Забыть река

Владимир Карпец

ЗАБЫТЬ – РЕКА

Повесть




Всю ночь шел снег. Сначала крупный, какой бывает только весной, уже по теплу , из  темно-сизой, всегда нежданной, тучи.. За несколько часов на совсем уже оттаявшую землю навалило сугробов,  но они быстро, когда снег постепенно перешел в дождь, начали  оседать. Небо наглухо затянуло, и дождь зарядил уже обложной, смывая последние остатки за ночь на прощание  убелившей Столетовку и окрестности зимы. Делянов натянул на себя куртку, и прямо так, без плаща, без шапки спустился со своего третьего этажа и двинулся к соседней пятиэтажке – на почту. 
- Здравствуйте, Лев Львович – чуть стеснительно улыбаясь, приветствовала его телефонистка Катя. – Как всегда ?
- Как всегда, - ответил Делянов и протянул ей два червонца.
- Идите в кабину, Лев Львович, я Вас соединю..               
Делянов открыл скрипучую, так до конца и не закрывавшуюся дверь, плюхнулся на стул. Снял трубку.
-  Тоня  ?  Да, да, я. Да. Слышишь меня ?  Я тебя плохо. Да. На днях мне придут деньги. Да, сюда прямо. Я тебе сразу вышлю. Да, две трети. Как договорились. Да, хорошо. Как Алена ?  В школу ходит ? Да, хорошо. Ладно. Хорошо. Как деньги вышлю, позвоню. Ладно, все. Да, да, пока.
Положил трубку,  вышел. Вот так – как всегда, от денег до денег.
-Катя, тут мне на днях деньги пришлют переводом…
- Да, я уже слышала, - улыбнулась ;Катя.
Кабина ведь, да, не закрывается – заметил про себя Делянов.
- Как придут деньги, пусть ко мне кто-нибудь зайдет,  в дверь постучит.
- Я передам девочкам. Постучат – ответила Катя, двадцатитрехлетняя незамужняя веснушчатая толстушка, приехавшая сюда из Владимира, где вот уже год как не могла найти работу. Она знала, что Лев Львович, тоже уже почти год  как переехавший сюда из Москвы ( кто его знает, почему – впрочем, она догадывалась по его разговорам  то ли с бывшей, то ли  с не бывшей, то ли с так и не бывшей женой, или и не женой вовсе – она не знала, а он никогда ничего о себе не рассказывал ), и к нему приходится, если что, подниматься в соседний дом на восьмой этаж, поскольку он не держит  телефона ни дома, ни мобильного, и вся связь у него идет через почту. Хотя  нет, вроде компьютер у него стоит, он вроде как журналист… Бывший журналист, наверное, - какой журналист будет здесь сидеть… А живет  он в дешевой однокомнатной малометражке, в соседнем доме, которую вроде бы как по дешеавке то ли купил, то ли надолго снял – этого толком никто не знает. Хотя все коммунальные услуги он исправо на почте  оплачивает. Вообще хороший человек, без гонору московского, тихий…
- Ну ладно, пошел я…
- Ну ладно, пошли, так пошли. До свидания, Лев Львович.
«Хоть бы внимание раз обратил, вазу какую хрустальную на станции купил и подарил, или набор с бокалами… - замечтала Катя  - ведь один совсем, и у меня никого тут. А он только летом и осенью – по лесам, по грибам, а зимой сидит у себя, как сыч, только за гонорарами приходит и этой самой  Тоне звонит». Но Делянов, всегда вежливый, приветливый и даже обходительный, совершенно не интересовался Катей – «и что ему надо, он  тут один, я одна…». Но навязываться Катя не хотела, в ней было еще что-то от советских рабочих девчат – «А за окном то дождь, то снег» - а ведь так и есть, то дождь, то снег  - , и «стоят девчонки, стоят в сторонке» - и она всегда стояла в сторонке … ,  хотя и жила среди отвязных шалав, почтальонш и продавщиц тут же, в общежитии для железнодорожных рабочих обоего пола. В отличии от  соседок, Катя не выпивала, ну разве что по чуть-чуть на Новый год и на восьмое марта, даже не курила и громко не хохотала.

Попрощавшись с Катей, Делянов натянул куртку на голову – ледяной мартовский дождь все усиливался – и так с курткой на голове и  двинулся  к станции. Первая половина дня – время прибытия и отбытия почти всех поездов – из Москвы и в Москву. Вторая половина – почти мертвая, до восьми часов, до томского поезда. Сейчас было часов одиннадцать. Торговля хрусталем шла вовсю. Пока трезвая. К восьми вечера пойдет уже пьяная, и так все пьянее и шумнее, по мере прихода Абакан-Москва, и Тында-Москва, и все материстее и задиристее – пока вдруг не замрет и не схлынет неведомо куда где-то около трех ночи.  Так теперь было каждый день – с тех пор, как в Стекольном  заводы один за другим лишили заказов.  Народ за счет этого кормился, и многим это стало даже нравиться. На работу ходить можно как хочешь, или вообще не ходить.  Бывало наторгуешь удачно, и никаких тебе забот на неделю. А кто на хрустальных заводах оставался, сами же, что делали, соседям на продажу отдавали за часть навара.

«И я вот тоже почти так же живу», - подумал – уже в который – тысячный, наверное, раз – Делянов, огибая станцию и  направляясь к чепку.  Чепком называлась распивочная местного  бочкового пива, а также заодно и водки,  в помещении самого магазина, в отдельном углу. С недавних пор Делянов стал заходить туда два раза – утром и вечером. Открыл дверь, подошел в прилавку, из которого  торчала пивная автопоилка.
- Здравствуйте, Лев Львович – широко улыбаясь и стреляя глазами, приветствовала его продавщица Валя.– Как всегда ?
- Как всегда – ответил Делянов и протянул ей два червонца.
Валя зевнула, вручила Делянову две замусоленные кружки, дернула ручку поилки, и из крана потекла желтоватая муть под названием «Мальцов», надо сказать, довольно вкусная и пахнущая хлебом. Потом она отмерила в мензурке сто грамм, перелила в стакан, вытащила из тепловатой воды две сосиски, подала это все Делянову.
- Вы все, Лев Львович, скучаете. А чего скучаете ?  Деньги вон у Вас бывают, а сколько здесь девушек… Гульнули бы – хохотнула Валя.
- И с кем  ?
-Да хоть и со мной.
В отличии от почтальонши Кати буфетчица Валя не стояла, как девчонка в сторонке , а, говорила громко, курила и иногда выпивала. Сейчас она откинула назад копну волос, облизнула губы, опять стрельнула характерным местным, мещерским серым  взглядом :
- Думаете, если муж у меня , так я не того ?  А я того.  Он вон уехал в Китай хрусталем торговать, а я скучаю. Я ж молодая. Приезжайте ко мне, Лев Львович, в Стекольный, То да се… Посидим….
- Да я уже для тебя староват
- Да какой Вы старый… - Она протянула руку через прилавок  и чуть ущипнула Делянова за рукав.
- Пятьдесят три мне уже               
- Ну и что. Вон Тетехин Федор, который со щуками стоит, тут наших девочек половину перетаскал. А ему шестьдесят три. А, чего стесняетесь, Лев Львович ? Машинка не работает ? – она опять хохотнула
- Да все работает, только не надо мне ничего. Ты прости меня, Валюша. Ты хорошая.
Делянов быстро оприходовал свои сто граммов, затолкнул в себя сосиски, запил «Мальцовым». «Сопьюсь я тут, если каждый день так буду, утром и вечером» - в очередной раз, как и ежедневно,  сказал сам себе про себя. Но он не спивался, хотя  действительно стал употреблять здесь почти каждый день, кроме лета и осени, когда бегал, как лось, по лесам, а выпивать в лесу не любил – грех, не грех, а лес может и обидеться… В лесу чаем крепким, дома заваренным, из пластмассовой бутыли, перебивался. А так – какое спиться, - думал - наоборот даже, пожалуй, ясная мысль вернулась, и трезвое какое-то обо всем соображение, не в пример Москве.
- Я уж пойду, Валечка.
-  Ой, ну как хотите, Лев Львович. Мое дело предложить было.
Уже в который раз она ему так предлагала. С недавних пор – после того, как  эту самую свободную торговлю хрусталем, да еще и пивом с рук, и всем, что к пиву, разрешили, а по телевизору «про это» открыто стали говорить,  народ столетовский, женский особенно, про «все дела», не стесняясь, тоже начал шпарить – кто с кем, и кто чего, и давай, чего там… Стешка Глухова, контролерша, почти каждый вечер, как напивалась, ходила по станции и орала «Я королева миньета!», и никто на нее внимания не обращал.

У  входа на станцию действительно стоял Тетехин Федор – коренастый уже почти дед с длинными сушеными щуками и ящиком пива – он примеривал, кому из проезжих – поезда в Столетовке по двадцать минут стоят, электровоз меняют – все это торгануть, чтобы сразу. Делянов знал его, и много знал о нем – действительно, облысел он здесь в Столетовке и в Стекольном на чужих подушках – пока потерявшие при Гайдаре работу мужья спивались и друг друга  с пьяных глаз резали, а ему все было по барабану, и он всем.
- Здорово, Федя. Откуда щупаки ?
- C  Мурома.
- А-а-а… Взял бы меня как-нибудь.
- А чего…  Вот, давай, как раз нерест, поедем, сеточку кинем, телевизоры.
В телевизоры – метровые квадратные, лучше всего трехстенные путаные сети на деревянной палке сверху и железной снизу -  обезумевшие в нерест щуки с икрой действительно  сваливались в окских заводях помногу.
- Да в нерест грешно – раздумчиво возразил Делянов.
- Э-эх, Львович, какой еще такой грех. Мне вон продавать надо.
- Ну ладно, - махнул рукой Делянов  и пошел к себе – Потом поговорим – кинул уже со спины.
Дождь тем временем  начал стихать, начинался ветер,  и по  лужам побежала рябь.

«Да, спились тут все мужики, вот бабы и маются» - подумал Делянов.



  *    *    *

Если бы  не дождь, он, наверное, пошел бы  на пару часов в омшару – посмотреть, не завязались ли в прелой листве, возле поваленных старых стволов совсем-совсем мелкие первые строчки… Хотя да, ведь неожиданный снег последний – последний ли ? вон в Питере, где Делянов родился и прожил первые восемь лет своей жизни , снег, бывает и в июне  - все завалил, какие строчки…Но строчки, не строчки, все равно, наверное,  Делянов пошел бы – взглянуть на столетовскую омшару накануне ее зеленого всхода.  Сухие болота и так стоят зеленые от мхов, унизанные совсем тонкими чахлыми березками, а змеи еще не вышли, наверное. В это время в омшаре – тянущемся на километры невысоком березово-сосновом  мелятнике – тихо, только временами  старые сосны  по проиицающим ее косам вдруг одновременно гул подымают. Нет, не то сейчас, дождь и ветер, в другой раз, вот солнышко будет…


*     *     *

Вернувшись к себе, Делянов прилег, закрыл глаза. Его опять стало смаривать. Почти каждую неделю, как только его смаривало,  на него накатывал этот сон  -  сон-воспоминание о том, как он, также закрывая глаза и погружаясь в полубытие , вспоминал о том, как впоминал  еще неделю назад – о том, как опять неделю назад вспоминал…  Вспоминал бред – наяву ли бред, явный ли бред он сам плохо знал -  в котором сын  Тихон вел его на берег Москвы-реки – убивать. Это было в марте, все вокруг таяло.   Хорошо помнил, что они вышли из автобуса сразу за большим мостом на старой Рязанке, возле Чулкова.  Шли направо, через ивняки, по чуть извилистой дороге в сторону высившегося над местностью лыжного трамплина. Делянов шел впереди, , он знал, что у Тихона в руке заряженный пистолет. Тихон сзади взглядом  подталкивал Делянова. Делянов знал, что на берегу, за трамплином Тихон его пристрелит. Как собаку.
- Ну, пошел… Быстрее – Делянов услышал  сзади  голос Тихона -  Пошел, мразь. Святоша. За мать ответишь.
Делянов неожиданно сам для себя обернулся.
-  Не оборачиваться, говно.
Деляновская голова вернулась на прежнее место, а сам он начал думать, куда же Тихон будет стрелять – в голову или под левую лопатку. Они миновали высившийся над курганом трамплин, возле которого -  там, наверху - еще чернели двое или трое лыжников.
- Сынок.. – опять неожиданно для самого себя вырвалось у Делянова.
Тихон молчал. Из зарослей репейника вырвалась и взмыла стая щеглов.
-  Так. К реке. Пошел – скомандовал Тихон.
Делянов подошел к высокому, крутому берегу.
-   Передом повернись.
Делянов исполнил приказ и увидел перед собой глаза Тихона. Сын глядел прямо на него – в него -, не отводя взора. Взор отвел Делянов.  Тихон приставил «Макарова» к лицу отца:
-  Так. Рот открыл.
-   Ты… ты…
- Молчать – прикрикнул Тихон. – Рот открыл.
Делянов послушно открыл рот. Тихон просунул туда ствол и нажал на курок. Хлынул черный свет.

Сверху Делянов видел, как Тихон ногой в грудь столкнул Делянова вниз, в реку, но до воды Делянов, зацепившись рукавом за корягу,  не докатился. Снег был  красный. Тихон соскочил с обрыва и еще одним ударом ноги столкнул Делянова в воду, где его подхвтило довольно быстрое течение, а довольно тяжелое пальто, намокнув, потянуло вниз, но Делянов не тонул, а плыл дальше. Тихон засунул пистолет за пазуху и двинулся обратно к автобусной остановке, около которой зашел в магазин и купил две бутылки пива.  Одну  засунул в карман пальто, другую  открыл прямо зубами, и вышел из магазина. Как раз подошел автобус на Москву. Тихон поднялся в него и сел, закинув глоток пива в себя.  Делянов зашел за ним и сел рядом. Тихон, у которого  тряслись руки, его не видел.


*       *       *

Вспоминал все это в полусне  Делянов  с поразительной  регулярностью – каждые десять дней  - вот уже более полугода после того как сын Тихон избил его по лицу в собственной квартире, на глазах его, Делянова, жены Антонины – его, Тихоновой, матери, и та, сидя на стуле с округлевшими от ужаса глазами, смотрела, как сын ее избивает ее мужа. Развода Делянов не хотел – да и Антонина тоже – но Делянов понял, что дома он не жилец. Да и вообще не жилец. И Тихон это понял.  И был уверен :  это говно  надо доделать.


*        *       *

Более полугода назад Лев Львович Делянов поселился в Столетовке в малогабаритной однокомнатной квартире возле станции, оставив свою трехкомнатную  в Доме Полярников на Суворовском бульваре , доставшуюся ему от отца, главного инженера одного из крупных наших атомоходов позже разрезанных на части и пошедших на металл, на  жену Антонину  и троих детей, двадцатилетнего тоже Льва Львовича, восемнадцатилетнего  Тихона  и  десятилетнюю тогда Лену, или Алену – ее называли и так, и так, и даже по-старинному, Лелей.  Столетовка , - это на двести пятом километре  Горьковской, или Казанской, железной дороги, в восемнадцати километрах от райцентра Стекольного,   поселок для путейцев, чуть  разросшийся только в конце восьмидесятых, а прежде вовсе затерянный почти в самой сердцевине мещерских лесов, простиравшихся во все стороны уже на сотни километров. В Стекольном в советские времена располагался едва ли не главный в стране завод по художественной обработке стекла – что-то вроде «хрустального Палеха», - он и остался, но при Гайдаре зарплату там выдавать перестали, а вместо этого «платили хрусталем» - раздавали продукцию еще работавшим и  оставшемуся без работы большинству ( эти последние сдавали в дирекцию четверть дохода ), перекочевавшему теперь на станцию Столетовка, где все они и сбывали хрустали-сервизы, рюмки-бокалы и гусей-медведей вместе с самодельными пирожками, пивом и грибами-ягодами пассажирам проходивших и на двадцать минут всегда останавливавшихся  поездов – на станции еще и меняли вместе с электровозом напряжение. Квартирку эту он до дешевке приобрел – то ли купил, то ли чуть ли не пожизненно снял, он сам не понимал толком, потому что периодически переводил по местной почте какие-то копейки жившему в Заколпье, в двенадцати километрах, хозяину,  пенсионеру, у которого все померли, и сам он доживал свое на деляновскую малую ренту. 

Прежде Делянов работал журналистом, редактором, что-то пытался писать для себя в стол – наброски  каких-то рассказов и  повестей, так в итоге и не написанных, в молодости и поэзией немного увлекался, но женившись, оставил - , еще подрабатывал в информагентствах переводами с испанского, который выучил за два года  школьником на Кубе, где отец его помогал Фиделю налаживать подводный флот. В Столетовке Делянов занимался почти тем же – переводил, а еще и освоил только что начавший развиваться интернет-маркетинг, живя на приходившие на местную почту гонарары, которых на одного, или, как он сам говорил, в одного,  вполне хватало – он также  и отсылал половину семье, – а еще пытался дописать хотя бы одну более или менее сложившуюся повесть. Кроме того,  с детства заядлый грибник, Делянов все лето и осень собирал  в большом количестве произраставшие здесь белые-подосиновики ( правда, после того, как в семьдесят втором году много леса сгорело, а в девяностые его начали еще и рубить частники, гриба стало поменьше, но все равно много ) и, помимо того, что сам ими питался, еще и сдавал  на грибоварню и скупщикам, что составляло вполне определенную часть нехитрого его бюджета.


*        *       *

Впервые Делянов оказался в Столетовке пятнадцать лет назад, в восемьдесят  первом , когда стукнуло ему тридцать три. На станции  была деревянная платформа, а рядом - маленький голубой домик, где продавали билеты, стояла печка, и обычно, кроме случайных пассажиров, ночевали охотники и грибники.  Единственное, для чего тогда существовал этот железнодорожный поселок и проселок, была смена электровозов  – из-за изменения напряжения в двухстах километров от Москвы. Потому там останавливались все поезда, идущие на восток и с востока – и пассажирские, и товарняки.  И доехать тогда можно было легко – на Казанском машинисты за пятерку охотно брали любого, кто до Столетовки – а это и были разве что грибники-охотники – и  запихивали в кабинку  электровоза, да и в самом поезде с проводником за ту же пятерку, а порой и за трояк , можно было договориться и за три часа доехать. А обратно – на местном тыр-тыре, или чап-чапе – кто как называл – шедшем до Черустей, а оттуда до Москвы уже на электричке – часа за четыре с половиной все вместе. Маршрут этот подсказал числившийся в милиции тунеядцем сосед,   занимавшийся сбором и продажей грибов

Делянов высадился в Столетовке дождливой познеавгустовской ночью – в те годы, не так как сейчас, когда черед природный сбился с оси, и после летней жгучей жары естество лишь к октябрю отходит, грибы россыпью шли в июне, а потом строго начиная с августа – двинул с рюкзаком и огромной корзиной в голубой домик.  Было полпервого ночи, до рассвета еще часа четыре с половиной, а то и пять.  Мест не знал, дорог не знал.  Все равно пережидать придется, до света, наверное. В углу сидели трое, тоже с корзинами, в сапогах, печку топили, потому что было хотя было  вроде еще и лето, но уже не тепло. То да се,  - вот, я первый раз, хоть примерно до мест дойти с вами можно, на хвост сесть, или как ? - Да ладно, чего там, лес большой, можно. Так и договорились, а в  четыре утра трое и Делянов  под мелкий моросящий дождик-бусенец выползли из домика, перешли желдорпути, еще одни, и еще, и по песчаной дороги их вынесло в омшару –  с папоротниками, с болотцами – явно змеиную. Есть змеи ? – да, есть, иногда как грязи бывает, в мае и в сентябре, без сапог нельзя, но сейчас еще немного, хотя все же ходи внимательно. Вдоль дороги, даже в темноте – видимо, от скрыто-рассеянного полувнутреннего света – были заметны мухоморы, а несколько раз и огромные – в ночи белесые – шляпы переростков-подосиновиков.   

Так километра четыре прошли.  Уже светало. Дождь еще моросил, но уже сходил на нет.  Дальше омшара заканчивалась, справа виднелся карьер,  а впереди начинался постепенный подъем дороги на бугры, сначала по мелкому сосняку, а потом уже и по настоящему бору. Тут и расстались . «Ну вот, ходи - сказали трое –  Места не показываем, сам найдешь» , и двинули куда-то налево, а Делянов направо. Попал он в редкий беломошник сменившийся  большими пространствами одной лишь сосновой иглы.  Глянул – один боровой стоит на другом, и почти все молодые, с кулак, редкие были уже с блюдце. Не червивые. Черно-красные головы, толстенные, с желтинкой,  корни. Уже потом  узнал, что вот такие боровики называются в тех краях бугровыми, а обычные белые, со светлокоричневой шляпкой – омшарными. За два часа натолкал свою шестиведерную и еле добрел до Столетовки., два часа волок по шестикилометровой дороге,  еще часов  сколько-то ждал, потому что тыр-тыр до Черустей отправлялся в пятнадцать сорок. Так все и началось.

С тех пор он ездил сюда каждый год – с июня почти по ноябрь, потому что даже и в конце октября по вереску и песчаным косам стоит бугровой гриб, а в омшаре зарывается в березовом листе омшарный, а на обратном пути, в тыр-тыре, а потом и в черустинской электричке, под мелькающие за окном болота легко думалось и как-то легко все решалось, а потом так все и выходило, как надумалось и решилось.

За несколько лет езды – еще задолго как очутился здесь окончательно -  Делянов более или менее обстоятельно изучил местные леса. «… вот здесь бы и умереть» - как-то подумал.


*        *        *

Грибная пора в Столетовке начинается в апреле, бывает, уже в первых числах, с выходом первых строчков -  обычно вдоль дорог, где  не молодой, но и не старый сосняк подзарос кустами ежевики. Таких мест немного, их надо знать. Строчок появляется иногда уже прямо в первых числах месяца, с первым пригревом, совсем мелкий, почти как лисичья россыпь. Потом обычно ударяет заморозок, и гриб рост прекращает, но сохраняется, и с  ростом солнца, где-то к середине апреля становится грибом, сначала с полкулака, затем с кулак, а, если его не снимут,  к середине мая с полголовы, а то и с голову человеческую. В конце же апреля и начале мая строчки уже везде – и по борам – черные, с чуть желтоватой ножкой -, и по омшаре-березняку, - желто-бурые -и там, и там в основном возле пней и особенно старых поваленных стволов, причем, как правило, в тех местах, где потом будут белые, да и по окраске они белым соответствуют – по борам боровым, а по омшаре омшарным. В начале мая и первые сморчки вылезают – длинные или конические – по осинникам, но, поскольку чистых осинников вокруг Столетовки не так уж много, то и сморчков, чем строчков, меньше, ла и сходят они быстро. А вот строчки порой стоят россыпями до июня, и бывает порой, что на бугре, в песке, уже есть бугровые, а по соседству – еще строчки. В одну корзину их класть нельзя, потому что строчки надо хотя бы два раза вываривать от весеннего яда. 

За строчками – и со строчками вместе -  иногда даже в мае во второй декаде, а в двадцатых числах уже порой и помногу –  по омшаре молодой подберезовик, вдоль дорог, а за ним и желтый подосиновик, в папоротнике, которым почти вся омшара и часть бугров покрыты, а в мелком сосняке, уже россыпями – маслята, правда ранние – светлые и без пленочки. А значит – вот-вот и основной, пока что бугровой только, на высоких буграх, или обычный, черный, если прохладно, или особенный, золотой, и с толстой желтой ножкой, по форме такой же, как и обычный боровик – когда солнце яркое. Потом золотистый боровик может появиться только к концу осени, в особенные дни, если ночью стоит  легкий заморозок, а днем жарят последние лучи. Но это будет потом, а пока что, до Троицы и на Троицу,  белые грибы все же единичные, а слой их, иногда очень обильный выходит к концу июня и заканчивается к Петрову дню и порой чуть позже, иногда вместе с омшарным белым, а потом пропадает надолго. Бывают, впрочем, годы вообще без первого слоя белого гриба: вместо него массово отовсюду лезет лиса. Боры тогда по игле   почти сплошь желтые бывают, но в борах лиса горьковатая –.лучше искать ее по березе, где ее тоже много – она там не горькая, да в тени и крупнее - порой попадаются чуть ли не с блюдце лисички.

В это время уже черника поспевает – много ее как раз в тех среднего возраста сосново-березовых омшарах, которые между станцией и карьерами, но там собирать надо с осторожностью – гадюки чуть ли не в каждом черничнике, хотя  в середине лета они жалят редко, а вот с конца августа…

Как ни странно, в начале августа в Столетовке бывают недели вовсе без грибов, даже и после Ильина дня, когда в Подмосковье и вообще в лесах  на  глине, а не а песке, как в Столетовке, начинается уже третий – именно третий после  самых первых, «колосовых», «березовых», и вторых, «петровских», «еловых» белых – слой. Обычно начало  нового столетовского слоя совпадает с цветением вереска, когда все под ногами – серо-голубое…   Иногда вообще  главная грибная пора начинается даже и в сентябре, но чаще всего или на Преображение, или на Успение, причем резко и порой вне зависимости от дождей:  вчера их нет, а сегодня есть, иногда сразу крупные – когда вырасти успели ? – и бугровые, и омшарные, а через неделю ползет подосиновик – отовсюду, где мох, папоротник и береза, с сосной вперемекжку или без сосны. В основном подосиновик желтый, чисто омшарный,  красный, собственно осиновый, - реже, но на болотах много подосиновика белого. Это альбиносы.  Если подосиновый  пошел, то теперь уже до самого конца не прекратится и сопровождает белого гриба. А когда белый чуть поутихнет – хотя до конца он не утихает до ноября, в конце сентября и октябре вновь набирая силу, - в борах и сосняках появляется массовое диво – россыпи  желто-бурого соснового моховика,  толстого, похожего статью на молодой раскрывающийся подосиновик. Его собирают машинами и сдают на грибоварни.  Из бочек это одна из лучших закусок под водку. А тем временем поспевает брусника, а за ней и клюква а болотах.

Совершенно особенный гриб начала сентября – и чем дальше, тем его больше, и сам он лучше – черноголовка. Растет на моховых болотах, как березовых, так и сосновых или даже еловых, хотя елового леса в Столетовке мало. В сентябре как войдешь на болото, то тут то там – черные, иногда  со светлыми пятнами, шляпки. В справочниках называется он черным подберезовиком, но грибники знают – или верят – что на самом деле это совершенно особый гриб, гибрид подберезовика и подосиновика. В пользу такой «версии» говорит то, что при срезе он часто синеет, да и чешуйчатость корня не вниз, как у подберезовика, а, как у подосиновика – параллельно изгибу шляпки.

Во второй половине сентября чуть затихший летний слой белого – того и другого – переходит в осенний, преимущественно боровой.  Когда точно это происходит, сказать трудно, но обычно в двадцатых числах белого уже  опять много. На этот раз черно-красные шляпки то тут, то там появляются уже не только на буграх, но и по краям болот, на сосновых косах, в глубине  вереска, в папоротниках и даже в омшаре, где летом бугрового гриба нет. А вот омшарный белый уходит как бы на второе место, во мхи или, наоборот, на края дорог, часто усыпанных березовой листвой. Он меняется, во мхах – совсем светлый, а вдоль дорог становится толще, шляпки из просто коричнеых – темно-коричневыми, но без красноты, почему его легко отличить от бугрового, словно окончательно завоевавшего власть в лесу и  все чаще – а в октябре  почти только и -  выходящего из вереска словно  огромные, по меньшей мере с тарелку, черно-красные, поистине чермные, щиты. Если дни солнечные, то на гарях и на высоких буграх попадаются и с золотыми шляпками.  Червя в них уже не бывает. Таким бугровой остается до ноября и, хотя его все меньше, а сами грибы все больше, уходит он из всего грибного народа последним – уже под снег.

Тогда же приходит новое грибное подкрепление -  в основном в старые боры, под вековые сосны, во множестве. Приезжие москвичи называют его польским белым и берут, а местные – подзаечником и не берут, путая почему-то с желчным грибом. Он темный, с желтой ножкой, поменьше белого,  но, чем глуше осень, тем он толще и более похож на бугрового. В общем-то  это как бы белый, но второго сорта, как  и тоже осенний гриб – синяк, попадающийся, в отличии от польского, редко, по дорогам, в песке – светлый и с синеющей ножкой, почему так и называется. Одновременно с этими «полубелыми» ( иногда и прямо так и называют) грибами, в обилии  снова выходят маслята – теперь уже крупные, толстые,  порою размером с хорошего среднего бугровика  и с белой девственной плевой под шляпкой. Польские и маслята – это уже значит глухая осень.  Но к ноябрю и их стаовится меньше, и , если не было сильных заморозков, под снег уходят уже только «зимние сыроежки» -зеленушки  и последние бугровые, ну все же и польский белый иногда.

А вот груздей, которые по всей Владимирщине местами изобилуют, в Столетовке почему-то нет. Почему, Бог весть.


*       *       *

Делянов обжился в Столетовке довольно быстро, и день его легко приобрел нехитрый холостяцкий – как бы холостяцкий, как осторожно он сам себя поправлял – распорядок. Встать часов в семь,  крепкий кофе или чай, почти чифир, - за компьютер. Часов в одиннадцать -  вначале редко, раз или два в неделю, а потом все чаще – пару кружек плюс сколько сто грамм в чепке – и домой, опять за компьютер, ну а потом, часов в шесть уже в чепок почти обязательно, потом опять домой и за компьютер – уже до упора, до двенадцати и до часу, порой до двух. В грибную пору – почти без чепка, разве что по две-три, а то и по четыре «Мальцова» в лесном поту и с устатку, а потом - спать и на следующий день – сидеть дома, отдыхать ногами и работать головой – опять за компьютером, уже только на кофе и чае,  - чтобы на следующий день – по лесам снова. В сезон он почти ничего не писал и не переводил , ну разве что обязательным сетевым маркетингом, который нельзя прекращать, занимался,   и свое, если вдруг накатывало, кропал,   а жил в основном с грибоварни. Сил пока что хватало – корзины таскал, возраста не чувствовал…

Ни с кем особенно Делянов не сходился, жил бирюком, но при этом как-то незаметно, без гонору городского, и мужики его не то, чтобы уважали, но вполне терпели, и, хотя и звали «москвичем» - а москвичей на Руси не любят – обращались обходительно и порой на  «Вы» и по имени-отчеству, хотя чаще все-таки просто  «Львович» или даже «москвич». Подолгу и запоями, с беготней туда-сюда, в чепок-в-магазин-обратно он с ними не пил, но порой разово – по стакану – выпивал и сам наливал : для, так сказать, дипломатических отношений этого доставало, а с молодыми и отвязными, которые и с пером в кармане ходят, да  и пострелять, если есть из чего, не прочь, он не связывался, да и он им был не интересен – стар уже, и по женской части, как и сам для себя решил, и они это поняли, им не соперник. А денег у него было немного – только себе самому на простой прокорм – и это знали. Так и жил сам собою, чин чинарем, но без напряга, не унижая себя, но и  не тряся своей не обычной дли сих мест, чисто городской, по нашим временам,  бородой.


*     *     *

Делянов окончательно переехал в Столетовку в июле 1999 года. Стояла жара, а  желтая пресса, к которой и сам Лев Львович, что греха таить, имел некоторое отношение – он пописывал и в «Оракул», и в «Ступени», не потому, что всереьез воспринимал всякую экстрасенсорику  и парапсихологию, а просто потому, что там прилично платили -  была наполнена всяческими предсказаниями – дескать,  вот-вот  явится «великий король ужаса», который то ли уничтожит жизнь на Земле, то ли, наоборот, вслед за карами с неба – принесет невиданный ее рассвет, должный начаться то ли в России, то ли, наоборот, после ее конца как империи зла :  каждый толковал все это в зависимости от своих политических и прочих убеждений, на свой салтык. Но чаще всего королем ужаса называли то ли комету, то ли невесть откуда взявшийся огромный метеорит – на порядок больше того самого, знаменитого, Тунгусского, по счастью упавшего не на Петербург, куда он и направлялся неведомою силою, а в далекую тайгу, но при этом все равно предвозвестившего войну и конец в России монархии. Быть может этот – тоже через войну – предвозвестит ее возвращение ? – потому и король…

В июле, однако, ничего не произошло.  Промелькнуло, правда, то ли сообщение, то ли газетная утка о том, что, да, летел этот самый метеорит, но куда-то исчез неожиданно – то ли, мимо Солнца пролетая, сгорел, то ли, наоборот, мимо Юпитера,  и в орбиту попал, закружившись – так ли, иначе ли, но исчез. Не появилось никакого гостя – или гостьи, то есть кометы – и в августе, а потом все про это забыли.

Делянов не то, что всереьез в это все верил, но где-то в глубине души полагал, что дыма без огня не бывает – что-то, да должно произойти, скорее всего, власть сменится. «Может, и правда, Царь явится…»- думал Делянов, чему в душе, считая себя монархистом, но не особо жалуя прочимую многими на Престол женскую линию Романовых через надевшего в феврале семнадцатого красный бант Великого князя Кирилла, тайно радовался. Во всяком случае, с монархической газетой «Возвращение» он  тем летом договорился о сотрудничестве и почти безкорыстно, так сказать, ради идеи, за символический гонорар,  писал туда раз в месяц.  Сначала, еще до переезда,  который никак в его сознании не связывался с событиями внешнего мира, отвозя в редакцию, а потом, как и все остальное, отсылал по электронной почте.

Интернет-журналистика в конце девяностых еще только начинала свое бурное, в конце концов  почти  все вскоре смявшее шествие, и Делянов, никогда не отличавшийся особой делочувствительностью, вдруг почувствовал – еще в Москве почувствовал – что здесь все теперь быстрее пойдет,  и еще в Москве начал этим самым делом заниматься, благо компьютером, обычно легко обвыкаемым по молодости, вопреки своему уже более или менее преклонному возрасту, овладел легко, а на испаноязычных сайтах начал даже неплохо зарабатывать. Более того, эта новая, по сути, для Делянова профессия оказалась едва ли не определяющей для, так сказать, практической стороны его переезда в Столетовку – с Москвой и жизнью московской он, по сути, развязался, имея возможность посещать столицу нашей Родины разве что по собственному желанию.




*    *    *

Слух о том, что совсем недалеко от Столетовки, в лесной омшаре, убили местного лесничего со странной и редкой фамилией Меровеев ( ее писали и Меровеев, и Мировеев и Муравеев, отчего часто путали с Муравьевым и даже Мироновым )  пронесся в тот же год, в самом конце декабря, или даже под Новый год – новый век, на самом деле, да ведь и новое  тысячелетие…  Дело будто бы было так. Лесник по уже окончательно  ставшему, но пока не высокому слою снега с кое где, на кочках еще  безснежным замшелым залысинам вдвоем  с лайкой Тайгой, видимо, обходил на лыжах леса и оказался от станции где-то в двух километрах, в омшаре. Там его будто бы кто-то встретил и, то ли ударил длинным железным прутом, то ли проткнул этим прутом насквозь, ну и… Говорили и по-другому. Дескать кто-то пришел за ним в лесничество недалеко от деревни Дудор, и они с этим пришедшим почему-то пошли в сторону Столетовки, ну и… Далее примерно то же самое – во всяком случае прут  фигурировал в обоих вариантах. О том, что в омшаре что-то случилось, впервые узнала бригада обходчиков. Вот как. Собаку Меровеева, мчавшуюся во весь опор к станции, увидели двое из этой бригады  возле железнодорожной будки. Она тоже их увидела, подскочила и истошно завыла, порываясь в лес и возвращаясь под ноги к Васе и дяде Вове – так звали обходчиков. Они знали Тайгу, знали и Михалильича Меровеева – высокого бородача со стальными,  серыми глазами, совершенно неопределенного возраста: ему можно было дать тридцать, а можно и семьдесят. Как появился он неведомо откуда  еще очень давно,  при Советской власти, так он и не менялся – его помнили все таким же, совсем одинаковым – со светлой, чуть рыжеватой бородой с проседью и пронизывающим стальным, впрочем, не злобно, а очень внимательно пронизывающим,  взглядом, иногда даже чуть улыбавшимся. Что-то случилось – поняли обходчики. Собака их явно звала, и все скулила, скулила, и скулеж этот переходил в подвывание, а потом и в вой. Лыж у Васи и дяди Вовы не было, но они по снегу, подтанывая в его свежей белизне и спотыкаясь о коряги, пошли за лайкой.  Забрели не так уж далеко. Тайга внезапно прекратила скулить и выть, сделала вокруг обходчиков круг, а затем внезапно исчезла. Они стояли возле не успевшего замерзнуть лесного ручья, а прямо у его берега – если эту кромку можно было так назвать – лицом книзу лежал Меровеев. Прямо между лопатками в него был воткнут длинный металлический прут, а рогожа тулупа вокруг была уже вся в кровище, а кое-где кровь стекла и на снег – двумя уже замерзшими  ручейками. Вася крикнул собаку. Собака не отозвалась, она куда-то внезапно пропала. Крикнул еще:
-  Тайга!  Тайга-а-а!...
Безполезно. Ни звука, ни шороха.
- Пойдем, заявим ? – осторожно спросил  Вася.
- А тебе надо ?
- Да лучше будет.
- На нас ведь и скажут. Сука прибежит, вокруг нас и будет крутиться.
- Так именно. Лучше опередить, чем она прибежит.
- Пожалуй.

Сначала решили сделать так. Дядя Вова пойдет на станцию, а Вася останется караулить. Дядя Вова приведет милицию, а те уж будут решать, куда и как везти лесника. Но, задумавшись,  Вася  сказал, что один с мертвецом в лесу не останеться – «Пошли вместе. Дорогу помним, ручей этот знаем, приведем». Так и решили.
Когда вернулись обратно – и с ними капитан Петрушко, дежурный – у ручья трупа не было. Не было и крови. Правда, железный прут был.

- Так.  Нажрались вчера, а сегодня не похмелились… - произнес капитан.
-  Да не, все правда. Сука прибегала, скулила, мы за ней. Она сюда…
- Так. Где сука ?
- Сами не знаем.
-  Нажрались…
-  Вон… пруг … этот… - промямли Прохор.
-  Ну прут. Мало ли железа в лесу … - неохотно ответил капитан Петрушко. -  Ладно, пошли назад.
-  Ну как хотите.
Внезапно там, где был ручей – он  еще даже не замерз, и кое-где вокруг него не замерзла и покрытая листвой земля – что-то зашуршало. Капитан подошел и мгновенно отпрянул. Возле ручья лежала свернувшись и с приподнятой головой большая черная змея – гораздо больше, чем обычно водятся в омшаре, быть может, метра в два с половиной в развороте и толщиной ну если не с руку, то с полруки точно . Обычно змеи уходят под корни на Воздвижение, двадцать седьмого сентября, а по морозу их и вовсе быть не может… А тут…  Кажется, змея начала медленно разворачиваться… Капитан отпрянул.
- Пошли отсюда – проговорил – Быстро пошли.
И первым почти побежал в сторону станции. За ним молча двинулись обходчики.
- Слушайте… Это…  - сказал Петрушко, когда они уже прошли полпути назад – Никому ни ***.  Это… поняли ?

Тем не менее слух сначала по станции, а потом и по окрестностям,  по Заколпью, Никулину и Егереву пополз и очень быстро дополз до Стекольного, тем более, что лесника ни в лесничестве, ни на соседней грибоварне, вроде бы ему приадлежавшей,  уже две недели как не было. Не было его и после.  Не было  и его лайки Тайги.

*     *     *.

Меровеев появился в этих местах где-то в начале девяностых.  Жил он от станции километрах в пятнадцати, в лесничестве, возле деревни Дудор, и обычно там находился один – один он и был штатный лесник. К тому же за ним числилась  еще и грибоварня – раньше государственная, потом кооперативная, а потом чуть ли его самого, частная. Неведомо было, кто он и откуда – был он, как сам раз сказал, без отца, без матери, без родословия, никто не знал ничего и о том, женат ли лесник, и если да, кто и где жена его, и есть ли дети. Худо-бедно на грибоварне меровеевской  было трое работников – алкаш Витька Бодун – о нем  не знали точно, фамилия у него такая ему соответствующая, или же это прозвище - приемщик, и две богомольные тетушки лет сорока пяти – тетя Кланя и тетя Гутя, которые все, что им сдавали, варили, а потом Витька сдавал уже вареное на приходившую из Стекольного машину. Михаил Ильич Меровеев приезжал на грибоварню  редко, но говорили, что у него есть там рядом избушка, где хранит он всевозможные снадобья и настойки на травах. Избушка рядом действительно была, но всегда закрытая на замок,  и чтобы кто-то в нее заходил, хотя бы и сам Михаил Ильич, или с грибоварни кто, никто не видел. Еще вроде бы была у него в лесу пасека, но где именно в лесу, толком никто не знал.

Почему Меровеев здесь оказался, и откуда он родом, тоже никто не знал. Кто-то говорил, вроде бы приехал из Мурома. Вроде бы его с какой-то очень важной должности согнали, и он чуть ли не прячется. Но тогда вряд ли он мог быть из Мурома, чтобы так близко от ответственности скрываться.  Кто-то добавлял, что он бывший военный, и много воевал – то ли в Афгане, то ли где еще. А Витька Бодун болтнул как-то, что лесник-де рода старинного, чуть ли не от князя Владимира, а, может, и из немцев, хотя фамилия вроде и русская. Но Витька Бодун много чего болтал. Ему и летающие тарелки мерещились, и всякие зеленые… Ну да это понятно – допивался он часто действительно, как это говорится, до зеленых чертей. Хотя был Витька добрый, и не воровал никогда – ни вещей на продажу, ни денег - даже в самые тяжелые свои минуты. И никогда ни о ком ничего плохого он не говорил, в отличии от местных бабок, распространявших о Меровееве слухи самые разные, и дурно-тревожные тоже,особенно про его настойки. Особенно про то, из чего он их делал. Кто –то даже брякнул:  «Вон, в Заколпье, у Степанихи, Ромка пятилетний пропал, и в Стекольном двое, тоже малые. Неспроста это» - «Так он же не жид, это только жиды детей на Пасху крадут» - «Да колдун он. А, может, и жид, кто его знает. Сейчас не отличишь».

Одно связанное с Меровеевым событие местных жителей еще больше удивило. Однажды вечером  на грунтовую дорогу, ведшую  в направлении лесничества,  свернул большой черный джип, за ним еще один, а минут через двадцать проехали еще три.  Деревня Дудор стоит как раз у поворота, и машины были  видны хорошо.  А потом кто-то брякнул, что видел возле лесничества человек десять военных – генералов, и не с одной, а с двумя и тремя звездами на погонах.  « Может, он не настойки, а какое оружие новое у себя в избушке делает… Нет, впрямь колдун, а, может, и вообще не наш »

«Не нашими» здесь, как и встарь, называли всякую нежить и небыль – от болотного баловника и речной девки до Самого. 

Тем не менее  старенький иеромонах отец Илия, служивший на приходе недалеко от Заколпья, всегда с каким-то почтением говорил о Михаиле Арсеньевиче, и когда какая-нибудь из местных, как их называли, матерей, брякала, что, дескать, лесник черные книги читает и вообще колдун, тихо поправлял, прибавляя  «неправду, мать, говоришь». 

Самым странным и страшным событием было то, что через месяц после, как, согласно повсюдусущему шепотку убили в лесу Меровеева ( по официальным документам он числился пропавшим без вести ), то есть в конце января  двухтысячного года возлезаколпьинская церковь, по совпадению, Ильи пророка,, сгорела, а сам батюшка, весь обугленный, был найден под ее развалинами. Делом этим  занималась владимирская прокуратура, и местная милиция в него не совалась.


*    *    *

Делянов сталкивался с Меровеевым несколько раз.  Один раз – еще до своего  переселения, году в девяносто шестом.  Дело было уже ближе к концу сентября. Делянов шел с бугров на  болотные сосновые косы, по довольно узкой утоптанной прохожей дороге, в свою очередь выходившей на дорогу побольше -  на Стекольный,  и увидел прислоненный к сосне велосипед с моторчиком, а затем и сидевшего рядом, на поваленном стволе, человека с ружьем и в егерской форме, официально введенной – как и железнодорожная, дипломатическая и прочие – при Сталине, а потом вышедшей из употребления, хотя и не отмененной официально. Рядом с ним лежала крупная белая лайка, которая, увидев Делянова  вскочила и, оскалясь, кинулась в его сторону. «Тайга, сидеть!» - скомандовал незнакомец и стал успокаивать: «Не волнуйтесь, это она сторожит, она послушная и делает, что я ей скажу» Собака тут же успокоилась и легла у ног хоэяина.
- Присаживайтесь, борода бороде брат – улыбнулся незнакомец, светлая борода которого была раза в два длиннее деляновской. – Сами откуда ?
Он кинул взгляд на корзину с бугровыми грибами, которых было набрано пока в половину объема, словно оценивая добычу.
- Из Москвы, - ответил Делянов.
-Я так и думал. Сразу видно, не местный.
- Но я сюда часто езжу. Чуть не каждую неделю. А Вы егерь ?
- Ну, можно и так.  Егерской-то работы немного. Зверя мало стало – уходит. А раньше и волк был, и медведь. Волк и сейчас попадается. Я больше просто лесничий. Ну, и грибы тоже. Грибоварня вот есть. Сдавать подрядиться не хотите?
- Да я для себя
- А если для себя, так что ездите так далеко? Вон, под Куровскую езжайте – такие же леса. Да даже в Черусти.
-   Такие, да не такие. Я сюда с восемьдесят четвертого года…
-  Надо же. А я Вас до сих пор ни разу не видел.
-  Ну, так лес большой.
-  Большой – не большой, а я здесь всех грибников знаю. Да, странно…
Лесничий почему-то задумался, а Делянова неожиданно что-то словно кольнуло.
- А под Куровской до сих пор старообрядцев много – совершенно неожиданно  сказал лесничий.  - Вы случайно не старообрядец ?
- Нет. – ответил Делянов – К сожалению, может быть. Хотя с чином старым церковным знаком  А почему Вы спросили?
- Ну борода у вас вполне пристойная.
- Ну, я просто привык к ней. Бриться не надо. – пошутил Делянов. – А вы старообрядец ?
- Я… - лесничий опять задумался. – Я постарше буду, чем  старообрядец.
Делянов не понял, но лесничий улыбнулся улыбкой какой-то совершенно детской, какой-тго такой, после которой все вопросы становятся неуместными. Делянов чуть было не задал вопрос «Вы язычник?», но тут же понял, сколь он глуп и нелеп : «язычниками» в Москве называют себя выдумавшие сами себе религию выпускники Литературного института… «Да, лучше как-то перевести этот разговор в сторону» - смекнул.
- Ну, какой Вы старый ?  Небось не старше меня.
Делянову было тогда сорок шесть. Тем не менее лесничий, которого он считал таким же, вдруг на мгновение показался ему совсем-совсем древним стариком… «Фу, померещилось» - словно отряхнулся Делянов. Лесник  ничего не ответил – так, молча сидел.
- А Вас как звать-величать ? –  вдруг спросил.
- Меня ?  Лев Львович я. А Вы ?
- А я Михаил Ильич – при этом, называя свое имя, он сделал ударение на второй слог – Михаил  - действительно так, как произносят старообрядцы. – Ну что же, Лев Львович, - продолжал - если надумаете, приходите ко мне как-нибудь в Дудор в лесничество. Чаю попьем с рюмочкой лесной наливки. Или грибы сдавайте, если желаете. А то вдруг совсем переберетесь ( Делянов опять вздрогнул – это ведь была его сокровенная мысль ), так и вообще милости прошу в любое время. А сейчас мне пора. Да и Вам надо корзину добирать – и домой.
- Тоже верно – ответил Делянов и захотел попрощаться, но вдруг заметил, что никого нет – он сидел на стволе один, а рядом с ним собака Тайга.  Когда Делянов на нее посмотрел, собака сорвалась с места и понеслась по дороге вдаль, в сгущающийся сосняк. Делянов встряхнулся, взглянул на дорогу : cлед велосипеда был.  «Ну, значит, я просто с устатку вздремнул на миг, а он и уехал» - решил Делянов.

В тот день, когда Делянов, набрав свою четырехведерную, тащился обратно к станции, он внезапно услышал  сильное шуршание в придорожном папоротнике, обернулся и даже не столько увидел, сколько почувствовал, что прямо за ним медленно движется крупная змея, цвета которой он толком так и не мог разобрать. Он ускорил шаг, но и пресмыкающееся тоже поползло быстрее. Тем не менее оно к нему не приближалось, и Делянов понял, что, какая бы большая рептилия не была, нападать она  не станет. Или…?  Так и шел он, сопровождаемый этой тварью где-то километра два, пока, уже недалеко от станции, змея, свернув вбок, не исчезла в зарослях болотной травы и мхов.

О том, что в  лесах  с некоторых пор появились очень большие красные змеи, причем некоторые из них имели на голове что-то похожее на корону, говорили уже давно и даже писали в газетах, чуть ли не  в «Московском комсомольце».  Называли их «красные мутанты» ( хотя некоторые из них были черные ), и достигали они до двух, а то и трех метров в длину, и могли подыматься и на деревья. Правда, относили их пребывание к Нижегородской области, от владимирской Мещеры на восток, но ведь на самом деле не так уж и далеко. Муром будто бы был рубежом, западнее которого твари не проникали. Правда, на станции Делянов как-то слышал, будто бы несколько лет назад на вырубке остановились лесовозы, и рабочие из Стекольного хотели приступить к погрузке. Вдруг один из них почувствовал, что на него кто-то , или что-то внимательно смотрит сзади. Обернувшись, он увидел эту самую красную коронованную змею, действительно, смотревшую на него совершенно осмысленным, хотя и  полным угрюмого, тусклого огня, взглядом, который рептилия и не думала отводить в сторону. Мужик в ужасе рванулся вперед, пролетел метров тридцать, приостановился и … увидел впереди себя точно такую же тварь, точно так же на него смотревшую прямо с большого соснового ствола, спиленного, как и весь этот участок бывшего леса, неделю назад. Он рванулся к машине, возле которой толкались другие полесовщики, и, запинаясь, сумел только проговорить : «П-п-п-п-поехали отсюда…».  Попиленный лес этот так и остался – где –то подгнил, а где-то мхами порос.

Рассказывали также и о том, что иногда, правда редко,  на узкоколейку, идущую через соседнюю Нечаевскую и  соединяющую уже рязанское Великодворье со Стекольным, что-то очень большое выползает.

Делянов часто потом в Москве вспоминал своего встречного – лесник даже приходил в его сны, они о чем-то говорили, причем наутро Делянов забывал , о чем. Сколько не ездил он в Столетовку – несколько лет прошло - , более в лесу его не встречал.

Тем не менее, когда  Делянов   действительно переехал в Столетовку – лесник словно в воду глядел -  он в первое же лето отправился на грибоварню – договориться на подряд :   был готов собирать и сдавать, собирать и сдавать,  начиная с летних лисичек, за которые платили приличные деньги, потому что их закупали французы, ну а к осени, естественно, моховик… Но…  Дело имел он с Витькой Бодуном, а Меровеева встретил только в конце августа, и тот говорил с ним так, словно он его не помнил вовсе. «Вы не помните меня, Михаил Ильич ?» - спросил Делянов. -  «Да, что-то было такое». На чай с наливками он его так и не пригласил. Пару раз  видел Делянов его на грибоварне золотой уже осенью, в самом конце ее, за день ли, за два до того, как сбросят свои платья березы. В последний раз они встретились у входа. Делянов сдавал моховики.  Меровеев вдруг неожиданно обернулся к Делянову, внимательно на него посмотрел  и сказал :
-  Что же Вы, Лев Львович, медлите ? Пора вам уже. Что делаете, делайте быстрее.
Делянов хотел спросить его, что он имел в виду, но Меровеев уже, словно опять не видя Делянова, пошел прочь.

А в декабре 1999 года Меровеев исчез.


*       *       *

Делянов не мог сказать сам себе, что не верил в Бога. Нет, он верил, и, как многие, бурно, как тогда говорили,  воцерковлялся в середине восьмидесятых. Более того, он пережил еще и острое увлечение старообрядчеством – загадочный лесник действительно как в воду глядел - тому способствовало обстоятельство, что прабабка его, Анна Яковлевна Кармашева, ковровская уроженка, была из беглоприемлющих, то есть церковница, хотя и не по консистории. В семье рассказывали, что, рано овдовев, Анна Яковлевна, очень энергичная, с черными, как смоль, воронова крыла, волосами, что порой встречается к востоку от Москвы, из купцов среднего достатка, целиком посвятила себя устроению часовен и церквей для «беглых попов», а в революцию сын ее,  деляновский дед по материнской линии Евгений Константинович, капитан, перешел к красным и тем спас матушку, проведшую остаток жизни в посте и молитве.   Увлекшись, в том числе и извлекая что-то из глубин родовой памяти, старообрядчеством, сам Лев Львович все же ни к одному из согласов не примкнул, а стал ездить в дальний единоверческий приход Московского Патриархата, где служили в точности до-древнему, по-староверчески, но поминали Патриарха Московского и местного патриархийного епископа. Так что , когда Делянов сказал, что нет, не старообрядец он, хотя и к сожалению, но старый чин знает, он нисколько не слукавил., тем более что сами старообрядцы единоверческие приходы за \свои не признают. Правда, Делянов какое-то время хотел, чтобы вообще у него все стало по-старообрядчески . Его даже по его собственной просьбе перекрестили – полным троекратным погружением, потому что сам он подозревал, что в детстве был крещен «поливательно»: вроде бы бабушка носила его в церковь зимой, а кладбищенский храм в Шувалове, возле Ленинграда, где это совершилось, не отапливали. Первое время Делянов очень увлекся дораскольным богослужением, читал и пел на крылосе, стоя на службе, по древнему уставу, в кафтане и с лестовкой.   Но постепенно он к Церкви охладевал,  и вот почему. Хотя и звали его Львом Львовичем, что сегодня почти всегда есть признак принадлежности к  племени израилитскому, было это по иной причине:  так именовались все его по отцу предки до седьмого колена – в прошлые века было это вполне обычным,  – и  был он чистопородный русак с одной хохлацкой, тоже по отцу,  четвертью, да еще c детства увлекался Древнею Русью – киевскою да новгородскою. Потянувшийся к старине церковной, к родному и рудному, Делянов очень скоро обнаружил в столь увлекшем его богослужении, как он себе сам сказал, что-то не то. Непропорциональное количество богослужебных чтений из Ветхого Завета мнил он сначала   чем-то просто совершенно исчужа  навеянным, а потом и вообще тайным смыслом, заложенном в нашу веру, подобно динамиту – в лучшем случае.  И дело было даже не в потрясающей жестокости всех этих  текстов, в которых цари и пророки уничтожали целые города с женщинами, стариками и грудными младенцами. В конце концов древний мир таким и был – весь , да и наш прошедший двадцатый век – не многим лучше, да и будущее ничего иного не сулит. И римляне, и славяне, и монголы воевали в общем-то так же. Но вот какое такое прямое отношения к нам имеют все эти древние евреи ? – это да. Почему мы должны называть праотцами Авраама, Исаака и Иякова, а не наших собственных предков, упоминаемых в том же «Слове о полку» - Бояна, например, или Трояна, или какого-нибудь Старого Игоря. Да и само выражение – Велесовы внуци, что оно означает – ведь Велес  вполне мог быть каким-нибудь забытым царем или князем – тогда почему мы Авраамовы, а не Велесовы ? Ради Бога, пусть Авраам будет в Израиле, но почему в наших-то церквах ?… Делянов вовсе не был ярым антисемитом, да и особенным уж таким приверженцем так называемой  русской идеи в ее партийно-комсомольском  изводе эпохи, позднее названной поздним застоем,, в отличии от многих приятелей-журналистов, особенно из изданий типа «Молодой гвардии» или «Техники-молодежи»,   тоже не слыл, всегда старясь сохранять некую дистанцию от того, что считал крайностями. Да и друзья-евреи у него бывали, хотя тоже не ярые сионисты или «подписанты» ( так называли авторов «правозащитных писем» или просто их подписывавших, а потому собиравшихся на отъезд ). Да и когда страна начала разваливаться, он тоже особенно не поддерживал ни коммунистов, ни Ельцина, объясняя это тем, что все одно. Делянов был, конечно, славянофилом, а не западником, но славянофилом вполне себе полулиберальным, почитателем, скорее, академика Лихачева, но уже даже не Распутина с  Василием Беловым…  Тем более не склонен был особо думать Делянов  о еврейском заговоре – опять-таки, крайностей сторонясь.  Просто не очень он хорошо понимал, как и почему мы должны лечится от наших страстей и недугов травами, выросшими на чужой почве, чужой земле. Это вроде как с тибетской или китайской медициной – зачем все это, когда в наших лесах растет все – нужно только уметь отыскать травку нужную. Пусть Христианство принимают именно евреи – думал Делянов - оно для них и им во спасение, ведь и сам Христос говорил о себе, что послан только к овцам погибшим дома Израилева. А у нас ? Нам как быть ? – задавал он сам себе вопрос и ответа не находил.  Новое язычество, в которое начали ударяться другие его приятели и которое он чуть было не приписал странному леснику, он тоже не особо понимал. Ну что все эти «горы высокие, воды глубокие», про которые вдруг начали резко писать не очень успешные выпускники Литературного института ?  У них ведь, в отличии от православных,  не осталось  ни традиции, ни посвящения – ничего. Вздор один. Выдумки.

В конце концов решил: где родился, там пригодился, веру менять – самое постыдное и гнусное, что бывает, ну разве что вот еще , как Мальчиш Плохиш, родину продавать.  Перетрется, может быть, что и пойму, - думал. И, хотя иногда какая-то сила порой от церкви отталкивала, порой прямо , когда по улице шел, обойти хотел, но себе говорил :  погоди, не спеши, перемелется…

Ехал в лес, отходил.  Вот, лес – это да, наше – всегда думал Делянов. У леса свои тайны и таинства, доисторические, допотопные. Мы их не знаем, но о них догадываемся.  Одно это нам и  осталось. Велес – это и есть Велий Лес.

Лес тянул к себе более, чем богослужение, псалтырь и кафизмы, более даже таинственной лестовки, которую нашел когда-то в старом прабабушкином сундуке, а потом встретил в единоверческой церкви на Куровской.

Но лес был для него все же как бы единого духа с этою лестовкой, и со всею ветошью старопечатных книг в железных обложках, с подручниками, богородичными платками и протяжным во веки веком. Но  и  простые «новые» храмы затягивали свещным огнем и иконостасом, черными сарафанами старушек, вечным присутствием, пребыванием веков – во единем веце,  Все это была его, Делянова, Русь, зримая внутренним оком с детства. Да, так. Но при этом он замечал, что сами события евангельских веков, все, происшедшее во граде Иеросалиме на грани двух вечностей мироздания – и даже, о, ужас, сами страсти и Крестная смерть Христова – оставляли  его холодным. Не этим жило сердце его, а чем-то иным.

Очень похожим, но иным.

Всплыло в памяти один раз – из дневников Блока, после «Двенадцати»: Дело не в том, «достойны ли они Его», а страшно то, что опять Он с ними и другого пока нет, а надо Другого,

Мысль эту он так и не осилил.

И все же повторял про себя иногда Делянов: Верю, Господи, помози моему неверию


*    *     *

Иногда, правда, вот о чем  думал. Еще с детства – с какой-то сохранившейся бабушкиной книжки, а потом глядя на старые фото, а потом еще и читая все, что можно было достать – от советского бестселлера «Двадцать три ступени вниз» некоего Марка Касвинова и похабной пикулевской «Нечистой силы» до Самиздата и Тамиздата – до безконечности раздумывал он о страшной беде, постигшей последнюю Русскую Царскую Семью, и ему даже порой приходила в голову совершенно еретическая мысль – а не на судьбе ли Царя-Мученика созиждется новая Русская вера, как на судьбе Царя-Христа устроилась вера Нового Израиля ?  Уже потом, в конце девяностых,  весьма продвинутый  и много пишущий молодой священник священник отец Григорий  Гершовиц  ему объяснил, что это вот и есть ересь царебожничества, которая страшнее всех древних ересей и есть хула на Христа. «Забудьте об этом, Лев Львович, если не хотите смерти страшной – хуже, чем у Ария». Делянов принял это к сведению, но мысли о Царе Николе – он говорил так, потому что привык «по-старому» - его все же не покидали, и когда, уже живя в Столетовке, он узнал, что Царя и всю семью его канонизировали, пусть всего лишь как Страстотерпцев и в сонме других жертв смуты, в том числе и тех, которые сами же Царскую семью и предали на мучение , он сказал сам себе : «Ну и слава Богу».

Постепенно, уже где-то с середины девяностых,  Делянов стал бывать в церкви все реже, а потом и вовсе оставил, разве что на Пасху, Рожество и в Великий Пост – раз в году он все же старался причаститься. Мысли свои приходскому батюшке – единоверие он уже почти забросил – не рассказывал, а исповедовался просто, в основном всякое, как сам говорил, такое  Но жене своей Антонине  ходить каждое воскресенье в храм не мешал – он знал, что для нее это жизнь, она дышит этим, и только это дает ей силы нести всю тяжесть, которая обрушилась на них – особенно когда начались гайдаровские реформы, мгновенно разорившие всех, кто прежде правдой ли, неправдой – неправдой во сто раз чаще, правдой как исключение – не составил себе того, что стали называть «начальным капиталом». Она, а не он,  тянула в доме всю лямку  – прежде всего троих уже детей.
.

*     *     *

Антонина, с которой Делянов познакомился и обвенчался еще в семьдесят девятом – венчались тайно в маленькой церковке на берегу Истры, чтобы ни ему, ни ей, не сообщили на службу, а она тогда работала в МИДе, в бюро переводов  – напротив, читала Священное Писание, читала про жизнь первых христиан, а про деляновскую Русь и древлеправославие, да и про «монархизм»,говорила ему «Левушка, это же все так, внешнее, Христос же не этому учил». «Ты баптистка» - полушутя отвечал Делянов, но при этом ему становилось не по себе. Он находил в этой вопиющей разнице подтверждение своему тайному, которое раскалывало их единоплотие, словно ореховую скорлупу.

К тому, что стыдливо именуется супружескими обязанностями ( Делянов с брезгливостью осознавал всю гнусную буржуазность такого определения ), Антонина была равнодушна. Не то, чтобы она была физически больна, нет, она была совершенно нормальной, полноценной женщиной, и не то, чтобы  она отказывалась их исполнять  (опять так же гнусно, но… - думал Делянов ), нет, она исполняла, хотя совершенно без какого-то ко всему этому интереса. Ей нужна была только церковь. Любила ездить по монастырям – с подругой, а чаще одна. Много читала – с детства. В последние годы бралась даже за Добротолюбие.  Когда Делянов спрашивал, быть может она хочет сама в монастырь, она отвечала: «Нет, зачем же, я хочу детей». На вопросы – частые довольно - о том, что, быть. может, он, Делянов, чем-то ей неприятен, и так давай тогда вовсе прекратим это, она отвечала – «Нет, зачем же, ты же мой муж, а с мужем это не запрещено». Начиналось все сначала. Делянова томило, она уступала. Несколько раз ему казалось, что и в ней что-то просыпается, что ей с ним хотя бы просто хорошо.  Но каждый раз, когда это происходило, и  ей с ним тоже вроде бы было хорошо, она беременела,  и все такое  прекращалось надолго. Две беременности  из пяти закончились выкидышами.

- Может быть, это оттого, что я мало зарабатываю и не могу, как должно, устроить быт ? - как-то спросил Делянов.
- Возможно, - ответила Тоня неожиданно серьезно. – Да, возможно. Прости, но возможно.
А вечером неожиданно обняла его и сказала :
- Прости меня, что я тебе сегодня такого наговорила. Просто… Просто нам Бог этого не дает. Не хочет Он.

Вот это самое «не хочет Он» и было тем, что их разделяло.  Делянов  любил пение по крюкам, любил огонь в храме, старушечьи платки, икону Богородицы Троеручицы, вербу спускающийся с горы крестный ход, поющий смертию на смерть наступи.  А Антонина любила Его самого. И иногда в шутку говорила :  «Ты  у меня все-таки, Левушка, язычник».


Делянов читал жития  римских дев-мучениц. – Екатерины, Варвары, Анастасии-Узорешительницы, потом и русские жития дев, княжон, княгинь и простых крестьянок, уходивших в инокини. В древних житиях, греческих и римских всегда подчеркивалось неприятие девами-мученицами, да и женами,  чувственной любви, иногда из некоего необъяснимого отвращения,  а иногда наоборот – из страстной любви к Небесному Суженому, Небесному Жениху. Дородные матроны отказывали своим мужьям в супружеском ложе, но, если муж оказывался сенатором или префектом,  он жаловался на это императору ( тоже, кстати, противно, думал Делянов, как недавно в партком ), император требовал, чтобы императрица взяла беглянку на поруки, а через месяц и сам правитель  оказывался точно в таком же положении. Начинался розыск, и вскоре оказывалось, что матронессы вместе пропадают по ночам. Император бывал взбешен : он подозревал в лучшем случае прелюбодеяние, в худшем – заговор.   Но ничего предосудительного розыск не открывал – оказывалось, что женщины собираются ночью в катакомбах и подземельях и кому-то молятся. А дальше выяснялось – палестинскому проповеднику, который умер, воскрес и принес всем спасение, а за это требует строгого воздержания, которое можно нарушить только ради рождения потомства. Но и у императора, и у сенаторов и префектов уже были дети – зачем еще ? –  римская знать вполне освоила разные ухищрения для предотвращения зачатия. Император находил епископа – как правило старенького, к которому община была строго привязана, и просил его уговорить женщин. Тот разводил руками – дескать, других Писаний и правил написать не могу. Если же епископ был молод, он сам пытался обратить императора, но на требование вернуть жену, отвечал: “Обратись и ты, государь, и ты тоже познаешь сладость воздержания». Император сладости воздержания познавать не хотел, и тогда начинались гонения – озверевшие  мужья колесовали, четвертовали , бросали львам своих жен и остальных христиан.  И вовсе не потому это было, как стали писать столетиями позже,  будто мученики отказывались бросить на императорский алтарь кусочек ладана. Все было проще, а потом уже, через столетия, когда откровенность и безысходность непосредственной, живой и кровной борьбы между женами и мужами, борьбы избранников со страстьми и похотьмы века сего  сменилась символизмом и платонической иерархией смыслов, гонениям стали придавать, как сейчас бы сказали, политический смысл. Соль раннего, начального Христианства стали прятать сами же христиане, словно в испуге отринув от огня собственной веры. Конечно, такое бывало  больше в Средиземноморье, среди людей Юга, среди городов, пропахших луком, кислым вином, потом и спермой   На Руси об этих вещах  писали  иначе – в монашество уходили не столько из отвращения к делем плоти, сколько вообще желая уйти от проклятой суеты века сего. Но в итоге было то же самое – разве что русские святые были более, чем римские, верны царю и отечеству и не горели идеями противостоящей миру христианской республики. Теперь, когда  Церковь и погибшая Царская власть уже никак не были меж собою связаны ( «монархизм это комедия» - в конце концов стала откровенно объяснять  Делянову жена ), вновь  пришло понимание того, что есть соль мира и что значит, когда она не солона. Пришло почти  такое же,как в Риме городское христианство… Очень многие друзья Делянова, которые пришли в Церковь уже взрослыми людьми, еще даже и до того, что потом стали называть «крушением коммунизма» - среди них было и много  крещенных евреев, кстати, особенно ревностных в вопросах веры, сугубых во Израиле, по рождению и по крещению – начинали жить так же, как и первые христиане, иногда сами, иногда по требованиям духовников – не по плоти,  и чаще всего,  родив двоих-троих детей, расходились по комнатам, продолжая вместе появляться на людях. Чаще всего они «пробалтывались» сами – в застольях на праздники…  «Мы живем как брат и сестра» - порой начинал рассказывать чуть подпивший муж, а жена опускала глаза… Делянов замечал, что мужья от такой жизни становились рослыми, мужественными и благообразными – что усиливалось бородатостью, - а вот жены, наоборот, хирели, затихали и затухали – а чаще просто быстро превращались в сварливых полустарушек. Иногда становились жадными – словно одна страсть перетекала в другую – иногда решительно судившими мир, лежащий во зле, и всегда с приговоркой – «нет, нет, я не осуждаю»... Сухие руки, сухие губы… Многие, наоборот, полнели… Как-то еще выделялись  женщины принимавшие старообрядчество  или единоверие – сарафаны и заколотые на булавку богородичные платки действительно придавали женам-христианкам некую неповторимось облика.

Антонина  никогда не впадала в крайности, не говорила, что «секс это гадость» и даже не перестала употреблять косметику – немного, но все же.. Тем не менее она тоже увядала, словно всё небесное выпивало из нее всё земное. Потом  стала болеть – наложилась хроническая, с детства, гипотония и сердечная слабость.  Болезнь быстро  стала отговоркой от «плотского».. Болеть ей даже нравилось, как-то было это особенно сладко… Делянов, сам уже ходивший   в это время – это были уже девяностые - в церковь довольно редко, тем не менее принял эту жизнь как данность – значит, так надо. И удар принял он в общем-то не через жену, которую сильно стал жалеть, когда она болела,  и старался не тревожить, а через детей, сыновей, точнее, одного из сыновей, потому что дочка Аленушка папу любила.


*      *      *

Девочка родилась в девяносто первом году, аккурат в августе, аккурат во дни глаголемого недоворота. Делянов тогда подрабатывал на студии документальных фильмов сценаристом – это было недолго, но выручало. Режиссер приглашал его смотреть монтаж. Старый, чуть ли не пятидесятых годов монтажный стол скрипел и выдавал что-то похожее на гэкачепэ, гэкачепэ гэкачепэ, … «Присягает» - пошутил режиссер. «Только он и присягает» - ответил Делянов.

Тем же вечером в Первой Градской Делянову сказали, что родилась девочка. Делянов стоял под окном.  На втором этаже Антонина держала перед стеклом маленький живой комочек. Делянов думал, что теперь это навсегда и насовсем.  Какая разница теперь, что не все с Тоней клеилось. Жалость, любовь – она побеждает плотское?  Или все же нет?

Делянов вспомнил, что когда-то в детстве,лет в семь-восемь, ему хотелось играть не в войну с мальчишками., а в куклы -  с девочками, в саду, на поляне.. Он тогда смущался и скрывал это – назовут девчонкой… Скрывал даже от себя самого.  Теперь оно  осуществится. Они будут играть в куклы с Тоней. А Тоня будет ему сестра – он ведь тоже понимал вот это, христианское – как сестра… Он отпускаяет ее – ради вот этого сестричества, ради Аленушки. Это вот ведь и есть та любовь, которой Христос хотел, которой не стыдно. Или Христос другого хотел ?  Зачем ему были вот эти  мученицы, невесты ?. Да не все ли в конце концов равно ? – Алёнушка, Лёленька – их с Тоней спасет. От самих себя.

Делянов неожиданно вспомнил стихи, выходившие у них в издательстве – сборником –  костромского поэта Виктора Лапшина :

Как бы руку взять покорную,
Как жалеть – не вожделеть,
Чтобы страсть мою упорную
Нежностью преодолеть…

«Все носятся, как дураки с писаной торбой, с этим Бродским, а вот – поэзия…» - подумал тогда .

Делянов купил для Аленушки огромную розовую коляску, она не вместилась в такси,  и Делянов четыре километра вез ее от магазина до дома. пешком. «Ты специально такую купил, чтобы все видели, что там девочка ? “ – спросила  Тоня.  «Конечно» - ответил Делянов.

А потом они  по полгода жили – Делянов тогда работал всего два дня в неделю, а остальные дни редактировал дома -  в снятом ими домике, на Истре, с конца апреля по конец октября ( лишь три раза вырвался он в том году в Столетовку ),  и   водил Аленушку в лес, на полянку, на одну и ту же, с ромашками, колокольчиками и васильками. Следующие три года они жили там по месяцу – и Аленушка уже топала   по полянке сама.  И Тоня иногда с ними ходила, собирала ромашки, а потом зверобой и мяту, и Делянову казалось, что  если  вот сейчас умереть, то…Но ведь девочке надо вырасти…

К этому времени он уже в храм почти не ездил. и в приходской, по соседству, тоже не ходил.

Но как-то внезапно, вдруг -  понял: что бы он ни думал, как бы во всем ни сомневался,  он никогда не сможет порвать с Церковью – потому что боится смерти. Даже не собственно смерти, хотя, конечно, перехода смертного он боялся. Он боялся ада. В свободное плавание мысленное, пусть «языческое», пусть какое угодно… - нет, нет…Можно, конечно, развернуть пир мысленный из всякой архаики и всяких философских учений, можно даже и через костры попрыгать на Купалу, да все можно… А потом ?   Но и положить новое начало своей, прежде прерванной,  христианской жизни – хотя бы молиться, как Тоня, или вместе с ней  - он все никак не мог – что-то сильно мешало. И тогда же, вслед, - тоже понял. Конечно, Библия, Ветхий Завет, евреи  - все это было внешним, чередой оговорок и отговорок, успокоением совести. Дело было в другом. Это  что-то он иногда узнавал в лицо и ужасался, и становился сам себе отвратителен :  это были мечты не о Тоне.  Они приходили по ночам, во сне, но все чаще уже и наяву – он разгорался при первом на него взгляде ( он был еще строен и не сед ) – на улице, где-нибудь в редакции, в метро, даже на рынке. Все чаще казалось:  вот, завтра, случайно, как бы вдруг, нет, нет, совсем этого не желая…  А потом  - отвратительно, это ведь то же самое, что украсть, дело, конечно, не в скверне плоти, как тот же самый отец Григорий втолковывал, а в том, что как ей  потом в глаза посмотреть, беззащитной, болящей, маленькой такой … И с Аленушкой как, их кровинкой… Это все хуже даже, чем ад со сковородками и вечностью, чем отсутствие всего, которое,  все же и есть, наверное, ад настоящий, а не со  сковородками.

Делянов хорошо помнил, как, когда ему было лет шесть-семь, они возвращались вместе с мамой с могилы бабушки, похороненной под Питером, на Шуваловском. Они шли мимо озера, к станции, по старой березовой аллее, длившейся, впрочем, с одной только стороны – с другой был обрыв. Лева тогда спросил у мамы, а что бывает после смерти. «Ничего не бывает» - ответила мама. «А как это – ничего ?” – «Не знаю». -  «А разве так может быть, чтобы ничего не было» - «Не знаю, - ответила мама. – Не задавай глупых вопросов».

Потом уже, когда умер отец, мама стала в Церковь ходить, сначала по воскресеньям, а потом и вовсе почти каждый день – пока могла ходить.

Что это значит – ничего не бывает ?  - об этом Делянов потом почти постоянно думал и  в юности, и  позже, и вот теперь, когда уже… Черная тьма ?  Но ведь это тоже что-то.  Ад и  рай – это, конечно же, чисто социальное, чисто дисциплинарное изобретение. Даже у Отцов Церкви он встречал скупые замечания о том, дескать, как без ада – иначе все грешить будут. А грех это ведь в основном все, что связано с этой самой тайной стороной того, что бывает между мужчинами и женщинами…Или между мужчинами и мужчинами – но  это последнее никогда Делянова  не интересовало, разве что иногда «про пидоров» анекдот рассказать…    Ну, еще вот ересь,, разномыслие – тоже грех. Этим, да, Делянов грешил непрестанно..

Представить себе ничто Делянов не мог. Что-то все равно должно быть. Но откуда оно ?  Ведь на самом деле его быть не должно. Должно именно ничего не быть.

Вера Ивановна Делянова, мать Льва Львовича Делянова и вдова Льва Львовича Делянова, когда умер Лев Львович Делянов-старший, и она уже в церковь ходила, сыну как-то сказала: «Я в Бога верю, и в Богородицу, но в загробную жизнь не верю» -  «Ты же там должна с папой встретиться» - ответил Делянов, и мама больше никогда этих вопросов не задавала. . Потом ему почему-то пришло в голову, что он, вот,  мать спас, а сам себя спасти не может.


Несколько раз он похулил Бога. Он шел по какому-то пустырю, по снегу, и яростно, отчетливо задал Ему вопрос: «Зачем  Ты ее у меня отнимаешь ?  Что Тебе, монахинь мало ?» А потом просил :  «Отпусти ее, отпусти…» И даже дальше крутилось: «Русскую жену мою отпусти… Вон у Тебя израильтянок сколько… Не хочешь?» . Это опять была хула, еще большая, Делянов это  знал. И тогда начинал к ней шептать, хотя она далеко была: «Ну, тогда ты меня отпусти…»

Это было единственным, когда Делянов называл Его на ты.

Все это повторялось – раза три точно, может быть, и еще.


*        *        *

Младший сын, Тихон, прежде, до Аленушки, был у Делянова любимцем. Первое слово, которое сказал Тихон, было не «мама», а «папа». С того и пошло. От мальчика Делянов не отходил, тогда как к старшему, названному  по домашнему обычаю, тоже Львом Львовичем,относился прохладно, и порой даже с раздражением:  Левушка в полтора года упал на балконе из коляски,  у него образовалась так никогда и не зажившая черепно-мозговая травма, и он все время плакал, а Делянова это раздражало, ему казалось, что Левушка не в меру капризен, а Тоня его балует, в то время как Тоня просто жалела. Не то Тихон:  он рос, почти не плача, очень иронически смотрел на все сначала из коляски, потом из деревянного манежа, а потом и стоя в середине комнаты и слегка раскачиваясь. Любимыми словами его были :  “Не надо. Ничего не надо. Ничего никогда не надо». «Тотальный нигилизм» - смеялся Делянов, добавляя  «Ну вот, этот всем покажет…»

Больше всего на свете Тихон, когда уже подрос,  ненавидел две вещи – ложь и когда папа кричал на маму. Однажды,  лет в  девять, он случайно услышал, как раздраженный Делянов назвал Антонину «не женщиной вообще», и как Антонина потом плакала. Тихон ничего не сказал, но тогда же впервые не пришел к отцу говорить ему спокойной ночи. Не пришел один раз, другой, третий, и так и не приходил, пока Антонина сама не спросила его, в чем дело, и тогда Тихон заплакал – а он ведь почти никогда не плакал. Антонина увела Тихона в комнату, гладила, шептала ему на ухо. На следующий день к отцу он пришел.

Рос Тихон тоже  не очень здоровым – у него в восемь лет вдруг ослабли глаза, и до шестнадцати он носил очки.  Несмотря на всегдашнюю готовность постоять за правду, не умел дать сдачи, и у него постоянно отбирали у метро деньги, а однажды отняли дорогую для него коллекцию старинных монет, которую он собирал несколько лет – тоже у метро. Делянов успокаивал мальчика, ездил с ним в милицию искать обидчиков и монеты… Потом брал его с собой на рыбалку – они таскали небольших красноватых окуней.. Но все более и более Делянов замечал, что Тихон все более  и более от него отстраняется, даже избегает. Совершенно неожиданно за столом Тихон сказал ему, что ненавидит Царя Николая Второго.
-  За что ? –
-   За Ходынку. За Девятое января. За Ленский расстрел. За то, что он лгал народу. Правильно его убили. И ты все лжешь нам.  Ты маму обижаешь.
Антонина  не вступилась ни за него, ни за отца. Она встала, вышла и закрылась в своей комнате.

А вскоре она неожиданно резко даже для себя сказала Делянову:
- Если бы ты в жизни себя вел по другому – не приходил бы частенько под мухой, не выставлял бы наружу свою неудовлетворенную похоть – все было бы иначе, и он бы тебя воспринимал как раньше. А так ты для него не авторитет.

Тихону было тогда уже тринадцать.

После таких разговоров – если они приходились на лето или осень – Делянов уезжал в Столетовку.

А  Тихон  натянул на себя майку со значком «Анархия», и с тех пор не пропускал ни одного концерта группы «Монгол шуудан». А еще он стал ходить качать мускулы и учиться кулачному бою.

Прошло где-то два года. Утром, собираясь на работу – он как раз тогда работал в редакции журнала «Рыболов-спортсмен»  на полставки – Делянов услышал телефонный звонок :
- Лев Львович ?
- Слушаю.
- Это капитан Корюшкин, ваш участковый
За все прошедшие годы Делянов ни разу не видел капитана Корюшкина. Раньше когда-то у них еще с семидесятых сидел участковым капитан Опрышко, усатый старик, года три назад как умерший. Его Делянов, да, знал, а вот этого…
- Чем могу быть полезен ?
-  Когда Вы сможете зайти ко мне ?
- Что-то случилось ?
-  Вот зайдете и поговорим.
- Ну хорошо… - неуверенно проговорил Делянов – Можно сегодня вечером.

Оказалось, что Тихона поставили на учет в милиции. Вот уже несколько месяцев он с группой друзей – в основном черных металлистов и панк-анархистов – таскался на Манежную площадь, где попал в компанию некоего Володи Несгораемого, который представлялся режиссером из Ташкента и собирал в какой-то свой «тайный круг» мальчиков пятнадцти-восемнадцати лет. Самого Володю уже два года года подозревали в сбыте крупных партий наркотиков и в том, что он подбирает секс-рабов и договаривается об их отправке за границу. По профессии он действительно был режиссером, автором короткометражных панк-фильмов. «Мы знаем, что ваш там появился всего как две недели, ни в чем еще не замешан. Любым путем заберите его оттуда» - сказал Корюшкин.

Делянов решил поговорить с Тихоном в тот же вечер.
-  Ну, чего? – нехотя спросил Тихон, от которого сильно несло пивом.
-  Кто такой Володя ? – не особо раздумывая, спросил сына Делянов.
-  А тебе какое дело ?
-  Тихон, как ты разговариваешь ?
-  Как надо, так и разговариваю. Не лезь не в свое дело.
Делянов сдержался и продолжал:
-  Ты знаешь, что можешь сесть ?
-  А тебе кто сказал ?  С ментами связался ?  Ты всегда и был мент по натуре.
Тихон замолчал, долго и внимательно смотрел на отца, и внезапно закричал:
- Ты не имеешь права от меня чего-то требовать! Ты вообще сектант!  Ты  что, не помнишь, как ты меня маленького избил за то, что я в пост кусок сыра съел ?  Ты из себя святошу корчишь, а от матери всяких гадостей требуешь !
Про сыр Делянов действительно не помнил…  А остальное. ?  Да, Тихон мог что-то слышать, да даже и подслушать… Ночью…Делянов развернулся и вышел.

Единственное, в чем был Тихон неправ, так это в том, что вот уже несколько лет как святошу из себя Делянов не корчил.

На следующий день  сам, один, отправился Делянов на Манежную. Было часов пять вечера, и на площади уже собиралась пестрая толпа возрастом от пятнадцати до двадцати пяти. Преобладали  металл и панк, причем в основном все это были экземпляры, что называется, обкуренные и обдолбанные. Выйдя из метро, Делянов с осторожностью обратился к первому встречному милиционеру:
-  Просите, я вот отец… Вы не знаете, тут у них есть, говорят, вожак такой… Володя… Вроде режиссер…
-  А я почем знаю… Этих отморозков тут… Раньше надо было думать… - нехотя ответил мент и пошел дальше.
Делянов  решил искать сам. Скорее всего, Володя или кто-то из его компании появится часам к семи Можно и подождать. Делянов спустился в Александровский сад, присел на скамейку. Было тепло, и он, хотя и нервничал – а, быть может, как раз благодаря этому – отключился. Когда проснулся, если это можно так назвать, было как раз семь вечера. Делянов поднялся на площадь, где молодежь уже облепила все помосты и возвышения с нехитрыми лужковскими скульптурными ансамблями. На одной из скамеек Делянов заметид двух парней с двумя девицами, перебиравших что-то  нехитрое на гитарах, и ему почему-то показалось, что они могут  знать. Подсел. Посидел, послушал. Они его, казалось, не замечали. Ближе всех их к нему сидела девушка.
- Извините, можно спросить у вас ? -  обратился Делянов.
-  Ну спрашивайте – чуть игриво ответила девушка.
- Скажите, тут вот у вас… на Манежной… появляется  такой Володя. Его еще почему-то Несгораемым зовут. Вроде режиссер он.
- Да, бывает. А Вам зачем он  ?
- Да так. Знакомые общие.
Девушка посмотрела на Делянова недоверчиво. Сам облик его, в цивильном костюме и при этом с бородой, совсем не соответствовал манежной вольнице, да и возраст у седеющего уже Делянова очевидно превышал все здешние пределы.
- Он не каждый день бывает. Если придет, его сразу увидите. Он садится, играть на гитаре и петь начинает – песни он сам сочиняет – и с ним всегда человек десять будут
-  Ребят, девушек ?
-   Не, только ребят – она захихикала -  Но сегодня его не будет. Он на два дня уехал.
Внезапно ее оборвал товарищ :
-  Затыкай.
Он повернулся к Делянову и с легкой угрозой спросил:
- Слушай, папаша, ты чего, мент, что ли ?
-  Нет, не мент – неожиданно спокойно ответил Делянов. – Но мне он нужен.
- Слушай, валил бы ты лучше , папаша.– поехал на Делянова парень. – Если жить собираешься.
- Не понял – тоже чуть приняв жесткую позу, сказал Делянов.
- Слушай, папаша. Мы против тебя ничего не имеем, - вдруг стал объяснять парень, - но знаешь… тут все не просто… Правда лучше иди. Серьезно говорю. А его не будет сегодня. Тебе же сказали.
Делянов, не прощаясь, встал и пошел в сторону улицы Герцена, через которую и собирался идти домой.
Дома рассказал все Антонине.
-  Я поговорю с ним – обещала жена.

Через два дня Делянов встретил во дворе капитана Корюшкина, и участковый сам обратился к нему:
- Уехал этот из Москвы. Смылся. Видно, понял, что под колпак попал.  Пронесло вашего.

Однако отношения Делянова с Тихоном испортились окончательно. Они не разговаривали по полгода, хотя Делянов и приложил усилия к тому, чтобы сын поступил в областной пед, бывший имени Крупской,  на исторический – с деканом он сам когда-то вместе учился – и Тихон тем самым избежал армии, в которой Лев Львович – самый младший уже как раз служил, но все это дело меняло мало. Тихон два раза в неделю ходил качать мускулы и за ужином  порой глядел на отца откровенно угрожающе, да и Делянов нарочито проезжался по анархизму и вообще всяким левым идеям, на что у Тихона загорались глаза, но он сдерживался.  Однажды Антонина в Прощеное воскресенье демонстративо подвела отца и сына друг к другу и сказала «Ну, просите прощения и миритесь», но Тихон сказал, что все это ложь и выдумки, а он, Тихон,  атеист. Антонина не ответила ничего, отошла, и Тихон тоже, развернулся и отошел.  «Я вам здесь не нужен - все чаще говорил  Делянов Антонине – Вам без меня лучше будет». «У тебя еще есть Алена – отвечала  Антонина – Ты же знаешь, как она тебя любит».
 
Последней каплей стало то, что Тихон  Делянова избил.Делянов пришел домой выпивши и начал выяснять отношения с Антониной. Кричал на крик  Зачем ?  Потом он более всего жалел именно об этом..  Из комнаты вышел Тихон  и сказал : «Три дня тебе на отъезд». Делянов послал его на ***, и тогда Тихон  с разворота врезал Делянову по лицу и с криком «У меня мать святая!» принялся  избивать. Делянов не отвечал – только потом, после он понял, что испугался, а это значит, что не он, а Тихон – мужик в доме, сильный зверь и самец. Это было всё.



Делянов спешно собрал вещи, уехал к матери ( ей было к восьмидесяти, и она жила с сиделкой ) и без согласования с Антониной безсрочно снял, как-то странно договорившись с одиноким хозяином-инвалидом ( после смерти которого вроде бы все должно было отойти Делянову),   частично на отложенные, а частично на гонорар за составленный им для VIP-персон гламурный охотничий альбом ( ему неожиданно повезло)  однокомнатную малометражку во Владимирской области,  прямо в Столетовке, в двух шагах от станции и  на краю омшары, которую хорошо знал. Деревенский дом покупать  он не хотел по непривычке к труду.

Когда Делянов объявил, что решение его окончательно и обжалованию не подлежит, Антонина неожиданно отнеслась к нему спокойно. Только спросила: «Ты хочешь развода?» - «Нет. Зачем?» - ответил Делянов



*     *     *



Въехал он  в июле  А  в декабре  как раз  лесник пропал.




*     *      *


Делянов почему-то плохо помнил, как  и по каким делам он поехал в тот Новый год в Москву. Кажется,  он собирался подписывать договор по совершенно неожиданному сделанному ему предложению : написать небольшую книжку под названием “За белыми грибами по Мещере».  Ему помогли старые друзья,  пробившие книгу на глянцевой бумаге, с цветными фотографиями, которые сделать должен был сам Лев Львович – за вполне себе неплохой гонорар – издание должно было быть коммерческим.Конечно не таким, как VIP-альбом по охоте, но все же. Делянов приехал в предпоследний рабочий день и, хотя его на этот день и приглашали, промотался впустую. На следующий день он поехал к маме,  сделал дежурный звонок Антонине, которой он звонил и из Столетовки – так они договорились - и решил уже в самую новогоднюю ночь в Столетовку не ехать. Позвонил Косаревым, старым университетским приятелям, супругам, и они позвали его встретить Новый год и переночевать. Так и сделал.

Уже изрядно проводив Старый года, а с ним  и тысячелетие, по обычаю включили телевизор. Хорошо знакомое каменно-одутловатое лицо и шедший откуда-то поверх этого лица каменный, камни ворочавший голос не заставили себя ждать

Дорогие россияне!
Осталось совсем немного времени до магической даты в нашей истории. Наступает 2000 год. Новый век, новое тысячелетие.
Мы все примеряли эту дату на себя. Прикидывали, сначала в детстве, потом повзрослев, сколько нам будет в 2000-ом году, а сколько нашей маме, а сколько нашим детям. Казалось когда-то – так далеко этот необыкновенный Новый год. Вот этот день и настал.
Дорогие друзья! Дорогие мои! Сегодня я в последний раз обращаюсь к вам с новогодним приветствием. Но это не все. Сегодня я последний раз обращаюсь к вам, как Президент России.
Я принял решение.
Долго и мучительно над ним размышлял. Сегодня, в последний день уходящего века, я ухожу в отставку.
Я много раз слышал – «Он  любыми путями будет держаться за власть, он никому ее не отдаст». Это – вранье.
Дело в другом. Я всегда говорил, что не отступлю от Конституции ни на шаг. Что в конституционные сроки должны пройти думские выборы. Так это и произошло. И так же мне хотелось, чтобы вовремя состоялись президентские выборы – в июне 2000 года. Это было очень важно для России. Мы создаем важнейший прецедент цивилизованной добровольной передачи власти, власти от одного Президента России другому, вновь избранному.
И все же я принял другое решение. Я ухожу. Ухожу раньше положенного срока. Я понял, что мне необходимо это сделать. Россия должна войти в новое тысячелетие с новыми политиками, с новыми лицами, с новыми, умными, сильными, энергичными людьми.
А мы – те, кто стоит у власти уже многие годы, мы должны уйти.
Посмотрев, с какой надеждой и верой люди проголосовали на выборах в Думу за новое поколение политиков, я понял: главное дело своей жизни я сделал. Россия уже никогда не вернется в прошлое. Россия всегда теперь будет двигаться только вперед.
И я не должен мешать этому естественному ходу истории. Полгода еще держаться за власть, когда у страны есть сильный человек, достойный быть Президентом, и с которым сегодня практически каждый россиянин связывает свои надежды на будущее!? Почему я должен ему мешать? Зачем ждать еще полгода?
Нет, это не по мне! Не по моему характеру!
Сегодня, в этот необыкновенно важный для меня день, хочу сказать чуть больше личных своих слов, чем говорю обычно.
Я хочу попросить у вас прощения.
За то, что многие наши с вами мечты не сбылись. И то, что нам казалось просто, оказалось мучительно тяжело. Я прошу прощения за то, что не оправдал некоторых надежд тех людей, которые верили, что мы одним рывком, одним махом сможем перепрыгнуть из серого, застойного, тоталитарного прошлого в светлое, богатое, цивилизованное будущее. Я сам в это верил. Казалось, одним рывком, и все одолеем.
Одним рывком не получилось. В чем-то я оказался слишком наивным. Где- то проблемы оказались слишком сложными. Мы продирались вперед через ошибки, через неудачи. Многие люди в это сложное время испытали потрясение. Но я хочу, чтобы вы знали.
Я никогда этого не говорил, сегодня мне важно вам это сказать. Боль каждого из вас отзывалась болью во мне, в моем сердце. Безсонные ночи, мучительные переживания: что надо сделать, чтобы людям хотя бы чуточку, хотя бы немного жилось легче и лучше? Не было у меня более важной задачи.
Я ухожу. Я сделал все что мог. И не по здоровью, а по совокупности всех проблем. Мне на смену приходит новое поколение, поколение тех, кто может сделать больше и лучше.
В соответствии с Конституцией, уходя в отставку, я подписал указ о возложении обязанностей президента России на председателя правительства. В течение трех месяцев в соответствии с Конституцией он будет главой государства. А через три месяца, также в соответствии с Конституцией России, состоятся выборы президента.
Я всегда был уверен в удивительной мудрости россиян. Поэтому не сомневаюсь, какой выбор вы сделаете в конце марта 2000 года.
Прощаясь, я хочу сказать каждому из вас: будьте счастливы. Вы заслужили счастье. Вы заслужили счастье и спокойствие.
С Новым годом!
С новым веком, дорогие мои!

За ним  выступил  Преемник, премьер. Светлоглазый, светловолосый, с очень русским, внимательным, «спецслужбистским»  взглядом и чуть-чуть не по-русски чувственными губами. Видно было, что спортсмен. Говорил внятно, тщательно выговаривая каждое слово, говорил, что нить  власти  в России ни на минуту не будет прервана, потом тоже желал всем счастья.
- Знаешь, как его в коридорах называют?  - спросил Делянова Виктор Косарев, известинец, и тут же сам ответил, усмехнувшись -  Вова Мочильщик.
-  А знаешь, наверное сейчас мочильщик и нужен – сам для себя неожиданно среагировал Делянов.
-  От тебя ли слышу, Левушка ? – чуть деланно вступила Ева, косаревская вторая жена,  фотограф, или фотографичка, как называл ее супрут – Ты же всегда у нас был добрейший человек. Грибник-ягодник.
-  Знаешь, я там у себя насмотрелся. Производство закрывают, деревни буквально на корню под землю уходят, народ спивается вчистую. Чечня опять-таки, все такое. Я как-то раньше в стороне был, все отсидеться хотел. Нет, правда… Боюсь только, не будет он мочильщиком. Так, вид сделает. Слишком далеко все зашло.

Спорить не стали. Как принято, подняли шампанское. Потом досиживали, но как-то тупо и серо, как показалось Делянову. Какой еще миллениум, в который все глядят кто с радостью, кто со страхом. Вот, обещали Великого короля ужаса или  метеорит этот …  И я, дурак, тоже – дескать, монархия в Россию вернется… Ну и – ни короля, ни метеорита… Ни хрыча, ни «Москвича» … Вот и этот сейчас – ушел буднично, и буднично оставил после себя совсем другого, во всем, как кажется,  противоположного… Но…

Разговор не клеился, водка шла плохо.  Часа в три легли спать, уложив Делянова в столовой – квартира была двухкомнатная, детей у Косаревых не было. Но проспал Делянов неожиданно долго – чуть ли не до двух дня. Так же проспали и хозяева. Утром  встали, выпили кофе, и Делянов стал собираться ехать в Столетовку.
- Да, спросить  тебя забыл – вспомнил  на прощание Виктор – как твой договор ?
- Да никак – неохотно пробурчал Делянов. – Подвисло все.
- Ну что, помочь ?
- Ну помоги.

В электричке было неожиданно пусто –  когда подъезжали к Черустям, Делянов был в вагоне один. А вот тыр-тыр почему-то оказался неожиданно полон. И пьян. Невесело, похмельно,  опохмелительно и остохренительно пьян.

Внезапно  Делянову – он ясно  это заметил и почему-то запомнил – пришло – именно пришло, ниоткуда и без всякой связи с окружающим – в голову, что между странным, как говорили, убийством – или просто исчезновеним – столетовского лесничего Меровеева и неожиданной прощальной речью Президента есть какая-то совершенно не ведомая ни ему, ни кому другому  связь. Почему так, он не пони мал, но это, как казалось ему, отчетливо было так. Эта мысль была неотступна и на следующий день, уже в Столетовке, но дальше ее самой, единственной и ни откуда не выводимой, она не шла.

И еще одна .

Магической даты ?  - он, кажется,  сказал


*    *    *

Всю зиму Делянов пытался писать свое.  Поэтому очень хотел  собрать волю в кулак, не отвлекаться на лишнее, для денег делать только самое необходимое, - чтобы и в Москву Антонине высылать, и себе только на еду – хватало. Даже в чепке себя ограничивал – выходил туда только по вечерам, и то не каждый день, а только когда уставал сильно. А уставал, по сути, так ничего и не сделав. Не шло. Когда в Москве жил, и на службу ходил, и по делам безпрестанно бегал – иногда шло, а тут, на свободе – никак. Видно, думал, законы  всего этого какие-то другие совсем, нам совершенно не ведомые, как неведомо, когда, какой и откуда ветер подует,  и куда сухой лист  понесет. А тут уже и метели, а потом и развезло.

Вышел Делянов то ли проветриться, то ли кружку пива «Мальцов» выпить, то ли просто ноги размять.. Было часов десять вечера. Столетовка словно кипела  – как суп в кастрюле. Мелкий-мелкий оттепельный дождик моросил, но никому не мешал. Табачный дым от сырости облаками висел над разноторговлей, смешиваясь с безостановочым матерком и музыкой из нескольких разных углов платформы. Кто-то кинул «Здорово, москвич!», но кто, Делянов так и не понял. небо висело уже совсем темное, а фонари и огни поездов эту нависшую мокрую тьму только сгущали.

Внезапно Делянов почувствовал в поздрях гарь, а через несколько секунд осознал, что это на нем горит – ниже затылка, волосы. И тут же что-то жгучее  прошло под воротник, по спине. Он механически ударил по нему – ожгло, потом вроде погасло, той же рукой он хлопками затушил волосы, обернулся.
- Ой, мужчина, извините, это я сигарету бросила -  и громко расхохоталась слегка полноватая, но только совсем слегка, темноволосая  женщина с большими зеленовато-серыми глазами и  полным, алым, но нисколько не накрашенным ртом.
Глаза ее блестели – было видно, что она слегка пьяна.
- Да нет, ничего, что Вы.
- А Вы, наверное, в церкви работаете, - сразу начала незнакомка.
- Нет, а почему вы так решили ?
- Ну, у Вас борода такая…
- Да нет, не в церкви. Я так… Привык к бороде.
- А пойдемте посидим  – она решительно взяла Делянова под руку и повела к скамейке. –.  Я вас, кажется, вспомнила. Вы тут несколько лет назад с корзиной были. За грибами ездили. А сейчас-то чего, весной ?
- Да. Я сюда много лет ездил за грибами. А теперь вот живу здесь. – ответил Делянов.
- Ой, а как Вас зовут?  Меня  Лариса.
- А я  Лев Львович. Делянов – зачем-то прибавил фамилию. -А вы живете здесь ?
- Не, я к подруге в гости приехала…  Я в Стекольном живу. В бане работаю. Парикмахерша.  И массаж по совместительству делаю. Хотите массаж для здоровья ?  Я хорошо делаю, приезжайте. – Она улыбнулась
Когда они сели на скамейку – совершенно неожиданно для Делянова, он даже не понял, как это произошло – Лариса спросила:
- Ой, а у Вас сигаретки не будет. А то та последняя была.
- Нет у меня. Не курю.
- А может, мне купите ?
- Давайте, куплю.
Делянов встал.
- Ой, возьмите мне еще и коктейль.
- Да ну, что Вы, - сказал Делянов – Зачем эту дрянь химическую пить ? Давайте я вина бутылку возьму. – И направился к тут же рядом стоявшему  магазину, работавшему круглосуточно.
Через несколько минут он уже разливал «Каберне» по бумажным стаканчикам, угощая Ларису еще и пористым шоколадом. Как все это получилось, Делянов не понимал сам.
- А давайте я Вам бороду подстригу. – смеялась  Лариса.
- Да нет, не надо.
-  Я тоже хорошо это делаю. Это же работа моя. А могу и совсем побрить. Зачем она Вам, если Вы не в церкви работаете  ?   Вам без бороды лучше будет. Я вот не люблю целоваться, когда мужчина с бородой – она засмеялась – Мешает.
- Моей жене нравилось.
- Ой, а Вы женаты ?
Делянов задумался.
- Да, женат. Но… я и сам не знаю.
Зачем он так  сказал ?  Деляов внезапно почувствовал, что сказал как-то  нехорошо очень. Словно предал… Предал ?
- Она здесь с Вами живет ?
- Нет, я здесь один живу. Она в Москве. А вы… замужем ?
-Я ?  Да замужем…   Но муж мужем, а зам нужен – она опять засмеялась. – Я женщина свободная. А мне что ?  Все равно вот массаж делаю. Что же я, монашка, что ли ?
Вино у нее наложилось на прежде выпитое, и она становилась все болтливее и откровенней.
- А пошли к нам в гости. Посидим…Вот щас Ольга, моя подруга,  прискачет, и пойдем, а ?
- Вы меня побрить хотите ? – улыбнулся Делянов…
- А чего, может, и побрею. Да ладно, я пошутила. А  ты  кто по профессии ?
Она  почти автоматически перешла на ты. Делянов это заметил
- Ну так… Когда-то факультет журналистики окончил. Сейчас живу на что придется.
- А здесь то на что жить ?  Грибы что ли, заготавливаешь ?
Она  почти автоматически перешла на ты. Делянов это заметил.
-  Осенью заготавливал. А сейчас… Ну так. На компьютере что-то делаю.
- А, поняла. Писатель ?
- Ну, можно так…
- Ой, а про меня напиши роман. Я тебе столько нарасскажу.  Из-за меня – она прильнула к его уху и шепнула – троих убили.
- И меня туда же хотите ? – пошутил Делянов
Пошутил ?  Его самого чуть дернуло. И еще он вспомнил, что, как говорят, в кждой шутке есть доля шутки.
- Э-э-э… Это еще заслужить надо.
Лариса стрельнула глазами, вытащила купленные Деляновым сигареты, достала, затянулась, выпустила дым прямо ему в лицо и низким голосом хохотнула :
- Такой детектив будет… Давай – толкнула его в бок – Полгонорара мне, а на вторую половину  поедем на Канары. Не пожалеешь, точно.
Почему Делянов так сразу повелся на знакомство, почему сразу не ушел,  вежливо попрощавшись, как он всегда  это здесь со всеми делал, почему никак не мог отойти, оторваться, пойти домой, он не очень пониимал сам.  Не мог оторваться от ее больших, очень глубоких, но при этом чуть заносчивых и нагловатых глаз, смотревших на него прямо и неотступно, как ему казалось, не мигая, от ее все время шевелящихся красных губ, но это было не главное. Главное, что ему казалось, будто от нее исходит какой-то совершенно особенный запах, чуть похожий на здешний осенний прелый лист, на болото, но при этом очень тонкий, от которого не оторваться. «Запал я на нее, что ли ? Это в пятьдесят три-то года…» - мелькнуло у Делянова и тут же исчезло.  А потом еще: «Тоня… И Алена – главное. Лёленька…»

Именно так. Не столько Тоня, сколько  Алена. Почему ?  Он не понимал этого сам.

- Ларка! -внезапно раздался еще более хриплый, чем у Ларисы, голос. - ****ь, ты где ?
Делянов оглянулся.  Рядом стояла женщина лет на пять старше Ларисы, с распущенными и местами слипшимися белесыми волосами, очень худая и, видимо, несколько испитая, но не полностью, не до такой все-таки, как все эти из Стекольного, продающие хрусталь, степени. Лариса кинулась ей на шею, они смачно и громко расцеловались.
- Во, какого я здесь мужчину отловила. . Писатель.- сразу же начала Лариса -Давай, зови в гости.  Есть там у тебя все ?
- Все есть..
- Я соскучилась, ****ь – брякнула Лариса. – Пошли. – она взяла Делянова под руку. – И этого с собой возьмем.
Делянов уже понял, что без мата они между собой вообще не разговаривают. Впрочем, как почтии все здесь. Ему это было все равно.
- А я же его знаю. –  Ларисина подруга уже успела рассмотреть Делянова – Он в нашем доме живет, в третьем подъезде. Из Москвы. Не обращал небось на меня внимания никогда. Тебя как зовут  ?
- Львом – ответил Делянов. С ним обе упорно были на ты, и отчество явно было здесь неуместно.
Он ее, кажется, тоже вспомнил. Они действительно были соседи, даже пару раз здоровались, но не разговаривали никогда. Глаза у нее были  чем-то похожи на ларисины  - с таким же огнем изнутри, правда, тускловатым.
- Еврей, что ли ? – хихикнула.
- Нет. Русский. Просто Лев. Более того, Лев Львович. Можно Левой звать.
-  А-а-а, а я думала… Ну да, вроде не похож А у нас в Стекольном  Лев Залманович, директор пивного завода, еврей. Но како-о-ой мужик… - она закатила глаза...
- Так пиво называется «Мальцов»…
- Это Мальцов еще при царе был. Который основал это дело. А наш этот, Залманович, название взял. А сам он то ли Зак, то ли  Зэк.
-  Ну да… - улыбнулся Делянов. – Это они  так часто.
- Не, Лева, он правда шикарный мужик. Да, кстати я Ольга.
- Кончай кадрить – вступила  Лариса.-  Просрала соседа, теперь заебись,
Язык они явно не сдерживали и Делянова, вроде бы из совсем иного мира пришельца, не стеснялись. Словно видели обе что он  уже  на крючке. А о речи своей не задумывались. Им – а, на самом деле, уже и ему тоже, это казалось уже естественным. «Хрен с ним, - решил про себя Делянов – будь как будет».
Они уже шли  к дому.  Лариса, не стесняясь, держала Делянова под руку.
-Ой, а я забыл в магазин сходить, - вдруг вспомнил Делянов.
- Да ладно – сказала  уже совсем прижимавшаяся к нему Лариса – Ей бабушка из Окатова вчера подарков привезла . А знаешь,  – она улыбнулась, но еле-еле – я ведь в тебя специально сигарету бросила, чтобы ты загорелся.
- Знаете… э-э-э… знаешь, Лара, я, по-моему,  вправду загорелся – ответил Делянов.
Лариса взяла его ладонь в свою, раздвинула   пальцы и засунула их в его. Они уже поднимались по лестнице.

*    *    *

Ольга жила в двухкомнатной, на девятом этаже, тоже малометражной,  квартире,  из окна которой километра на два простиралась омшара, а дальше начинались бугры. Впрочем, ночью  было видно плохо, почти совсем не видно, но Делянов это вроде как просчитал – он хорошо знал лес в том направлении, как почти и во всех остальных. На столе тем временем появилась  двухлитровая бутыль мутной жидкости, которая  оказалась совсем без масляно-тошнотного вкуса и пилась легко. Это и был самогон Ольгиной бабушки из Окатова, деревни на семь верст к югу от Столетовки, куда Делянов порой забредал, перейдя речку вброд. При Советской власти там пасли скот, а потому по перелескам возле реки можно было белые грибы – не бугровые, а простые, омшарные – собирать мешками:  Гриб не любит, когда топчут люди, но коровы – дело другое.   Где по рощам да по мелятникам скот гонят – там белого море. Сейчас скота не стало, все заросло вокруг речки  буйной травой и малинником, но какое-то деревенское население еще оставалось. Бабушка Ольгина в том числе.  Три стакана самогона окончательно разрешили все деляновские сомнения и остатки совести  и  к тому же  добили его чувство гордого одиночества :  они уже полулежали с Ларисой на полу на матрасах и целовались взасос, а Ольга сидела рядом, покачиваясь на стуле. На столе стояло полкастрюли клубники, тоже из Окатова – это и была их единственная закусь, под которую они втроем таки  уговорили два литра
-  Все, ****ь, я к Лехе пошла, - заплетающимся языком вывела Ольга –
Спокойной ночи.
- Кто такой Леха ? – зачем-то спросил Делянов.
- Ебарь мой – спокойно ответила Ольга. – Со второго этажа.
- А… Ну-ну. – зачем-то ответил Делянов. 
Ольга выключила свет и вышла. Лариса  сама окончательно повалила полупьяного Делянова на матрасы, сама сняла с него рубашку, расстегнула брюки.


 *     *     *


Делянов проснулся совершенно голый. На его животе  высилась многоволосая голова Ларисы, а сама она располагалась строго перпендикулярно и лежала, раскинув руки и ноги, словно готовая, как проснется, вылететь в настежь раскрытое окно  сорокой. Делянов зашевелился.
-  Ну хули ты… - пробормотала  Лариса. -  Спать хочу.
Делянов приподнял руку, запустил ладонь в ее волосы. Она тоже зашевелилась приподнялась, тряхнула головой. Глаза у нее были доывольно заплывшие.
-  Привет, зайчик. Небось опять стоит, с похмела ?  Ну чего, тебе помочь ? – хохотнула.  Нальешь, помогу.
-  А что, есть еще ?
-  Вроде есть там, на дне. Ольга-а-а… - она почти заорала. – Постучи ей ногой.
Делянов с трудом   приподнял  похмельную  ногу, постучал в стену. Вскоре услышал шаркающие шаги, потом приоткрылась дверь, заглянула простоволосая Ольга.
-   Ну чего тебе ? -  \спросила она  Ларису.
-   У нас там осталось ?
-   Не-а…
Совершенно не стесняясь, Ольга зашла в комнату. Делянов стал искать одеяло – прикрыться, не нашел, кинул на живот куртку.
-  Ща куртка под потолок взлетит . А то вон две девушки какие – пошутила Ольга.
 Делянов тоже улыбнулся. Он заметил, что у Ольги под глазом синяк – вчера его не было.
-  Чего, Леха что  ли тебя ? – спросила  Лариса.
-  Может и Леха… Да не, я об косяк. Чего, дядя, за пивом.?
Делянов понял, что с Ларисиной «помощью» обломилось К тому же и сам почувствовал утробно-головную немощь и лом в костях. Вправду, лучше пива. А там – жизнь покажет. Неспешно натянул брюки, куртку., проверил, остались ли у него деньги. Остались
-  Тебе канистру дать ? – спросила Ольга.
-  Давайте – Давай – поправился.
Ольга, явно вчера перепившая больше других, уплелась к себе и через какое-то время, пока и Лариса на себя что-то натянула, приволокла шестилитровую  канистру.
- Всю ? –  удивленно спросил Делянов.
-  А хули ?  Чего, денег нет ?
-  Есть деньги.
Делянов взял канистру , вышел из дому, направился к станции, и тут почувствовал, что ему не то, чтобы не совсем хорошо, но просто совсем нехорошо и остро надо пива. Но с другой стороны – другая, так сказать, ближняя к земле сторона  деляновского организма, чувствовала явное, давно забытое облегчение:  у него с девяносто шестого , когда они с Антониной все же разошлись по комнатам, и вот уже  полгода  здесь, не было женщины. Он даже уже стал забывать, как это бывает, да и вчерашнее, точнее, ночное, помнил не очень хорошо, поскольку был пьян. Внезапно  ощутил острый приступ вины – перед Антониной – вины, смешанной с жалостью к любимому когда-то, да и сейчас еще, наверное, существу, и,  так сказать , чистой вины  -   перед чем-то – или перед Кем -то - еще. Он внезапно вспомнил, как Аленушка, когда ей было лет пять или шесть, увидела их с Тоней общую, чуть ли не свадебную, фотографию и залепетала : «Папа и мама. Они… чудесные».

Тогда уже Антонина бывала порой очень резкой.  «Алена пойдет со мной» - это было  ее обычное присловие, когда Делянов хотел взять куда-то девочку – даже просто иногда погулять. Когда они с Тоней ссорились или даже просто спорили – а Тоня порой одним словом могла убить что-то такое очень «деляновское» - например, он как-то начал читать за столом Тютчева, а Тоня едко усмехнулась – «Это что, отец Церкви, что ли ?» Незадолго до истории с Тихоном и быстро последовавшего отъезда Делянова ему вдруг захотелось съездить в свой старый единоверческий храм – по этой же дороге, на Куровской, где не был уже с год - и взять с собой Аленушку, и та уже стала примерять длинный платок, но Антонина вдруг резко сказала: «Зачем ей туда ехать?  Она со мной в церковь пойдет» Аленушка убежала в другую комнату, уткнулась в подушку и заплакала, а потом подошла к Антонине и очень твердо сказала : «Я с мамой пойду». В Куровскую Делянов так и не поехал. Потом он несколько раз приезжал туда из Столетовки – это ведь по прямой – но так больше прихожанином и не стал.

 Подошел к  продавщице Вале.  Та ему уже улыбалась
-  Валечка, налейте мне две кружки. И вот еще – протянул шестилитровую канистру
-  Лев Львович, куда Вам столько ?  У Вас что, уж никак гости ?
-   Ну, считайте вроде так. Гости – не гости…
Делянов уже опустошил одну кружку и принялся за вторую.
-   А…-а-а… - вдруг выговорила Валя. – Я поняла.
-   Ладно, - ответил Делянов. - Еще налейте.
Совершенно, конечно, ясно, что здесь все все видят и все все знают. Сразу же. Особенно про такого чужака, как Делянов. Ну и что ?  Какая разница ?
-  Лев Львович – неожиданно серьезно сказала Валя – Зря Вы это.
-  Что это ?
-   Ну это все.  С этой.
Собственно, отпираться было безсмысленно.
-  А что такое ?
-   А Вы знаете, чем она занимается ?
-   Ну, она сказала. Парикмахерская. Массаж.
-   А что такое у нее массаж, Вы догадались ?
-   Ну, почти догадался.  Мне все равно.
-  А Вы знаете, что у нее все бандиты в хахалях ? И муромские тоже. И муж бандит.  Как это называется?  Ну, который женщинами торгует.
-  Сутенер.
-  Вот-вот. Я слово забыла. Они вместе эту баню и держат. Вас убьют.
-  Мне все равно – так же равнодушно ответил Делянов.

Канистра уже была полна. От трех проглоченных мгновенно кружек хорошо забродившего «Мальцова»  ощущение себя живым вернулось, а то, что еще полчаса назад заполняло сознание, отошло. Внутри Делянова действительно установилось поразительное равновесие и равнодушие. Он попрощался в Валей и потащил канистру за собой.
-  Со мной бы Вам лучше было, Лев Львович! – вдруг услышал он Валин голос.
Обернулся, развел руками. Он понимал :  при спившихся и спивающихся – вот, прямо, как он сейчас – мужиками все бабы здесь -  вот так…

Дверь открыла  Лариса. Она была в юбке и одном лифчике.
- Тебя где, ****ь, носило ?  Мы тут мучаемся. Небось к Вальке ходил ?  Не трахнул там ее ?
«Откуда она знает ?  А, ну да…» - сообразил Делянов.
Ольга валялась на матрасе, курила.
-  Валька, сука, мне тыщу должна – выговорила.
Делянов вывалил на пол завинченную канистру.
-  Стаканы пластмассовые взял ?  - строго спросила Лариса. Она уже явно начинала распоряжаться Деляновым.
-  А что, у нас нет ? – спросил Делянов.
-  Ну и козел, - ответила  Лариса. -Только те, из которых мы вчера пили.

Это были  нормальные граненые стаканы , но,  действительно, не пивные.  Делянов обхватил канистру двумя руками и разлил. Количество усилий по подъему тяжелой канистры и емкость стаканов, действительно, были несоразмерны. Они выпили пиво, потом еще и еще. Дамы чуть повеселели, и Лариса уже обнимала Делянова за шею и тщилась поцеловать. От нее разило перегаром, но Делянова это не смущало,  потому что от него самого разило точно так же. Они целовались.
-  У Лехи банки есть. Он  грибы заготавливает  - вспомнила Ольга.
Встала. Через пятнадцать минут появился Леха. В руках у него было четыре литровых банки. За ним шла Ольга.  Делянов вспомнил, что раньше много раз видел его и на станции, и около дома, но никогда не отождествлял с Ольгой. Это был щупловатый, весь сморщенный мужичонка лет сорока пяти – впрочем, ему, как и почти всем здешним мужикам могло быть и тридцать , и семьдесят – с седеющей щетиной и маленькими глазками.  Цигарку он не то, чтобы курил, а скорее не выпускал из рта.
- Ну, чего, здорово, сосед – начал он – Сколько лет уже, а ни разу с тобой не сидели.
-  Ну да – подтвердил  Делянов.
-  Я Алексей.  Леха. А ты ?
-  А я Лева. Похоже, видишь.
- Ты Лева, а чего же мне ***во… - Леха чуть помолчал - Едрит твою каменоломню! – вдруг стукнул себя о лоб ладонью . -Поллитру не взял. И грибов, едри их через семь гробов.
Выскочил , побежал на лестницу.  Ольга с Ларисой уже разливали в банки и пили пиво сами по себе. «А нормальный мужик» – подумал Делянов. И заметил про себя, что с Ольгой они удивительно друг другу подходят – оба уже в возрасте, но не стары, и кровь играет, оба забулдыги, но по местной мерке вполне в меру, оба сами, видимо, из этих же  мест …   Вполне могли бы быть мужем и женой, хрусталем вместе торговать. А что, на безптичье и щука крабом. Ольга, правда, была каким-то боком приобщена к той жизни, какую вела Лариса, точнее, к той, на какую ему намекнула продавщица Валя – ну, да,  может, и нет. Делянову это было безразлично, а в связи с Ларисой даже чем-то кровь горячило. Впрочем, он уже догадывался, что, если привыкнет к ней, больно ему это будет и тоскливо. «Ну, да не мне ее  судить» - вспомнил он о том, что ведь сейчас он сам вроде бы жене изменяет. Или нет ?

Между тем появился Леха. В одной руке у него была «Путинка», правда, в ней было только на дне , в другой – большая трехлитровая банка с солеными белыми.
- Осталось тут у меня – с гулькин ***.  Зато вот. Бугровые – со смесью разочарования и  гордости сказал Леха и поставил на стол. – Берем  руками, не стесняемся, все свои,  у всех хуи…
-  У нас с Ольгой ни *** хуев – заржала Лариса
Леха разлил всем по чуть-чуть. Делянов тем временем запустил в банку пятерню  и достал большой, почти с кулак,  зеленоватый от рассола боровик и прямо так в себя закинул. Гриб постоял в горле, но прошел. Делянову становилось все лучше. Он отходил. Голова не то чтобы не болела, но работала ясно, четко и спокойно. «Вот сейчас бы и сесть за повесть про восемьсот  двенадцатый год» - подумал. Но тут опять заныло подбрюшье – на  Ларису. Она тут же, сразу, через воздух, ощутила, заиграла глазами, пальцы чуть раздвинула. Делянов разлил пиво из канистры по банкам. Выпили. Делянов разлил еще. Еще выпили. Все – каждый по очереди -  полезли в банку пятернями. Грибы пошли хорошо.

В Москве Антонина тоже  когда-то мариновала и солила деляновские грибы, привозимые им из Столетовки, с наводящей на нее тоску и уныние регулярностью. Зная, что не может во всем быть отрадой для мужа, смотрела на приготовление этих утомительно обильных уловов с терпением фаталистки, хотя сама к лесным дарам была, мягко говоря, равнодушна. Но Бог велел подчиняться мужу, правда, тут какое такое подчинение – так, блажь. Но зато  в грибные сезоны он почти не вспоминал о ночном – и она была ему благодарна.  Она и маму старенькую Делянова, свекровь, при жизни ее угощала, и приятелям его под водку порой доставалось, и сама в посты все же, хоть и не любила, но не пренебрегала. Делянову нравились.  Здесь он, когда поселился,  и сам в ведре солил то, что от грибоварни оставалось и что не съедал или не высушивал над горелкой. Но ни Тонины белые, ни его здешние с Лехиными было не сравнить. Под такие грибы  опять захотелось водки. Второй день ?  А какая, собственно, разница.

Между тем и Леха начинал ерзать на стуле, да и, так сказать, барышни опять заводились. Первым  не выдержал Леха :
-  А не послать ли нам гонца, растудыть твою с конца ? …
-  Сам иди, коли надо – вмешалась Ольга – такого дядю солидного гонять…
Как будто  не помнила, что полтора часа назад сама гоняла этого же солидного дядю за пивом.
-   А пусть он тогда деньги-манденьги  на общак  выложит- \сказал Леха.
-   Сходить  домой придется – сказал Делянов.
Деньги у него кончились.
-   Да сиди – вмешалась Ольга. -  Я дам ему, ты завтра мне занесешь
Вышла в другую комнату, принесла червонцы, сунула Лехе в лапу. Тот взял, вышел.  Уже через десять минут был на месте. Две  «Путинки»  переливались на свету в его двух руках. Он по очереди стукнул их донышками по столу, словно забивал козла.
-  Ну вот, едрит твою в компот, теперь дело пойдет.
И сам уже быстро разливал по стаканам. Делянов вспомнил, что где-то не то читал, не то слышал, что это у врачей-наркологов  называется «синдром опережения круга» и  считается первой стадий уже хроники – дескать, собралось застолье, все сидят, кого-нибудь ждут, и вот кто-то один начинает: «Ну, мужики, ну, чего мы сидим, а, чего сидим ? Давай, а …»   А Леха уже разливал, раз, разливал два, грибы проходили автоматически, и вдруг стало получаться так, что  Ольга с Ларисой пили вдвоем, а Леха с Деляновым – тоже вдвоем. Говорили о грибных местах. Делянов сначала кочевряжился, не хотел свои называть, но Леха их словно угадывал – и  за карьером, и на буграх, возле трех сосен, и к Змеиному болоту,  и к Ермус-урочищу, где деревня в семьдесят втором, в большие пожары, сгорела, и на другую сторону, туда, к Окатову.
-  Я раньше, вот, к Меровею ходил,  туда, за Дудор, а теперь… не,  ну его.  Как Меровея порешили…
-  Так что все-таки говорят, порешили его  или как ?  - чуть заинтересованно – и Леха это заметил – спросил Делянов.
-  Ясный ***, порешили..
-   А ты что, знал его ? 
-  Еще бы не знать. Сразу, как появился он.
Делянов вдруг услышал что сидевшая рядом с ним и прижавшись к нему коленями, но занятая исключительно подругой Лариса  поперхнулась. Он кинул на нее взгляд. Вроде нет. Лариса продолжала полупьяную матерную беседу с Ольгой. Померещилось ?
-    А когда он здесь появился  ? – вернулся Делянов к разговору с Лехой.
-   Да давно уже, . Аккурат в пожары. В семьдесят втором. Мне  семнадцать было ( «Ну да, как раз сейчас сорок пять» - подумал Делянов , и еще подумал, что – вот, говорит ведь без мата и прибауток, хотя и полупьян уже ). В лесу его встретил, на велосипеде он был.
«В точности, как и я в первый раз» - вспомнил Делянов. А Леха тем временем продолжал:
-   Потом уже я его в лесу часто встречал, и в лесничестве. А через  год забрали меня в армию. А после армии я еще четыре года на прииске пахал, да так денег и не накопил – пропил-проебал. Так и решил – не судьба.Вернулся, ну и в лес. А он там. И вот что – не изменился он. Сколько лет прошло, а он не меняется. Так он и когда порешили его, такой же был, как и в семьдесят втором, в пожары. Вот так.  Ладно, давай еще…
Налил Делянов. Они чокнулись стаканами. Пили уже без закуски. Делянов уже снова начинал косеть. Тем не менее голос  Ларисы расслышал хорошо.
-   Все, я не бухаю больше. ****ец, ****ь.  В душ – и я поехала. На работу.
Достала из сумочки жвачку, засунула в рот, задвигала челюстями. Губы раздвинулись, покраснели. «Забить запах, понятно - угадал Делянов. -  Так ведь всю дорогу будет – жевать и курить, курить и жевать. А ради кого ? А, какая разница ?» - решил с полупьяну.

Лариса тем временем почти во мгновение полностью протрезвела. «Как она  так умеет?» - удивился Делянов. Она ему все больше и больше нравилась. Она это видела. Быстро, минут за десять приняв душ, выскочила, уже совсем-совсем не пьяная, но еще чуть помятая, с мокрыми волосами,  подскочила к Делянову, смачно чмокнула и шепнула на ухо :
-  Никуда не уходи. И не нажирайся. Я приеду.
Делянов приподнял голову: Ларисы уже не было.  Почти со стороны он увидел, что они сидели с Лехой и глазели друг на друга, а Ольга почему-то сидела на столе и глазела на них обоих..
-  И вот я и вижу тогда, что странный он человек. Необычный. Время идет, а он все не меняется.  Как не наш какой.
-  Что значит, не наш ?
-   А я тее, че, скажу ?  Скажу да на тебя положу.
Леха вроде бы опять начал возвращаться к своей обычной манере. Его, казалось, начало нести:
- А, может, и скажу. Скажу и ёжика рожу.
Неожиданно он словно протрезвел, посерьезнел и проговорил :
- Ты думаешь, он из чего свою ***ню эту делал ?
- Какую ?
- Ну настойки эти свои .
- Какие настойки ?
- Ну, эти…
- Какие еще эти ?  - Делянов тоже, кажется, начал догадываться, что он о чем-то смутно догадывается, но виду решил не подавать виду.
- Какие-какие ?  Эти.  У него и порошок был
- Какой еще порошок ? 
- Какой-какой  ?  А тебе на кой ?
Делянов уже не понимал, серьезно все это Леха или опять своими рифмами занялся.
-  Да мне ни на кой, а ты раз начал, договаривай.
-  Манду с чаем заваривай. Не понял, что ли, чё говорю ?
-  Из змей, что ли ?  - Делянов сначала хотел спросить «из мухоморов», а потом понял, что такой вопрос будет совсем глупый – в этих краях каждая вторая бабка мухоморы настаивает.
-  Из каких змей ?  - хохотнул Леха. – Он сам змей.
Потянулся к бутылке, достал, разлил по целому стакану :
-  Пей, москвич. Или не понимаешь, или врешь, будто не понимаешь –усмехнулся.
Делянов отправил  стакан в себя и почувствовал, что вырубается.Последнее,
что он слышал, а, точнее,  потом вспомнил, что слышал, было «Ну пойдем, Лешенька» - Ольгино.
*    *    *
Делянов проснулся в половине одиннадцатого вечера, неожиданно обнаружив себя на матрасе и не в своей квартире. «А, ну да…» . Он все вспомнил.  Она уехала. На работу. Бреет-стрижет.  Или массаж делает. Мужикам. Бандитам здешним, как  Валя  сказала. М-м-да… Почему он на нее,  а не на Валю запал ? А для жизни так вообще Катя с почты лучше всех… Но он же ни разу даже ни о чем таком не подумал.  Нет, тут другое что-то.  Вспомнив Ларису, окончательно пришел в себя. И понял, что влип. Она замужем. Массажистка.  С мужем вместе работают. М-м-да… Лариса ему действительно нравилась. Может быть, просто с голодухи….  Но ведь и вправду, никогда ни о чем…Ну, то есть думал, конечно, иногда видел в смутных, тревожных снах Тоню. Иногда казалось, что все это уже с возрастом – проходит. А тут… Она приедет  ?  Сказала, приедет… «Жди», сказала.

С двухдневной пьянки опять болела голова.  Значит, снова за пивом. Да, но не перебирать, иначе это уже запой. А кому какое дело, если Делянов уйдет в запой ?  На работу не идти. Он почти тунеядец, как сказали бы в советские времена.  Здесь один-одинешенек. Да нет, уже не один. Но.. С ее, так сказать, работой ?   Ладно…

На столе лежал ключ. Значит, они с Ольгой ему оставили. Значит, точно приедет… Взял ключ, вышел, запер дверь, спустился и неспешной побежкой двинулся к станции, к чепку.  Пивом торговала не Валя, а Вера, сменщица,  круглая и краснолицая. Попросил три кружки, она налила, он отправил в себя – одну за одной. «Все» - сказал себе.  Пошел к дому, в свою квартиру заходить не стал, сразу к Ольге. Было уже почти двенадцать ночи. Открыл дверь, никого не было. Ну, Ольга понятно где – у Лехи. Продолжают квасить, или завалились уже в койку. Неожиданно решил принять душ – в чужой квартире,  без разрешения,  да какие здесь разрешения… Зашел в ванную – заведомо мокрую, в углах стены покрыты зеленцой, словно в ней давно и не мылись. Нет, мылись – вон полотенце, мыло, мочалка, зубная паста.  На полочке духи – французские, дорогие.   М-да… - чудеса. Небось, Ольге от Ларисы подарок. Или все так всегда и было здесь  – зеленые углы и французские духи…  Залез под душ, который включился с третьего оборота. Горячей воды не было, одна холодная. Ну, может, и хорошо. Долго, чуть не с полчаса стоял под ледяными струями.  Потом открыл дверь, закрыл, вышел в комнату, не вытираясь, лег на матрац.

Как, на чем она приедет из Стекольного во втором часу ночи ?  Глупый, конечно вопрос. Раз ключ ему оставила, значит, приедет. Делянов почувствовал, что в нем заворочался приступ ревности. Где она – ну понятно, в бане своей… Что делает – ну массаж… Только массаж ?  Чему-чему, а этим мыслям давать власть над собой нет вообще смысла никакого. Старый дурак, прекрасно ведь знаешь, на что идешь.  Ревность перекатилась в едкое желание. Он повернулся на бок. Может быть, подремать, чтобы время скоротать ?  Посмотрел на будильник. Уже половина четвертого.  Ночи. 

Потом  услышал, как где-то внизу  развернулась машина. Остановилась. Он выглянул в окно. Сверху была видна только крыша светлой «Волги». Делянов лег. Минут двадцать стояла полная тишина. Потом  хлопнула автомобильная дверь,  и машина,  снова развернувшись, умчалась на разгоняющейся скорости. Через минуты две-три открылась дверь, и появилась Лариса.  От нее сильно пахло теми же духами, что стояли у Ольги в ванной.  Еще  куревом и свежим – именно свежим, не перегарным – алкоголем.  Она была навеселе, но не сильно.
-  Ну, вот видишь, я приехала к тебе. Делай со мной все, что хочешь.
Делянов обхватил  Ларису, тут же повалил на матрас,  стянул только юбку, навалился и овладел ею -  сверху, просто,  по-стародедовски.

               
                *       *       *


Лариса  стала приезжать к Деляову два или три раза в неделю. Приезжала, как правило, на ночь, и не к Ольге, а прямо к нему. Приезжала сначала безоглядно, бросаясь в  его довольно незатейливую, рассчитанную на одного постель, и не выпуская из объятий, покидала утром, иногда даже  оставляя его спящим – они засыпали только где-то к пяти-шести утра., а он потом  просил у нее прощения, что не просыпался с нею вместе – пятьдесят три не тридцать, оправдывался. «Ну, что ты, котеночек, - ласково шептала Лариса – спи, тебе же тут работать… - хотя сама ну ни с какого бока не понимала, что у него за работа, да и работа ли это вообще. Иногда ей не надо было вставать рано – тогда они валялись до двенадцати и до часу, потом, не умывшись и даже не почистив зубы, она сама на него наваливалась, и только потом они нехотя шли на кухню пить кофе. Как правило, на следующую ночь после такого она не приезжала, и только через пару дней припархивала бабочкой, в развевающемся платье и с развевающимися волосами. Так вначале было. Потом  уже, через пару месяцев, когда приезжала, не сразу утаскивала его в клубящуюся лаву, а медлила, тянула.  Иногда заглядывала к Ольге, и тогда после от нее потягивало, но Делянову это было все равно. Они и сами  примерно раз в неделю закупали, как она говорила, «пойла», и тогда она доходила до такого состояния, что он в конце концов падал чуть ли не замертво, а она еще пыталась, как сама говорила, «безобразничать» с ним пьяным и спящим…  До  Антонины у Делянова, еще до  того, как он стал ходить в церковь и, как сам говорил, заболел ОРЗ, то есть «очень резко завязал», конечно, были женщины, но  никогда ничего подобного – он даже признавался себе, что не мог предположить, что такое существует, и жалел, что ему действительно  не тридцать – Татьяне он в постели все же уступал, она, конечно, это знала, но делала вид, что не знает.  Впрочем ее опыт всегда помогал ей найти решение, и можно сказать, что парой они оказались вполне  совместимой.
 
В остальном жизнь его почти не изменилась – он также  набивал свои маркетинговые справки, так же их из Стекольного  отправлял, так же переводил с испанского, так же пытался  накрапывать – в основном безуспешно - нечто собственное, так же уходил в лес по грибы, так же после пропускал на станции по сто пятьдесят и по три «Мальцова»,  так же отсылал половину зарабатывамого в Москву Тоне. Самым неожиданным при всем этом оказалось то, что Лариса денег у него не брала и даже не просила : было видно, что, в отличии от многочисленной столетовской «гопоты», деньги у нее были, и неплохие, впрочем, не мудрено. Но у него не брала.  «Может, и, вправду, она хочет, чтобы я о ней роман писал ? – думал Делянов.»

О муже и о своей работе в Стекольном она никогда ничего не говорила, и он не спрашивал.


*     *      *

С ее появлением Делянов часто начал видеть сны.  В Москве он их почти никогда не видел – с детства.  Нет, видел, пожалуй, но почти всегда только один – столетовский лес. Даже если лес, который он видел, был совсем не похож на столетовский, он все равно знал, что лес – столетовский.  И когда в Столетовку перебрался, тоже, кроме леса, ничего во сне не видел – лес и во сне был, и наяву. А теперь стал видеть.
.
Вот он видит себя  в незнакомом месте. Знает, что это недалеко от Москвы. Какие-то странные, похожие на китайские, домики.  Старые сосны, пруды, маленькие речки. . В речках много рыбы. Это видно – рыба плещется, булькает, играет. Много цветов. Рядом  – отец. Они собираются  ловить. Лева говорит отцу: «У меня спиннинг» . А Лев Львович спрашивает: «А где второй? Я же два тебе подарил».А это когда-то так  и было. « А второй сломали»- отвечает Лева.«А кто?» - спрашивает Лев Львович. – Мальчик?» «Щуки». – «Ну, так я так и называю. Мальчик это щука.». – «А  караси тут есть,?»  – «Да, мы их в детстве безрукими называли» - говорит отец и смеется. А потом вдруг: «Хорошо, что ты цветы любишь собирать». А у Левы, у Льва Львовича в руке какие-то маленькие желтые цветочки. А вокруг ромашки, колокольчики. А потом Лев Львович, отец, говорит: «Когда будет война, здесь будет архив».

Тема архива почему-то со странной периодичностью появлялась в деляновских снах, причем почему-то именно тогда, когда рядом была Лариса. Вот, в  старой церкви, зимой, размещается архив, о котором никто не знает. Там Лев Львович обнаружил синюю папку под названием «Евразийский имперский архив». Из хранящихся в ней документов следует, что Сталин и Гитлер всю войну вели переговоры о создании единого русско-германского государства. Якобы Лев Львович читал эту папку не то десять, не то двадцать лет назад, а потом забыл о ней. По пробуждении его вдруг осеняет, что сегодня это  ведь  единственный выход из всех политических затруднений. Странно говорить на эту тему с лежащей рядом Ларисой.


*     *      *

Где-то через месяц после их знакомства Лариса сказала Делянову:
- Знаешь, тебя, может, тут в прокуратуру вызовут. Но ты не нервничай, ничего страшного.
- А по какому поводу ?
- Как по какому?  Про лесника.
- А я-то причем ?
- Как причем ?
- Ну вот так.  Да не нервничай ты. Все нормуль. Они всех вызывают. Еще же и церковь сгорела с батюшкой вместе.
- Ну да…
- Не нервничай.
- А ты-то откуда знаешь ?
- Да я… - Лариса чуть хихикнула – следователя стригу. Он в нашу баню ездит. Специально из Владимира. Нравится ему пар.
Она опять засмеялась.
- И массаж ты ему делаешь ? – cпросил Делянов.
- Ну и делаю – буркнула Лариса. – Это работа моя.
- А еще что ?
- А боль-ше-ни-че-го – произнесла Лариса по слогам, щелкнув при этом Делянова по носу. – А во-обще-то-не–тво-е-де-ло. Ты мне пока не муж.
- Что значит «пока» ?  У тебя же есть муж .
- А я его закопаю.
Тут Лариса не то, чтобы засмеялась или захохотала, а попросту заржала Потом совершенно спокойно и серьезно произнесла :
- Раз я сказала «не нервничай», значит не нервничай. Все будет нормуль.

Через два дня повестку Делянову действительно принесли. Точнее, принес капитан Петрушко.



*     *      *


Во Владимир Делянов приехал точно к часу, указанному в повестке. Поднялся на второй этаж, нашел указанный кабинет. Перед ним сидел полноватый блондин с чуть отечным лицом.
- Кабальцев Андрей Викторович, - представиился. -  Старший следователь по особо важным делам  Владимирской областной прокуратуры.  Присаживайтесь.
Делянов сел.
-  Чем могу быть полезен ?
- Ну… - проговорил следователь – ту есть одни обстоятельства. Только Вы – сразу хочу Вас предупредить – для Вас ничего страшного, не волнуйтесь.
-  Да я и не волнуюсь. Мне волноваться нечего.
-  Ну и отлично. Курите? – Кабальцев протянул Делянову пачку «Золотой Явы»
-  Нет, спасибо.
-   Ну, тогда я должен задать Вам несколько вопросов.
-  А по какому поводу.
-  Не торопитесь. Скажите, а почему Вы сюда переехали ?
-  Вы знаете, у меня дома чисто личные проблемы.  А жестко с местом работы я не связан.
-  Вы…кто у нас по профессии ?
-  Ну, считайте, журналист. А теперь вот сетевым маркетингом занялся. Ну, а это сейчас все можно и на расстоянии делать. Но я по делам в Москву часто езжу.
-  А почему именно здесь решили обосноваться ?
-  А я сюда с восьмидесятых годов ездил. В лес, за грибами.
-  А как про нас узнали ?
-  Ну, Мещеру все знают. А конкретно меня сосед навел. Он старый грибник был.
-  Почему был ?
-  Нет его уже.
-  А фамилия, имя, отчество…
-   Какая разница ? Ну, Петров. Степан Андреевич.
Следователь взял лист бумаги, записал.
- Так… Значит, вы грибник…
-  Да, честно говоря, любитель заядлый.
-   И леса наши уже небось хорошо знаете ?
-   Ну, в общем, да. Неплохо.
- Значит так… И лесника нашего знали ?  Пропал который. Или… - Кабальцев помолчал – Или… Убили его.
-   Так это было …  Вот уже… - Делянов начал про себя подсчитывать. -. Что же Вы так поздно хватились ?
-   Ну, это дело следствия. Так знали ?
-  Знал. Не могу сказать, что близко, но знал.
-  А где с ним встречались ?
-  В лесу и встречались.
-  Часто ?
-  Да нет. Чуть ли не один раз. Помю, встретил его а дороге – к Ермусу. Я еще в Москве тогда жил. Он был с велосипедом. Сидел, отдыхал. Мы разговорились.  Ну, про грибы больше, конечно. Он тогда мне  как раз и сказал:  мол, приезжайте, живите здесь, можете грибы на грибоварню сдавать.
- Именно он и сказал ? – поспешил уточнить следователь.
- Да, - ответил Делянов – а что ?
-  Да нет, так.
- Знаете, я и раньше об этом думал. Давно уже.
Следователь чуть помолчал. Потом спросил :
- Ну, и сдавали Вы ему грибы ?
- Сдавал, но не ему, как правило. Его не было. А когда и был, сам не принимал.
- Понятно – ответил Кабальцев –  Но вообще-то дело у нас по  Ильинской церкви открыто.  Вот Меровеев по нему и проходит.
- В каком же качестве ?
- Да в качестве без вести пропавшего. Больше никак. Нет формальных оснований как-то иначе. Но отец Илия был практически единственным, с кем он общался. Хотя тоже не часто.
-  Так что, на лесника подозрения ?
-  Опять-таки, формально нет и не может быть никаких подозрений.  Ни на кого. Но все очень странно.  А Вы отца Илию знали ?
-  Нет. Только слышал много о нем.
-  И что именно слышали ?
-  Да ничего особенного. Ну, что строгий был. Кто-то вроде его чуть ли не за святого считал. Но такого много сейчас.
-  И в церковь туда никогда не заходили  ?
- Нет. Я раньше в другой храм ездил.
-  И куда  ?
-  В Куровскую, в единоверческий.
- Это к старообрядцам, что ли ? Вы старообрядец ? – заинтересовался Кабальцев.
-  Служба, да, по старому обряду, но церковь патриархийная. Давно еще есть такие, с Павла Первого – начал объяснять Делянов. Старообрядцы за своих не признают, а единоверцы старообрядцев признают. Но я давно туда не ездил.
-  И что так ?
Делянову показалось, что следователя действительно заинтересовало, и не в связи с делом. Ну да, многих интересует, он замечал не раз.
-  Ну, это чисто мое, личное – ответил Делянов.
Кабальцев помолчал, словно о чем-то задумался. Делянов тоже не продолжал разговор.
- Ладно – прервал молчание следователь. - Езжайте домой. В смысле, туда, к себе, в Столетовку. Вот, распишитесь, что были у нас.
Протянул Делянову бумагу. Делянов поставил подпись. Встал. Следователь первым протянул ему руку.
- Всего доброго, Лев Львович. Если что, мы Вас вызовем, уж извините.
- Конечно. Всего доброго.
Делянов протянул свою. Потом повернулся к двери.
-Да, кстати -  неожиданно окликнул Кабальцев Делянова, когда тот уже выходил. – Вернитесь на минуту
-  Делянов остановился.
- Скажите… Вы точно здесь с какого года и месяца ?
- С девятьсот девяносто девятого.
-  А месяц, месяц ! – следователь вдруг , словно подросток, дал петуха.
- Июль, кажется. Да, июль.
- А число не помните ?
-  Нет. Хотя… Хотя погодите… Девятнадцатое июля.
- Да. Хорошо. Можете идти.  Если что, мы Вас вызовем – повторил следователь.

«Что же  было девятнадцатого июля девяносто девятого года ? - вдруг стукнуло Делянову в голову, когда он уже трясся в автобусе  на ухабистом шоссе  Стекольный-Столетовка. – Так-так… Ну да… Ведь вот этот самый метеорит… Которого не было…»

Больше  Делянова в прокуратуру не вызывали.


*       *     *

Тем не менее, примерно через месяц Делянов услышал  в столетовском чепке – а где еще мог он  что-то подобное услышать ? – странный разговор.  В углу за стоячим столиком медленно потягивали «Мальцова»  два вполне похожих – ему показалось, что даже слишком похожих - на самого Делянова  явно московского вида очкастых бородача. Один из них рассказывал другому, что , как он говорил, «за неделю до пожара батюшка говорил, что незадолго до того, как лесник пропал, он, лесник-де часто сказывал, дескать его москвич порешит».  Делянов вздрогнул и прислушался, но оба, то ли заметив это, то ли еще почему, он так и не понял,  встали, оставив недопитые кружки прямо на круглом столике и вышли.  Повинуясь чему-то странному – впрочем, почему странному – ведь все это уже крылом коснулось его – он выскочил за ними, но никого не было.

               
*     *     *

Делянов последнее время  стал замечать, что порой на него все чаще – именно теперь, несмотря на то, что жить  он стал именно так, как раньше мечтал, то есть совершенно свободно, совершенно ни от кого не завися, несмотря на то, что только теперь, уже почти под самую старость, наконец-то   понял и познал, что такое женщина – по сути, именно познал женщину, потому что, хотя впервые вошел в женщину, в студентку второго курса, еще сам будучи в десятом классе, а потом уже и прожил в законном и даже освященном Церковью браке  более двух десятков лет, по сути, женщину в безднах и глубях ее прежде  так и не знал, – несмотря на  лес омшарный и бугровой свой с детства – такой  был у него в детстве под Ленинградом, на Карельском перешейке, только еще и с валунами, но ведь все в малейших деталях повторить невозможно – любимый, несмотря на вот это все, накатывает совершенно безумная и бездумная, безплодная,  неестественная, нечеловеческая туга. Чаще всего он словесно – если о мысли можно вообще говорить как о какой-то словесности – определял – если о мысли вообще можно говорить как о каком-то определении – эту тугу как тоску по Алене, порой и по Тоне, но было ли это на самом деле так, или образ Аленушки, или порой Тони,  приобретали перед его глазами – какими глазами ? -  что-то совершенно иное, что было с ним неразрывно – не у себя, не при себе, нет,  в себе, в себе самом  - но предал, причем предал безповоротно и окончательно, и не по дешевке, за деньги – ведь за деньги и есть по дешевке, - а за что-то гораздо более дорогое и ценное, чему тоже нет имени -  и еще у этого «чего-то» гораздо более дорогого и ценного нет лица, и оно потому-то и есть дорогое и ценное, но вот – ведь! – без лица. И еще без спины, а потому и не прямо стоящее, а как бы  летящее или ползущее, или то летящее, а то ползущее, или и летящее, и ползущее во единое, как опять-таки мнилось, остановленное мгновение.

Антонина, еще когда они почти счастливо жили вместе – уже при Алене, но еще и раньше, возможно даже еще в самые  первые годы их жизни – иногда говорила ему, что он не любит – или боится называть вещи своими именами и смотреть им в глаза.

Неужели этим самым оно была его – именно его – Столетовка, его леса, заменившие ему... ? 

Однажды она очень жестко сказала ему:  «Ты в Русь веришь, а не в Бога».
- К Богу мы  с Руси на Русь идем - ответил он тогда, и она плечами пожала.
Потом добавила:
- При Царе этим себя и тешили.

«Выпивать я  стал часто – как-то подумал Делянов – правда, так и спиться можно. Впрочем, кому на самом деле какое дело, сопьюсь я здесь или нет ? ».



*      *       *

«О светло светлая и украсно украшена земля Руськая!  -  вспоминал Делянов -  и многыми красотами удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, реками и кладязьми месточестьными, горами крутыми, холми высокыми, дубравоми чистыми, польми дивными, зверьми разлычными, птицами бещислеными, городы великыми, селы дивными, винограды обителными], домы церковьными, и князьми грозными, бояры честными, вельможами многами. Всего еси испольнена земля Руская, о прававерьная вера християньская!»  Но християньская ли ? Ведь говорил же сам Христос : «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо всё, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего» И еще : «Зде града не имамы, но грядущаго взыскуем».

И у Маркса так же было :  «Рабочие не имеют отечества» …

И где ныне Маркс ?


*      *      *
 
Антонина появилась неожиданно, без предупреждения., около половины первого. Видимо, приехала она двенадцатичасовым казанским поездом. Делянов сидел и писал, в смысле, набирал что-то на компьютере.  Вопреки своему обычному распорядку, Лариса в тот день проснулась и уехала в Стекольный рано.   Делянов услышал стук в дверь, пошел открывать.
-  Левонываныч, это я – услышал он знакомый тонин  голос. Она  уже давным-давно так его не звала. А когда- то звала. Так звали волка в детской сказке, которую они читали сначала Левушке, потом Тихону, а потом и Алене. Героями сказки этой были медведь Михайло Иваныч и его брат волк Левон Иваныч.  Хотя сам Делянов, когда читал ее детям , всегда, почему-то приговаривл: «А на самом деле волка зовут Викентий Шкурыч». Почему так, он, на самом деле, и сам не знал, но всем было смешно.
Делянов открыл.
-  Ты ?
-  Я – ответила  Тоня.
Она стояла  в довольно коротком платье – обычно она носила длинные – надетом, видимо, для удобства дороги, в косынке, из-под которой выбивалась неожиданно поседевшая прядь. В серых глазах стояла не знакомая Делянову  взвесь изумления и грусти.
-  Проходи.
Делянов и сам почти не скрывал удивления.
Она прошла на кухню, присела.
- Я сейчас кофе сварю – сказал Делянов.
-  Как хочешь.
-  Как ты нашла ? – спросил Делянов. – Ты же никогда здесь…
- Поверь, это нетрудно – чуть с усмешкой ответила Антонина.
Делянов достал кофемолку, насыпал туда зерен, – обычно он варил себе кофе, когда делал срочную работу – начал крутить ручку.
-  Я… вот… приехала… – начала  Антонина…
Кинула взгляд в угол, где стояла огромная батарея выпитых Деляновым с Татьяной  бутылок, чуть усмехнулась. Ничего не сказала. Тем временем кофе был уже готов.
- … я приехала… - Антонина замялась  -  Знаешь, Алена  …  очень по тебе скучает.
-  Так какие вопросы… Я приеду, возьму ее, пусть у меня поживет – сказал Делянов, но быстро осознал, что сказал глупость. Антонина заметила, что он смутился, да и все вокруг – начиная со стоящего на полке флакончика с духами и пепельницы с окурками -  Делянов ведь не курил – выдавало женское присутствие. Она иронически взглянула еще раз на бутылочный угол. Делянов  понял, что она поняла.
Антонина зачем-то отодвинула чашку в сторону.
-  А знаешь… - она опять замолчала. -  Знаешь…  Возвращайся  домой.
Это было так неожиданно, что Делянов опешил. Он хорошо знал характер жены :  она никогда бы не стала просить о таких вещах.
-  А сюда будешь как раньше, за грибами ездить – добавила.
Это было еще более неожиданно. Она и раньше не любила его поездки, ну а теперь, когда само место это должно было стать ей просто враждебным…
- А хочешь, - как бы уточнила – хочешь, оставишь себе здесь эту квартиру. Ночевать будешь.
Это уже вообще ни в какие ворота не лезло. Тем более,  он видел, что она видела все и поняла,  что здесь происходит. Может быть, именно потому ?
-  Это как ? – опешил Делянов.
- Обыкновенно. Мы с Аленой сюда будем на лето приезжать. Вместо дачи.
- Это невозможно – вдруг неожиданно жестко ответил Делянов.
- Почему ?
- Ты прекрасно знаешь.
- Не знаю и не хочу знать. Я вообще приехала сюда ради Алены. Это она хочет, чтобы ты жил с нами. Мне уже все равно.
Последнее она сказала явно нарочито, и Делянов это заметил. «Тебе всегда было все равно» - хотел он сказать, но не сказал – сдержался. Тем более,  знал, что это не так: Тоня когда-то его любила. Ну, или хотела, пыталась любить. Как могла.  Вместо этого он четко и ясно выговорил :
- Ты прекрасно знаешь, что жить вместе мы с ним не сможем.
Речь шла, конечно, о Тихоне.
- Живите спокойно. В конце концов просто не замечайте друг друга – ответила Антонина. - Хотя я считаю, что вы должны помириться.
-  Я не могу жить в доме на положении  слабого. А это так. Он избил меня, а не я его. Значит, прости меня, но он  - сильный самец, а не я.
-  Какие еще самцы ?  Вы что, звери  ?
- Да, - сказал Делянов.
Тоня опустила голову, на глазах у нее появились слезы.
-  Я… Я прошу тебя.
Внезапно Делянов побледнел. Он услышал, что в дверях поворачивается ключ. Это, действительно, была Лариса. Она вошла в коридор, заглянула в комнату, думала – Делянов там, потом прошла на кухню. От нее пахло духами – да, теми самыми, флакончик с которыми стоял на полочке. Антонина это почувствовала и поняла сразу.

«Все. Сейчас они начнут выяснять отношения» - мелькнуло у Делянова. Но произошло ровным счетом  обратное. Лариса очень мило улыбнулась Антонине.
- А, здравствуйте. Я Вас стразу узнала. Лев Львович очень много о Вас рассказывал.
-  Да, вот как ?  Это очень мило с его стороны.
Последнее было сказано с явной иронией, но Антонина внезапно словно поняла :  чуть не сорвалась дальше, этого нельзя.  Как угодно, но нельзя
- Давайте, я Вам обеим кофе сварю – только и сумел догадаться Делянов, и тут же понял, как он со своим кофе сейчас смешон.
Это прежде всего поняла Лариса – и ехидно усмехнулась. Антонина сидела  бледная, но тоже держала улыбку.
-  Тоня, ну что же Вы молчите ?  - неожиданно обратилась к ней Лариса совершенно дружелюбно – Расскажите, как Вы доехали.
-  Я ? – спросила Антонина, словно не понимая, к ней обращается эта красивая молодая женщина, или не к ней.-  А-а… Я?  Я нормально доехала.
Делянов хорошо видел, что вроде бы провинциалка Лариса явно выигрывает и ведет во всей этой, мягко говоря , двусмысленной ситуации, а столичная жительница и, как это назывется, интеллигентка в нескольких поколениях, выпускница филфака Антонина - то, что принято называть, «тушуется», а главное, что ее переполняет страшная боль, а Ларису, наоборот, чуть ли не торжество. К тому же не было у Ларисы и обычных для нее вульгарно-разбитных интонаций, не говоря уже о том, что называется «матом не ругается, а разговаривает» - ставшей  для Делянова уже привычной их с Ольгой манеры. Перед ним сидела совершенная светская дама. «Наверняка бы в Москве она держалась так же» - вдруг почему-то подумал Делянов.
-  У вас хорошо здесь – сказала  Тоня. –Леса красивые.
- Да, что есть, то есть. А хотите, оставайтесь на несколько дней. В лес сходите. Вот, говорят, грибы пошли. Я, правда, не ходила, мне некогда. Лев Львович Вам места покажет. А, хотите, все вместе сходим.
Это, конечно, был разговор победительницы. Делянов слушал все это и начинал чуть  не дивиться : cерьезно она все это, или так издевается.  На ее лице не было написано ровным счетом ничего, оно было каменно -  почти маска.
- Ой, а давайте, я шашлык разогрею. Вы же небось не ели ничего с утра. Да, вот еще – Лаоиса достала из серванта початую бутылку коньяку, две рюмки, одну поставила перед Антониной, другую перед собой, словно презрительно игнорируя Делянова. – Хотите ?
-  Можно. Только немного – неожиданно ответила Наталья.
-  Правильно – засмеялась Лариса –  Ща мы выпьем, а ему не дадим. Устроим девичник.
Налила две полные рюмки :
- Ну, вот так, а то он со своим кофе. Давайте. За женскую долю.
Рассмеялась. Тоня пригубила из рюмки, поставила на стол.
- Я… я много вообще не пью.
Лариса достала сигареты, затянулась, протянула Антонине. Делянов с удивлением увидел, что Тоня – естественно, как и он, некурящая – вдруг взяла и тоже закурила, но тут же закашлялась и положила сигарету.
-  Я… я поеду – сказала  Тоня.
- Да что Вы, оставайтесь, - казалось, совершенно искренне просила ее  Лариса
-  Нет-нет… Поеду.
Встала. Пошла к двери. Делянов – за ней. Они вышли из квартиры.
-  Не надо меня провожать – сказала  Тоня.
Замолчала . Потом вдруг поправила себя.
- Нет, проводи.
Делянов взял ее сумку. Они спустились по лестнице. Вышли из дома. Тоня шла впереди, Делянов сзади. По дороге они не разговаривали. Подошли к  поезду. Как раз стоял  трехчасовой «Томск-Москва». Если на него не посадят, придется ехать восьмичасовым тыр-тыром до Черустей, потом пересадка. Это значит, что в Москве Тоня будет около часа ночи, домой только на такси. К тому же в последней электричке балуют. Делянов подошел к проводнику плацкартного вагона:
- Женщину до Москвы довезете ?
-  Это сложно – протянул проводник.
Делянов достал сотню, засунул ему в руку.
-  Пускай проходит – нехотя проговорил проводник.
Антонина взяла у Делянова сумку. Внезапно повернулась к нему . Он увидел, что она плачет.
-  Это  неизбежно было. Я сама виновата, Лева. Левонываныч…
Она,  всхлипывая, вдруг уткнулась в него.
-   Нет, это я – ответил Делянов -  Прости меня.
Он попытался обнять ее.
-  Нет, не надо. -Она отвела его руки,  подняла голову.  В глазах не было ни слезинки. - Бог простит.
Антонина быстро  вспрыгнула в вагон и исчезла. Из окна она не выглядывала.


«А, может быть, и правда, Аленушка приезжать будет» - вдруг подумал Делянов. . Однако сама мысль о том, что дочь когда-нибудь будет приезжать туда, где любовница, была столь абсурдной, что он и сам тут же понял.

Домой идти не хотелось Не хотелось разговоров с Ларисой, хотя и знал, что все равно не избежать. Знал и то, что Лариса совсем не будет с ним изображать себя вежливой и корректной, как она это делала с Тоней. Он слишком уже ее хорошо знал – она будет едкой, будет бить жестко и до конца., а то и просто устроит скандал – с бранью и матерным криком. «Схожу-ка в лес» - решил Делянов.  Действительно начинался грибной слой – это был июнь, можно было и  поискать. Но идти домой переодеваться, а главное, напяливать сапоги, не хотелось. «Может,  и ладно – подумал он про змей – не покусают, свадебы у них вроде  сейчас нет»  А потом словно стукнуло: «Ну, а покусают, и хрен с ним. Ну, сдохну…. Только вот корзины тоже дома.  Ладно,  в магазинчике сумку прикуплю, и вперед». За этим не стало. Купил большую бумажную сумку, столовый нож – хоть какой.  Вечереет  поздно, в десять еще все видно.. Хоть несколько часов побродить.

Ближние бугры встретили Делянова россыпями «лисы». Лисичек было много. Немного порезал, надоело. Наконец, обнаружил в песке, у дороги два белых, бугровых.  Один оказался червивый.  Ну да, они сейчас будут почти все такие – лето жаркое. Второй срезал, кинул в сумку. Вскоре по вереску попались еще три, уже изрядных размеров  Ноги, конечно, вдрызг червивые, а шляпки взял.  Ладно, вот, теперь все это вместе можно и пожарить.
 
Делянов старался ни о чем не думать.  Словно все решения откладывал на потом – как будет, так и будет. Оно как-то само все… Только мешать ничему не надо или, наоборот, торопить. Между тем над Деляновым повисла почти заволакивающая небо туча комаров. «Ну да, вроде пора им уже не быть, а тут жарко…». Если бы он курил, может быть, было бы их и поменьше. Пора обратно – решил.  А, может, быть , костерчик запалить, да тут так и остаться.   Он вспомнил старые свои мечтания – вот тут бы хорошо и лечь, и … и чтобы никто…


*    *    *

Вопреки всем деляновским ожиданиям, Лариса была совершенно вежлива и корректна и первым делом  крайне благожелательно отозвалась об Антонине:   
- Красивая была когда-то.
- Да, очень красивая.
- Да и сейчас все при ней. Глаза красивые.
- Да.
- А дочка твоя тоже красивая ?
- Да. Еще красивее – ответил Делянов
Лариса  чуть примолкла. Потом словно выскочила из молчания своего.
-  Слушай, а чего вы развелись ?
-  Мы не разводились – ответил Делянов.
-  А чего же ты здесь живешь, а она там ?
-  Лес  люблю.
-  Да хватит ****ить. Лес он любит…
-  Знаешь, - сказал Делянов – много всего.
Как рассказать ей о сыне, о том, как он любил когда-то Тихона,  об унижении своем ?  Да и надо ли ?  Ну а если совсем руку на сердце положа, только ли в Тихоне дело ?  Но как ей рассказать о их с Тоней тайне, точнее, именно об отсутствии тайны ?  И тоже – не предательство ли это ?  Но он уже совершил предательство. Предательство чего ?  Они уже много лет не… Но он вспоминавл об Аленушке, о их троих – на полянке, среди васильков, ромашек…

 «Папа и мама. Они чудесные.»

Он и так все  предавал и предавал.

Но она,  кажется, и сама поняла.
- Что она от тебя не гуляла, это видно. И вообще. Сухая она.
Это был, наконец, тот удар наповал, которого он давно ждал. Но он не ждал, что этот удар будет таким – точным и в то же время  не придерешься.
- Она верующая сильно – ответил Делянов.
- А… А чего,что верующая ?  Значит, сухая ?  Я вон, тоже верующая.
Брови Делянова  приподнялись от удивления.. Правда, ведь крестик был на ней, а он словно не замечал никогда… Точнее, внимания не обращал.
- А чего такого ? – удивилась Лариса.
- Ну-у-… протянул Делянов.
-  А чего тут ? Я не монашка.
-  А ты… - Делянов замялся – И в церковь ходишь ?
- Хожу. Ну не каждое воскресенье, но по праздникам хожу. Свечки ставлю.
- И на исповедь ходишь ?
-  Хожу иногда.  Грехи-то надо чтобы отпустили.
-  И куда ходишь ?
-  Ну, наш-то отец Илия… ну, сгорел который…  мне не отпускал. Говорил, надо…  как эту… слово такое есть еще.
-  Епитимию.
- А… Вот-вот. Я, редко правда, перед Пасхой,  в Муром езжу. Там батюшка молоденький, только семинарию закончил. Симпатичный такой. Он  ничего не говорит. Только слушает и грехи отпускает.
- Любые ?
- Да любые – Лариса засмеялась.
- Слушай… А если бы ты человека убила ?
- Да у меня не было этого. Из-за меня, да, убивали – Лариса засмеялась. – Да ведь это же не я. Знаешь, а это интересно, когда из-за тебя убивают
Делянов не догадался, что ответить, и она это заметила.
-  Слушай, - помедлив, чуть удивленно спросил Делянов  - А аборты он тоже так отпускает ?
-  Ольге три штуки отпустил. А я не залетала ни разу.
-  Как так, вообще ни разу ?
-  Не –а… Я с детства опытная.
Она хихикнула.
Делянов сделал вид, что не заметил этого ее смешка.
-  Ну, а все-таки… Убила бы сама ?
Лариса  помялась.
- Ну… не знаю.   Хотя… если бы мне кто-то сильно надоел, или мешал чему сильно… я бы, может, и могла…
-  А так просто ?
-  Ох ты какой… Тебе что, очень хочется ?
Она неожиданно чмокнула его в щеку. Потом помолчала, задумалась. Задумался вдруг и Делянов. Он думал о том, что вся его -  с самого первого его попадания в Столетовку, в тот, еще безпечный советский август – была и есть какое-то неостановимое скольжение куда-то – куда, он еще не  знал. Или, наоборот, настолько хорошо знал, что никогда не задумывался,  и вот теперь задумался впервые.
- А вот  отец Илья если кто кого замочил,  как раз отпускал – прервала молчание Татьяна - К нему перед Пасхой бандиты всегда ездили.  Прямо на машинах приезжали, человек по десять. Он их всех слушал долго, потом грехи отпускал, и причащал на следующий день. Он только с абортами не пускал, ну и вот с этим со всем.  Даже женатых расспрашивал – что, как…  Строгий был.  Не… - она опять засмеялась – я к такому не пойду больше.
Делянов, конечно, вспомнил поговорку «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься». Он всегда считал ее глупой, а Антонина так и вовсе отвратительной, и всегда возмущалась, если кто что-то подобное говорил.  Но сейчас Делянову было интересно, что  Лариса ответит. И он задал ей вопрос:
- Как же ты тогда грешишь, раз  в церковь ходишь ?  Со мной вот, тоже грешишь..
- Как-как… Молча. – она засмеялась
-  А не грешить можешь ?
- Не… - глубокомысленно протянула Татьяна. – Не грешить не могу. Так батюшка на то и есть, чтобы грехи отпускать.
Она раскрыла халат, потянулась к Делянову, впилась в него долгим поцелуем.
-  Хватит этих разговоров…  Пошли грешить…


*     *     *

А потом Делянов лежал и думал: cначала христиане были такие, как  Антонина.  Это были катакомбы, гонения… А потом, когда при  Константине и после Константина империя стала христианской, и стали все в ней стали христианами – такими, как  Лариса.

И тогда у христиан появился Царь. И так продолжалось – потом уже у нас, в России – до этого самого семнадцатого года. А потом…

Дальше он об этом не хотел думать.

Думал о другом. С этим всем связанным, но о другом.

Вера, Надежда, Любовь…  А ведь так бывает, что Вера убивает Любовь. Встает между двумя людьми, причем, на самом деле, не тогда, когда они разной веры, а чаще, гораздо чаще,  когда одной, но только если у одного из них это действительно Вера, а у другого – так…

Так … ?

На какое-то мгновение Делянов отчетливо понял, что только отказавшись от чего-то здесь, можно то же самое – и неизмеримо большее того – обрести там.  Лишение чего-то здесь есть обретение даров за перейденной чертой. То, что  Антонина Богом, Его волей и любовью к ней лишена физической, животной любви к нему, Делянову – при хранении ей ему верности – есть дар, есть благо и благодать. Этот  дар раскроется там.  У нее.  А у него как будет ? Теперь вот ?

Но есть ли эта самая черта между «здесь» и «там» ?  «Тут вам не здесь» - вспомнил Делянов армейское. «Армейское или арамейское?» - почему-то стукнуло, отозвалось.

И еще Делянов  думал о том, что лишение России на протяжении всех ее веков того, что все называют нормальностью, то есть экономического, жизненного процветания,   и того, что называют свободой, правом, демократией и как угодно еще, есть такой же дар как и Божий дар Антонине. «Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма…» Но ведь Царь – дар от Бога? – так он привык думать.  Не прорастет зерно и не даст плода своего, если среди зимы ударит тепло. Здесь, в это многовековое мгновение – да, так! – только боль, только туга и труд.

Он, кажется, начал понимать, что означают эти самые слова : «Не любите мира, ни того, что в мире… Ибо всё, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская». А вот эта страсть его к Столетовскому лесу, еще давняя-давняя – что это ?  Похоть очей ?

Утратишь здесь – обретешь там, обретешь здесь – там утратишь. Делянов вспомнил, как писал Иван Грозный князю Курбскому: кто здесь от него, Царя, виновно претерпит, тот от вины очистится и спасется, а кто невинно – еще более – мученик будет. А тот ему все про закон да про закон…


Ужас, боль, страх и пытка – да, пытка, тюрьма и зона, пытка и виселица! – в этой жизни, мгновенно-исчезающей и ввинчивающейся в ничто – ради сияния – зияния!? – безконечного и вечного, но столь же ничтожного, если придавать значение всему тому, что здесь. Или безсмертен, пока не умер, или, наоборот, пока не умер – смертен, а умер – безсмертен. Бытие есть, небытия нет – так, кажется, говорили греки.  Нет. Бытия нет, небытие есть.

Друг друга отражают  зеркала,
Взаимно искажая отраженья…

Сын его Тихон был только орудием, способом, средством  вытолкнуть его, Делянова, из  умозрительных представлений, из бытия-небытия в небытие-бытие, от смерти убо к жизни. Сын за отца не отвечает ?  Сын отвечает за отца и потому бьет его по самодовольной и самовольной ларве, разбивая ее и сохраняя только скелет правды. Хотя мог бы даже и не сохранять «Перебью тебе все руки-ноги, инвалидом будешь, пока не подохнешь!» - кричал Тихон. Он был прав.

«Какой же я идиот – вдруг осенило Делянова. – Не только свинья, но еще и идиот».

А еще он внезапно понял, что если бы в Россию вернулся Царь – не опереточный Гога, которого время от времени возят по градам и весям какие-то совершенно не царского вида тетки – а настоящий, законный и безспорный, да даже если бы Наследник Цесаревич Алексей Николаевич выжил и вернулся – он сам, или сын его, или внук – его, быть может, и приветствовали бы, а потом изгнали – за малейшую действительную или мнимую ошибку…  Делянов хорошо помнил  все  это -  «Борись, Борис!», а через полтора года – «Ельцин – иуда!»  Или вообще бы убили.

«Нет, не надо снова этого всего, упаси Боже» - думал Делянов – пусть просто всё как есть»


*    *    *

Ты спишь ?  -  Лариса толкнула Делянова в бок.

Делянов  не спал.

Было начало августа.  Над  Столетовкой – над буграми и омшарой,    над болотной испариной и над теплым песчаным карьером – особенно над карьером - безшумно бушевал, срываясь с черной тверди и полосуя надлесье, звездный дождь.

Делянов его не видел.


                *            *         *

Он как раз закончил главу своей повести про войну 1812 года – наконец пошло вроде бы - , когда раздался звонок в дверь. Открыв, Делянов увидел перед собой темноволосого молодого человека с чуть маслянистыми глазами и чуть чувственными губами, но все это не настолько, чтобы прямо назвать его смазливым, лет двадцати пяти,  ростом чуть выше самого Делянова. В руке он держал дипломат, и выглядел совершенно, так сказать,  не по- столетовски.
- Меня зовут Алик, - представился молодой человек
- Лев Делянов – протянул руку Делянов – Чем, собственно, могу быть полезен  ?
- Я от Лары, - ответил нежданный гость.
-  Та-ак… - проговорил Делянов, которого  посетило  нечто среднее между удивлением и испугом, но он не подал виду -  ну, проходите.
Молодой человек вошел.
 - На кухне если поговорим, не возражаете ?  У меня все на кухню приходят.
- Да как хотите. Мне все равно – ответил гость.
Они прошли на кухню.
- Ну,присаживайтесь – сказал Делянов. – И еще раз. Чем могу быть полезен  ?
- Я – довольно жестко проговорил Алик. – Я вообще-то  ее муж.
Делянов заневрвничал. Собственно, он об этом уже догадался, но как-то внутренне не мог признаться себе -  Алик явно был  лет на пять-семь, если не  на десять, младше ее – года двадцать три – двадцать пять.  «Ну да, почему-то как раз этого от нее и следовало ожидать» - мелькнула мысль, а потом другая   «Пришел разбираться. Ну так что же Львович, любишь кататься, люби и саночки возить»…  Алик все это, конечно, заметил.
-  Не надо нервничать, Лев Львович – сказал он чуть насмешливо, протянул руку в дипломат, достал оттуда бутылку коньяку и поставил на стол – Все  будет не совсем так, как Вы думаете.  Давайте лучше – за знакомство.
Делянов привстал, чуть обернувшись на гостя ( Алик, конечно, и это заметил, усмехнулся ) полез в шкаф, достал два стакана, нож – открыть бутылку – какой-то обрубок  копченой колбасы.
-  Ну вот и хорошо, Лев Львович – начал Алик, разливая коньяк. Он явно брал тон покровительства,  несмотря а разницу в возрасте – Делянов это понимал,- «в сыновья точно годится»- подумал -  но не мог ничего сделать и не мог понять, что именно следовало  сделать  -  не надо меня бояться. Время ревнивых мужей прошло
Алик сам разлил коьяк – по полстакана
- Давайте лучше выпьем с Вами, Лев Львович. За молочное  братство.
Он  слегка, явно, так сказать, сдерживаясь,  усмехнулся.
Цинизм такого отношения, самое главное, конечно, к собственной жене, Делянова поразил, но он постарался виду не подать.
- Ну что же, давайте . Про братство, конечно, не знаю…
-  Как так ?  Это так и называется, что, первый раз слышите, Лев Львович? 
Делянов, конечно, знал такое выражение, но никогда не употреблял. Как он сам говорил в таких случаях, от этих слов разило.
-  Ладно – Делянов переменил тон. - За встречу давайте.
-  За симбиоз – уже совсем почти смеясь, уточнил Алик.
Делянов, конечно, понял, что раз «симбиоз», «наезда» не будет. По крайней мере на этот раз. Собственно, он понял это уже и раньше.
-  Ну, раз решили выпить, значит надо выпить. – и протянул свой стакан 
Алик ответил. Они чокнулись.
- Вот, колбасу берите. Больше нет ничего.
- Что же Вы так ?  К Вам такая женщина в гости ездит, а у Вас, кроме колбасы, ничего нет… Ай-ай-ай… Давайте, давайте-ка торт, который Ларка Вам позавчера привозила.
Делянов вспомил, что  полторта действительно стояли в шкафу на нижней полке. Неужели он обо всех вообще деталях так осведомлен ?  Делянов чуть вздрогнул. Алик опять это заметил.
- Да чего нервничать ?  Она при мне его взяла, когда к Вам собиралась.
Делянов словно выдохнул. Алик и это заметил
- Ну вот так-то лучше – уже совсем «осмелившись на всяческая», сказал Алик .- Ладно, Лева,  Тебя устроит, что я тебя так буду  звать ?
На ты он перешел резко, как и прежде  Лариса. Но что было можно ей, то…
- Вообще-то я Вас в два раза старше – выговорил Делянов.
- Какая разница теперь. Помнишь, Левчик, песня была : «Одну подругу полюбили коллективом – сначала друг мой, а потом и я…»
«Левчик» это было уже совсем слишком. Но Делянов опять сдержался. Песню он, конечно вспомнил – они ее еще в школе пели, в походах.
- Ладно, давай еще – произнес Алик, поняв, что  Делянов  начал его  внимательно рассматривать, почти изучать.. Сам взял бутылку, разлил еще, уже по две трети стакана
Когда они выпили, а Алик еще и закусил тортом, он стал объяснять:
- Ну, значит так. К тебе  претензий нет.Убивать я тебя не стану – улыбнулся – Ларка у мея сексвайф .  Знаешь, что это такое ?  Нет?
-  Ну… э-э-э… примерно… -  пробормотал Делянов.
-  Короче, она имеет право отдыхать с кем угодно  и как угодно, если это не вредит семье. Понял ?
- Ну да …
- Но – продолжал Алик -  поскольку у вас с ней уже стало типа серьезно, я решил на тебя посмотреть. В том смысле, что может это вредить семье, или нет.
- Ну и…
Делянову самому стало любопытно.
- Да вроде нет – улыбнулся Алик.- Давай еще.
- Ну давайте.
Делянов почти принципиально на ты не переходил.  Разлил остатки.
- Я тебя понимаю – одобрительно сказал Алик, когда они выпили еще – Ларка что надо. Раз попробуешь – не оторвешься. Так-то, Лева из Могилева.
-  Я вообще-то не… из Могилева.
Так сказать, контекст этого разговора был вполне понятен. Алик примерялся к его имени-отчеству. Значит, его это интересует… Делянов уже давно внимательно  изучал Алика – не на эту тему, разумеется, а, так сказать, вообще, но тут вот и на эту вынесло:   «А он ведь, пожалуй, таки да…» - подумал.  Алик тоже так же внимательно посмотрел на Делянова.
- Да я знаю, что нет.  Я пошутил. А ты что, чего-то против Могилева имеешь?
-  Да нет. Город как город. Да и вообще теперь это заграница. – на этот раз улыбнулся уже Деляов.
- Я тебя спросил, ты что отнекиваешься -  антисемит, да ?
-  Да нет, пожалуй… - медленно ответил Делянов – Впрочем… может быть, немного. Как все нормальные русские люди.
Тут улыбнулся  уже Делянов – ему очень хотелось надерзить этому юному выскочке, а до этого он не знал, как.  .
-  Ах вот оно что … - Глаза Алика чуть заиграли – Как все нормальные. Выдал себя…  Ты имей в виду, что я вообще-то еврей. Грузинский, правда. 
-  Ну-у…  - пробубнил Делянов – бывает… Мне-то что… Мало ли…
-  Да ладно, Левчик, не ссы – засмеялся Алик – на самом деле мне по хую. Меня в человеке деловые качества интересуют, а не всякие там его мысли.
-   А сами-то откуда ? – неожиданно поинтересовался Делянов
-  Вообще-то москвич. Родился в Тбилиси. Как ты – в Питере («Откуда знает? - мелькнуло у Делянова)   Но москвич давно уже. Фамилия Мамардашвили.
-  Не родственник, случайно ? –  Делянов спросил про философскую знаменитость, чей вклад  в развитие мысли сам, впрочем, он ценил не особенно.
- Считается, что нет – довольно могозначительно ответил Алик и взглядом указал на пустую бутылку. -  Не сбегаешь ?
- Ладно – ответил Делянов и вдруг понял всю неуместность своего согласия : это означало окончательно утвердить вдвое младшего Алика в его превосходстве.
Понял, конечно он все понял. «Неужели и с Тихоном так было?. Сильный самец, да, да!». 

Но отката назад уже не  было. «Левчик» встал и пошел. Спустившись по лестнице, направился к станции. В магазине сидела Валя. Стрельнув глазами, она сразу же поняла, что Делянов не то, что не в духе, а совсем не в духе. Делянов попросил две «Путинки», она молча их протянула, бросила на Делянова укоризненный взгляд, и Делянов, не попрощавшись и не поблагодарив, отправился прочь.  Пройдя  по заасфальтированной дорожке через болотце, вернулся к своему дому, поднялся на этаж, открыл дверь, зашел. Алик сидел за столом, курил. Такое, сам не куря, Деляов позволял только Ларисе – и  Ольга, и Леха, и кто угодно еще выходили на лестницу, даже если сидели у Делянова, хотя он вообще не помнил, чтобы у него кто-то, кроме Ольги и Лехи  был, хотя, нет,  был как-то, полгода назад, Тетехин Федор, с которым Делянов все за щуками собирался, да  так и не собрался.
- Вообще-то я не курю – сказал Делянов.
Алик открыл окно,  выдохнул дым и выбросил сигарету.
- Ларка-то курит -  чуть язвительно проговорил.
-  Ну-у-у… - протянул Деляов.
- А муж и жена одна сатана – хохотнул Алик –  Принимаешь жену, принимай и мужа. Ладно, принес ?
Делянов не ответил, выставил водку на стол. Открыл, разлил по стаканам – по целому. Они молча выпили. Делянов почувствовал, что начинает слегка пьянеть. Алик был ни в одном глазу. «Молодой» - смекнул Деляов. Потом они выпили еще.  Алик что-то рассказывал, что, Делянов уже не помнил.  Помнил только, что упорно называл Алика на «Вы», а тот ему тыкал. Уже темнело.
- Все. Мне хватит – вдруг резко произнес Алик. Я за рулем.
Он вытащил из кармана брюк пачку немецких таблеток «Антиполицай», высыпал все в руку и заглотнул.
-  Как Вы поедете ? –  неожиданно спьяну исполнившись сочувствия, поинтересовался Делянов.
-  Молча – ответил Алик, встал и пошел к двери.
Делянов остался сидеть мешком на стуле.. Просидев и продремав минут пятнадцать, он с трудом встал и, качаясь, побрел в комнату, где, не раздевшись, рухнул на постель поверх одеяла.

В двенадцать ночи приехала Лариса. Делянов к тому времени проснулся, но был еще вполне хорош – они с Аликом выпили три в двух. Впрочем, уже соображал. Как обычно в таких случаях, Ларису привезли на машине  Кто, Делянов, тоже как обычно, не спрашивал.
-  Чего бухой-то, а ? - спросила  Лариса с усмешкой -  Без меня отдыхаешь ? Может, ты тут и дрочишь ?
-  Ко мне твой муж приезжал. Алик – чуть заплетающимся голосом ответил Делянов.
-  Идиот – медленно проговорила  Лариса.- Я ему, ****ь, говорила, не лезь не в свои дела.
- Он сказал, от тебя.
- Идиот – так же спокойно повторила  Лариса




*      *     *


В ту ночь, под утро, перед тем, как проснуться – или уже просыпаясь -  почему-то головой у пятки Ларисы, Делянов видел сон.  Будто бы  Земле грозит то ли некая летящая навстречу  звезда, то ли звезда, воспылавшая в самом средоточии земных недр – впрочем, возможно, это была одна и та же звезда. Вокруг  уже давно война, в которой непонятно, кто с кем воюет – скорее всего, все со всеми, разрозненными отрядами . Существование Земли – откуда такие сведения, Делянов не знал, но точно знал, что они точны – поддерживают американские войска жертвой детей – от новорожденных  до семи лет - на территории России. Это происходит на поляне, на которую выйти можно через тайную дверь к каких-то полуразваленных строительных сооружениях.  Пейзаж там самый обычный – ромашки, васильки, колокольчики, но Делянов почему-то уверен, что все это глубоко под землей. Командованию по известным только ему причинам надо, чтобы кто-то из русских соглашался в этом участвовать, и кое-кто соглашается -  за большие деньги. Сам Делянов, неизвестно почему, находился в это время в какой-то  компании, которая согласилась вся. Согласился он сам или нет, он не знал. Он только вообще не понимал  одного – как можно убивать детей. Понимал-не понимал, но американский майор уже  давал инструкции…  Делянов знал, что всякого, кто  знал об этом, и знал  о том,  чем вообще поддерживается на Земле жизнь,  американцы расстреливают.   И вместе со всеми пошел, и  кто-то из товарищей ему сказал : «Руководит всем Александр Васильевич Суворов, ты его сам узнаешь».  Запустили партию жертв -  в основном женщин лет пятидесяти-шестидесяти – видимо, не матери, а бабушки -  с детьми. И тогда тот же деляновский сотоварищ говорит: ”А мы не будем по детям стрелять» -« Так они что, останутся?» - спросил Делянов.- «Останутся».- «А как выберутся оттуда?» - «Ну, как-нибудь. Может, заберет кто». Потом они прошли  через первый узенький железный проход в  каменной стене и  вышли  в аллею. Появился Суворов,  Делянов  его сразу узнал, хотя он был  в солдатской каске и говорил по-английски. Суворов был очень высокий, выше, чем  в жизни. Он повел расстрельнй отряд  дальше, через еще одну металлическую  дверь в стене, совсем маленькую, туда очень трудно было пролезть. Все пролезли, а Делянов, шедший последним, не мог никак. Дверь внезапно захлопнулась, , и Делянов остался снаружи, но первой двери и аллеи почему-то как бы и не было. Потом Делянов очутился на втором этоже какого-то здания, полушкольного-полубольничного типа.  Там  была  Антонина, жена.  «Хорощо, что ты не пошел» - сказала. «Да, но  теперь я знаю, на чем держится жизнь Земли. Но я не прошел посвящения, а, значит, не безсмертен, и, к тому же американцы должны меня расстрелять за то, что я знаю их тайну»



Увидев около себя  ларисину ногу, Делянов не нашел ничего лучше, как дернуть ее.
-  Ну хули ? … - пробубнила  Лариса.
-  Слушай… Ты спала ?
-  Я спю-у-у… Отъебись.
-  Слушай… - словно не слыша ее, испуганно  забормотал Делянов – я ничего сейчас во сне не говорил ?
-  Ты чё, охуел ?  Я спю-у-у…




*     *      *

Потом уснул Делянов. Он знать не знал и ведать не ведал, кто такой Егор, но сон  свой он услышал почему-то стихотворно, хотя уже лет двадцать как ни строчки стихов не писал – о том, что пил егор бром
мать зарубил топором сел на паром и поплыл в муром стоял град рим царя закололи в ём сели в объем и поплыли
в иерусалим жил был звёзд у звезда был наст шли по насту в пост провалились в рост замерзли в смерть и повезли их в мерпь глаголемую пермь где варят мыло и меняют на зубило мимо шел солдат был как пень поддат не анвар садат но и не беньямин нетаньяху а что то такое промеж промежностей их одеж скорее всего был меж гуигнгнмом и йеху  а в муроме пил егор пил и бегал на двор  и царь летал  как топор уходя над простором в штопор не знал где главу приклонить где плеснут молока попить где на камнях не стынут стопы  он парил над лесами вод он царил волей вольный от у зверей говорил есть норы а некто из тех кто был живее жильцов могил в столовую выходил и  курил  раздвигая шторы

 
*     *     *

Лариса, без всего на себе, слегка прикоснулась собою всей к Делянову всему, сидевшему на деревянной табуретке  – со спины. Он приподнял руки, хотел обнять ее, стоявшую сзади, но она их отвела.
-  Нагни голову.
Делянов нагнул голову над стоявшим внизу тазом. Лариса  чиркнула ему большими ножницами по бороде. Полбороды тут же клоком упало в таз. Она чиркнула еще и еще.  Засмеялась и щекотнула Делянова подмышками.
- Потный, и   воняешь. Потом всего тебя козла  помою.
Улыбнулась, уже достригая клочья волос на деляновских щеках и подбородке. Рукой потянулась к тумбочке, на которой лежала электрическая машинка. Перенесла таз на другую сторону.
- Повернись.
Делянов, не вставая, развернулся. Лариса окатила Делянова дыханием – очень влажным. Он опять потянул руки ее обнять. Она отвела.
- Сиди.
Дребезжащей машинкой провела по щеке, потом по другой, по подбородку.
-  Ну вот, теперь побрею…
И начала быстро, широкой ладонью намыливать лицо. «Скобленое рыло» - подумал Делянов, но не сказал. Потом провела по щеке лезвием. Вдруг не то, что засмеялась, заржала :
- Одно движение, и по горлу. Весь ты в моих руках. – Она чуть помолчала - Шучу, ****ь.
Делянов сделал вид, что надулся. На самом деле ему нравилось, когда она так с ним разговаривала.
- Я тебе бритву электрическую подарю – переменила тон Лариса. – В лес можешь  не бриться, а к моему приезду чтобы всегда. Понял ?
-  Понял – ответил Делянов.
Она уже смывала рукой мыло, потом вытерла скобленое деляновское рыло полотенцем. Поднесла круглое зеркало
- Вот, полюбуйся. Наконец-то стал мужчиной настоящим. Видишь, как я тебя воспитала ?
Делянов не ответил.  Глядя в зеркало, он, себя не узнавая и узнавая, вдруг понял, что – неожиданно и очень ожиданно – одно лицо сосед Леха. Опухший, одутловатый и в то же время все более смарщивающийся – в безвозрастное и безвозвратное всегда – в  никогда. В никогда более. Словно кто-то уже прокаркал. Потом он быстро глянул на растрепанно валявшуюся в тазу свою бороду.
- Иди под душ – сказала  Лариса

 
*     *     *

Чем дальше, тем больше Делянов  чувствовал, что его куда-то несет, куда, он не понимал сам. С  какого момента это началось ? Cамым простым объяснением были его вспыхнувшие от ларисиной сигареты волосы. Но это было не так. Что-то такое, чему нет имени, кольнуло – слово птица какая клюнула Делянова  в затылок уже вскоре после переезда, в конце, сентября, в омшаре, куда он лазил за поздними подосиновиками -  темно-красными с белым корнем.

Перебираясь в Столетовку, Делянов  хотел только покоя. Покоя и воли.  Потому что то счастье, когда они с Тоней и Аленой гуляли на лесной полянке, собирая цветы, было настолько же мгновенным, насколько и невыносимым. Невыносимым именно потому, что мгновенным.  «Зачем? – думал Делянов – лучше бы вовсе не было».  Теперь нет покоя и воли.  Покой и воля были тогда – и  столетовский лес, и грибы были в радость только потому, что чередовались вот с этой полянкой, и с Аленушкой топ-топ по дорожке с букетиком колокольчиков, и с тониной тихой – безплотной, лищь изредка прерываемой раздражениями на почве вполне бытовых и переносимых мелочей – нежностью сестры.  Почему одно против другого, почему все в эту глупость поверили ?  - счастье это и есть покой и воля, и более ничего.

Ах, да, Тихон…

На самом деле спичку к волосам Делянова  поднес лесник. Еще до того, как  Делянов  переехал. И до того, как Делянова  избил  сын Тихон.

Если он,  Делянов и был кому-то здесь нужен, то только ему, леснику. Именно ему - вдруг подумал Делянов.  Для чего он был ему нужен ? И почему он вдруг  так подумал  ?  Никакого ответа не было. Там, на грибоварне,  лесник в упор его, Делянова, не замечал.


*    *    *

«Ну что же, Лев Львович. если надумаете, приходите ко мне как-нибудь в Дудор в лесничество. Чаю попьем с рюмочкой лесной наливки. Или грибы сдавайте, если желаете. А то вдруг и совсем переберетесь»

Делянов действительно перебрался.

Но что он, лесник, имел в виду ?


*     *     *

-  Слушай, Левчик – вдруг неожиданно протянул Алик -  А женись на  Ларке.
Делянов  не то, чтобы оторопел – он поперхнулся и застыл. Разглядывал Алика, словно не понимая, не ослышался ли. Алик, в свою очередь, тоже – внимательно и чуть насмешливо – разглядывал Делянова. К тому же Делянов еще терпел тыканье, но уже совсем начинал   нервничать, когда двадцатипятилетний Алик  его, пятидесятитрехлетнего,  называл  Левчиком.
- Я кроме шуток – еще более медленно произнес Алик.

Они уже два с половиной часа как сидели втроем  недалеко от Владимира, в небольшом загородном  ресторанчике   - заведение это не значится на картах, но было хорошо известно – возможно, оно известно и сейчас - в достаточно уже не узких кругах областного бизнеса – со всех районов области,  со Стекольного как не самого далекого района уж точно. Построенный еще в начале девяностых и перевидавший  всех местных невесть откуда появившихся воротил, лет за восемь почти полностью переубивавших друг друга или же истребленных московскими и южными, ресторан за несколько лет  пришел в полуупадок, но сохранился. Сохранилась при нем и сауна, дважды горевшая вместе с посетителями, и караоке, которое никто не посещал, и группа, регулярно по вечерам выдававшая русский шансон. Алик с Ларисой вместе приехали к Делянову на стекольном такси, огорошив тем, что  все втроем прямо сейчас едут ужинать, и не куда-то, а во Владимир,  дали Делянову двадцать минут на сборы, довольно быстро домчались, обогнули сам город и через пятнадцать минут вырулили к лесному берегу Клязьмы, где и стояло деревянное двухэтажное сооружение с вывеской  «У дяди Джо» ( Делянов вспомнил, что когда-то Черчилль и Рузвельт так называли Сталина ). Они поднялись на второй этаж, где их, оказывается, уже ждал  заказанный столик. Лариса была вся в кожаном и черном – брюках и куртке, - Алик тоже в кожаной куртке, и только Делянов, как обычно, надел свой серый помятый костюмчик, который всегда держал при себе на всякий случай.  Кухня в ресторане была восточная – шашлык,  лагман,  суп-безбаш, название которого официант Рустам перевел им как «серая голова». Выпили Алик с Ларисой уже почти две бутылки коньяку. Делянов предпочел водку.   До этого момента разговоры у них были, в общем-то, ни о чем.  Когда Делянов выходил в туалет, он каждый раз видел в большом настенном зеркале себя безбородого и каждый раз вздрагивал – не узнавал.

Лариса сидела совершенно невозмутимо и молча курила, глядя в одну точку. Алик продолжал :
-  Значит так. Ты едешь в Москву, разводишься со своей этой, как ее там, женишься на Ларке, прописываешь ее. Квартира твоя, значит и ее -  он глазами указал на Ларису – Если что воникает, мы все решаем. В мзрии есть кое-кто.  Дальше. Лара открывает в Москве сеть салонов красоты. Ну, зарегистрировано так будет, как салоны – он хихикнул – а называться будет «Лара и доктор».
Делянов удивленно поднял глаза.
- Живаго, что ли ?
-  Ну да, Живаго – хохотнул Алик. – А что ?  Хорошее название. Я сам придумал.
- Да, ничего – оценил, и, кажется, вполне искренне, Делянов. – А Живаго это я, получается ?
- Да ну зачем…Просто красивая женщина и врач – это всегда, так сказать…- Алик опять хохотнул. – Ну ты понимаешь… Левчик…  А ты же не врач.
- А что, еще и врач есть ?
- Врача нет – внезапно вступила Лариса и громко  захохотала – Но если не будешь меня слушаться, будет врач. Я шучу – добавила, видя, что Делянов слегка потускнел.
-  Кстати,   Ольга будет типа администратором. – продолжил свой рассказ Алик. - Подлечим ее, витаминами всякими – он опять хихикнул – подкормим, подмажем-подкрасим – и вперед. Тебя, впрочем, это все не касается. Ты, главное, с Ларкой живи, площадь ей обезпечь, ну и вообще. Рекламу будешь в своих журналах делать. Бабки будут. Хорошие А потом тебя, может, и двинем куда. В Госдуму, например. А чего, был журналист, самое оно. Бизнес не на тебя, но бизнес. Собственно, наш на троих. В доле будешь.
Делянов слушал все это, ничего не понимая и совершенно оторопев. Внезапно обернулся на Ларису. Она, так же продолжая смотреть в одну точку, кивнула головой.
- А Вы как же  ? –  чуть заикаясь, неуверенно спросил Делянов у Алика.
Он по-прежнему называл его на Вы.
- А он на Ольге женится – неожиданно совершенно ледяным голосом произнесла  Лариса.
-  На этой… ?... – cовершенно оторопел Делянов.
Имелось в виду – полустарой, полупомятой, спившейся и опустившейся…
-  А чего ? -  впервые за все время  - правда, столь же холодно – чуть улыбнулась  Лариса -  У каждого свой вкус. Они давно трахаются.
Делянов сидел, вообще ничего не понимая. Потом не нашел ничего лучшего как совершенно по-идиотски – он, впрочем, и сам это уже понял, но было поздно – спросить :
- А Леха ?
Лариса аж прыснула.  Потом почти захохотала, а потом вдруг чмокнула Делянова в щеку :
- Какой же ты дурачок… Я тебя и люблю за это…
Слово «люблю» ей, кстати, за все время было сказано ему в первый раз. Делянов это заметил. Но Лариса снова тут же вернулась к холодному тону, правда, чуть теперь ироническому.
- Он же тебе сказал – приведем ее в порядок. А ты не понял разве ? -  она чуть оттопыренным пальцем указала на Алика и опять улыбнулась, уже не так холодно – она  и меня старше. А он же совсем молоденький  Вообще маленький мальчик, ты его просто не знаешь. Ему мама нужна.
Она тронула руку Делянова своей и сказала :
-  А я на самом деле маленькая девочка. И мне нужен папа.

Она раньше говорила Делянову, что росла без отца, в Муроме, а потом умерла мама, и ее в двенадцать лет отдали в интернат, где всегда было холодно, и им всегда не хватало еды, и они бегали воровать, а старшие девочки подрабатывать еще и другим, а потом они же учили младших всякой незамужней бабьей премудрости, и ее научили, и вот она с тех пор и такая хитроумная во всех этих делах, но лучше бы не учили, и она сама это понимает, но уж раз так, то так…

Неожиданно заиграла музыка.
- Иди, приглашай невесту – почти повелительно сказал Алик.
Делянов встал, взял  Ларису за руку.  Она совершенно покорно пошла за ним. Обняла  за шею. Они танцевали, не произнеся ни одного слова. Когда музыка закончилась,  она тихо-тихо взяла губами мочку его уха и так же тихо-тихо шепнула :
-  Такое раз в жизни бывает.  Не упусти, дурачок.


*     *     *

Наутро, уже выходя из чепка ( «совсем Вас, Лев Львович, вымучили, на Вас лица нет» - сказала ему Валя, наливая «как обычно» ), Делянов вдруг понял : приезд Тони, и не столько сам приезд – все на волоске еще висело! -  сколько вот это ее  сначала «Я прошу тебя», а потом  «Это  неизбежно было. Я сама виновата, Лева. Левонываныч…» и еще вот это  - последнее ! - ее  -  «Бог простит» - все это вместе  означало  «Я отпускаю тебя». Но ведь сначала он предал ее, и только потом она его отпустила.  Тогда какое это все имеет значение ?

И …

Еще.

От него хотят, чтобы он выгнал ее из дома, где она вместе с детьми – его детьми, да, да, и  его Тихоном, который есть только его же зеркало, и  на него неча пенять  - прожила уже почти четверть века.  А самое главное - … - самое-самое… Аленушка. И не в том даже дело, что… Глазки ее…

Но и без Ларисы, без Лары  он уже тоже не мог. Она не то, чтобы приворожила его, приколдовала, присушила – нет. Все было жестче, сильнее, и крепче на самом деле слито. Именно слито. Склеено. Склеено ее голосом, запахом, потом, ее слюной,  ее…всем вот этим самым, тем, что там - в самом буквальном, совершенно животном, более того – у Делянова вдруг иногда рождалось и такое в голове определение – физико-техническом смысле.

Может быть, уехать отсюда куда-то еще ?   На какое-то время хотя бы.  Пусть оно все само как-то делается – или не делается, наоборот…  Под лежачий камень вода течет, и овес к лошади  ходит.


*     *     *

На следующий день  раздался громкий стук в дверь Звонок не работал. Был ровно полдень. На пороге стояла почтальонша и телеграфистка Катя.
- Лев Львович, я к Вам.
- А что такое, Катенька ?
- Вам телеграмма, причем срочная. Если Вы не заняты, спуститесь, получите.
- Да-да, пойдемте.
Они спустились по лестнице, направились к почте.
- Вот. Распишитесь, Лев Львович – сказала Катя, когда уже расположилась за своей стойкой.
Делянов быстро чиркнул свое обычное ЛД, взял телеграмму, действительно, срочную. Без обратного адреса. В телеграмме было всего два слова: «Все, гнида».  И подпись :  «Володя Несгораемый».
- Откуда ? – спросил Делянов.
- Я сама не знаю. Пришла, и все.
Катя прочитала телеграмму, и Делянов видел, что ей тоже не по себе. Но ни он ничего не сказал, ни она.
- Ладно, Катенька, я пойду.
- Да, да, Лев Львович.
Делянов повернулся, пошел к выходую
- Ой, Лев Львович, - вдруг услышал он Катин голосок и обернулся – Все хотела спросить. Зачем Вы бороду сбрили ?  К Вам так шла она…
- Ну, так получилось – буркнул Делянов.

Уже когда он поднимался по своей лестнице, ему вдруг пришло в голову, что все женщины делятся на тех, кому нравится у мужчин борода, и тех, кто ее терпеть не может.

*    *    *

А на следующий день и тоже в полдень после этого в дверь раздался точно такой же  громкий стук в дверь.  Делянов пошел открывать.  На пороге стоял Алик.
- Проходите, Алик.
Делянов даже и теперь никак не мог начать называть его на ты. Алик, не торопясь, словно чуть потягивая время, прошел на кухню, так же медлительно сел на стул и неожиданно вежливо, даже церемонно спросил:
- Лева, я закурю, ты не возражаешь ?
- Курите – ответил Делянов.
Алик так же медленно достал из кармана «Мальборо», закурил, выдохнул в открытое окно, не вынимая изо рта сигарету, полез в дипломат, достал коньяк, поставил на стол, сам открыл, сам, опять-таки с сигаретой в зубах, приподнялся к шкафу, достал две рюмки, разлил, выдохнул дым в окно.
- Давай, Левчик, по рюмочке, а дальше поглядим.
Делянов слегка кивнул головой, молча сел, молча поднял свою рюмку. Он понимал, в чем дело. Дело не замедлило. Когда они выпили, Алик, внимательно глядя на Делянова,  строго спросил:
- Ну, что…  ты решил ?
Было не вполне понятно, словно многоточие заменяло запятую - то ли он справшивает Делянова, решил ли тот что-нибудь или нет, или же спрашивает конкретно, что именно Делянов решил.
- Решил – ответил Делянов.
- И что ты решил ?
- Нет.
Алик даже чуть поперхнулся :
- Как нет ?
- Вот так. Нет.
- Слушай, ты чего ?  Мы же договорились.
- Мы ни о чем не договорились
- Но ты же уже согласился… Ты же не отказался тогда.
- Я тогда не ответил. А сейчас отвечаю. Мне повторить ?
- Ну повтори… - в голосе Алика  заиграли угрожающие нотки.
-  Повторяю : нет.
- Что нет ?
-  Я не буду никому отдавать московскую квартиру. Был бы я один – другое дело. А так – нет. Там живут моя жена и дети. Если кто женится или замуж выйдет – будут жить внуки. Всё.
- Так… так-так-так… Это… - быстро забубнил Алик – давай… еще…
Он разлил, быстро сам  проглотил. Делянов к рюмке не притронулся.
-  Так… так-так… - продолжал Алик – А … это… Ларка как же ? 
-  Она взрослый человек и сама решает, как она и с кем – со мной, с Вами...
Он никогда не видел Алика таким бледным и суетящимся. Это было даже удивительно.
… Но… это…  Ты же ее любишь… это …  И она тебя…
-  Наши с Ларой  чувства к моей семье и к моим обязанностям не имеют никакого  отношения. Они касаются только меня и Лару. Ну и … - Делянов чуть задумался – Вас, наверное, все же. Вы вправе ей запретить, и я тогда обязан буду отойти в сторону.
- Нет… нет… Лева, ты чего ?  Зачем так ?  -  Он тоже чуть задумался и добавил – Так сразу.
Потом снова, не предлагая Делянову, налил себе коньяку
-  Слушай, Левчик… Смотри… Значит, так. Я же тебе объяснял. Будет сеть салонов… это… ну, красоты. Ну, для баб, короче. Ну, и сами бабы  - он, как раньше, хихикнул, но на этот раз нервно-вздернуто – Ну, и… Короче, бабки будут. Левчик, ты понял ?  Бабки. Хорошие. Ну, ты это…  Ты своим… этим…Объясни…  Через год ты им не одну квартиру, а на каждого купишь. И Тоньке, и детям. Ты понял, Левчик  ?
«Знает ведь, что Тоней зовут» - заметил про себя Делянов.
- Моим жене и детям деньги и квартиры от Ваших салонов не нужны, - произнес он достаточно неожиданно для самого себя жестко .
Речь Алика чуть замедлилась. Казалось, он уговаривал.
-  Смотри, а тебя мы… я же говорил…
- Кто это «мы» ?
- У меня много в Москве… э-э-э… друзей – продолжал Алик -  Мы тебя депутатом … в Госдуму… сначала…  А потом…  Ну, ты понял…
-  Только не надо фантазировать. Это бред.
-  Э-э, нет. Вот это как раз и не бред. Я же сказал, у меня много…
-  Знаете, что …  -  резко перебил его Делянов – Если бы все это было так, Вы бы здесь  в этой  жопе  не сидели.  И  Вашей этой баней с парикмахерской и массажиками не занимались.
Лицо Алика дернулось. Точнее, дернулся только левый глаз и правый уголок рта.  А потом глаза заблестели. Он заговорил, теперь уже очень медленно :
-  А откуда ты знаешь, что и почему я здесь делаю ? И вообще, что ты обо мне знаешь ?
-  Алик  - резко сказал Делянов. – После всей этой сцены я вообще более о Вас ничего знать не хочу. И прошу Вас уйти.
-  Значит вот что – опять неожиданно суетливо затараторил Алик – Ну я тебе скажу, и ты поймешь.
Он остановился, помолчал и тихо спросил :
- Ты про лесника помнишь ?
Делянов дернулся.
-  Вы хотите сказать…
-  Я уже, собственно, сказал – ухмыльнулся Алик.
-  То есть…
-  А ты сам сообрази. Не дурак.
Делянов приподнялся с табуретки, привстал.
-  Значит так. Я могу прямо сейчас пойти и заявить на Вас.
-  Испугал ежа голой задницей. – впервые за все время широко улыбнулся Алик. -  Кто-то из нас тут уже  семь лет живет и успешный бизнес имеет, а кто-то прямо накануне того, как лесник копыта откинул, сюда подтянулся.  Аиньки  ?
Делянову показалось, что контроль над собой он начинает терять. Распрямился.
- Так. Вон. А то…
Он сам  не заметил, как рука его потянулась к табуретке. Алик заметил, чуть попятился.
- Вон – повторил Делянов.
Алик попятился в коридор, потом к двери. Делянов вышел закрыть за ним. Уже с лестничной клетки, перед тем, как исчезнуть, Алик выкрикнул :
- Ты пожалеешь !...
Делянов захлопнул дверь, изнутри закрыл на задвижку. Почему-то вдруг вспомил, что в Москве на двери ставят тяжелые замки, а сами двери обивают железом. «Дураки – засмеялся сам себе. – Это что, спасает ?...»

В тот вечер он ждал Ларису. Она предупредила его, что приедет, обязательно приедет. Какой-то незримой мысленной перегородкой она была отделена в его сознании от Алика, вообще уже – именно вот сейчас, теперь – не имела к нему никакого отошения. Он уже замечал, что в его отошении к ней стало появляться что-то иное, напомиавшее… нет, нет, он никогда бы в этом себе не признался, но… Иногда даже  вот это тяжко животное , мощно живое, начинало отступать, и появлялось…  Ему почему-то – еще с утра, и, конечно, до пояления этого досадного Алика - хотелось встретить ее цветами – он вспомнил, как они  с ней собирали цветы. С ней ?  Цветы ?  Да, это было совсем недавно. А сейчас он не знал, где взять цветов – на станции продавали только стеклянные. Он все же пошел на станцию, почему-то купил ведро ягод. Ему хотелось кормить ее ягодами, земляникой. Для земляники было уже поздно, он взял черники. У нее будут все зубы черные, - подумал. Потом все же, отойдя от станции, набрал в перелеске ромашек. Пусть стоят – решил – она любит. Он узнал об этом совсем недавно, как раз вот тогда. .  Они  собирали в омшаре ромашки и колокольчики. Она была совершенно не такая, какая бывала обычно. Они пошли погулять – совсем от станции недалеко. Зашли в омшару, в самое начало ее. Он решил  поискать в папоротнике подосиновиков, а она осталась на поляне. Собирала ромашки и колокольчики. Она сделала из ромашек венок, надела на голову. Волосы ее спускались на плечи, на глаза. Он  вышел к ней, держа в руке два здоровых гриба, положил ей в сумку.  Они стали собирать ромашки и колокольчики вместе.  «Как с Аленушкой» - подумал он, и ему впервые почему-то не  стало мысленно перед девочкой стыдно и страшно. Та, что была сейчас с ним, теперь тоже была как Аленушка.  И  Тоня тоже была такая же. 

Делянову хотелось, чтобы все это было всегда. И после того, как…  Собранные им ромашки он старательно завязал шелковой веревочкой, положил в ведерко с черникой. Все это понес домой.  Тщательно вымыл ягоды, поставил цветы в банку с водой.

Ни вечером, ни ночью Лариса не приехала. Не приехала она ни  на следующий день, ни после.


*     *     *



Внезапно,  выходя их столетовского чепка, Делянов почувствовал, что ему, как когда-то,  словно птица какая в голову клюнула – да, да, такое ведь было уже! – и он вдруг  вспомнил – да, так тоже было… в детстве… когда он стал вдруг вспоминать… как он поднимается на столетовский бугор… он потом, уже в Столетовке, вспомнил то, о чем вспоминал в детстве, и узнал этот бугор…-  а сейчас он вспоминал… словно кадр за кадром… вспоминал то, чего вроде бы – ведь он точно знал! - не было, или все-таки было,  или из памяти его было намертво вычеркнуто: он вспоминал, как он шел по лесу, по борам, вдоль высоковольтной линии, шел долго, часа два, пока не вышел в большое, простиравшееся чуть не до неба, колышащееся мелкими желтыми цветами, поле  – ну да, вроде там должно быть Заколпье,  - да, вон его и видно – и ровно в полдороги до Заколпья была видна церковь.  Делянов пошел в ту сторону, к церкви. Шел прямо по высокой желто-цветастой траве. Вроде бы это был конец сентября, и трава уже никла, хотя идти все равно было трудно.  Дойдя до храма – совешенно очевидно, что восемнадцатого века,   в стиле аляповатого смешения классицизма с украинским барокко – Делянов двуперстно трижды перекрестился и вошел – двери были открыты.  Было три часа дня – как раз время между службами -, и в храме никого не было, хотя свечи  кое-где горели. Росписи были вполне подстать архитектуре:  особенно бросилась в глаза простоволосая, рыжая, рыдающая у ног нарочито еврейского вида Иисуса – именно Иисуса, а не Исуса, как привык Делянов в Куровской – рыжая Магдалина – именно Магдалина, а не Магдалыни, как привык Делянов в Куровской, -  и еще – на колонне внутри – одетый в латы чем-то очень похожий на Алика – прости Господи – великомученик Меркурий. Делянов заметил, что алтарные врата отворены, подошел…  Там… Там… Прямо на алтаре, в красной накидке, с развевающимися длинными светлорусыми волосами сидел  - именно сидел – да, да, так! – здешний лесник Михаил Ильич Меровеев, подняв руку – уж это-то Делянов хорошо понял - в двуперстии, а перед ним на коленях стоял старенький, в поношенном, в заплатках,  подряснике, священник, иеромонах, и молился – троеперстно – успел заметить Делянов. Они не видели Делянова, словно или его не было, или не было  их. Делянов тихо повернулся, вышел из храма, не перекрестившись, качаясь, вступил в полевые травы, прошел шагов десять и внезапно, схватившись за сердце рухнул в  желтые цветы. Сколько пролежал, он не помнил. Что было после, тоже вспомнить не мог.


*     *     *

- Майор Выжлецов – протянул руку Делянову  небольшого роста, щупленький человек, сидевший перед ним в одной рубашке, без костюма.
-  Делянов. Лев. – протянул Делянов свою в ответ.
-  Ну,  Вы понимаете, Лев Львович, что Вы  не в милиции. И даже не в прокуратуре. -  сказал майор Выжлецов и протянул удостоверение.
Впрочем, и протягивать было не надо. Делянов и знал, куда ехал во Владимир, и входил в здание с соответствующей надписью  на мраморной доске у входа.
Делянов пожал плечами :
-  Я же знаю. В повестке расписывался.  Но не понимаю.
- Что Вы не понимаете?
-  Чем удостоился ?

Повестку  «явиться» вручил Делянову капитан Петрушко – тот же самый Петрушко, который регулярно дежурил на станции «Столетовка» в опорном пункте. Он же, впрочем,  и раньше вручал ему повестку от прокуратурского следователя Кабальцева в Стекольный… И вот теперь…  Петрушко пришел рано утром, часов в семь – впрочем, ведь точно так приносят подобные повестки и в Москве ,  как сообразил уже позже Делянов – мощно постучал в дверь , а,  когда к нему вышел непроснувшийся Делянов, вручил повестку и потребовал расписаться. Пока Делянов расписывался, он вдруг вспомнил, что в прошлый раз, в прокуратуру, этого не требовалось.
 
Когда Петрушко исчез, в голове Делянова поплыли все его публикации  последних лет.  Неужели причина вызова -  все более открыто звучавшие в них монархические мотивы ? Призывы к смене Конституции ?  Ну да, пожалуй, но ведь не насильственной же…  На «подрыв» или «разжигание»  все это  явно не тянуло – напротив, Делянов всячески защищал государственную систему, особенно после ухода первого президента  и прихода второго – он просто писал о том, что ее необходимо, как сам он говорил, «увенчать Царским Престолом», не называя при этом никаких кандидатур.  В этом не было ничего особенного – один из, как теперь говорили, «мэйнстримов» общественных настроений,  причем был он далеко не самым популярным. Гораздо эффектнее выступали и, кстати, гораздо больше зарабатывали, те, кто  призывал к тому, чтобы   «на деле соблюдать Конституцию» или, наоборот, «валить оккупационный режим».

- Хотелось бы думать, что  ничем – ответил Делянову майор.
«Значит все-таки чем-то» – заметил про себя Делянов.
- Вас интересуют мои публикации ?
- Да ну что Вы…  Времена, когда из нашей конторы  делали полицию мыслей, прошли. Мы сами надеемся – улыбнулся майор, -  навсегда. Мы же  не любили этим заниматься – но партия требовала… Теперь партий много – майор усмехнулся -, и мы служим государству, а не идеологии.
-  Ну да – кивнул головой Делянов.
Он знал, что вот уже несколько лет они с интеллигенцией всегда разговаривают примерно именно так, но все дело было в том, что он, никогда ни к кому особенно, так сказать, не примыкавший, любивший одиночество и избегавший, как теперь говорили, тусовок, себя к интеллигенции не относил .  - Да, да, но тогда я не очень …
Он не успел договорить слово «понимаю».  Майор его оборвал.
- Все. Не об этом. Лесника Меровеева Вы, конечно, помните ?
«Так, - смекнул Делянов – Алик ?  Этим и пугал ?  Или нет, - совпадение, мнительность ?…»
- Разумеется, - ответил.
- Когда Вы  с ним познакомились ?
- Еще до того, как сюда переехал. В лесу. Собирал грибы. Встретил его на дороге. Помню, он был с велосипедом.
-  И  какое на Вас он произвел впечатление ?
-Ну, скажем так, необычное.
- А чем ?
- Ну внешностью. Борода длинная. Волосы тоже длинные.
- Ну, Вы-то и сами… Кстати, зачем бороду сбрили ?  Вы же вроде это… старообрядец.
- Ну, не совсем…
- Ну, тогда ладно. – согласился следователь, сам, естественно, чисто выбритый - Вы помните ваш с ним разговор ?
Делянов разговор помнил. Но по старой, еще советской, привычке  решил не  откровенничать . Да, собственно, и откровенничать было нечего.
- Так. Смутно. Вроде бы, о грибах – ответил.
- Только ?
- А о чем еще мы могли ?
- Ну мало ли…- многозачительно произнес майор.
 Помолчал. Потом спросил:
- А не он случайно  Вам предложил здесь остаться и поселиться ?
Делянова словно дернуло током. Ведь правда.  «Но почему меня этот вопрос так испугал?»
- Да, он, пожалуй. А как Вы?...
Делянов вдруг почувствовал, что его трясет.
- Да что ж Вы так нервничаете, а … ?  Вы же сами прокуратурскому следователю говорили. А нас так боитесь… Как будто… - Выжлецов замедлил речь – как будто Вы сами его искали зачем-то. А ?
Это самое «А?» показалось очень многозначительным. Выжлецов внимательно посмотрел на Делянова. Делянов всегда был чуть стеснителен. И всегда в таких случаях отводил глаза. Отвел и на этот раз. Выжлецов это заметил. Делянов понял, что, отводя глаза, только себе вредит.
- А потом… -  майор  опять  довольно многозначительно помолчал – Вы встречались ?
- Довольно редко – ответил Делянов – я же грибы сдаю на грибоварню, сейчас меньше, а тогда много сдавал,. Приезжал, естественно, но обычно не попадал на него.  Другие принимали. Как правило,  тетки. Или этот… как его…
- Витька Бодун. Пьяница.
- Да, да. Вот он.
-  Ну, нас он не интересует. С детства знаем.  Безобидный.
-  А что, Меровеев  …
Выжлецов не ответил.
- А скажите, - вдруг, опять довольно долго помолчав, как бы нехотя произнес. – Все таки…  Почему Вы все-таки сюда переехали ?  У Вас вроде была неплохая работа – ну, не бизнес, конечно, но с более или менее регулярным доходом…
-  Ну, она и осталась – перебил Делянов.
- Ну да. Но ведь еще и  хорошая квартира в Москве, семья…
-  Так и это все осталось. Мы с женой не разведены.
-  Формально не разведены или, так сказать, по существу  ?
-  Ну-у-у…
- Понятно – как-то пробубнил Выжлецов. -  Так… А Тихон Делянов, сопредседатель Левой лиги, анархист, - Ваш сын ?
-  Первый раз слышу, что он выбился в такое… Но он, да, анархист. Конечно, это он. Вряд ли есть другой Тихон Делянов. Вас именно он интересует ?
- Нисколько. Нас интересует, почему Вы вдруг решили уехать из дома .
-  Ну, если говорить правду, то в значительной степени из-за него. У нас разные взгляды, все разное – мы не можем жить вместе.
- Логично, когда отец выгоняет непутевого сына из дома, а не наоборот.
- Я не считаю, что он непутевый. Он неплохо учится.  Ну, а все остальное… Возможно, именно за ним будущее, а не за мной.
- Ну, это Вы перестаньте. Какое будущее у анархии ?  Вам должно быть стыдно так говорить. Вы же монархист… Кстати, наша контора совсем не против монархии. Главное только, чтобы все своевременно… Подготовить хорошо надо…
Выжлецов улыбнулся.
- Да не в этом дело – то ли продолжил старую мысль, то ли ответил Выжлецову Делянов - И потом… Я этого в чем-то сам хотел. Уехать из Москвы. В лесу жить.
-  А почему именно сюда ?  Почему дом себе не купили, как это все делают ?
-  Cюда я много лет за грибами ездил. Места знаю, люблю.  А насчет дома ?  Ну, если честно, хозяин я никакой. Следить за домом, хозяйство вести, ремонт всякий… Често говоря, не привык я, человек городской, привык к ванне с туалетом, ну вот и  приобрел вместо дома квартирку маленькую.
- Приобрели…  Так все-таки  купили или снимаете ?  Про Вас ведь по-разному говорят.  А документов на приобретение нет.  Ни в местных органах власти, ни  в Стекольном, ни во Владимире.
-  Я фактически купил, но… Вроде как снимаю пока.
- У Стрельцова Ивана ? – cледователь действительно правильно назвал официального владельца квартиры, одинокого шестидесятипятилетнего старика, жителя Заколпья, уже лет десять как потерявшего работу и теперь жившего, по сути, только за счет Делянова, платившего ему в рассрочку.
-  Да. Мы ничего не оформляли. Нас так устроило. И меня, и его.
-  А Вы знаете, что это, вообще-то нарушение ?
Это уже было явным перебором.  «Берет на пушку» - сообразил Делянов. Впрочем, и сам следователь это понимал – нагнетая. И Делянов понимал, что тот  нагнетает, а значит, действительно, к нему прицепились серьезно.
-  Это наше с Иваном Поликарповичем дело – ответил Делянов –  Всегда можно написать дарственную… ну, или завещание, в конце концов, если надо. Хотя он жив, здоров, и дай ему Бог.
- Ну ладно – чуть недоверчиво выговорил Выжлецов.  - Допустим, так. А теперь главное –  произнес он с расстановкой – это из Вашей статьи цитата в газете   «Возвращение» ?
Он достал записную книжку и вслух прочитал:  «Царь-Мученик  был искупительной жертвой к Богу за весь свой род и весь свой народ».
- Да, из моей – ответил Делянов.
- А вот это Вы видели ? – Выжлецов протянул Делянову  клетчатый листок их школьной тетради , на котором четким почерком было написано :  «Приими, Господи, жертву сию за род Твой и мой и народ Твой и мой».
- Что это ?
- Это найдено в письменном столе Меровеева. В его вечно запертом домике. Кстати, никаких таких склянок и настоек, о которых все говорили, там не оказалось. А вот это было. Вам не кажется удивительным почти полное текcтуальное совпадение  ?
- Что Вы хотите этим сказать ?
- Я ничего не хочу сказать. Я просто читаю то, что написано. И  Вами, и вот здесь.
- Почерк его ?
- Его. Но согласитесь, это мало что значит.
- Вы хотите сказать…
- Я пока что ничего не хочу сказать. Я Вас спрашиваю. Задаю Вам вопросы как следователь.
- Я ничего не могу ответить – сказал Делянов – Я не знаю. Возможно, эти вещи многие понимают, и он понимал. В воздухе витает.
- Возможно. Но возможно и - Выжлецов резко прервался.  Потом протянул Делянову бумагу
- Распишитесь, пожалуйста. О невыезде с постоянного места жительства.
- Я прописан в Москве.
- Неважно. Как Вас из Москвы сюда возить прикажете, если понадобится?  Вы постоянно живете в Столетовке. Да, кстати, раз квартира записана на Стрельцова, я  немного нарушаю. В интересах дела. Да и в Ваших тоже. Или Вы хотите, чтобы я Вас арестовал ?
Делянов взял бумагу, резко расписался, протянул бумагу обратно.
- Ну вот -  Выжлецов неожиданно чуть улыбнулся.
- То есть Вы уже считаете меня не свидетелем, а…
- Я ничего не считаю – перебил Делянова Выжлецов – Идет следствие, его результат непредсказуем, но зависит и от Вашего с ним сотрудничества. Согласитесь, это естественно.
-  Да, конечно, - ответил Делянов.


                *        *       *


Автобус «Стекольный-Столетовка», ходящий  туда-сюда  два  раза в сутки, трясся по каменистой, а еще и намертво развороченной,  дороге, по мелколесью.  Делянов почти подпрыгивал на сидении. «В лучшем случае – подозреваемый - сразу же, еще в кабинете Выжлецова понял он свою участь – А подозреваемый – значит виновный. У нас иначе не бывает. Но ведь вызывали уже. Почему теперь ?  Ну да, теперь уже не прокуратура. Кем он все-таки был, Меровеев ? И был ли вообще? – вдруг стукнуло. Ну, это уже… Но его-то, Делянова, по-любому упекут, или пристрелят при переводе из камеры в камеру. Впрочем, это был бы наилучший вариант…». Он ведь  уже давно думал - какая разница вообще-то – жить или не жить. Всё одно. Вспыхнувшее из Небытия Бытие, и опять обратно… Контрольный в башку… «Тоня верит – вспомил он -  что все иначе. И я раньше тоже верил. А теперь… Тоня  верит. Да, да, верит, что там ее Жених ждет. Не он, конечно, не Лев Львович Делянов…  Какая же у меня в голове гадость».

-  Зачем Ты создал ее такой,  Господи ?  За что Ты лишил меня ее ?  -  вдруг, внезапно, на весь автобус закричал Делянов – Забери и меня !

Сидевшие на переднем сидении три школьницы – еще в автобусе был только один крепко спавший недалеко от Делянова мужик – обернулись и захихикали.

Потом Деляов  думал о том, что другой жены у него – в общем-то по жизни неудачника, да еще и, как он сам себя определил, слабого самца в стае, - и быть не могло. Другие жены были у тех, про кого когда-то было написано – «красное духанье, гибкий смех»… Ну да, это Мандельштам… Русский нерусский поэт… Странно, что вдруг его вспомнил… У Делянова  не было ни того, и другого – ни красного дыханья, ни гибкого смеха,  а еще. не было ни накачанных мускулов, ни, так сказать, свободных денег, и много чего такого не было А потом он подумал, что лучше вообще не думать. Закрыл глаза, попытался не думать.

Самым странным было то, что он внезапно, вдруг, несколько дней назад совершенно забыл о Ларисе.  Забыл напрочь, словно ее и не было вовсе. Внезапно, вдруг, без перехода – вспомнил.  Лариса ?  Зачем пришла Лариса ?  К нему, неудачнику, слабому самцу в стае ? Слабому даже по сравнению с ее этим… Аликом…

«Это та же самая  Тоня. Только… с той стороны…  Оттуда… куда я…»

Эта мысль его поразила.

Не думать не получалось. Опять пришла мысль о леснике. Лесник ждал его на дороге со своим велосипедом, и позвал сюда жить. А он – да, да, он и вправду давным-давно искал этого лесника,  чем-то даже внешне, как он вдруг совершенно неожиданно понял, на него, Делянова, похожего, разве только вот волосы – у Меровеева длинные, у Делянова короткие, стриженые, а так и борода бывшая, и вообще…

Давным-давно искал…  Это когда ?

Лесник, лес, Лариса…

Друг друга отражают зеркала…

Потом Делянов подумал: «Это автобус трясет Делянова, или  Делянов своим ознобом трясет автобус ?» Думал об этом минуты три. –  «Бухнуть надо, - подумал вслед. – Или не надо?”, а потом опять подумал – о том, что раз в ответ на «надо» возникает – хотя бы как вариант – «не надо», то значит  он все-таки не алкоголик.


*     *     *

Вечером Делянов встретил прямо у подъезда Леху. Тот был сильно пьян,  еле на ногах держался. Стоял возле подъезда, раскачиваясь
-  А-а-а … Вот он идет… - начал Леха
-  Здорово – ответил Делянов.
Леха долго смотрел на него, словно не узнавал. Потом потянулся к Делянову дергавшейся рукой, взял за пуговицу, и, точно так же, словно не узнавая,  пробормотал :
- А ведь Меровея  это ты… тово…
- Ты что это ?  А ? – отпрянул Делянов.
-Ты, ты…  Из Москвы и приехал, чтобы тово… - Леха внезапно словно протрезвел – голосом – но глаза были такие же :  он, казалось, вовсе не видит Делянова. -  Тово-тово. . . 
Делянов совершенно неожиданно для себя самого вдруг словно обмяк :
-  Откуда ты… это…
Он неожиданно поймал себя на том, что чуть не сказал «знаешь»
- Как откуда ?  Это все ... – он помедлил и произнес это самое слово – знают.
-  Леха… Ну-ка… Ты мне это…
Неожиданно Леха махнул рукой :
- Иди ты… Пойду похмелюсь.
Качаясь, побрел к станции. Пытался прикурить, папиросина и спички упали на землю, поднимать их он не стал.

«А если правда… - вдруг ударило Делянова.  Если правда…но… Я же написал… Действительно написал !  А кто-то прочитал… и… и … ТОВО. Но я писал о … О Царе писал…  нет, нет.  не  могло так быть, чтобы кто-то прочел и …   Если вправду… то… я… сам.  Сам только. Сам…  Но…  Как?  Как?  Как?  Не помню я этого!  Когда ?»

Делянов открыл окно, лег. Слышал, как в ближнем лесу кричали совы-неясыти – как скрип старого велосипеда. Он  пролежал пластом всю ночь и  нырнул в провал только в половине шестого.

Делянову снился сон, будто бы он, Делянов, спит не в Столетовке, а в Москве,  в их с Антониной старой квартире на Суворовском , и Тоня спит рядом с ним, и вот он сейчас  видит этот самый сон, будто бы он в толпе,  и толпа смотрит на отрывающиеся  от Солнца световые блики, летящие к Земле и опускающиеся прямо на Москву  - . в форме скобки  Но он, Делянов, не видит этого в упор, и над этим только  посмеивается -  а - ерунда, дескать, нет ничего А толпа все стоит на площадях с поднятыми головами и смотрит, и теперь и он уже все это видит. Кажется, он стоит где-то в Замоскворечье, кажется, у исхода Пятницкой, где-то возле церкви Михаила Черниговского, где когда-то крестили Тихона.

Это были, скорее,  не "скобки", а что-то вроде интернет-"смайликов". Они отделялись от солнца и летели прямо на Москву. Над самым городом некоторые из них превращались в плоские световые кресты, другие - в круглые подобия того, как обычно рисуют летающие тарелки.  Летели над городом и приземлялись возле Кремля.  Потом оттуда по всей Москве поползли БТРы, из которых выходили люди в спецназовской форме - им никто не оказывал сопротивление. Впрочем, ползли слухи, что кто-то где-то в них стрелял, и были какие-то жертвы. Но это были только слухи.

На следующий день оказалось, что спецназ говорит на украинской мове. Было даже объявлено ( каким образом- Делянов вспомнить не мог ), что это действительно войска Украины . Будто бы там накануне перестройки ушла в подполье вся советская военная промышленность и наука, и теперь Украина использует все, что должно было быть создано в СССР, если бы не несчастные 1985-1991 годы, ну и все последующее. На попытки войти с ним в контакт "украинский спецназ" не отвечал, но и никого не трогал, выказывая полное безразличие. Еще на следующий день государственным языком был объявлен украинский. Где российское правительство, никто не знал, и почему-то особо и не интересовался.

В Москве в это время было очень много не то китайцев, не то корейцев, и они вполне ладили с русским населением, почти с ним смешавшись. Вскоре все вместе были "впряжены" в какую-то трудовую повинность, не столько тяжелую, сколько не оставлявшую свободного времени. Но что это была за работа, Делянов не знал. Многие стремились прорваться в Центр, но он был закрыт Его охраняла украинская гвардия, а сам Кремль, как стало известно, - еще какие-то войска, уже не украинские.  Было объявлено, что всем управляет "Коллегия Королей", состоящая из  первых лиц мира. Все религии были запрещены.

Делянов, как и прежде, жил с Антониной, но они  были значительно моложе, чем сейчас. У них был не то один ребенок, не то двое.  Через некоторое время после начала "оккупации" Антонина  пришла домой чуть выпивши. Делянов ее спросил: "Где ты взяла вино?" ( вроде бы был объявлен "сухой закон" ).  " Я не пьяна, просто я опять беременна", - ответила Наталья. " Ну и отлично, - сказал ей Делянов - проживем как-нибудь». А жить было все труднее, продуктов было все меньше с каждым днем. Было непонятно, то ли нас всех ( русских и "китайцев") хотят выморить голодом, то ли они вправду не справляются.

Вскоре Делянову вместе с Антониной  и еще кем-то удалось как-то попасть в Центр и посмотреть на регулярный обход королями Кремля. Их было человек двадцать, охрана у них была какая-то иностранная ( но не "украинская гвардия"). Часть королей была в обычных костюмах, при галстуках, другие - в каких-то черных балахонах, двое или трое еще и в чалмах.  Лица их были маловыразительны, хотя и не резко отвратительны - "никакие".  Кто-то в толпе сказал, что это и есть короли всех веков. При этом Делянов заметил, что из Русских царей никого там не было. Вдруг Антонина ему и говорит: "Смотри, вон Майкл Кентский". Делянов усмехнулся : "Куда же без него..." Это действительно был он, уже более чем пожилой британский принц, претендовавший на Русский престол - причем, он шел и над всеми возвышался, остальные были довольно низкорослы.

Когда короли уже повернули и вошди в Боровицкие ворота, один из них – из тех, что были в обычных костюмах, обернулся и они встретились глазами. Делянов сразу узнал этот серый внимательный взгляд, устремившийся в самую глубь его, Делянова, существа.  Король  чуть кивнул Делянову, как старому знакомцу, но не головой, а только взглядом, чуть опустившимся и вновь поднявшимся. Потом Меровеев повернул голову в общем направлении и вместе со всеми исчез в воротах Кремля.

Продолжением стало то, что Делянов, Антонина и еще несколько человек, среди которых было двое или трое китайцев, сидели в  заброшенном доме недалеко от Москвы за пустым столом и говорили о том, "что с этим всем делать". Делянов предположил: есть два пути - или срочно искать оружие и поднимать восстание, или сливаться с "ними", жениться на "их" женщинах и своих выдавать за "них" замуж, а потом всем вместе изменить ситуацию изнутри.  Антонина рассмеялась : "С хохлами-то проблемы не будет, ты вон сам у меня на четверть хохол (  оба засмеялись ), но правят-то не они. А вот с теми что делать?» ?" .

Заговорили о возможных при освобождении  жертвах,  и кто-то упомянул, что уже погибло столько же, сколько в гражданскую войну. Было непонятно, где и когда эти люди погибли, и даже с какой стороны.

Потом один из "китайцев" сказал: "Только что объявили - будут всех выселять и рассредоточивать  по всей территории" ( было неясно - по всей Земле или только по России ). И добавил: "Лишь бы не разлучали семьи".

Внезапно Делянов словно сделал над собой усилие и вышел из  этого сна в сон о своей квартире на Суворовском, а из этого сна уже почти сознательно, словно кто-то приказал ему, вышел  в столетовскую явь – явь ли ?

В окно бил ветер и стучала ставня. Собирался дождь. Делянов побрел на кухню, открыл кран, долго пил воду.

*     *      *

Где Лариса ?

*     *     *

Наутро Делянову надо было ненадолго в Москву – кажется, все-таки нашлись желающие  издать тот самый, давно задуманный  альбом «За белыми грибами по  Мещере». Ну, что же – думал Делянов, - пускай… Раз так, хорошо. Дело все равно делать надо, а так можно и вовсе тронуться.  Он все больше чувствовал, что к этому приближается. Забыть обо всем, не думать…

Проходя на восьмичасовой тыр-тыр, Делянов наткнулся на двух совершенно так же в стекло пьяных, как вчера Леха, торговцев хрусталем. Он, кажется, видел их раньше, но кого ведь здесь не перебывало. Они что-то  доказывали друг другу.  Делянов услышал только :
-  Да хули, кто убил – кто убил .Вот этот и убил - он ткнул в сторону Делянова пальцем –Москвич, ****ь.
Делянов шарахнулся.

Очнулся он только в тыр-тыре, у окна. Напротив сидели две школьницы лет по четырнадцать, и до Делянова донеслись обрывки разговора :
- Тут неделю назад опять дядя Коля пришел и у калитки стоял, и через два дня опять. Пирога просил. Ну я у бабушки спросила , чего  делать, а она мне «Испеки сама как можешь, и в церковь снеси, и свечку поставь». Ну я с яблоками сделала и снесла.
- И как ?
-В тот день никак, а утром я в школу иду, а он на дороге стоит. Головой мне кивнул и пошел прочь. Больше не был.
- Испугалась ?
-Да не, чего пугаться. Он не злой был. Не дрался никогда. Пил только.


*    *    *

Делянов зашел в переулок. Красноватое здание школы, в которой и он еще учился, поплыло перед ним в мареве столетних лип. Он заметил, что две из них срубили. Всё рубят – подумал. Скоро и Столетовку вырубят. С боров начнут. Уже ведь принялись кое-где. С боров начнут – омшарой закончат. Да нет – омшара не нужна никому. Все равно вырубят – просто…

Было два часа дня. Пятый урок вот-вот закончится. Все вниз по лестнице побегут – и во двор, и по домам – кучкой, а кто  и на пары разбившись – восьмой ведь класс уже.  Он приехал сюда, чтобы встретить Аленушку, обнять ее, просить все забыть, все обиды, сказать, что немного еще поживет в лесу и вернется, а потом они будут на лето вместе туда ездить, и ходить в лес, а осенью возвращаться. Вот она выбежит сейчас из школы…

Не узнает ведь сразу без бороды…

Алена вышла ровно в два пятнадцать.  Шла, закинув голову чуть вверх, в своей синей блузке,  еще им  ей  подаренной. Шла без портфельчика, который  сзади ее нес длинный худущий одноклассник.  чуть касался рукой ее руки, она громко смеялась. «В четвертом же классе всего…»  Делянову стало страшно.

Именно так страшно в первый раз в жизни ему стало тогда, когда он в первый раз после появления Ларисы, на следующее после их самой первой, пьяной ночи, наутро, вышел за пивом в столетовский чепок и вспомнил о том, как Алена когда-то… увидя их с Тоней фото…  «Мама и папа…»

Делянов отпрянул назад и встал за угол. Он  стоял так, пока они – совсем-совсем дети -  не исчезли за углом, и сколько еще стоял, не помнил.

Помнил только  -  себя помнил – вспомнил   -  когда уже  проехал в электричке Люберцы.

*     *     *

Ночью  к Делянову  пришел  Тихон. Сквозь сон  раздалось: «Встать, говно!» Делянов   вздрогнул, с трудом продрал глаза. Тихон стоял над ним, лежавшим в своей постели в поту, глаза сына округло блестели. Правая рука его была за спиной.
-  Встать, тебе сказано.
-  … Ты… ты… как меня здесь нашел ?... –  пролепетал Делянов, тут же поняв всю глупость вопроса -  ты… ты… вошел как ?
-  Идиот, дверь запирать надо было. Встать.
Делянов протянул ноги с постели вниз. Встал.
-  Сынок… ты… это… - залепетал.
-  Недобил тебя тогда, ублюдок.  Это тебе за мать. Мать у меня святая.
Тихон  резко вытащил из-за спины правую руку, в которой держал большой железный прут. Так же резко ударил Делянова по голове, потом еще раз, и еще. Делянов рухнул,  на пол хлынула алая струя, но боли почувствовать Делянов не успел.

*     *     *

Сверху, из-под потолка  Делянов видел, как Делянов, распластанный, простерся на полу лицом вниз, в алой, все более расширявшейся луже.

*     *     *

Утром  Делянов обнаружил себя сидящим на краешке кровати, в холодном поту. Пот стекал на пол, образуя  лужу.


*     *      *

Как же было  ?  Как же все это было ?

Делянов вспомиал, что есть Забыть-река, или река Смородина, а греки называли ее Летой. Кто умирал, пил из нее и забывал все.  Но была и вторая река. Мнемозина… Рось, Русица, Руза… Руда. ..  Кто пил из нее, все вспоминал. Что было, что есть и чего нет.

Небытие есть, Бытия нет – он опять это вспомнил, Делянов.

Черная река. Изумрудная

И Красная река.

Делянов принес из ванной железный ковш. Потом достал свой старый финский нож, с которым ходил за грибами, протер его спиртом. По локоть задрал рукав рубашки. Нащупал вену. Подставил ковш и одним ударом ножа резко полоснул руку.  Алая струя резко хлынула в ковш. Потом стала капать – крупными каплями. Минут десять Делянов сидел и смотрел, как течет. «Ну да, больно, но не так уж» - подумал.

Когда накапало навскидку с полстакана, Делянов поднес ковш к губам и жадно, в три глотка отправил в себя теплую, солоноватую влагу. «Волгу - почему-то подумал – Или Дон. Дно. Станция Дно, Да, да, та самая, где…» Достал баночку с арникой, которую накануне купил в Москве в аптеке, густо намазал порез, взял бинт и крепко обмотал им руку. Пошел в комнату, лег. Сколько лежал, не знал.

Но, кажется, начал вспоминать.

Кажется, начал вспоминать, что и как, на самом деле, как он был сейчас уже почти уверен, было вот тогда.  Среди ночи он встал с постели, словно кто-то велел ему встать. Быстро оделся, натянул валенки – идти ведь придется по снегу – вышел из дому, перешел  пути, и по той самой дороге,  по которой обычно ходил по грибы,  и которая была достаточно укатана лесовозами, чтобы по ней идти, двинулся в сторону  располагавшегося в шестнадцати километрах урочища Ермус,  где находилось  лесничество и домик Меровеева. Шел  часа четыре лесом, буграми, по молодому снегу. Несколько раз почему-то цеплялся ногой за коряги, падал. Вставал.  Наконец, пришел.   Рассвело.  Подойдя к лесничеству, Делянов увидел на снегу костер. Рядом с костром был большой и довольно старый сосновый пень, возле которого стоял в ватнике Меровеев, топором откалывал от пня щепки и бросал их в костер. Волосы его опускались на плечи. Над костром висел котелок, в котором что-то варилось, и Меровеев время от времени из него отхлебывал. Делянов подошел к нему, сказал – «Идемте» Меровеев кивнул головой. Забросал костер снегом. Еще раз пригубил из котелка, вылил на снег красно-буроватые остатки, выпрямился.    Кликнул: «Тайга-а-а!…». Неведомо  откуда выскокнула большая белая лайка, такая же точно, как снег вокруг. Собака ощерилась на Делянова, но Меровеев погладил ее по холке, и она затихла.

Они шли по той же дороге, по которой  Делянов пришел.  Декабрьское солнце стояло –  было солнцестояние, двадцать первое декабря  – низко, но пронзительно освещало сосново-березовые мелятники вдоль дороги.  Слева прошли бугры, затем карьер,  вступили в омшару, свернули еще влево. Тайга то отбегала, то прибегала обратно, делая туда и сюда  чуть ли не по километру, а в омшаре начала скулить и скалиться. Меровеев иногда трепал ее по холке, и она успокаивалась, потом начинала снова. Возле карьера лежал длинный остроконечный  стальной  прут – Делянов приметил его еще когда он шел туда    Он поднял его, взял с собой. Меровеев усмехнулся, ничего не сказал. Когда  они уже шли  по омшаре, Меровеев   впервые за всю лорогу заговорил и задал  один вопрос: «Ну, скоро?». Делянов не ответил. Они шли дальше. Тайга все больше скалилась и, наконец, кинулась на Делянова, норовя  достать и вцепиться в горло, но Меровеев схватил собаку за холку шлепнул и тихо сказал : «Нельзя, Тайга». Потом прибавил : «Запрещаю тебе».

У незамерзшего ручья, возле старого дуба – чуть ли не единственного в столетовских лесах – Делянов вдруг замедлил шаг , когда Меровеев вышел немного вперед, замахнулся и мгновенным, точным ударом заостренного конца стального прута пронзил лесника насквозь. «Ну, слава Богу» - были последние слова, пробулькавшие в остановившемся горле, из которого, одновременно с грудью и спиной, вырвались алые струи.  Лесник рухнул на снег. Тайга завыла, но к Делянову не приближалась. Затем скачками помчалась вглубь леса.

Делянов с трудом вытащил прут, отбросил его в сторону и,  не выходя к дороге,  лесом, прямиком увязая в снегу, двинулся к станции. Пошел еще снег -  засыпающий следы,  свежий.

Вспомнил  потом, что прямо так,  в намокших выше валенок штанах – он, видимо, по дороге падал – завернул в чепок.  Работала Валя.
- Лев Львович, что с Вами ?  На Вас лица нет.
- Пустое, Валечка.  Налейте мне.
- Пива ?
- Нет.
- Сколько, Лев Львович ?
- Cколько есть. И пива.
Валя молча налила целый стакан. Делянов заметил, что на бутылке, из которой она наливала, было написано «Велес». «М-да…» - хмыкнул Делянов.
Протянул руку за стаканом. Прямо тут же, не отходя от прилавка, закинул внутрь. Так же, одним глотком, влил в себя  «Мальцова».
- Еще, Валечка. Так же.
Валя повторила. Стакан «Велеса» и кружку пива. Повторил Делянов. Попросил еще. Еще повторил. Потом еще. Это вроде уже целая была… Да больше…
- Лев Львович, может, пельмешек.
- На *** пельмешки
Валя никогда не слышала раньше от Делянова, чтобы он так выражался. Сама она, впрочем, порой выражалась и почище, как и все вокруг.
- Нет… - бормотнул Делянов. Давай. Токо… еще… налей. Нет… целую давай.
Он впервые перешел с Валей на ты. «Хрен его знает, а, может, и правда… ее…это» - вдруг мелькнула мысль. Валя достала бутылку. Изображенное на ней волосатое божество, от которого исходили еще и солнечные лучи, смотрело прямо на Делянова. Валя пошла ставить пельмени.  Делянов взял бутылку,  отошел от прилавка. Налил себе. Потом еще.  Потом Валя принесла тарелку пельменей, вилку и даже майонез.  «О! – сказал сам себе вслух Делянов -  С майонезом можно … даже какашку…». Начал ковыряться в пельменях вилкой. Пельмени не пошли.  Прямо на Делянова с этикетки уже наполовину опустошенной бутыли смотрел Велес. Велий Лес.
- О !  - Делянов ткнул в древнее божество пальцем. – Хозяин тайги. Тайги, тайги…  Так…  Запрещаю тебе, Тайга.
Он вслух произнес те слова, которые… 
- Это… - слова путались – Это…
Делянов смотрел на Велеса. Пристально, в одну точку. Неужели ?…
- Это… ты… Вы…  попытался налить себе еще, но не смог. Начал оседать. Потом рухнул на пол. Вдруг сумел сообразить, что так не … Присел, прислонился к стене. К нему подбежала Валя.
- Лев Львович… Вы бы…
Начала его слегка приподымать. Но ей не надо было это делать. Делянов неожиданно встал и, покачиваясь, пошел к двери. Толкнул ее наружу ногой. Вышел. Чуть не упал, но неожиданно сам восстановил свое равновесие и двинулся в сторону своего – своего? – дома.

Потом не было ничего.


*      *       *

Так… было… или нет ?  Или…  Выстроилось в каком-то полунедосверхподсознании деляновском  вот сейчас, здесь, после всего, после того, как   сам себе уже вынес вердикт ?   Они умеют и без пытки заставить принять на себя чужую вину. Научились за столько лет, еще с Дзержинского… Причем здесь Дзержинский …  А при царях что, не так было ?  Всегда так было… Но вина-то чужая или …
 
«Еже писах, писах» - вспомил Делянов почему-то Понтия Пилата.

«Писах-писах»- ответил какой-то хмыкнувший изнутри его голос.

Единственный способ хоть что-то понять – идти туда.  Дело тогда не открывали, вроде бы там не искали ничего, да и место, где он был убит, вроде бы, как думал Делянов, никто не знал. Только слухи ходили… «Если да, и я помню, то… туда и выйду. Если нет, то… »  Нет, нет,  ничего не было. Он никогда никого не убивал. Еще накануне, еще позавчера   он твердо это знал .  Даже на войне не убивал, потому, что не был ни  на одной войне, обошло. В армии служил на Севере, в войсках связи.  Но ведь надо же вот сейчас  понять, почему он вдруг так все вспомнил.   Вот это все... Или все же привиделось… Или…  Нет, не ходить. Лучше не знать. Лучше вообще ничего не знать. Нет. Нет, идти. 

Кто велел ему идти, кто ?

Неодолимая сила заставила Делянова быстро влезть в сапоги, накинуть плащ и – туда. Да, да, он хорошо помнил, куда. Если там прут железный, то… Но два года прошло. .. А кому он там был нужен ?  А вот если нет прута, то и…

Здесь омшарой идти всего-то минут сорок, если от железки. Полпути по дороге на Стекольный, потом направо. Моховым болотом, с березняком, потом чуть вверх. Да, моховым болотом. Вот они, то тут, то там, чернеют, подберезовики-черноголовки, во мху, уже и брусника закраснела. Это все, впрочем, мелькает, не нужно, лишнее стало – бежать надо быстрее, все рассмотреть, понять…

Между тем парило, стало темнеть.

Он хорошо помнил, что там был дуб – чуть ли не единственный в столетовских лесах – старый, дуплистый и раскидистый. Говорили, что туда приходят кабаны – там ведь желуди, которых в здешних борах  не найти. Поэтому ручей называли Кабаньим.  Делянов шел точно туда, где, как он помнил, был дуб, шел, увязая ногами в зеленых мхах. Потом шел чуть вверх, мхи кончились, пошла трава. Вот так, на взгорок, на взгорок… Вот он, дуб, но не как тогда, зимний, хотя и как всякий зимний дуб, не сбросивший бурые листья,  но свежий,  покрытый зеленой еще листвой и желудями.   «Значит, все правда. Я действительно…»  Дуб стоял  в самом  березняке, прямо над ручьем. Делянову показалось, что от  ветра внутри дуба скрипят три скрипа – дальний, коренной,  еще один,  рожденный от него совсем близкий,  а еще  исходящий от первого совсем-совсем   дальний, и это был уже не то  скрип,  не то курлыканье лесной голубки.

Делянову вдруг показалось, что кто-то на него очень внимательно смотрит – сзади.  Обернулся. Никого. Но ведь кто-то смотрит. Нет, никого. Но смотрит. Что-то шевельнулось на  высоте его роста, на толстом стволе – одном из двух , растущих из одного корня – низкорослой сосны.  Что-то – кто-то – внимательно разглядывало – разглядывал – разглядывала -  его, впиваясь взглядом – чуть свысока.  Как иногда Лариса – мелькнуло вдруг. Какая еще Лариса ? Не было никакой Ларисы. Примерещилась. Только Тоня и Аленушка, кровинка его. Но дальше думать было невозможно – мысль остановилась, застыла, и кровь тоже. Он увидел – быть может, услышал -  плотное тело не то двух-, не то трехметровой серо-желтовато-красноватой – под цвет ствола – змеи с увенчанной  тремя рогами в виде короны головой. Голова начала медленно подниматься.  Делянова рвануло бежать, но он не мог – застыл.  Внезапно его что-то отпустило, он присмотрелся – ничего не было, чуть краснел обветренный плотный ствол – один из двух.

Начинался ветер. Делянов хотел подойти к ручью. Подошел. Возле ручья лежал засыпанный листвой и хвоей остроконечный железный прут.  Тот самый. Схватило сердце.  Делянов опустился на землю, сел. Приподнял правую руку, попытался положить на сердце, положил. Сердце сжималось еще сильнее, сжималось и выходило из груди одновременно. Застыла правая рука, опустилась. Левая уже не подымалась. Делянов упал. Сердце было сжато. Делянов не мог дышать. Поплыл. Плыл куда-то, куда -  не знал.  Плыл по ручью. В реку, в еще большую реку, потом в море. Он был бумажный кораблик, который он когда-то едва себя помнившим  сам же сложил из клетчатого тетрадного листа и пустил в Неву.

В Навь.

В Небо.

Омшара шумела, ветер шел порывами, то холодными, то горячими. Надвигалась на Столетовку сизо-фиолетовая туча, но Делянов ее не видел

Потом он  услышал в накатывающем  и срывающемся шуме ветра  далекий-далекий материнский голос, певший ту самую песню, которую он сам пел Аленушке, когда она засыпала, а Тоня в это время заваривала на кухне чай, чтобы он мог, уложив девочку, ночью работать :

Березонька скрип-скрип,
А доченька спит-спит…