляд под кустистыми бровями. По левую руку устроился Городской Судья. Красная мантия его подчёркивала репрессивный характер профессии. Рядом с Епископом сидел отец Курт, настоятель монастыря святого Антония. Чёрные одеяния отца настоятеля, говорили о смирении перед ликом Всемогущего. Фланкировали собрание два купца в парчовых одеждах свободного покроя. Тяжелые золотые цепи и перстни символизировали их немалый достаток.
Взгляды властителей Города сосредоточились на вошедшем Яноше. В гулкой тишине охотник проследовал к столу.
– Что тебе нужно, охотник? – привыкшим повелевать голосом спросил Бургомистр.
– Сорока на хвосте принесла мне весть, – усмехнулся Янош, – что Городской Совет собрал сто золотых монет, дабы освободить Город от тирании трёх ведьм.
– Сорока та издохла давно, – говорил Бургомистр, вставая, – перемирие у нас. Ступай, охотник, откуда пришел.
Служители культа, судья и купцы согласно закивали.
– Убирайся, пока цел, – сказал Судья.
– Уходи, сын мой, – добавил Епископ, – не дразни нечисть.
– Нет у вас перемирия, – сказал им Янош, – закончилось оно.
– Что значит, нет перемирия? Когда оно закончилось? – властно призвал к ответу отец Курт.
Монастырь стоял за городской стеной и более всего страдал от нападок ведьм.
Ни слова более не произнося, Янош перевернул сумку. Выпала и глухо стукнулась о деревянный пол голова ведьмы.
– Миллетта! – вскочили купцы.
– Миллетта-утопленница! – взвизгнул Судья и сделал движение, будто хотел спрятаться под стол.
– Стража! – громко крикнул Бургомистр.
На зов явились четыре воина, облачённые в лёгкие доспехи и вооруженные алебардами.
– Взять его, – приказал Бургомистр, указав на Яноша.
Стражники в нерешительном сомнении глядели друг на друга, ибо во все времена в курфюрстве не было случая взятия охотника под стражу.
– Чего вы топчитесь! – гаркнул угрожающе Бургомистр, – или вам жизнь надоела!
Угроза возымела положительное действие. Солдаты, выставив перед собой алебарды, медленно двинулись. А Янош достал из-за спины арбалет, взвёл тетиву. Он направил арбалет на стражников. Те остановились.
– Не советую, – сказал Янош почти участливо, – восемнадцать стрел в обойме. Стреляю я быстро и метко. Положу вас, прежде чем вы до меня доберётесь.
Янош, чтобы доказать стражникам, смерти которых он не желал, своё умение метко стрелять, перевёл арбалет на портрет Курфюрста, висящий в центральном простенке.
– Курфюрсту в правый глаз, – произнёс охотник и нажал на спусковой крючок.
Стрелка, пропев короткую песнь, воткнулась в правый глаз владетельного князя. Члены совета зашумели все разом от такого кощунства. Янош, переломив приклад, зарядил арбалет. Воины отступили к входу.
– Как я понимаю, – Янош посмотрел на хмурого Бургомистра, – сделка не состоится. Должен тебя предупредить, высокородный, я сообщу Лиге о твоём отказе. А уж как она…
Речь Яноша прервал тонкий, как удар стилета под ребро, визг за окном. Громко заржал Бальтазар.
– Роззетта, лицо Епископа сделалось белей его одежд.
– Роззетта-летунья, – побледневшими губами прошептал Бургомистр.
Янош резко повернулся на каблуках и быстрым шагом направился к выходу. Мимо замерших стражников по широкой лестнице на крыльцо.
Пока Янош добирался до наружных дверей, ведьма успела нанести людям великий урон. Мужчины и женщины, крича от ужаса, пытались спрятаться в дома и лавки. Перевёрнутые лотки, валяющиеся на брусчатке товары. Два человека без признаков жизни лежали в лужах крови. Скоморох полз к шатру, закрывая рукой порванный живот. Скомороший трёхвершинный колпак его валялся в отдалении, как срубленная драконья голова.
А ведьма заходила на новую атаку. Она зависла в высшей точке траектории на уровне купола собора, завизжала боевым кличем, от которого у людей мороз шел по спине, и ринулась вниз. В стремительном полёте со свистом резали воздух перепончатые крылья. Налетала ведьма на Бальтазара. Конь же, нагнув шею, бил кованым копытом мостовую, высекая из камня искры. Готовился он к бою.
Янош краем глаза заметил, что Петрик торопливо отвязывал коня от столба. Первая стрела пробила кожаное крыло. Вторая – прошла рядом с головой. Ведьма резко изменила направление атаки. Она маневрировала, бросая своё мёртвое тело в немыслимые пируэты. Янош успел ещё трижды выстрелить. Последняя стрела вошла в правое плечо. Это сбило прицел ведьмы. Янош отшатнулся, и Роззетта боком влетела в открытые двери. Сила инерции протащила её по гладкому полу до лестницы. Янош, вложив арбалет и обнажив меч, вбежал в просторный холл.
Ведьма уже поднялась. Она с хрустом выломала из себя железную стрелу.
– Янош! – хрипло закричала Роззетта, – ты убил мою сестру.
– Верно, ведьма, – засмеялся охотник, круговыми движениями меча разминая руку перед боем, – я снес её голову.
– Отдай её мне, и я уйду!
– Не для того я примчался из Столицы, чтобы беседовать с тобой. Готовься, Роззетта, к небытию.
Широко раскрыв клыкастую пасть и высунув змеиный язык, она завизжала, да так пронзительно, что притаившийся под лестницей бородатый страж выскочил из укрытия, не вынеся визга. Он бросился на ведьму с алебардой. Крылья Роззетты по внешнему канту несли костяные наросты – крепче булата, острее клинка. Орудовала она ими с поразительным проворством. Правым крылом Роззетта перебила древко алебарды, а левым, скользящим ударом распоров кольчугу и грудь до самого сердца, убила воина. В этот скоротечный бой Янош не успел вмешаться. Он лишь подумал с досадой: куда же ты полез, дурашка. И с этой мыслью атаковал Роззетту справа.
Атаки Яноша переходили в контратаки Роззетты. Противники сходились и расходились с молниеносной быстротой. Помещение лишало ведьму главного преимущества – возможности налетать сверху. Поэтому фатальная ошибка ведьмы был вопрос лишь времени. Роззетта это, кажется, осознала, когда Янош, упав на пол, уходя от секущего по животу маха левого крыла, кинжалом распорол кожу среднего сегмента. Она, дико взвыв, прыгнула на каменные крепкие перила, а оттуда прямо в окно, выломав стекло и раму.
Первый раунд, – решил Янош, пряча кинжал в ножны, – прошел вполне удачно. Ведьма получила три раны. Это сильно укоротило её резвость. Второй раунд должен быть за кротом.
Янош вынул из-за спины арбалет, взвёл его и выдвинулся на крыльцо. Роззетты нигде не было видно, но царапающий грудь амулет предупреждал, что она рядом, вероятно прячется где-то среди черепичных крыш. В дюжине ярдов от ратуши стоял верный конь Бальтазар, а рядом с ним – бледный Петрик. Янош сошел с крыльца, двинулся к Бальтазару, и тут…
– Сзади! – крикнул Петрик.
Янош среагировал мгновенно, отшатнувшись и разворачиваясь. Манёвр спас его. Ведьма лишь чиркнула кончиком крыла по правому плечу, повредив кольчугу и нанеся охотнику неглубокую рану.
Второй раунд складывался не в пользу охотника. Всякую попытку прорваться к Бальтазару ведьма пресекала активной воздушной атакой. Янош, стрельнув из арбалета, что вынуждало ведьму отклоняться от смертельной для охотника траектории, отступал под защиту стены ратуши, где манёвренность ведьмы была ограничена. Роззетта была сильна. Янош не заметил уменьшение её силы, а он слабел от раны на плече и двух других ран – на ноге и груди. Катастрофа охотника был вопрос лишь времени. Она наступит, когда в обойме выйдут все стрелы. Их оставалось всего пять.
– Петрик! – крикнул Янош, в очередной раз отойдя к стене после неудачной попытки, – крот в седельной сумке.
Мальчишка запустил руку в сумку, закреплённую на спине Бальтазара. Достал из неё цилиндр дюжину дюймов в длину и двух дюймов в поперечнике.
– Этот!?
– Этот! – крикнул Янош, – беги ко мне!
Мальчишка и охотник одновременно побежали навстречу друг другу. Секунду ведьма, зависшая на высоте невысокого дерева, колебалась, кого атаковать. Эта заминка решила дело. Посчитав, что мальчишка с цилиндром опасней, она ринулась на него. Петрик упал, выбросив ноги вперед, и заскользил на спине по мокрой мостовой. Убийственное крыло прошло в полуярде над ним. И как только крыло пронеслось, Петрик бросил крота охотнику. Янош поймал цилиндр, активировал его. А ведьма уже атаковала охотника, совершая свою фатальную оплошность. Янош стрельнул. Роззетта уклонилась влево. Янош бросил цилиндр, с учётом траектории уклонения. Крот попал точно в середину груди, и сразу же принялся за работу. Он дюжиной выпущенных крошечных крючков вцепился Роззетте в грудь и стал вгрызаться в ведьму. Из выходного отверстия забил фонтан мёртвой перемолотой плоти. Ведьма страшно взвыла, взлетела до второго этажа и рухнула на мостовую.
– Вот и всё, – сказал сам себе Янош, – два-ноль в мою пользу.
Он задвинул арбалет в заплечную кобуру, приблизился к ведьме. Она кончалась. Крот грыз её, как бульдог.
Жители города стали выбираться из домов и укрытий, не решаясь, впрочем, подходить. Крот выполз из почти разорванной ведьмы на мостовую. Он принялся самоочищаться.
Сзади послышались шаги. Янош обернулся. К нему шли Бургомистр и отец Курт. Бургомистр нёс на плече сумку Яноша. Подойдя, он отстегнул от пояса увесистый кошель и протянул его охотнику.
– Здесь ровно сто золотых, можешь пересчитать.
– Я тебе верю, Бургомистр.
Янош принял кошель, потом поднял крота. Ведьма открыла глаза.
– Ты нарушил перемирие, Бургомистр, – хрипела она, и пена пузырилась на её бледных губах, – за это будет тебе смерть.
Бургомистр достал из сумки голову Миллетты. Он бросил голову на разорванную грудь Роззетты.
– Ты этого хотела, ведьма?
Ведьма нежно обняла голову сестры-утопленницы.
– Эн за нас отомстит, – хрипло прошептала она.
И Янош ударом меча отсёк ей голову.
– Сожгите всё, – сказал Янош, обращаясь к Бургомистру, – включая тела людей.
– Мы знаем что делать, охотник, – хмуро ответил Бургомистр, – займись лучше своей работой.
Он повернулся к толпе и зычно выкрикнул:
– Квартальных ко мне!
Людская шеренга заволновалась. Из неё вышли несколько человек и стали быстро подходить к Бургомистру.
Яноша тронул за локоть настоятель.
– Охотник, – сказал он, – могу ли я дать тебе пару советов?
– Буду рад, отец Курт.
– Эн, старшая из сестёр, сейчас спит в своём склепе на ведьминой горе. Мои монахи будут молить Всеблагостного, чтобы она не проснулась. Сутки я тебе гарантирую. Дольше нам не удержать её в забытьи.
Бургомистр, тем временем, стал отдавать приказы подошедшим квартальным.
– Четвёртый квартал – за вами погребальный костёр. Как только он будет готов, Епископ проведёт ритуал очищения и обряд прощения. Первый, третий и седьмой кварталы, ваша сфера ответственности – восточная стена…
– Спасибо, настоятель, – поблагодарил Янош монаха. – Это всё?
– Выезжай немедленно. Знай, – настоятель склонился к самому уху Яноша, – город нам не спасти. Эн сильна, очень сильна. Наши военные приготовления только для успокоения людей.
– Я уничтожу ведьму. Можешь быть спокоен, монах, – Янош оглянулся по сторонам в поисках Петрика. – Ты не видел мальчишку?
– Твоего подмастерья?
– Да, его, – после некоторого колебания ответил Янош.
– Нет, не видел. Ступай. Всевышний тебе в помощь.

3

Петрик ждал Яноша у восточных ворот, сидя на большом холодном камне. Подошла, гремя железом, трёхквартальная когорта. Солдаты первого квартала остались у ворот. Воины третьего и седьмого кварталов распределились по стене, перекликаясь между собой по боевым номерам. Следом подошел отряд каменщиков и плотников. Каменщики стали чинить обветшалые участки стен, а плотники, стуча молотками, принялись укреплять ворота. Город – заключил Петрик – готовился к осаде.
Командир первой сотни, мясник Драгон, утром гонявшийся за Петриком с ножом, уважительно поглядывал на подмастерья охотника. Под этими взглядами Петрик чувствовал себя неуютно. Собственно по возрасту Петрик должен был влиться в сотню пятого квартала, но Петрик имел на сегодня иные планы, надеясь, что его отсутствие не будет сочтено дезертирством.

– Оперативно работают, – подъезжая к воротам, сказал Янош на ухо Бальтазару.
Конь повёл ухом, соглашаясь
За этот час, пока аптекарь накладывал повязки, а кузнец сшивал кольчугу, сонный Город обратился, подобно разворошенному муравейнику, в самое суетливое место под этим низким небом, под спрятанным за тучами солнцем.
Янош приметил встающего с камня Петрика. Подъехав, он легко спрыгнул с коня, обнял мальчишку за худенькие плечи и потрепал его по густым волосам.
– Ты куда пропал? – отстраняясь, спросил Янош.
– Я жду тебя здесь.
– А если бы я выехал через северные или через южные ворота?
– В горы только одна дорога, – уверенно заявил Петрик.
– Ну ладно, неважно, – Янош снял с пояса кошель Бургомистра. – Я благодарен тебе, Петрик, за помощь, – он развязал кошель, отсчитал десять золотых и протянул Петрику. – Купи себе мясную лавку.
Петрик принял деньги, взвесив на руке мясную лавку, вернул со вздохом золотые охотнику.
– Это что? – удивился Янош, машинально беря деньги.
– Это плата за обучение, – тихо ответил Петрик. – Никто не может отказать подмастерью, если он внёс достаточную плату.
– Нда, дела, – усмехнулся Янош.
Он положил деньги на камень, грациозно одним движением взлетел на спину Бальтазара.
– Купи себе лавку, – повторил Янош, трогая поводья, – и выбрось ты из головы глупую романтику охоты. Пошел!
Янош хлопнул коня по крупу, и Бальтазар двинулся резвой иноходью. Солдаты и работники сопроводили выезд Яноша почтительными возгласами: Лиге честь! Охотнику слава!
Охотник ехал среди скошенных мокрых полей, мимо виноградника, миновал крепкий крестьянский дом, более похожий на маленькую крепость. Он не оглядывался, но чувствовал, что от Петрика так легко не отделаться. На холме, первой складке вздыбившейся горами тверди, он обернулся на запад. Город тонул в серой пелене тумана, лишь золотой купол Собора сверкал, словно земное воплощение солнца. Только миновав крестьянское подворье, двигалась точка, темная на фоне жёлтой ленты дороги. Это был, несомненно, Петрик. Прошло не менее получаса, когда до крайности настырный, но утомлённый бегом Петрик взобрался на холм.
– Прыгай сзади, – приказал Янош и подал ему руку.

4

К ночи прояснилось и похолодало. Звёзды постепенно проступали на набирающем черноту бархате неба. Свет уходил на запад за горизонт. От близких покрытых снегом гор тянуло холодом. Петрик, сидя у огня в центре магического круга ёжился от горной стужи. Янош подкормил огонь сухими сучьями, которые Петрик успел собрать в сумерках. Костёр разгорелся сильнее и Петрик немного согрелся. Он вытащил из-за пазухи телячью вырезку, припрятанную до срока в кожаный мешок.
– Ого! – засмеялся Янош, – фунтов пять будет. Прав был мясник.
– Наставник, могу ли я, – смиренно спросил мальчик, не обращая внимания на ироничный тон охотника, – пожарить мясо тебе на ужин?
– Валяй, Петрик, – милостиво позволил охотник.
Густой запах шипящего на угольях мяса щекотал ноздри и вызывал в желудке спазмы. Запах волнами расходился от костра, свободно проникая за круг, от нечисти очертанный магическим мелом, и разносился далеко по округе.
Взошла ущербная луна, посеребрив вершины гор могильным светом. Из темноты послышалось тихое скуление. Петрик встрепенулся. Бальтазар всхрапнул. Янош огляделся.
Невдалеке тускло горели отраженным светом костра и луны два пятнышка.
– Не бойся, Петрик, – приободрил Янош мальчика, – это всего лишь волк. Старый знакомец. Иди сюда, – позвал охотник и негромко свистнул.
На полусогнутых лапах припадая на брюхо, волк, миновав магическую черту, приблизился к костру. Его недоверчивое внимание, поднявшее шерсть на загривке, отвлекало запах мяса. Янош ещё раз свистнул. Волк немного успокоился. Янош почесал волка за ухом. Шерсть на его загривке улеглась.
– Что, дружище, голодный ты?
Волк широко зевнул, показывая красный язык и стёртые клыки.
– Вижу, что голодный.
Янош достал из лежащей рядом кучи оружия кинжал, и прокалил лезвие на огне, сжигая частички плоти Роззетты. Петрик, ощущавший волнение рядом с сильным хищником, со смешанным чувством уважения и страха наблюдал за действиями Наставника. Волк терпеливо ждал. Охотник отрезал треть и наколол отрезанный кусок.
– Так, – сказал он волку, – за ужин ты будешь стеречь нас всю ночь. Согласен?
Волк коротко тявкнул, словно понял он слова человека и согласился на его условия.
– Вот и славно.
 Янош метнул мясо в темноту, волк с положения лёжа метнулся за мясом, да так энергично, что песок и мелкие камешки посыпались в огонь.
– И нам, Петрик, пора подкрепиться, – сказал Янош.
Петрик кивнул. Он не считал разумным кормить дикое животное, но молчал, понимая своё подчиненное положение.
– Принеси из моей дорожной сумки хлеб, сыр и вино. Да не забудь, – добавил Янош, когда Петрик поднялся: – захватить дорожный столовый набор. Чай культурные люди, не животные.
Мясо было сочным, белый хлеб пушистый, как облако, сыр – крепкий, молодое вино веселило сердце. Тёплой волной оно разлилось по всем жилочкам, согревая самые дальние уголки организма. Петрик захмелел и слегка осмелел. Жизнь в городе с её вечной заботой о насущном куске хлеба показалась ему далёкой, почти призрачной. И первый раз всем своим естеством он ощутил, что всё будет хорошо.
– Всё будет хорошо, – сказал Янош.
Он достал из сюртука трубку и кисет. Набил трубку табаком и закурил от головешки. Открыв рот от изумления, Петрик взирал на охотника.
– Что, Петрик? Что ты так на меня смотришь?
– Первый раз, – признался Петрик, – я вижу, чтобы человек глотал огонь и пыхал дымом, как дракон.
– Ах, ты об этом. Это всего лишь дурные манеры Столицы.
Янош глубоко затянулся и выпустил две густые струи из ноздрей, не без того чтобы покрасоваться перед Петриком.
– А можно мне попробовать? – робко попросил мальчик.
– Ещё чего, – засмеялся Янош, – это привилегия охотника. Вот если ты станешь настоящим учеником, тогда, может быть, я дам тебе попробовать.
Петрик положил в огонь сухую ветку.
– Скажи мне, Наставник, а как становятся ведьмами?
– Добровольно, как же ещё.
Янош выбил трубку о каблук. Палочкой он вычистил остатки сгоревшего табака, спрятал курительные принадлежности в сюртук.
– Если в человеке поселяются ненависть, зависть и злоба, они пожирают душу. И когда ненависть, зависть и злоба сожрут душу, мир для человека меркнет.
И мир померк.

5

И мир померк, во мрак проник настойчивый призыв: Егор! Егор!
Забрало поднялось. Над ним стояла, слегка наклонясь, мама Матильда.
– Ты уроки сделал? – спросила она строго.
– Смею тебе заметить, мама, – горячо ответил Егор, – неделю назад мне исполнилось пятнадцать. Другими словами, я достиг первой ступени ответственности. А то, что ты сейчас сделала, есть нарушение моей приватной сферы, неприкосновенность которой уж неделю как гарантировано мне законом Трахенберга.
– Надо же, мой сын – законник, – Матильда уважительно покачала головой. – Так ты уроки сделал, о достигший ответственности?
– Ну, сделал.
Егор дважды пошевелил мизинцем правой руки, давая системе команду сворачиваться. Гель отхлынул, система стала отключать от тела контактные датчики.
– И космическую географию?
– И её сделал.
Как всегда по возвращении из псевдореальности ощущалась онемение членов.
– И новейшую планетарную историю?
– Да, мама, – вздохнул Егор.
Внешние нервные рецепторы стали покалывать, сигнализируя, что мозг вновь овладел телом.
– Так, так, – Матильда задумалась, – о, вспомнила! – она подняла палец. – А принципы научной мистики? Я знаю, этот предмет ввели в вашу программу.
– Нет, – повинился Егор, – принципы не выучил.
– Вот видишь, – удовлетворённо произнесла Матильда, – хорошо, что я тебя вытащила. Кстати, как называется то, во что ты погружаешься?
– Версия пятнадцать.
– Знаю, знаю, – обрадовалась Матильда, – это там, где герой побеждает всякую нечисть.
– Вообще-то гильдия среднего образования трактует это, как победу добра над злом.
– И сколько всего версий побед?
– Всего шестнадцать.
– О, сына моя, – засмеялась Матильда, – ты далеко продвинулся в сражении со злом.
Створки саркофага, выстеленные изнутри пенными сотами, разошлись.
– Ещё одно кстати, коль мы заговорили о добре и зле. Какова степень достоверности твоей версии?
– Шестая.
– А градус погружения?
– Тридцать два, на пиках до тридцати пяти.
– Ну это ещё куда ни шло.
– Мама! – с укоризной произнёс Егор.
– Молчу, молчу. Пойди, прими душ, а то ты весь в геле.
– Мама, этот гель не прилипает к телу.
– Разговорчики! – прикрикнула Матильда. – Марш в душ.
Егор вышел из поднявшегося в вертикальное положение саркофага и, приказав роботу очистить гроб и приготовить его к следующему погружению, отправился в душ.
Сотни острых струек активированной воды приятно щекотали кожу, возвращая нервным окончаниям тончайшую чувствительность, смывая псевдоусталость от псевдореальности. Помывшись и обсохнув под напором тёплого воздуха с запахами осеннего леса, Егор оделся.
Мама сидела в кресле.
– Другое дело! – удовлетворённо воскликнула она, – на человека стал похож.
– Человек – это звучит гордо, – в тон ей ответил Егор.
– Помнишь, – сказала мама, плавно поведя рукой, – ты меня просил оплатить классную поездку на Ио?
– На Европу, – поправил её Егор.
– Хорошо, на Европу.
– Ну и? – насторожился Егор.
– Ну и нет, – сказала мама и весело рассмеялась.
– Это почему? – возмутился Егор.
– По поправке Иванова к закону Трахенберга, – назидательно ответила Матильда.
– Ой, мама, – рассмеялся Егор, – вот можешь ты. Ну хорошо, я извиняюсь и беру свои слова в части приватной сферы обратно.
– Так и подмывает меня сказать: поздно! и дико захохотать. Но не могу. Люблю тебя, паршивца. Ладно оплачу, – Матильда поднялась. – К тебе Том уже который час рвётся.
– Пусть заходит, – махнул рукой Егор, дескать всё равно вечер пропал.
В дверях тут же возник Том. Одет он был по последней моде, принятой в этом сезоне у шимпанзе: короткий фрак, красные штаны и цилиндр. На носу красовались очки в золотой оправе.
– Привет, Том, – поднял руку Егор, улыбаясь, – ну ты и вырядился. Прям как буржуй из средних веков.
– Привет, Егор, – сказал Том хриплым голосом. – Красиво.
– Ты чего хрипишь? Опять сбил настройки говоруна?
– Красиво, – повторил Том.
– Мальчики, – сказала Матильда, направляясь к двери, – я приготовила блинчики с сыром и капустой. Пальчики оближите. Хватит вам питаться из комбайна.
– Блинчики, пальчики оближем, – мечтательно произнёс Егор. – Пошли в столовую.
– Нальёшь Тому рюмочку? – хрипло попросил Том.
– Пьянство среди человекообразных, – строго сказал Егор, – приняло угрожающие формы.
– Егор! – Матильда обернулась от дверей, – как тебе не стыдно. Нужно говорить – граждане.
– Том не обиделся. Верно, Том?
– Том не обиделся, – согласился Том, – нальёшь рюмочку?
– Хорошо, пошли в столовую.
– Потом в парк.
– Потом в парк, – вздохнул Егор, – только при условиях: к гражданкам не приставать, с гражданами не драться, малую нужду в кустах не справлять.

6

Неразрешимые противоречия разрешаются, как правило, исчезновением источника противоречий.
Вычищенный до блеска, без единого волоса на всём теле Егор вступил в саркофаг. Гроб стал медленно наклоняться.
Взять хотя бы неразрешимые противоречия между варварами и Римом. Где теперь те варвары в коллективном их значении, и где Рим в историческом его понимании. Исчезли оба источника, а вместе с их исчезновением разрешился конфликт.
Саркофаг принял горизонтальное положение и закрылись его створки. Из бесчисленных сот стали выдвигаться и приставать к телу контактные датчики. Тихо зажужжала система, тестируя сеть КД.
Или древний конфликт между трудом и капиталом. Сколько подлецов спекулировали на этом конфликте. Сначала исчез капитал, как таковой, а затем растворился в технологиях труд, в значении, как понимали его исторические негодяи.
Серией коротких свистков система дала знать, что тестирование завершено, и она готова заполнить гроб гелем. Егор дважды пошевелил мизинцем, разрешая заполнение.
Новое время рождает новое противоречие. Человек, следуя своей дурной привычке всё доводить до абсурда, научил на свою голову уму-разуму обезьян и теперь не знает, что с ними, глупыми, делать. Разве что уйти, исчезнуть, оставив планету слаборазумным приемникам.
Опустилось забрало. К лицу и голове принялись прилипать безгелевые датчики. Егор смежил веки.
Но куда мы можем уйти? Переселение на малые планеты или даже за пределы солнечной семьи ни в коем случае не разрешит межвидового противоречия. Остаётся всеобъемлющая псевдореальность, которую некоторые современные романтики называют древним словом Парадиз. Наука и мистика, наконец-то помирившись, довольно резво движутся в поиске псевдорая. Не факт, если уж на то пошло, что когда-то, когда человек был не умнее нынешней обезьяны, какое-то могучее племя не проделало это: предварительно зачистив свои следы, оставило нам планету. Некоторые немногие задержались, дабы завершить зачистку. Люди их прозвали богами. Последним инспектором был Яхве, незримый бог евреев. Но и он ушел.
Двумя длинными свистками система сигнализировала полную готовность. И в то же мгновение незримый и бестелесный Егор оказался между белыми, уходящими в бесконечность плоскостями. Пространство между условным верхом и условным низом наполняла полупрозрачная думка, переливающаяся всеми возможными цветами и оттенками. Егору нравилась эта версия чистилища.
– Сьюзи! – позвал Егор.
– Я здесь, мой господин, – из ниоткуда и отовсюду отозвалась система.
Или взять Сьюзи. Последнее время системы подозрительно поумнели. Чтобы считаться по-настоящему разумными, системам недостаёт страха смерти, ибо им всё едино – бытие иль небытие.
– Сьюзи, загрузка!
– С какого места?
– С конца последнего эпизода.
– Слушаюсь и повинуюсь.

Петрик пал ниц пред возникшим из ниоткуда охотником.
– Наставник! – радостно вскричал мальчишка, – хвала святому Антонию – ты вернулся!
Костёр догорал. Над горами разгорался восход, окрашивая редкие перистые облака цветом разбавленной крови.
Ну Сьюзи – мрачно решил Егор – доиграешься ты до полного переформатирования. Я же ясно сказал: конец последнего эпизода.
– Кхе, кхе, – смущенно кашлянул Янош, – я тут отлучался по делам. Встань.
Охотник помог Петрику встать.
– Светает, – сказал он, глянув на восток, – нам пора в путь. Туши костёр. Собирайся.
Мальчик засуетился, туша костёр и собирая разбросанные по лагерю вещи. Янош облачился в доспехи, на пояс повесил меч и кинжал, за спину засунул арбалет.
Слегка прихрамывая, Янош прошелся взад-вперёд, проверяя, как ладно сидят доспехи. Он поднял валяющийся подле седельных сумок заострённый осиновый кол, размахнулся и далеко бросил его. Волк бросился за палкой.
«Хороший бы из волка, – улыбнулся Янош, – получился бы пёс».
Последнее действие Яноша насторожили Петрика.
– Позволь тебя спросить, Наставник. Куда лежит наш путь?
– На четвёртый уровень, куда же ещё, – ответил Янош, беспечно улыбаясь, глядя на возвращающегося с колом в зубах волка.
– Далеко ли это место?
– Очень далеко, – Янош забрал у волка кол из пасти, погладил его по голове. – За тридевять земель, в тридесятом царстве.
– А как же! – голос Петрика звенел. Янош глянул на мальчика. Петрик был бледен, губы его дрожали, – а как же! – вновь воскликнул Петрик, – ведьма Эн. Как же Город, люди! Она разорит Город и уничтожит людей, когда очнётся от забытья!
«Дьявол, совсем забыл про ведьму Эн!».
– Понимаешь, Петрик, с ведьмой Эн покончено.
– Когда? – недоверчиво спросил Петрик.
– Нынче ночью я её уничтожил, а плоть её мёртвую сжёг магическим огнём. Посмотри на гору.
На горе в чистое синее небо курилась тонкая струйка чёрного дыма, хорошо заметная на белоснежном фоне.
«Спасибо, Сьюзи», – Егор мысленно поблагодарил систему.
– Могу ли я тебя просить, о Наставник, – молвил Петрик, взирая на чёрную струйку, на солнце, величественно встающее из-за горы, – рассказать, как это было?
Глаза мальчика горели любопытством, и Янош не смог ответить отказом.
– Совсем коротко. У нас мало времени.
Он прошелся по лагерю, собираясь с мыслями, машинально поднял и зашвырнул подальше осиновый кол. Волк побежал за палкой.
– Так вот, – начал Янош свой рассказ, – мы сидели, пили молодое мозельское и вдруг я подумал, что пора разобраться с ведьмой, дабы она более не разоряла Город и не уничтожала его обитателей. Я накинул шлейф невидимости и в мгновения ока перенёсся на ведьмину гору.
Петрик открыл рот, чтобы что-то сказать, но Янош остановил его жестом.
– Не перебивай. Я не могу тебя подвергать опасности, пока ты не обладаешь статусом ученика.
Постепенно увлекаясь, Янош красочно описал снег, искрящийся в мёртвом свете луны, покрывший гору словно саваном, тёмные стрелы сосен, глухое уханье филина и тонкий писк жертвенных мышей.
– Я подошел к склепу…
Волк, вволю покусав кол, принёс его к ногам Яноша.
…– и тут я вспомнил, что забыл кол. Пришлось вернуться, найти подходящую осину и вырубить мечем другой кол.
Янош повернулся к Петрику правым боком, надеясь что мальчик не обратит внимания, что в своём путешествии на ведьмину гору охотник забыл не только кол, но и меч, кинжал и вообще всё на свете.
Петрик не обратил внимания на эту маленькую несуразность, и Янош, облегченно вздохнув, продолжил рассказ, как вошел он в холодный склеп, как приблизился к хрустальному саркофагу, в котором покоилась Эн, красивая как новая луна. Он рассказал, как Эн отверзла очи и преобразилась, став столь же безобразной, как была до этого прекрасной. Янош поведал благоговейно внимающему Петрику, как ведьма, разбив крышку гроба, накинулась на него, как стали они биться и как Янош, изловчившись, всадил кол прямо в мёртвое сердце Эн. Охотник рассказал, как ведьма медленно отходила в таинственное никуда, как полил он распадающееся тело и гроб магической жидкостью и поджёг.
– А после этого я, – завершил Янош свою повесть, – в мгновение ока перенёсся сюда.
Петрик глубоко, прерывисто вздохнул, будто он вовсе не дышал во время рассказа.
– А теперь нам пора в путь, – сказал Янош.
– Что ждёт нас в царстве Четвёртый Уровень? – осторожно спросил Петрик, всё ещё находясь под впечатлением рассказа.
– Драконы, – засмеялся Янош, – что же ещё. Сьюзи! – позвал он.
Сьюзи явилась горящим кустом. Петрик немедленно грохнулся ниц пред пылающим чудом.
– Я просто не могу, охотник Янош, – человеческим голосом сказал горящий куст. – Такой полёт фантазии, куда там мне. Особенно меня потряс медленный отход Эн в таинственное никуда.
– Сьюзи! – Янош осуждающе покачал головой.
– Молчу, молчу.
И Сьюзи перешла на вербально-индивидуальный режим.
Для Петрика этот режим был представлен белым облаком, которое окутало Наставника и горящий куст. Звуки глушились облаком до неразборчивого бормотания, и видел он мерцающий огонёк в белесом тумане да серый размытый силуэт Наставника. Петрик горячо молился.
– Я слышала, – деловито произнесла Сьюзи, – ты собрался на следующий уровень.
– Да, – кивнул Янош, – вместе с Петриком. Ему нужен добрый конь и хорошее оружие. Какие у нас капиталы?
Из куста вышел седой носатый бухгалтер в чёрном одеянии и белых нарукавниках. Бухгалтер из кармана достал канцелярский стол и табуретку. Уселся. Из другого кармана вытащил счёты и гроссбух.
– Сейчас посчитаем, – скрипуче заявил бухгалтер, открывая толстую книгу. – На входе в область трёх ведьм ты имел пассив в размере двух тысяч пунктов. Две победы принесли тебе пять тысяч, воплощенные в сто золотых монет от Бургомистра.
– Девяносто, – поправил Янош бухгалтера, – десять монет я отдал Петрику.
– Так и запишем, – бухгалтер гусиным пером чертал в гроссбухе, бубня под нос, – четыре тысячи пятьсот. Твоя фантазия зачтена, – продолжал бухгалтер скрипеть, – штраф налагаться не будет.
– Слушай, Сьюзи, – перебил скрип бухгалтера Янош, – ты имплементируй мой рассказ. Жалко Город.
На мгновение из старика проступила весёлая девчушка с задорно торчащими двумя жидкими косичками.
– Уже имплементировала, – сказала девчушка и вновь обратилась в бухгалтера. – Штраф налагаться не будет, но и премиальных пунктов ты не получишь. Пойдём дальше. Добрый конь класса Бальтазара и хорошее оружие для Петрика стоят шесть тысяч. Итого, – бубнил бухгалтер, щелкая на счётах, – плюс четыре пятьсот, минус две, минус шесть. Ровно минус три с половиной тысячи. Ты выходишь, охотник, за пределы возможного кредита, – произнёс бухгалтер и безучастно ясным взглядом посмотрел на Яноша.
– Грабёж средь бела дня, – возмутился Янош. – Варианты есть?
– Ничего личного, охотник, просто бухгалтерия. А варианты есть, можно оставить Петрика без оружия…
– Это не вариант, – отмахнулся Янош.
…– или понизить класс передвижного средства.
– Это вариант.
– Ослик.
– Ну ты даёшь, Сьюзи, – захохотал Янош, представив Петрика на ослике, – ты ещё велосипед предложи. Ещё вариант есть?
– Пони.
– Это куда ни шло. Давай пони. Как это отразится на капитале?
– Минус на минус дают плюс. В пределах.
– По рукам.
Бухгалтер собрал принадлежности своей печальной профессии и, возвращаясь в горящий куст, произнёс:
– Должен тебя предупредить, охотник Янош, ещё несколько сотен в пассив и твой кредитный рейтинг будет понижен.
– Ничего, – сказал Янош, – зато я нашел друга.
– А я! – куст визгливо вспыхнул с новой силой, – разве я не друг, или подруга. Что-то я запуталась, или запутался.
– Сьюзи, ну хватит паясничать.
«Это она мстит из-за вчерашнего нестандартного окончания игры». Теория утверждала, что система не может испытывать чувств, однако Егор множество раз на собственной шкуре убеждался, что Сьюзи обладает известной индивидуальностью.
Куст дымил в знак утраченной дружбы.
– Сьюзи, – тихо позвал Янош, – ну ты конечно же подруга. Что бы я без тебя делал.
Куст снова вспыхнул.
– Хорошо, – сказала Сьюзи уставшим голосом невесты, уступающей претензиям жениха, – оставим в стороне чувства. Я хочу тебе дать бонус.
– Так.
– Во-первых, некоторое новое оружие. Без него в царстве драконов ты не выживешь.
– Спасибо, Сьюзи.
– Во-вторых, – волка.
– Волка? – удивился Янош.
– А что, разве плохой бонус? Волк к тебе привязался и, уверяю тебя, ещё пригодиться.
– Хорошо, Сьюзи. Беру волка.
– Хорошо, Сьюзи, – куст заговорил голосом мамы Матильды, – воспитанные мальчики говорят: спасибо, Сьюзи.
– Спасибо, Сьюзи, – усмехнулся Егор.
– Вроде всё, – подвела черту Сьюзи, – принимай Петрика в ученики и на четвёртый уровень.

Белое облако растаяло. Куста уже не было. Наставник стоял невредимый и улыбался, как ни в чём не бывало.
– Ты чего на коленях? – спросил он у Петрика, – вставай-ка.
Петрик поднялся.
– Я общался с Мастером Лиги, – произнёс Янош, предупреждая горячие расспросы Петрика, – он позволил мне принять тебя в ученики.
– Правда! – в волнении воскликнул Петрик.
– Конечно правда, – пожал плечами Янош, – разве стану я тебя обманывать. Готов ли ты повсюду следовать за мной, делить трудности и переламывать хлеб?
– Я не то хотел сказать, – волновался Петрик, – я хотел сказать, что очень рад. Я готов, – тихо добавил он и покраснел.
Янош почесал ссадину на правом бедре, полученную в парке во вчерашней пьяной драке между домашними и фабричными гражданами. Сьюзи по каким-то своим соображениям инсталлировала эту ссадину в псевдореальность. Янош вытащил меч.
– Приступим. Нет, не надо опускаться на колени. Просто стой, – охотник опустил клинок на левое плечо Петрика. – Ты знаком с обезьянами?
– Видел в бродячем цирке на ярмарке, – ответил Петрик, – но они у нас не водятся. Слишком холодно.
– Повезло вам. Повторяй за мной. Никогда.
– Никогда, – повторил Петрик.
– Я не буду уподобляться обезьянам.
– Уподобляться обезьянам.
Янош переложил лезвие на правое плечо Петрика.
– Никогда я не буду клянчить рюмочку. Никогда я не буду приставать к гражданкам и задираться к гражданам. Никогда я не буду обссыкать кусты в парке.
– Никогда… кусты в парке.
Янош положил клинок Петрику на голову.
– Аминь.
– Аминь.
– Всё, – Янош задвинул меч в ножны, – теперь ты ученик охотника, официально признанный Лигой охотников. И от Лиги тебе бонус.
– Что такое бонус? – спросил Петрик.
– Подарок. Оглянись назад.
Петрик оглянулся, завизжал и запрыгал от радости.
К лагерю быстро приближалась маленькая лошадка. Она была оседлана. По бокам были приторочены две дорожные сумки, а сверху к седлу был привязан большой баул, звенящий железом.
– Это мне? – Петрик повернулся к Наставнику.
– Тебе, кому же ещё, – ответил Янош, довольный произведенным эффектом.
Петрик подбежал к лошадке, обнял её и принялся гладить по шее. Пони тихонько заржала. Петрик повернул к Яношу мокрое от слёз лицо.
– Я назову его Селиван! – крикнул Петрик. – Можно!
– Твой конь – тебе решать. Только я советую заглянуть под хвост. Может это кобыла.
Петрик так и сделал и счастливо рассмеялся.
– Это девочка. Её имя – Селивана.
– Классно! – восхитился Янош находчивостью ученика. – Веди Селивану в лагерь.
– Открой баул, – посоветовал Янош, когда счастливый Петрик и Селивана приблизились к потухшему костру, – там должны быть доспехи и оружие. Они должны быть тебе впору.
Петрик снял баул, развязал его и снова радостно закричал:
– Тут не только это, но ещё и бельё, и бархатный камзол!
– Спасибо, Сьюзи, – тихо сказал Янош, а Петрику приказал: – ступай к ручью, там помойся и переоденься. Лохмотья свои оставь у ручья, а я пока соберусь в путь.
Десять минут спустя Петрик вернулся – вымытый и переодетый. В малиновом бархатном камзоле, в кожаных штанах и высоких сапогах он выглядел теперь, как младший брат Яноша: немного ниже ростом и уже в плечах. Он надел кольчугу и меховой плащ. Опоясался. К поясу прицепил меч и кинжал. В заплечную кобуру задвинул арбалет.
Янош критически осмотрел ученика.
– Выйми меч.
Петрик повиновался.
– Взмахни.
Ученик неуклюже взмахнул мечем.
– Немного тяжеловат для тебя. Но ничего, думаю ты привыкнешь. Я буду учить тебя фехтованию.
Петрик, выставив ногу, поклонился.
– Благодарю, Наставник.
– Не за что. Это теперь моя святая обязанность. По коням!
Он ловко запрыгнул на полностью готового к дороге Бальтазара. Петрик сел на Селивану не так ловко, но всё же достаточно проворно.
Волк лежал на брюхе в отдалении и внимательно наблюдал за людьми.
– Как мы назовём волка? – спросил Янош.
– Волк? – удивился Петрик.
– Хорошо. Волка назовём Волк. Волк, иди сюда, – позвал Янош.
Волк встал и осторожно приблизился. Янош похлопал по луке седла:
– Прыгай!
Волк прыгнул. Бальтазар заволновался и даже намеривался подняться на дыбы, когда Волк опустился на его спину, но Янош успокаивающе погладил коня по шее:
– Спокойно, Бальтазар, спокойно. Теперь Волк в нашей команде.
Он огляделся.
– Вроде все в сборе. Сьюзи, – позвал Янош, – переноси нас.

7

Миг, и они оказались в песчаной пустыне, до краёв заполненной зное и злом.