Ореховый сад, выросший в степи... Прилягу под тенью его раскидистых ветвей, как в старые, добрые времена... Позади белеет маленький саманный домик здешней конторы на месте того переоборудованного вагончика, снятого с колёс, в котором помещалась прежде. В том самом вагончике просиживал от зари до зари мой отец в бытность свою директором орехового сада. При нём преображался и оживал, буквально на глазах, этот уголок дикой, нетронутой степи. Отец не только начальствовал, но и сам трудился вместе с рабочими, наравне с ними. Прокапывал траншеи для труб, рыл водоразборные скважины. А потом просиживал, порою - до самой ночи, а иной раз - и до утра, над какими-то расчётами. Мне тогда было всего лет пять-шесть - не больше. Отец иногда брал меня с собой на работу, говоря: "Пусть знает, как что делается". И при мне неоднократно случалось, что, засидевшись над бумагами и вычислениями, отец опаздывал на последний автобус, ехавший в сторону города, Тогда мы ночевали здесь же, помывшись в душе, похожем на маленькую, дощатую будочку. У отца был приёмник. Он слушал, неизменно, его перед сном. Помню, как-то читали по радио стихи, и там была строка: "Я буду заглядывать в души". Я же тогда, ничего не поняв, решил, что речь идёт про те самые водяные, купальные души - всё по ночам боялся: вдруг явится тот неведомый "душевой" странник. Придёт, увидит: душ стоит. Полезет и поломает. Откуда ж ему знать, что того, чего он ищет - в нашем душе нет. Может, записку написать и над входом в душ приклеить? Знать бы, всё же, что он в этих душах ищет?
Воспоминания, воспоминания... Милые, наивные, смешные... Они приливают и приливают вновь и вновь, словно волны тёплого, ласкающего, прозрачного марева. Вечереет. Тянет первой лёгкой прохладой. А я всё лежу на остывающей земле, и уходить не хочется...