Даёшь Республике параболоид!

Даёшь Республике параболоид! Начало
Сергей Ловыгин
               
               
Ночная дорога была плохо видна в свете фары моего «Индиана». Бледный луч от неё выхватывал то  тележную колею с отпечатками лошадиных подков посредине, то коровьи следы,  заполонившие обочины этого узкого просёлка в окрестностях Ленинграда. Луны не было – несколько суток над городом и окрестностями висела низкая густая облачность, которая, видимо, очень хотела разразиться дождём, но всё ещё этого не сделала, и я был благодарен ей  – управлять мотоциклом на раскисшей грунтовке,  занятие не из приятных, да и промокнуть тоже не хотелось. Я должен был добраться к месту назначения в приличном виде.
Как бы там ни было, всё пока шло хорошо. Постепенно мои глаза привыкали  к ночной темноте, и я стал  лучше видеть дорогу, проходящую  по открытой местности.  Но, оказавшись в лесу, который внезапно появился из темноты, пришлось сбавить скорость – стало ещё темнее, из-за почти смыкающихся в высоте верхушек старых елей, что подступали к самой дороге. Дело шло к двум часам ночи. Через километр с небольшим, я оказался в полосе густого тумана, пересекавшего дорогу - окрестные болота давали сырость. Стёкла моих мотоциклетных очков тут же запотели, сконденсировав на своей поверхности туманную влагу. Пришлось их снять. Скорость совсем упала – было очень трудно ехать в молочном мареве. Можно было наскочить на неожиданное препятствие -  большой камень, лежащий на дороге или угодить в яму. Впереди был виден лишь светлый круг, луч фары упирался в туман, как в белую стену.
Наконец, я  остановился, не выключая зажигание, и продолжал сидеть на мотоцикле, который неровно подрагивал подо мной. Из планшета, висящего на ремне, на левом боку я достал карту-верстовку и, развернув её, наклонился вперёд, поднёс бумажный прямоугольник к совсем уже слабо светившей, из-за низких оборотов мотора, фаре. Оказалось, что до цели мне оставалось совсем немного, и я решил продолжить путь в тумане. У меня был приказ прибыть в конечную точку маршрута не позднее трёх часов ночи.
Через двадцать минут осторожного движения я пробил крайнюю границу туманной завесы и оказался вновь на пустой ночной дороге.  Стало веселее, я прибавил скорость и вот  уже показалась окраина деревни, погруженной во тьму – ни луча света не выбивалось из окон. Въехав на улицу, которая едва угадывалась в темноте, я свернул налево и увидел силуэт   дома, где меня ждали. Он располагался немного поодаль от остальных деревенских домов и выделялся своими размерами. Дом был кирпичный двухэтажный с мансардой и стоял в глубине двора, за высоким деревянным забором.
Я выключил  зажигание, и последние метры проехал накатом. Рискуя разрядить батарею, я не выключил фару, а стал осматриваться. Но это длилось недолго, на высокой веранде с негромким мелодичным скрипом открылась входная дверь и в освещённом проёме показалась фигура человека, с керосиновой лампой в руке. Я выключил фару, и, поставив мотоцикл на боковой упор, пошёл к калитке в заборе. Не дойдя до неё, я остановился, ожидая, когда мне откроют. Шаги по ту сторону забора приближались, я услышал стук открывающегося засова, и калитка распахнулась. За ней в свете лампы была видна фигура   человека, на первый взгляд  лет сорока пяти, в мягкой  домашней куртке свободного покроя. Он стоял, держа в левой руке лампу, правая была в кармане куртки. Я сразу оценил предусмотрительность  моего визави и тотчас произнёс условленную фразу:
 – Париж, бульвар Батиньоль, мы там, кажется, встречались?
Человек внимательно посмотрел на меня и  ответил:
 – Думаю, вы ошибаетесь, мы виделись с вами на улице Гобеленов. Не так ли?
 - Действительно. Запамятовал. Я плохо знаю Париж.
Человек кивнул и приглашающим жестом указал мне на раскрытую калитку.
 - Заведите мотоцикл во двор, от посторонних глаз – сказал хозяин дома, - я посвечу.
Так я и сделал, прокатив мотоцикл к самому крыльцу.
 - А теперь  - в дом, милости прошу.
Пропустив меня вперёд, он вошёл следом и закрыл дверь. Я стоял на пороге большой комнаты, освещённой ещё одной керосиновой лампой, стоящей на круглом столе посредине. За моей спиной послышался скрип ключа в замке и следом, звук закрываемого засова.
 - Проходите в комнату, вот  кресло, устраивайтесь. Чаю не хотите? Хоть и поздно, но я ночами работаю, и чай у меня всегда на плите, горячий.
 - Спасибо, не откажусь. Продрог немного в нашей сырости.
Через пару минут на столе стояли два стакана с чаем в серебряных подстаканниках, рафинад искрился в открытой сахарнице. Печенье на блюдце и розетка с малиновым вареньем дополняли картину. Усевшись напротив меня и сделав пару глотков, хозяин дома произнёс:
 - А теперь не мешает представиться друг другу, молодой человек.
Я встал и назвал себя:
 – Старший лейтенант Панкратов.
 - Садитесь, товарищ Панкратов, вы же не на службе, а у меня в гостях. Меня  зовут Василий Витальевич Шельга. Отставной чекист. Так скажем. А как вас зовут?
 - Алексей. У меня к вам пакет, товарищ Шельга – с этими словами я достал из планшета пакет и передал его через стол.
Василий Витальевич взял пакет и, поднеся его к свету стоящей на столе лампы, стал рассматривать сургучную печать на боку.  Потом он улыбнулся и произнёс:
 - УзнаЮ, Пал  Палыча! Всегда аккуратен.
И продолжил:
  -Да вы пейте чай, варенье малиновое с печеньем ешьте, а я с вашего разрешения пока почитаю.
Он достал из наружного кармана куртки очки в железной оправе и, водрузив их на переносицу, вскрыл пакет, достал оттуда вложенное письмо и углубился в чтение.
Я сидел и прихлёбывал чай, который оказался очень вкусным и ожидал, когда он закончит чтение. Прошло несколько минут, прежде, чем он опустил письмо на стол и взял свой стакан в руки. Он не пил чай, а словно грелся, сжимая подстаканник в ладонях. И смотрел при этом мимо меня в глубину комнаты. Потом слегка встряхнул головой, взгляд его встретился с моим взглядом.
 - Так, значит, товарища Смоленцева интересует господин Гарин и компания? – полувопросительно произнёс он, - ну что же, надо, значит надо. Старому товарищу не откажешь. Приготовьтесь слушать, молодой человек. Чай допили, печенье попробовали? Разговор у нас будет долгий.
Я согласно кивнул и старый чекист начал свой рассказ.


 Несколько ранее
               
Перелёт, в котором я должен был участвовать, срывался. В этом мы убедились утром, по приезде на аэродром. Мы стояли в огромном ангаре и недоуменно смотрели на наш самолёт. Мы – это я и мой штурман Фёдор Стерликов. У нашего красавца самолета РД – АНТ-25 не было мотора. Нос самолета был окружен стапелем, из моторного щита свисали провода  и тяги, а самого мотора не было. Поздно вечером, накануне мы ушли из ангара, и всё было в порядке. А сейчас мы стояли и не верили своим глазам.
За нашими спинами раздалось покашливание, и мы обернулись. Перед нами стоял наш бортмеханик, насупившийся и злой.
 - Мотор сняли для первого самолёта. Его мотор забарахлил, и Брусникин приказал забрать наш мотор.
Брусникин был начальник летной станции и ответственный за предстоящий перелёт. В перелете должны были участвовать два самолета АНТ-25. Первый был основным, пилотом на нем был комбриг Кчалов, второй, наш самолет, должен был вылететь сразу после приземления в конечной точке маршрута машины комбрига.
 Кабинет Брусникина был в конце ангара, на втором этаже технической пристройки. Застеклённый фасад блестел в свете подвесных светильников и сильно бликовал, но я всё же рассмотрел фигуру Брусникина, сидящего за письменным столом.
 - Я к Брусникину. Вы – оставайтесь у самолета.
 - Лёша, может мы с тобой. Для большей убедительности – сказал Стерликов.
 - Ты ещё не знаешь, почему сняли мотор. То что сейчас сказал Петя, возможно, не вся правда. А я постараюсь узнать всю. А Брусникин всем говорить не будет. Может быть, он и мне не скажет, но попробовать надо. Всё. Я пошёл.
Ребята остались стоять, а я направился к лестнице, ведущей наверх.

 - Разрешите, товарищ полковник! – произнес я, войдя в кабинет и закрыв плотно дверь.
 - Входи, Алексей. Знаю, знаю,  за чем пришёл – как же, мотор забрали, полёт срывается. Так? – подняв на меня взгляд, сказал полковник.
 - Так, Иван Севастьянович, именно так.
Брусникин молчал. Он смотрел на меня с минуту и, наконец, потянулся к сейфу, который стоял рядом с его письменным столом, повернул два раза длинный ключ, торчавший в скважине замка, открыл дверцу и вынул наружу  пакет с сургучными печатями по углам и в середине. Положил его перед собой на стол.
 - Думаю, объяснение находится здесь – он накрыл пакет ладонью, - содержание не знаю. Да мне и знать не положено. А знаю одно – вчера вечером фельдъегерь доставил этот пакет и приказ, касательно тебя и твоего экипажа. Вам надлежит прибыть в Ленинград по указанному адресу, пакет вскрыть по прибытии – тут он протянул мне лежащий на столе листок бумаги и я увидел, что это и есть упомянутый полковником приказ – а мотор, мотор сняли для маскировки и дезинформации возможных наблюдателей. Всё пока понятно, товарищ старший лейтенант?
 - Так точно!
 - Хорошо, что пока понятно. Слушай дальше – экипажу ни слова. Мотор снят для комбрига Кчалова из-за неисправности в системе подачи топлива в его моторе. Он – основной в этом перелёте. Ты это знаешь. И знают остальные. Вот на этом и стой. А сейчас соберите вещи, через тридцать минут придёт машина и  доставит вас в город. Вопросы есть?
Я стоял, держа в руках пакет, и калейдоскоп мыслей кружился в голове – куда, зачем, как же с перелётом? Но ответов я не знал. А значит – долой несвоевременные мысли! И я ответил:
 - Никак нет!
 - Вот и хорошо. Что бы ты приободрился, скажу – полетите. И возможно даже дальше, чем в неудавшемся для вас перелёте. Это всё, что могу сказать – Брусникин встал из-за стола и подошёл ко мне.
 - Алексей, пять дней назад к нам на станцию приезжал человек, по документам капитан госбезопасности. Интересовался летчиками, подготовленными  к длительным полётам в сложных метеоусловиях, слетанностью экипажей. Я рекомендовал тебя и твоих ребят. Из этого делаю вывод – полетите далеко – снова повторил он свою догадку тихо.
 - А теперь иди – он протянул мне руку,  и я ощутил крепкое рукопожатие.

 - Ну что? Ну, как? – встретили меня товарищи, когда я спустился вниз и подошел к ним.
 - А – ничто и никак. Нас командируют в Ленинград на время, пока  не прибудет новый мотор. Сейчас – собрать личные вещи и через тридцать минут быть у ангара. За нами прибудет автомобиль. Поедем в город.
 - Ленинград – это хорошо! Цивилизация! – радостно воскликнул наш молодой бортмеханик Петя Ветров – девушки, кино!
Опытный Стерликов только пытливо посмотрел мне в глаза, но промолчал.
Мы пошли собираться.

Встреча с прошлым
Мы собрались за десять минут – какие вещи могут быть у молодых авиаторов, готовых к переменам в любую минуту. Наши со штурманом фанерные чемоданы и вещмешок бортмеханика стояли у наших ног и Стерликов, достав из кармана зажигалку собирался уже дать нам прикурить, как из-за угла ангара показался довольно потрепанный на вид ГАЗ-А, с открытым верхом. Он лихо подъёхал к нам и затормозил, подняв пыль. За рулём сидел младший воентехник с кубарем в авиационных петлицах. Остановив машину, он бойко выскочил из неё и подошел к нам.
 - Младший воентехник Варочкин! Прибыл за вами, товарищ старший лейтенант – он опустил руку от пилотки и продолжил, - прошу в машину.
Пришлось вернуть обратно в портсигары вынутые папиросы. Ветров уселся рядом с шофёром, а мы со Стерликовым – сзади на широкий диван. Чемоданы  поставили на пол.
Когда автомобиль тронулся, я обернулся и посмотрел на ангар, который медленно стал удаляться от нас – раскрытые створки позволили ещё раз увидеть наш АНТ-25, самолет, на котором мы собирались в полёт, но не случилось.

Через сорок минут показались окраины Ленинграда. Всё это время мы молчали, глядя по сторонам, на пролетающий мимо пейзаж. Молчал и наш шофёр – дорога была не очень важная и он сосредоточенно управлял машиной, старательно объезжая рытвины и камни, которых было довольно много. Наконец, колёса застучали по брусчатке и авто поехал быстрее. Немного попетляв по городу и проехав мимо здания штаба округа, ГАЗ-А свернул на одну из прилегающих к Дворцовой площади улочек и остановился у неприметного двухэтажного здания, стоящего несколько поодаль от улицы в глубине небольшого сада. Дом огораживала кованая ограда, а сразу за воротами стояла будка КПП.
 - Приехали, товарищи – сказал наш провожатый.
Мы с вещами вышли из машины. Я окинул взглядом фасад здания   - за опущенными шторами не было ничего видно
 - Пойдёмте со мной, товарищ старший лейтенант – наш провожатый двинулся впереди и, подойдя первым к воротам, достал из кармана гимнастерки какую-то бумагу и отдал её, вышедшему из будки  на звук мотора нашего автомобиля дежурному сержанту. Тот внимательно прочитал поданный ему документ, потом посмотрел на нас, и начал открывать половину ворот.
Возглавляемые нашим провожатым, мы вошли на территорию, сержант козырнул, когда мы проходили мимо него. Асфальтированная дорожка вела к крыльцу. По обеим сторонам от неё были разбиты круглые клумбы и росли несколько елей. Варочкин, поднявшись первым по ступеням к массивной двустворчатой входной двери, нажал кнопку звонка.  Дверь открыл красноармеец и мы вошли внутрь здания. В небольшом холле в углу стоял стол и за ним сидел младший лейтенант. При нашем появлении он поднялся, Варочкин отдал ему  пропуск, который он показывал дежурному сержанту и пока тот читал, сказал нам:
 - Моя миссия окончена – отдал честь и пошёл к входной двери.

 - Вам в комнату № 23, товарищи. Прошу подняться на второй этаж, комбриг Смоленцев вас ждёт – сказал младший лейтенант и показал рукой на широкую лестницу, ведущую наверх,  - вещи можете оставить здесь.
Мы стали подниматься по лестнице и оказались на втором этаже. За то время, что мы поднимались по лестнице и едва прошли несколько метров по зелёной ковровой дорожке, лежащей на паркете второго этажа,  нам пришлось два раза приветствовать полковников и три раза подполковников, которые встречались нам по пути.   Одни выходили из комнат с папками для бумаг в руках, другие стояли у дверей и разговаривали.
Пройдя чуть дальше от очередного старшего офицера, мой штурман сказал:
 - Не много ли на нас командиров, Алексей? Куда это мы попали?
 - Сейчас узнаем. Я тут тоже в первый раз, товарищ лейтенант!
Комната № 23, судя по номерам, которые мы уже миновали, находилась в конце коридора. Нам оставалось пройти совсем немного, когда именно из неё кто-то вышел и направился в нашу сторону. Через секунду стали видны  ромбы в петлицах.
 - «Ну, вот и комбриг, а то всё полковники!» - нервно пошутил я про себя. Поравнявшись с нами, комбриг ответил на наше приветствие кивком головы и как мне показалось, в глазах его мелькнул вопрос, когда он встретился со мной взглядом. Не успел я подумать об этом, как сзади чей-то голос произнёс – товарищ Никольский!
Тот, кто служил в армии, знает, до какого автоматизма доведены рефлексы военнослужащих. И красноармейцев и командиров. И всё благодаря изучению и применению Уставов. Так было и со мной в этот момент.
Я сделал полшага, повернулся кругом на каблуках и …в этот же момент я осознал, что может сейчас произойти, если только я не успею мгновенно всё исправить.
В двух шагах передо мной стоял тот самый комбриг, который вышел из комнаты №23 и встретился нам. Он внимательно смотрел мне в лицо и чего-то ждал. И я знал, чего он ожидает от меня, потому что в это мгновение и я узнал стоящего передо мной.
 - Товарищ Никольский? - повторил вопрос комбриг.
 Надо было на что-то решаться. Я, не отводя взгляда от глаз комбрига, машинально отрицательно покачал головой. Он также внимательно смотрел мне в глаза.
 - Никак нет, товарищ комбриг! Старший лейтенант Панкратов!
Комбриг молча стоял и смотрел на меня. Длилось это секунд пять, но мне показалось, что пять минут.
  - Что же вы отозвались на незнакомую фамилию? – шагнув ко мне, очень тихо проговорил комбриг.
           - Ваш голос показался знакомым, товарищ комбриг, потому и обернулся – так же тихо ответил я.
- Тогда понятно. Можете идти – он повернулся и пошёл по коридору.

-Ты что знаешь его? – Стерликов с любопытством посмотрел на меня.
 - Откуда? Голос его знакомым показался, я и обернулся.

Наконец мы оказались у двери комнаты №23. Мы помешкали с минуту, поправляя портупеи и убирая складки гимнастерок назад. Потом я протянул руку, чтобы постучать.          
Но сделать  это не успел - за нашими спинами раздался голос:
- Заходите, товарищи.

Мы обернулись. Сзади стоял тот самый комбриг.

Узнавание
 
Комната, в которую мы вошли, оказалась совсем небольшой. Обстановка была проста – стол у окна, занавешенного тяжёлой портьерой, на столе – горящая настольная лампа с большим зелёным абажуром. Небольшой стол и и стул рядом, на нём -  «Ундервуд» и стопка писчей бумаги. Два стула стояли  у большого стола и ещё три располагались у стены напротив. В углу высился большой сейф.
 За столом с пишущей машинкой сидел капитан госбезопасности, судя по трём шпалам в петлицах и нарукавным знакам. Он поднялся со стула, увидев входящего комбрига, мы поднесли руки к пилоткам.
 - Присаживайтесь, товарищи – сказал комбриг, жестом показав нам на стулья у стены.
Мы сели. Комбриг занял место за столом и взял три папки из стопки, лежащей перед ним. Открыл верхнюю и пролистал несколько сколотых скрепкой  листов. Потом поднял взгляд на нас.
 - Ваши личные дела, доставленные сюда капитаном,  - сказал он, - я изучил. Судя по документам, ваш экипаж принимал участие в перелёте Москва – Анкара - Москва и Москва – Земля Франца-Иосифа – Москва в 193… году и прошёл эти испытания с честью. Налёт  у вас большой, география полётов разнообразна. Я пришёл к выводу, что могу рекомендовать ваш экипаж для выполнения специального задания. Цель этого задания, которое вам, возможно, в случае одобрения ваших кандидатур, предстоит выполнить, вам будет доведены позднее. Это пока всё. Что касается обустройства на новом месте, это вопрос товарища Иванова, - он повернулся к капитану и тот поднялся:
- Слушаюсь, товарищ  комбриг!
Мы тоже встали, ожидая дальнейших распоряжений.
 - Пройдёмте, товарищи… – слова капитана были прерваны комбригом.
 - Вас, старший лейтенант, прошу остаться.
Капитан с моими товарищами вышли из комнаты. Дверь за ними закрылась, и мы остались одни. Я стоял и смотрел на комбрига. Он достал трубку из ящика стола, она уже была, видимо, набита табаком, потому что он зажёг спичку и стал раскуривать её. Выпустив пару облачков ароматного дыма, комбриг поднялся и вышел из-за стола. Он подошёл к окну, протянул руку к шнуру и, потянув за него, раздвинул тяжелые портьеры. Он стоял и смотрел в окно, и я уже догадывался, что он может мне сказать, когда сможет подобрать слова.
И я дождался. Не оборачиваясь, комбриг произнёс всего три слова:
 – Сергей, это ты?
Потом он повернулся ко мне и в упор посмотрел мне в глаза.

Что я должен был ответить – передо мной стоял мой бывший командир в экспедиции, которая была, и которой не было. Экспедиции реальных людей и самолётов в почти нереальный подземный мир. Экспедиции, в которой я по стечению невероятных  обстоятельств оказался и  которую по нелепой, непредсказуемой причине покинул, породив у моих друзей и командиров массу вопросов ко мне, которые они уже почти двадцать лет хотели мне задать, но не могли этого сделать.
А сейчас пришло время отвечать.

И я ответил:
 – Да, Леопольд Эрастович – это я.
 
Я узнал Кудасова сразу, как только он прошёл мимо в коридоре. Военная форма и знаки различия комбрига не имели значения – офицерская выправка и волевое лицо бывшего командира мгновенно отозвались воспоминаниями. Оставалось только не подать виду. Это было трудно, но необходимо. Я не знал ничего о судьбе экспедиции и о судьбе самого Кудасова. Кто он сейчас, друг или нет – революция прошла по жизни каждого и в каждой жизни оставила свой след. Мои мысли были прерваны обращением комбрига. Резко и неожиданно, из-за спины я услышал свою настоящую фамилию и, не совладал с собой, рефлексы сработали быстрее разума. Я остановился и повернулся кругом. И взгляд, снова знакомый, ничуть не изменившийся за двадцать лет, тотчас дал ответ – это свой.
Но я – не Никольский, по крайней мере, в эту минуту. Я – старший лейтенант Панкратов. В нагрудном кармане гимнастерки документы на это имя, рядом стоят товарищи, ничего не знающие о том, что знаю я,  и о чем начинает догадываться комбриг, ожидающий моего ответа.
И я отказался от себя, спрятанного глубоко в сознание - до лучших времён, до удобного случая.

Потом кабинет и он напротив. И взгляд, пристальный и нетерпеливый. Я видел, как он сдерживает себя, что бы не задать преждевременный вопрос.
И вдруг я понял, что всё встало на место. Неуловимый оттенок выражения лица комбрига дал понять, что процесс узнавания завершён. И что он не будет торопиться. Я успокоился.

Как он  рассказал мне потом -  меня он узнавал постепенно. Сначала – фотография в личном деле породила у него смутные воспоминания и непроизвольные аналогии. Потом он увидел проходящего мимо в коридоре управления и отдающего честь старшего лейтенанта, лицо которого вновь показалось ему знакомым. Когда же я сел напротив, и свет настольной лампы ярко осветил лицо, Кудасов окончательно уверился в своих предположениях, хотя и допускал возможность ошибки. Оставалось последняя проверка – прямой вопрос, в лоб, без обиняков – да или нет.
 Он стоял у окна и курил, попутно решая для себя задачу -  как задать этот волнующий вопрос, от ответа на который зависело  многое…

… и я дождался. Не оборачиваясь, комбриг произнёс всего три слова:
 – Сергей, это ты?
Потом он повернулся ко мне и в упор посмотрел мне в глаза…
Этот повтор я прокручивал потом много раз – Кудасов нашёл нужные слова, другие здесь были бы ни к месту.
И мой ответ…

 - Тебя хватились, после того, как ты не пришел к завтраку. Окочурин пошёл узнать, не болен ли ты, раз не вышел к общему столу. Палатка была пуста – неторопливо, вспоминая далёкое время, говорил Смоленцев, комбриг Смоленцев Павел Павлович, - мы обыскали окрестности, никаких следов не нашли. Он замолчал.

Мы стояли на набережной Невы, куда только что пришли, выйдя из уже известного читателю здания.
 - Меня забрали обратно, Леопольд Эра…простите, товарищ комбриг.
 - Привыкай, Алексей. Признаться и мне трудно сразу перестроиться.
 - Привыкну. Я уже ко многому привык. За пять лет. Так вот -  тогда  сработал аварийный канал возвращения. Несанкционированно. Как выяснилось позднее - система была потрясена посторонним вмешательством. Это стало началом глобальных неполадок в системе временнЫх перемещений. Все агенты, находящиеся в командировках, были возвращены в своё время. Потерь не было.  До поры.
Вскоре я был послан к вам снова – надо было экстренно завершать экспедицию. И тут произошло то, что произошло – я не достиг экспедиции, а буквально «вывалился»  из темпорального поля в 192… год. Вывалился – это почти буквально, потому что в модуле осталось все – документы, оружие. Выручил комплект аварийного спасения - запасные документы на иное имя и фамилию, вместе с браслетом-извещателем. Все это носилось постоянно на теле, в пристегнутом к лодыжке миниатюрном  герметичном контейнере и… всегда мешало движениям. Но это позволило мне легализоваться в очередном «не моем» времени, товарищ комбриг. Дальше больше – устроился на завод в Ленинграде, аэроклуб, летная школа, армия… все это прошло быстро...и за все это время браслет-извещатель не подал сигнал…значит что-то произошло серьезное. И я жду уже пять лет...

Я замолчал, глядя на реку, и комбриг понял.
 - Пока на этом остановимся – сказал Кудасов-Смоленцев, - завтра в 9-00 прошу ко мне. Ты соберёшься  с мыслями и я тоже. Потом и поговорим.
За спиной у тротуара послышался звук мотора. Мы обернулись, к нам подъезжала «эмка» с военным номером.
 - Это за мной – голос комбрига был глух, - до завтра, Серёжа.
На мой вопросительный взгляд он ответил, уже направляясь к автомобилю:
 - Сегодня ещё можно. Завтра – уже нет.

Я постоял ещё немного, опершись на гранитный парапет. Нева завораживала. Белая ночь начала вступать в права. Завтра – обещало быть чрезвычайно интересным.

Как это было
Я смотрел на Кудасова (наедине мы продолжали называть друг друга нашими настоящими именами - так решил комбриг)  и удивлялся – за двадцать лет,  которые прошли с той поры, когда мы виделись в крайний раз, он почти не изменился. Да, фигура слегка погрузнела, но лицо, а главное его взгляд, оставались прежними. Может, чуть больше морщин появилось в уголках глаз, да усы поседели  - вот, пожалуй, и всё.
 - Сравниваешь, меня того и теперешнего? – заметив мой взгляд, с улыбкой спросил он.
 - Давно же не виделись, Леопольд Эрастович.
 - Да…немало лет прошло, а всё – как вчера, кажется.
Он поднялся со стула и вышел из-за стола. В его руках оказалась трубка. Он зажёг спичку, и аромат капитанского табака распространился по комнате.
Я был у него в гостях, в его гостиничном номере, который он занимал, приехав в Ленинград для отбора кандидатов в новое дело. Пили чай и говорили на общие темы – погода в городе на Неве, ситуация на Балканах и в Испании. И ни слова о том, о чём мне хотелось говорить – об экспедиции, той, давнишней - что и как сталось с участниками, кто и где сейчас, живы ли, как выбрались оттуда, и ещё о многом. А за всем этим стоял интерес к новому делу. Но Кудасов, как только я зашёл к нему и доложил о прибытии, знаком дал понять, приложив палец к губам, что лишнего говорить здесь не нужно.

Закурив, он вышел на балкон, я последовал за ним.
Он стоял и смотрел на Неву. Я подошёл и встал рядом у перил. Мы молчали.
Наконец, он повернулся ко мне:
 - Слушай, Серёжа, расскажу кратко,  основные моменты. Будет время, поговорим подробнее. Итак, мы оказались тогда в сложном положении, наши ИМ не могли взлететь, ты помнишь почему – площадка за два года временнОго сдвига поросла подлеском и кустами, и рельеф тоже изменился. К тому же резко испортилась погода – начался сильный ветер и дождь. И так продолжалось три дня. А потом прилетели два германских дирижабля с десантом, и был бой. Пока все были заняты десантом, Гейзельберг сбежал из палатки и мы заметили, как один из цепеллинов улетает. Он то его и подобрал. А второй цепеллин мы всё же повредили, и он упал недалеко от стоянки. Его команда в бой не вступала и ушла по суше.
Потерь у нас не было и наутро, после всех событий, мы отправились к месту падения дирижабля. На счастье, как оказалось, цепеллин не упал, а опустился на землю из-за перебитых бензопроводов – у него остановились моторы. Весь бензин вытек и немцы покинули его.
В дело вступил кондуктОр и с помощью Ржевского и Таранова, за сутки исправил все повреждения. Так у нас появился летательный аппарат легче воздуха.
Мы хотели  попытаться снова найти физика, используя цепеллин, но обстоятельства  оказались сильнее нас – следущей ночью разразилась буря и чуть не унесла наше единственное средство спасения в море. Я понял, что надо сниматься с этого места. Дирижабль едва удерживался на канатах. Мы погрузили имущество экспедиции в гондолу, запустили моторы, отдали концы и ...нас понесло в неизвестном направлении.  Моторов хватало, лишь на удержание курса по направлению ветра. Потом мы попали в восходящий поток и стали резко подниматься.
В этом месте Кудасов замолчал, и стал посасывать потухшую трубку.
 - А дальше, ты не поверишь – мы оказались в том же самом месте подземного мира, где наши корабли буквально выпали из жерла потухшего вулкана. Только сейчас всё было наоборот, мы не падали, а нас затягивало вверх…в тот же вулкан!
Вскоре нас, точно пробку из бутылки, выбросило наружу – в снег и холод. Остров был под нами. Хижина с припасами и бензином дожидалась нас в целости и сохранности…

Дальше всё было уже просто. Курс на Китеж и через двое суток мы уже были над городом и опустились на тот же самый аэродром. Я отправился в Петроград к Батюшину с докладом…
 Наше возвращение огласке не предавали – успеха не было, да и время было уже другое. Военному министерству было не до нас – положение на театре военных действий было не очень хорошим, волнения в стране, всё это привело к тому, что военные участники экспедиции оказались на фронте, и судьба их сложилась по-разному. Аристарх стал летать на ИМ в эскадре воздушных кораблей генерала Шидловского и больше мы не встречались. Знаю, что Добейко ушёл служить в гидроавиацию, был на Севере, сейчас в отставке. Окочурин  сейчас сельский врач, впрочем, как и тогда, до призыва в армию. Азаров - в Москве. Возможно, ты с ним встретишься.
Кудасов закончил свой короткий рассказ.

 - А теперь вернёмся к нашему делу. Задача, перед нами поставленная, непростая.  В 192… году, некто Гарин, инженер, талантливый, хотя и неуравновешенный субъект, изготовил аппарат, испускающий смертоносный разрушительный луч, против которого бессильна любая броня…
В этом месте я перебил Кудасова. У меня  непроизвольно вырвался возглас:
 – «Гиперболоид инженера Гарина» - это же книга Алексея Толстого, Леопольд Эрастович! Я читал её в детстве…это же фантастика…выдумка! Ничего не понимаю!

Кудасов отреагировал на удивление спокойно.
 - Это - не выдумка, Серёжа. Это – правда. Книга Толстого у нас, здесь -  вышла в свет только что. И написана она - с целью показать это изобретение в свете фантастическом и неправдоподобном. И принцип работы прибора, и место действия – всё это было сознательно искажено. Особенно конец самого предприятия. Никакой Америки, никаких экзотических островов в океане. Реальное действие происходило в северной Европе, имело бОльшие последствия, и меньшее освещение в печати. Точнее, освещения этого вовсе не было. Так, краткие заметки в разделе полицейской хроники, носящие явно недостоверный характер.  Но ЭТО было, и заинтересованные лица и организации, уже несколько лет пытающиеся найти исчезнувшего Гарина и его аппарат, похоже, напали на след. Мы не можем остаться в стороне. Слишком серьёзную опасность представляет аппарат, да и его владелец, тоже. Поэтому, тебе предстоит отправиться к одному из реальных участников этого дела …летней давности. Этот человек знает много о Гарине, он встречался с ним, но был тяжело ранен в самом конце этих событий. Исчезновение Гарина прошло уже без него. 

Итак, сегодня ночью, ты должен прибыть по указанному адресу в ближнем пригороде Ленинграда и встретится с ним. Встреча в городе исключена по соображениям секретности. По нашим данным в город, самолётом «Люфтганзы» из Берлина  прибыл один из действующих лиц прошлого дела. И мы не уверены, что за человеком, к которому ты поедешь, не установлено наблюдение. Пока это всё, Сергей.

Так я оказался на ночной дороге в окрестностях Ленинграда, в два часа ночи, на мотоцикле, с картой в планшете и с ожиданием предстоящего приключения.

А ещё через час, я пил горячий чай и слушал того, к кому приехал - Шельгу Василия Витальевича.


 
 Рассказ Шельги
- Ну что же, начнем, - произнес хозяин, – в конце 192…года я служил в ленинградском УГРО и однажды весной, а если быть точным – в апреле, оказался вовлечённым в события, которые начавшись весьма обычно с точки зрения уголовной практики, вскоре переросли в политическое и военное дело  международного масштаба. На одной из дач под Ленинградом, рядом со спартаковской гребной школой, была обнаружена тайная химическая лаборатория. При осмотре, были найдены толстые листы стали с прожженными насквозь надписями. Одна из них была – «П.П. Гарин»…
Сделав паузу, он стал раскуривать трубку, и я  подумал – «Курит трубку, как Кудасов, одинаковая привычка. Интересно». И пользуясь возможностью сказать, не перебивая хозяина, произнёс:
 - Василий Витальевич, я ведь книжку «Гиперболоид инженера Гарина» читал.
Наконец, раскуривший трубку Шельга, рукой разогнал облачко табачного дыма и с интересом посмотрел на  меня.
 - Ну и как вам показалась  книжка?  - спросил он.
 - Фантастическая проза, интересно написано –  я ответил не очень уверенно, помня свой разговор об этом с Кудасовым.
 - Значит, кое-что вы, молодой человек, знаете. Кое-что, да не всё. Предприятие, в котором вы будете участвовать, требует знания реальных событий того дела, которое и привело вас ко мне. А то, что написАл уважаемый товарищ Толстой, интересно читается, да только в жизни, всё было иначе. Сюжет ему был представлен с нашим участием, разумеется, в виде приключений авантюриста-ученого, мечтающего о мировом господстве. Задумка писателю пришлась по душе, и страна получила прекрасную книгу.
Шельга несколько раз пыхнул трубкой и продолжал:
 - А всё было проще. Гарин, изготовил аппарат и задался цель обогатиться. Самое простое, что ему пришло в голову – это проникнуть в хранилище денег и драгоценностей банка «Унирояль-Осло». Он в это времени находился в Норвегии и вариант с ограблением банка  в тот момент показался ему привлекательным. Пробравшись по водостоку ливневой канализации, проходящему как раз под зданием банка, он с помощью своего аппарата, пробил лаз в хранилище и унёс драгоценностей и денег на полмиллиона долларов. Итак, первое же дело, которое он провернул, принесло ему огромные деньги. И всё было бы хорошо для него, но инспектор норвежской полиции, некто Бройль, оказался отличным наблюдателем, к тому же умеющим делать правильные выводы. Он изучил стенки округлого отверстия, которое проделал Гарин в земле и бетонном полу банка и обратился за помощью к своему однокласснику – профессору местного университета. Они ещё раз тщательнейшим образом изучили все следы и улики и пришли к мнению, что такой лаз мог быть сделан с помощью теплового устройства необыкновенной силы и эффективности. Профессор даже описАл рабочую часть излучателя, так как он представлял её себе и надо признать, он остановился в пол шаге от повторения открытия Гарина. Доклад инспектора с комментариями друга-профессора попали на стол комиссара полиции Осло, а затем и к военным, которые проявили большой интерес к получению аналогичного устройства для применения в армии  для устройства укреплений. И это был в тот момент единственно правильный вывод. Никто не знал и не мог догадываться о расстоянии, на котором был эффективен тепловой луч, да и сам этот термин «тепловой луч» ещё не был изобретен. Всё это дало толчок к активизации поисков неизвестного преступника. С конечной целью - не вернуть похищенное, а завладеть орудием преступления. На ноги была поднята полиция и армия. Но результатов не было. Гарин исчез вместе с аппаратом. Да и в самом деле, не заметить такую активность полиции было невозможно. Сведения об этом странном деле с ограблением дошли и до нас. Тогда я и был вызван к руководству. Как выяснилось сразу во время беседы, причина включения меня в операцию по розыску  Гарина была проста – я неплохо владею норвежским языком. А выучить этот довольно редкий язык меня побудила в своё время тяга к полярным путешествиям, в которых я, конечно, по малолетству участия не принимал, но перечитал все книги о путешествиях. А Руал Амундсен – великий  путешественник по Арктике и Гренландии был моим кумиром…

Шельга встал  и, открыв дверцу печки, подбросил поленьев в огонь. Затем снова уселся в кресло-качалку и продолжил:
 - После небольшой подготовки я был переправлен в Норвегию. Моей задачей было внимательно изучать сообщения в прессе, обращая внимание на необычные заметки и репортажи. И через две недели я,  как мне показалось, нашёл то, что искал. Что не смогла сделать местная полиция, сделал один естествоиспытатель из северных районов страны. Он опубликовал в  газете своего городка маленькую заметку о том, что, бродя по скалистым обрывам местных шхер, наткнулся на глыбу гранита, одна сторона которой была, как он выразился, словно отрезана «гигантской пилой». Поверхность была абсолютно ровной и гладкой.  Объяснений он дать не мог и привёл свою находку в качестве иллюстрации  своеобразных природных явлений. В Осло мне на глаза попалась городская газета  Aftenposten, в которой я и прочитал перепечатанную заметку любопытного естествоиспытателя. Мне  показалось, что это след работы аппарата Гарина. Я выехал в район находки и несколько недель путешествовал по шхерам, в надежде найти хоть какие-нибудь  напоминания о Гарине. Места здесь весьма малонаселённые и довольно мрачные. Долгое время я не мог ничего обнаружить. И когда я совсем было отчаялся, внезапно на исходе дня я буквально наткнулся на груду скальной породы, с явными следами обработки – гладкие и ровные срезы виднелись на валунах. За осмотром камней и застала меня ночь. Я поставил палатку, согрел на примусе ужин, и лег спать, решив, что утром поднимусь на скалу, у подножия которой я нашёл эти камни. Но всё обернулось не так, как я думал. Очнулся я в клинике Осло, с переломом руки и сильнейшим ушибом головы. Как оказалось, со слов врача, сюда меня доставили из рыбацкой деревушки, которая располагалась довольно далеко от мест моих розысков. Рыбаки нашли меня на берегу, наполовину в воде, раненого. Наверное, я оказался в поле зрения охраны Гарина, когда приблизился к его убежищу на опасное расстояние. Он принял меня за туриста, и решил избавиться, не привлекая внимания полиции. Так я оказался выведенным из игры. А ещё через пару дней газеты поместили заметку из полицейской хроники, о похожем ограблении банка уже в Испании. Поиски оказались безуспешными и следы Гарина проявились очень далеко от Норвегии. Мне пришлось вернуться в РСФСР.

Я слушал внимательно. Видимо, сейчас хозяин и перейдёт от воспоминания к главному. И я не ошибся.
 
- А месяц назад, от нашего резидента в Норвегии поступило сообщение, что по некоторым данным Гарин вернулся в страну. И на одном из небольших островков ведётся какое-то строительство. И самое главное – этот остров расположен в створе залива, на берегу которого я и разбивал палатку. Пришло время действовать. Добраться туда можно по берегу, но на сам остров так не попадёшь. Да и группой по берегам шхер уже ходить опасно, норвежцы стали более подозрительны за эти годы. Один способ остаётся – лететь. На летающей лодке. А это уже задача камбрига Смоленцева и ваша, товарищ Панкратов – Шельга встал и протянул руку.
 - Не задерживаю вас. По возвращении в город встретитесь со Смоленцевым и он посвятит вас в полный план операции.

Я въехал в Ленинград с рассветом. На улицах уже появились первые прохожие. Рассказ Шельги не выходил у меня из головы. Наконец, я въехал в ворота уже известного читателю особняка и передал мотоцикл дежурному сержанту. До встречи с Кудасовым оставалось ещё три часа, и я решил немного поспать. Мотоцикл был поставлен в гараж, и я поднялся в комнату, где спали мои товарищи. Ещё минута и я провалился в сон.

Спать. Остальное – потом.
 


План меняется

Я открыл глаза и посмотрел на наручные часы. Было  6-30,  и я удовлетворённо подумал о своём навыке просыпаться в назначенное собой же время. Сон был короткий. Но ожидание нового, в стремительно разворачивающейся картине предстоящего дела, придавало сил.
 - Подъём! –  разбудил я свой экипаж.
Через пятнадцать минут мы уже завтракали в столовой, расположенной в глубине двора, в отдельном флигеле. Столовая была небольшая, но уютная. По-видимому, она предназначалась для офицеров, служивших в этом здании и таких, как мы  прикомандированных. В этот ранний час, в столовой были заняты только два столика - наш и стоящий поодаль у окна, ещё один, за которым сидели два майора и энергично поглощали пищу. Рядом с их столом стояли два небольших чемодана, и я понял, что это прибывшие утром командиры. Девушки-официантки, знакомые нам по лётным столовым, быстро и аккуратно подали нам завтрак, едва только мы уселись за столом. Никаких талонов на питание вчерашний капитан моим ребятам не выдал, сказав, что в их столовой посторонних не бывает, и я понял, что на какое-то время мы становимся здесь своими.
Где-то в середине завтрака, в зал вошёл сержант и направился к нашему столику. Подойдя, он отдал честь:
 - Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! Вам записка – с этими словами он протянул мне сложенный вчетверо лист бумаги.
Я отпустил сержанта и развернул записку. Ровным, каллиграфическим почерком, рукой Кудасова были написаны несколько строк. Содержание меня несколько удивило, потому что Кудасов написал мне, что убывает срочно в Москву и запланированная на это утро встреча у него, отменяется. Мне с экипажем предлагалось прибыть на аэродром в Детское Село, где комбриг даст инструкции по нашим дальнейшим действиям.
Я взглянул на наручные часы, времени до встречи на аэродроме оставалось немного.
 - Ребята, допиваем чай и  пошли.
Привыкшие ко многому, мои штурман и бортмеханик, не задавая вопросов, быстро закончили завтрак.
Когда мы вышли из флигеля-столовой то увидели, стоявшего у дверей своего вчерашнего знакомца – младшего воентехника Варочкина.
 - Товарищ старший лейтенант, прошу в машину – быстро сказал он, козырнув, - комбриг не любит, когда опаздывают.
Знакомый ГАЗ-А поджидал нас перед входом в главное здание.
 - Петя, быстро слетай за вещами – сказал я Ветрову.
Пока мы занимали места в автомобиле, в дверях показался запыхавшийся бортмеханик с двумя чемоданами в руках и вещмешком за плечами.
Включив передачу и резко отдав педаль сцепления, Варочкин с пробуксовкой сорвал машину с места. Ворота уже были открыты и наш ГАЗ-А резво, насколько позволяли его сорок лошадиных сил, помчался по улицам Ленинграда.
Через час показалось Детское Село и вскоре мы уже остановились перед КПП аэродрома. Воентехник вышел из авто и пошёл за пропуском.
Мне приходилось бывать на этом аэродроме. Он один из первых в Республике получил новую современную бетонную взлётно-посадочную полосу и стал одним из основных военных аэродромов Ленинградского Военного округа. В 19…году на  нём базировалась 3-я авиабригада особого назначения имени С.М. Кирова.

Варочкин вернулся в машину, красноармеец распахнул двустворчатые въездные ворота и мы  покатили к полосе, на которой, как я увидел, готовился к вылету АНТ-2бис.
 - «Интересно, однако, на чём летает наш комбриг – удивленно подумал я,  - ведь это же первый отечественный цельнометаллический самолет, сделан по схеме свободнонесущего цельнометаллического моноплана с верхнерасположенным крылом. Двигатель в двести лошадей, скорость чуть более двухсот и дальность в семьсот пятьдесят» - вспомнились характеристики Туполевского детища.
За самолетом я увидел ещё один.
 - «ТБ-3 – посерьезней машина, правда помедленней - до ста восьмидесяти на трех тысячах, но аппарат надежный» - снова мне подсказала память. Довелось полетать на таком в Монголии.
Тем временем наш автомобиль затормозил у первого самолета, и пока мы выходили из него, в двери АНТа показался Кудасов.

Разговор был коротким и суть его сводилась к тому, что накануне комбриг получил  приказ немедленно вернуться в Москву. Из разговора по спецсвязи он понял, что появились новые обстоятельства в деле,  требующие внести коррективы в первоначальный план розысков убежища Гарина. Эта задержка, видимо, беспокоила Кудасова. Он выглядел озабоченным.

…Это все, Сергей. Задача твоя и твоих ребят добраться до бухты Леднева. Это в тридцати километрах от аэродрома, куда вы прилетите на ТБ. Там стоит МК-1, гидросамолёт. По официальному названию – тяжёлая ударная летающая лодка. После испытаний на море, оставили для установки нового оборудования для борьбы с подводными лодками. Но Морское КБ задержалось с доводкой, а время ушло. Характеристики, скорость, в первую очередь, уже не те. Стоит под охраной почти год. А когда появилась проблема с Гариным, то сразу пришла в голову мысль – а что, если на ней? Мореходность отменная, дальность три с половиной тысячи, места много. Добро я получил, так что – вперёд, товарищ Никольский. На освоение – неделя, Сережа. Потом получишь подробные инструкции и кое-кого в члены экипажа – Кудасов закончил свой монолог.
 - Всё, прощаемся, обниматься не будем. То, что мы знакомы, знать всем не нужно – Кудасов пожал мне руку и пошел к АНТ -2 бис, у которого уже вовсю вращался винт, а за козырьком открытой кабины виднелась голова летчика.

Самолет начал разбег, ещё немного и он ушёл в утреннее небо.

 - Так это вас мне приказано доставить в Б–ск? – раздался сзади густой бас. Я обернулся и увидел подошедшего незаметно высокого летчика,  с двумя шпалами в петлицах.
 Лицо у него было смуглым, густая борода и усы закрывали пол лица, но я успел заметить багровый шрам, идущий от правого глаза к подбородку. На вид майору можно было дать лет сорок пять, одет был весь в кожу.
 - «Для майора возраст солидный»– подумал я.
 - Так точно, товарищ майор – ответил я вслух и представился:
 -  Старший лейтенант Панкратов и мой экипаж.
 - Тогда – в самолет! Я –  майор Жигунов.
 Он повернулся и пошёл быстрым шагом к ТБ-3. Я последовал за ним и вдруг услышал, как он произнес в полголоса:
 - Не думал, что буду работать воздушным извозчиком, ну да ладно.
- Фёдор, Петя! – крикнул я, стоящим поодаль, во время разговора с комбригом своим ребятам, - в самолёт!
И показал рукой на бомбардировщик.
И вот перед нами уже люк в фюзеляже обшитого гофрированным дюралем исполина. Жигунов уже запустил моторы и все четыре ровно гудели над нами.
 
 - По местам, экипаж.
Мы поднялись по трапу и люк закрылся за нашим СЕГОДНЯ.

Впереди нас ждало - неизвестное ЗАВТРА.


 Полет

ТБ-3 наконец добрался до эшелона, предписанного планом полёта и словно повис в воздухе на одном месте – местность внизу была скрыта низкой облачностью, ориентиры, по которым можно было судить о скорости пропали и возникла иллюзия зависания самолёта. Ощущение неприятное, но только для новичков. Приборы исправно свидетельствовали, что скорость, высота, крен и тангаж в норме и им надо было верить, вопреки ощущениям. Между тем не только земля, но и края консолей стали видны всё хуже – мы попали в полосу тумана. Плексигласовые щитки перед нами с Жигуновым потекли крупными каплями – туман конденсировался. Очки пришлось снять по той же причине. Я украдкой посмотрел на нашего временного командира и заметил, что смотрит он на приборы. Делал он в этой ситуации всё правильно – зачем смотреть вперёд, как в полёте с видимостью миллион на миллион, только приборы сейчас важны.
Хронометр на приборной панели отсчитывал минуты, а бомбардировщик всё так же «плыл» в молоке густого тумана. Жигунов управлял самолётом, я как второй пилот, был готов к включению в работу, если поступит команда командира. Время, словно застыло, стало таким же липким и тягучим, как облачность и влага, пропитавшая наши меховые комбинезоны и унты – в открытой кабине  одеваться так тепло было необходимо.
Наконец, Жигунов, казалось, заметил моё присутствие рядом с собой, и наклонившись ко мне, покричал:
 - Будем снижаться! Ни черта не видно. По времени  - уже прошли возвышенность, а высотомер барахлит, - и он показал пальцем в перчатке на шкалу прибора. Я увидел, что высота всего - ничего – триста метров! Ничего себе дела! Пытаясь рассмотреть хоть что-то в мутной пелене облачности, я напрочь упустил из поля зрения высотомер, к своему стыду и неудовольствию.
 - Надо определиться в положении, а твой штурман, похоже, тоже  землю не видит, как и мы – снова громогласно произнёс Жигунов, как-то незаметно и естественно перейдя со мной на «ты».
Я кивнул в ответ, справедливо решив для себя,  что в этих широтах и на этом самолёте майор, несомненно, хозяин положения и знает, что делает.
Отдав штурвал от себя, Жигунов весь подобрался и стал похож на охотника, на которого в засаде должен вот-вот выйти кабан – глаза в прищуре, словно он готовился к единственному меткому выстрелу, а на второй у него не было шанса.
Неуютно, скажу я вам, будучи по сути и по положению, командиром лётного экипажа, по воле случая оказаться на вторых ролях, не имея возможности повлиять на ход полёта. Хоть я и отдавал должное опыту майора, весь мой собственный опыт полётов в сложных метеоусловиях, порождал сейчас холодок  в районе спины и чуть ощутимое посасывание под ложечкой. Мой штурвал и педали, повинуясь воле Жигунова, синхронно ходили в унисон с его парой педалей и его штурвалом, а я мог только смотреть вперёд, в надежде, наконец, увидеть в разрывах облачности, утерянную нами землю.
Меж тем, по СПУ раздался голос Стерликова из штурманской кабины. Он сообщил, что увидел землю, но слышно его было плохо.
Мы снижались неторопливо, неисправный высотомер уже показывал 0 – значит, опустились на триста метров. Я был уверен в своем  штурмане, зная его дотошность, и не ошибся – дверь штурманской кабины открылась, и в ней показался Федя.
  - Товарищ майор, надо прекратить дальнейшее снижение, рельеф местности холмистый, не зацепить бы чего – сказал он кратко и вновь скрылся в своей кабине.
 - Молодец, твой лейтенант! – снова прокричал майор, переводя машину в горизонтальный полёт. Я, перегнувшись через борт,  посмотрел вниз  и впереди в километре примерно, увидел русло реки.
 - Китеж! Идём верно – уже заметно веселее громко произнёс  Жигунов и  почему-то внимательно, как мне показалось, посмотрел на меня.
 -«Китеж! Вот мы где!» - мысли понеслись галопом в голове.
Я снова через борт посмотрел на землю, надеясь увидеть город, о котором в своё время много слышал от  Кудасова, о странностях этого места, не поддающихся логическому объяснению.
Но внизу никакого города я не увидел, вернее не успел. Потому что Жигунов снова обратился ко мне, наклонившись через проход:
 - Возьми управление, я спущусь к твоему штурману в кабину, уточню курс – с этими словами он поднялся со своего места, и шагнув в проход между нашими креслами протянул руку к ручке двери в штурманскую кабину, которая находится на ТБ-3 в конце прохода ниже приборной панели.
Я тут же привычным движением поставил ноги на педали управления и взял в руки штурвал и в этот момент бомбардировщик стал резко задирать нос. Я инстинктивно отжал штурвал, а боковым зрением увидел, как из парашютного ранца майора белым облаком вылетел купол…продолжая давить на штурвал, я повернул голову и увидел как купол раскрылся и натянувшиеся стропы просто вышвырнули Жигунова из кабины.
 - «Что это было? Зацепился кольцом, когда вставал?» - пришла первая мысль, а самолёт в это же мгновение стал повиноваться управлению.
 Я повернулся назад, где за нашей с Жигуновым спиной в отдельном отсеке сидел Ветров, мой бортмеханик, на пультах которого сосредотачивались все контрольные приборы двигателей и управление последними.
 - Петька! Майора  за борт выбросило! Мигом сюда и посмотри что за бортом, где он! – благим матом заорал я, видя, что Ветров, оторвавшись от приборов, непонимающе смотрит на меня.
Но от моего крика он сразу пришёл в себя и кинулся к борту.
 - Купол раскрылся! Идёт к земле ровно! – обернувшись через пару секунд ко мне, прокричал бортмеханик.
- «Хорошо, главное, чтобы не ударило о хвостовое оперение, когда выбрасывало» – подумал я, сбросив газ и вводя ТБ в крутую спираль. Вскоре и я увидел внизу справа купол парашюта.
Из штурманской показалась голова Стерликова. Он недоуменно спросил:
 - Лёша, ты чего вытворяешь? С курса ведь ушли!
 - Вниз посмотри, Петька покажет – ответил я, удерживая самолёт в спирали.
Стерликов бросился к борту, а потом снова повернулся ко мне:
 - Что будем делать? Сажать?
 - Да, буду сажать. Найди площадку – сказал я, видя, как недослушав меня, штурман уже скрылся в кабине.
Продолжая ходить по кругу, я, наконец, услышал:
 - Правее, удаление три километра, вижу ровную пашню, должно хватить!

Эти три километра, мы, оказавшись на земле, пробежали так, словно в школе, сдавая нормы ГТО. На краю небольшой рощи, примыкавшей к полю, на которое мы сели, лежал на земле Жигунов. Когда мы подбежали, он открыл глаза и очень тихо произнёс:
 - Старший лейтенант, наклонитесь поближе.
Я склонился над ним и увидел подобие улыбки, а потом он сказал:
- Это Китеж… Сергей Иванович…во всей красе. Вот так.

И я узнал его.


 Продолжение полёта

Я узнал его. Хотя шрам в пол лица и густая борода сделали своё дело – он изменился так, что не случись этот нелепый, в общем-то, случай с парашютом, я бы продолжал быть в неведении относительно личности майора. И голос который я слышал в полёте, принадлежал бывалому лётчику, немолодому и не очень успешному в карьере. Чуть хрипловатый и немного усталый, а порой и насмешливый, этот голос тоже запутал меня, хотя с первого взгляда на Жигунова  я ощутил что-то знакомое в фигуре и выражении глаз,  с которым майор посмотрел  на мой экипаж на аэродроме вылета. Теперь же, лёжа на земле после не очень удачного приземления, он смотрел на меня знакомым взглядом и голос его, когда он обратился ко мне, был голосом моего старого товарища по прежней жизни и экспедиции в подземный мир – Аристарха Лемке.
Я наклонился ещё ниже, прямо к его уху и тихо произнес:
 - Аристарх, дружище…как же ты так, а?
Губы его сложились в улыбке, и он ответил:
 - Кольцо, будь оно неладно. Зацепился. Купол вышел, а дальше ты видел…
Он посмотрел мне в глаза и так же тихо продолжил:
 - Здравствуй, Серёжа. Ты, никак, снова к нам?
 - Молчи, потом обсудим. Как ты?
 - Нормально. Только спиной ушибся. Ты же знаешь, как мы летуны любим прыгать -  и он снова улыбнулся.
Пока я шептался с ним, Ветров сматывал купол, а Стерликов озабоченно копался в санитарной сумке, пытаясь разобраться в укладке медикаментов.
 - Федя! – я обратился к своему штурману, - что ты там ищешь?

 - Товарищ старший лейтенант! Спирт ищу. Может товарищу майору пятьдесят грамм не помешает?
Я невольно хмыкнул, глядя на озабоченного штурмана.
 В этот момент Жигунов (мы будем так называть Аристарха. Для экипажа он - майор Жигунов. Пока. Дальше -  будет видно) начал подниматься с земли, опираясь на локоть правой руки. Лямки подвесной системы Ветров уже расстегнул и теперь помогал майору освободиться от них.
 - Товарищ майор! Встать сможете – спросил я, перейдя на официальный тон.
 - Да, если поможете, товарищи лётно-подъемный состав – ответил Жигунов.
Я подхватил его под правую руку, Ветров под левую и совместными усилиями мы подняли майора.
 - Спина как деревянная – произнес Жигунов, морщась от боли.
 - Так может, мы лучше вас отнесем в самолет – сказал я.
 - На чем, старший лейтенант, вы меня отнесете? – ответил вопросом на вопрос майор.
Мы стояли на пашне. Рощица, на опушку которой приземлился Жигунов, представляла собой два десятка  низких и кривоватых дубков, из веток которых, при определенных усилиях, можно было сделать подобие волокуши. Пока я думал об этом, майор, опираясь на руку Ветрова, сделал два шага вперёд.
 - Нормально, товарищ Панкратов – услышал я его голос,  - дойду до аппарата.
Я понял, что этим старомодным словом, которым в начале века частенько называли аэропланы, он напоминает мне о нашем общем прошлом.
Я кивнул.
В полчаса мы дошли до самолета.
Жигунов оперся спиной о колесо шасси и посмотрел на нас, стоящих перед ним. Ветров держал в руках его парашют.
Майор обратился ко мне:
 - Старший лейтенант, попросите вашего  бортмеханика уложить мой парашют. Негоже показывать его в таком виде по прилёте на базу. А там уж укладчики ещё раз это сделают.
Я подумал – «Жигунов сказал – попросите…, а не приказал. УзнаЮ Аристарха».
В это время Петя, не дожидаясь моей команды, уже расстелил купол и начал укладку.
Штурман  в это время успел подняться в свою кабину и вернуться с картой. И теперь он стоял рядом с Жигуновым и тот карандашом  делал какие-то пометки на ней. Я подошел к ним.
 - Товарищ Панкратов, теперь вы – командир корабля. От меня проку мало…пока, надеюсь,  - майор невесело усмехнулся.
 - Есть, товарищ майор – я поднес руку к шлему, отдавая честь.
Петя запыхался, но дело сделал – аккуратный ранец лежал на земле. Мы с ним помогли надеть парашют Жигунову.
 - Не беспокойтесь, товарищ майор, сработает, если ещё придётся… - Ветров осёкся под взглядом Жигунова.

 - Экипаж, в самолёт! Ветров помогает подняться товарищу майору!
Я тоже поддержал Жигунова, а потом Петя взял инициативу в свои руки и дело у них пошло.
Пока экипаж занимал места в самолете, а дело это шло медленно – майор терпел, но видно было, что каждое движение даётся ему с трудом, я стал осматривать пашню по курсу взлёта. Борозды были ровные и довольно глубокие.
 - «Неужели в 193… году так пахали – тут «Кировец» нужен с плугом, что бы такие борозды сделать» - некстати подумал я. И в дополнение к моим внезапным сомнениям, я услышал характерный звук летящего вдалеке, пока вне пределов видимости, но, несомненно,… вертолета! И через пару секунд я увидел как над распаханным полем уходящим на изломе за горизонт, появилась точка.
 - «Бинокль бы сюда!» - огорченно подумал я.
Но уже через десяток секунд бинокль мне не понадобился – на нас шел Ми-4, поршневой вертолет, стоявший на вооружении с 50-х годов! Они ещё летали и в начале семидесятых.
 В голове тотчас, как будто кто-то включил магнитофонную запись, прозвучало:
- « Это Китеж… Сергей Иванович…во всей красе. Вот так»
Я машинально повернулся к самолету и увидел, что майор и Ветров уже скрылись.
 - «Значит, они не видят то, что вижу я сейчас, А Федя уже давно в своей кабине» - я снова повернулся по направлению полёта вертолёта и в момент поворота почувствовал, что ситуация изменилась – я перестал слышать шум мотора, и тут же глаза мои не увидели ничего, кроме пашни. Вертолет исчез!
Я осмотрел горизонт. Ничего! Только наш ТБ-3, пашня, голубое небо и …тишина.
- «А ведь и борозды стали мельче» - подумал я, - Китеж неподалёку».

Поднявшись по трапу, я закрыл люк, и увидел в кабине, что Жигунов сидит в моем правом кресле.
 - Займите моё – сказал он,  - оно вам привычнее, как я понимаю.
Я сел в командирское кресло.

Могучий ТБ огромными колесами шасси подмял под себя пашню и вот -  отрыв.
Четыре мотора ровно гудели.
Я посмотрел направо – Жигунов дремал в кресле.
От непогоды, мешавшей нам в начале полета, не осталось и следа.
Я попробовал рули – самолет послушно ответил.

Нас ждёт Б – ск.
Оставалось три часа лёта.


 Прибытие в Б-ск

Погода в крайний час полета вновь выкинула фортель. Мы попали в мощный грозовой фронт  и за этот час погода менялась от хорошей до шквала с грозой,  и наоборот, -   три раза. Жигунов проснулся от болтанки и дождя свободно проникавшего в открытую кабину ТБ. Он тут же осмотрелся и включился в оценку ситуации:
 - При заходе на посадку учтите низкую облачность. Видимость зависит от неровности нижней кромки и ещё – ветер. Возможны внезапные порывы бокового ветра на высоте от 20 метров и до касания, и боковой крен от3,5 до 10 градусов. Будьте готовы к принятию мер по восстановлению посадочного положения. Такая особенность здешнего аэродрома, товарищ Панкратов.
 - Есть учесть и принять меры! – ответил я.
Впереди показалось лётное поле. На  счастье, в этот момент погода не подвела, и я аккуратно притёр бомбардировщик к грунтовой полосе.
Жигунов нагнул голову ко мне вплотную и произнёс:
 - А рука у тебя Серёжа твердая. Молодец!

Мы сидели на лавке у стола в небольшом помещении сторожевого поста. Дощатое строение ютилось на скалистом берегу залива, продуваемого всеми ветрами. В стене, выходящей на море, было большое окно, в которое отлично была видна водная  гладь, покрытый галькой и выброшенными водорослями берег и характерный силуэт покачивающегося на ленивой зыби двухлодочного гидросамолета – катамарана МК-1. Его грамада, а размах крыла составлял более пятидесяти  метров, длина в двадцать четыре и высота -  шесть с лишним, заслоняла половину открывающейся перспективы. Шесть двигателей в трех тандемных установках с тянущими и толкающими винтами диаметром четыре метра дополняли грандиозную картину. Поодаль по берегу прохаживался часовой с трехлинейкой, время от времени останавливаясь, чтобы осмотреть в бинокль акваторию бухты.
Мы – это я, Аристарх и …отставной кондуктОр Добейко Ян Янович.

Необходимые пояснения читателю.
Случайные события – не совсем случайны. Говорят, что каждый человек на нашей Земле является родственником каждому пятому или девятому, или что-то в этом роде. Отдаленным, конечно. Может быть страшно далеким родственником, но все же родственником.
Это - в качестве  примера  для происходящих тогда событий. В 193…году. В Б-ске и в его окрестностях. В Ленинграде и в норвежских шхерах.
Зарекаться от совпадений и внезапных встреч нельзя, как ровно и от того, что ЭТОГО не случиться.
А на изломах Времени – тем более.

После посадки на аэродроме а Б-ске я сопроводил майора в санчасть базировавшегося здесь авиаполка. Местный главный эскулап осмотрел Жигунова и определил сильный ушиб спины. В остальном все было в норме, но неделя майору была определена для поправки.
Все это я узнал, когда Жигунов вышел из комнаты, где его осматривал врач.
 - Спросил, как и где   я так ушибся – улыбнулся майор, - объяснил ему, что поскользнулся на верху трапа и упал.
 - Поверил? – спросил я.
 - Да кто ж его знает? Разве что больше вопросов не задавал. Выходит - поверил.
 - Отлежишься недельку, станет легче.
Жигунов оглянулся вокруг – коридор медсанчасти был пуст.
 - Некогда мне отлеживаться, Сережа. Я и так дело чуть не сорвал, по халатности своей. Сейчас пойдем ко мне. Я тут угол у одной вдовы снимаю, там и поговорим. Экипаж твой в казарме устроится, временно. Там один кубрик для прикомандированных оборудован. А ты ко мне – повторил он свое приглашение.

По пути мы зашли в столовую  пообедать. Гарнизон был небольшой, столовая, соответственно, тоже. В дверях столкнулись со Стерликовым и Ветровым – мой экипаж первым делом отправился подкрепиться после полета с приключением.
 - Лейтенант, - ответив на приветствие штурмана и бортмеханика, сказал Жигунов, - отправляйтесь в штаб и доложите о прибытии. Мы с вашим командиром пока побеседуем, - он спрятал улыбку,  - о прыжках с парашютом. Потом устроитесь в казарме, в штабе вас направят. Отдыхайте.
Мои товарищи козырнули и отправились выполнять приказание майора.

Я слушал Аристарха и думал о том, сколько ему пришлось хлебнуть разного за эти годы – годы революции и войн, мировой и гражданской. А он рассказывал спокойно и размеренно, словно заново просматривал фильм, где он принимал участие и справился с порученной ролью.
 - Когда все стало рушиться, а ты понимаешь о чем я говорю, мой «Илья Муромец» и экипаж находились западнее Киева, на полевом аэродроме. Один мотор требовал ремонта и мы его собирались снимать. Вечером 6 сентября на аэродроме появилась польская кавалерия. Поутру  нам было объявлено, что ИМ конфискуется для нужд польской армии. Было  предложено сдать все имущество, карты, запас бомб и, пожалуйста - на все четыре стороны, господа. Здорово, правда? К утру, командир поляков слегка отошел от радости обладания нашим кораблем и понял, видимо, что кроме нас летать на нем никто не сможет.
Мы уже  собирались  в Киев, чтобы на поезде попытаться уехать в Россию, настроение было гадкое, самолет наш попросту захватили,  и сделать было ничего нельзя, но за мной пришел подхорунжий и сопроводил к полковнику Пшегледскому. Тот был крайне любезен, пригласил за стол отобедать, и во время оного предложил остаться и вступить в польскую армию в том же чине и летать на ИМ. Признаюсь, всю ночь накануне мы обсуждали наше положение и строили планы спасения корабля и увода его от поляков. Варианта с поступлением на службу мы не рассматривали, по понятным причинам, а сейчас, услышав слова полковника, я  увидел выход из положения.
 - Словом, Сережа - Аристарх поднялся со стула и подошел к окну, - через три недели, после ремонта я увел аэроплан к нашим.
 - Но, как говориться, из огня да в полымя, - он вернулся к столу – по прилете в Смоленск все закончилось. Когда мы уносили ноги из под Киева, нас на взлете обстреляли из пулеметов. Моторы не зацепило, а вот шасси  - он поморщился, - шасси повредили и посадка получилась жесткая. Даже очень. Месяц в госпитале, потом на долечивание поехал домой, в Петроград.
Аристарх замолчал, словно споткнулся на бегу. Я молчал, понимая, что сейчас он там – в 1918 году.
 - Не буду тебя, Сережа нагружать своими воспоминаниями. Очень коротко: армии не стало, я оказался никому не нужен, как и многие в это время. Почти год занимался чем придется, в основном ремонтировал автомобили в гараже одного знакомого – надо было кормить семью. Настроения не было никакого, перспектив – тоже. А однажды, зимним вечером, – он усмехнулся – прямо перед Рождеством, в дверь постучали. Я открыл и на пороге увидел, – он сделал паузу, - кого ты думаешь?
 - Не знаю, Аристарх, - наконец вступил в разговор я.
 - Это был Леопольд Кудасов, собственной персоной, - взгляд Аристарха потеплел от воспоминаний.

Мы сидели и молчали. Я словно заново узнавал Аристарха.
В избе было тихо – хозяйка ушла к соседке, только в печи потрескивали дрова. Да где-то в простенке возились мыши.
Резкий сигнал клаксона с улицы ворвался  в тишину. Аристарх поднялся, подошел к оконцу, раздвинул ситцевую занавеску и я услышал:
 - А сейчас, Сережа, ты ещё раз удивишься.

Раздался скрип петель и из сеней в комнату шагнул человек в морской форме, в высоких сапогах, в шлеме с очками и кожаными перчатками в руке.
 - Прибыл, товарищ майор!  - доложил он Аристарху.
 - Хорошо, что прибыл Ян Янович – отвечал Аристарх, – а теперь осмотрись, дорогой. Может, кого узнаешь.

Крепкое рукопожатие и не менее крепкое объятие старого товарища по экспедиции завершило процесс взаимного узнавания.

Три счастливых человека сидели за столом в маленькой комнате, в доме  затерянного в тундре поселка. Потому что настоящая дружба – это счастье.


Знакомство с МК-1

Очередной порыв ветра отдался дрожью всей дощатой конструкции сторожевого поста и даже стол с разложенными документами слегка покачнулся.
 - Все, Сережа, пойдем к аэроплану – поднялся со скамейки Аристарх, - теорию надо с практикой соединять. Ян Янович тебе характеристики аппарата выдал – он улыбнулся – и весьма восторженные, так пора его восторг разделить на борту.
Мы вышли из домика. Мой экипаж, пока я разговаривал со старыми товарищами,   время зря не терял -  мой штурман,  сидя на большом валуне сворачивал карту и пытался на ветру вставить ее в планшет, видимо, он уже нанес на нее кое-какие отметки, а Ветров, по молодости лет и всегда веселому настроению, взобрался на скалистый уступ с явным намерением потревожить гнездо чаек.
Мы начали спускаться по обрывистому берегу к воде. Часовой, да сих пор охранявший свой пост с трехлинейкой наперевес, повесил ее на плечо, козырнул майору и пропустил нас. Небольшой баркас был принайтовлен к короткому деревянному пирсу,  уходящему  метров на пять в залив. Штурман, спрятав наконец карту, быстрым шагом приближался к нам, а  Ветров, прервав свое занятие, спустился вниз и бежал, хрустя галькой по берегу. Мы запрыгнули на борт, запыхавшийся бортмеханик, по инерции заскочил в воду и,  оттолкнув баркас, оказался на задней банке.
Десяток взмахов  двух пар весел и мы подошли к стоящему на якоре морскому крейсеру.
 - Ну как он  тебе? – сидящий на передней банке Жигунов обернулся. Я,  не выпуская рукоятей весел и слегка подтабанивая, смотрел на необычный для меня самолет. Мои товарищи тоже молчали.
 - Большой… - других слов я не нашел.
 - Ничего, товарищ старший лейтенант – раздался голос Добейко, - очень послушная лодка, сами убедитесь.
Медленно дрейфуя,  баркас оказался в районе носовой части с оборудованными входными дверями для экипажа.  Взгляду представилась верхняя часть лодок, соединенная центропланом, которые, как оказалось при ближайшем рассмотрении, были весьма вместительными фюзеляжами.
Через минуту мы уже оказались на борту и,  выйдя наверх из пилотской кабины, стали осматривать наш новый самолет.
Добейко продолжил рассказ, начатый на берегу:
- В каждой лодке установлены якоря, лебедки для их подъема, насосы для откачивания воды. В пределах уширенной части, по каждой лодке можно  свободно передвигаться, кроме того, через центроплан можно перейти из левого корпуса в правый и наоборот.   Летный экипаж состоит из 4-х человек (весь экипаж 10-12 человек): двух летчиков, командира корабля и штурмана. Рабочие места штурмана, двух летчиков и бортмеханика оборудованы в центральной гондоле, укрепленной на центроплане крыла по оси симметрии и выступающей за его переднюю кромку. Гондола экипажа выполнена двухступенчатой для обеспечения хорошего обзора силовых установок в полете, кабина бортмеханика возвышается  над кабиной летчиков и в ее верхней застекленной части имеется люк для выхода к двигателям. В правой и левой лодках оборудованы рабочие места шести стрелков и, кроме того, в правой лодке сразу за кабиной переднего стрелка имеется кабина радиста, работающего с приемопередающей радиостанцией ПСК-1, с помощью которой можно осуществлять телефонную радиосвязь на расстояние около 350 км. Кроме этого, в центроплане имеется место механика, обслуживающего моторные установки и туалет для экипажа.
 Добейко повернулся ко мне:
 - Экипаж в таком количестве нужен для боевой работы, товарищ старший лейтенант.
Он смотрел на меня, ожидая реакции на свои пояснения. Жигунов стоял рядом и тоже смотрел на меня.
 - Для выполнения поставленной перед нами задачи такой многочисленный экипаж не понадобиться. А вот стрелковое вооружение придется сократить, нас трое и в любом случае ко всем пушкам не поспеешь, да и в нейтральных водах лучше показаться мирным исследовательским гидросамолетом, чем военным. И опознавательные знаки надо закрасить – сказал я, думая о том, что справится с таким самолетом нашему экипажу будет сложно.
- Не трое, товарищ Панкратов – вступил в разговор майор, - а  шестеро.
Он расстегнул свой планшет, достал оттуда пакет (очередной!) и протянул его мне.
 - Вскройте и ознакомьтесь.
Я сломал сургучную печать и достал лист бумаги. Содержание было лаконичным – мне предписывалось ожидать прибытия начальника экспедиции, а до сей поры ознакомиться с материальной частью МК-1, совершить необходимые пробные вылеты и … читая последние строки приказа, я едва поверил своим глазам -    в экипаж зачислялись майор Жигунов – второй пилот и бортмеханик-стрелок Добейко!
Я посмотрел на Аристарха и он едва заметно кивнул мне.
 - «Значит, он знает больше чем я, и это нормально. Свою роль я узнаю, когда придет время. Ну, Леопольд Эрастович, вы и завернули сюжет» - мной овладело приподнятое настроение, -  «… а как же Аристарх, майор -  и второй пилот?» - не подумав об этом сразу, я немного сник.
Я отвлекся за этими размышлениями и в действительность меня возвратил голос Жигунова:
 - Товарищ Панкратов, думаю,  вам следует ознакомить экипаж с полученным приказом.
Четыре человека смотрели на меня, в явном ожидании. Мысленно поблагодарив Аристарха, я еще раз, уже вслух зачитал приказ.
Стерликов и Ветров выглядели слегка озадаченными, Добейко улыбался, а Жигунов сохранял невозмутимый вид.

Пришло время действовать.
 - Экипаж, приступить к осмотру лодки! Штурману -  принять свое хозяйство, Ян Янович – ввести в курс дела Ветрова. Товарищ майор, прошу показать мне пилотскую кабину.

Так неожиданно начался этот день. Судя по всему – это не последняя неожиданность.
 

Принятие решения
Сергей Ловыгин
Я лежал на койке и смотрел в потолок. Северная белая ночь нерешительно заглядывала в окна нашего дома. У окна спал Аристарх и его ровное дыхание временами перемежалось легкими стонами – болела ушибленная спина. Я лежал и думал. Думал о том, что дела человека, мысли, поступки и планы зависят от многих факторов, в том числе и неожиданных, а порой совершенно случайных. Или от забытых обстоятельств. А я в череде нахлынувших дел совершенно забыл о браслете-извещателе, который я носил на руке. С виду, для непосвященного человека он выглядел как обычные наручные часы, правда довольно старой конструкции -  «Tissot», швейцарские, выпуск 1912 года, да так оно, собственно и было. А уже внутри, спецы  нашего ведомства установили электронный механизм извещателя, батареи должно было хватить лет на семь, прошло уже почти столько же, сообщения не приходили и я последние несколько лет   стал воспринимать свой браслет-извещатель просто  как  часы.
А сегодня ночью я  проснулся от легкого покалывания  запястья – это сработал браслет…

Сказать что я был взволнован, значит не сказать ничего…Сердце отчаянно стучало, отдаваясь легкой дрожью в пальцах, когда я сдвигал циферблат в сторону. На открывшейся небольшой круглой панели,  в размер циферблата, я увидел четыре  цифры  – «18.07». Это была дата моего возвращения. Агента всегда предупреждали заранее, кроме случаев экстренного возвращения. Сейчас, как видимо считали в нашем ведомстве, случай был не экстренный. Мое пребывание в 193…году заканчивалось через три дня.
«Не прошло и семи лет» - машинально подумал я, - «Долго же до меня добирались».
«А ведь я не хочу… не хочу возвращаться…по крайней мере сейчас, пока не сделано то, что нужно сделать – добраться до Гарина, раздобыть параболоид. И что подумают обо мне мои ребята, Аристарх, Ян Янович, наконец Кудасов, если я уйду. Что будет с ними – пропал командир экипажа, а время теперь непростое, как известно. Нет, нет, нельзя. Надо что-то придумать. А что я могу?»

Аристарх завозился на своей койке и, не просыпаясь, повернулся на бок. В доме было звеняще тихо – прогоревшие дрова в печи уже не потрескивали, майор затих и  не стонал, с хозяйской половины не раздавалось ни звука.
«Я могу снять браслет…тогда я останусь. Уйдет только сам браслет, без меня…У меня исчезнет, может быть последний шанс вернуться в свое время. Если только…а что «если»…нет пока никакого «если». Семь лет восстанавливали повреждения в системе, семь лет! Почти семь лет…это ты понимаешь!»

Я встал, стараясь не шуметь оделся, и тихо вышел на крыльцо. Ночь была свежа, я поежился от ночной сырости. Сел на ступеньку. Тихо…
Не удержался и еще раз просмотрел на светящиеся цифры…мало времени…надо решаться…Обратной связи не предусмотрено. Агент должен подчиняться приказам, даже таким – лаконичным и конкретным, сведенным в четыре цифры. Насколько я знаю, Лесневский как-то рассказывал, случаев невозвращения не было.
«Я могу стать первым. А как ТАМ отреагируют, что подумают? Полковник должен понимать специфику времени, идет 193…год. А откуда он знает, что с тобой сейчас происходит, где ты и что ты? Связь восстановлена, объект, то есть я, жив – об этом браслет передал данные и все…больше они ничего не знают. Ни о новой экспедиции, ни о встрече со старыми товарищами. А ведь я к ним и был послан, если помнишь…»

Я понял, что нашел причину, вескую причину. С задержкой в семь лет я добрался до Кудасова с товарищами. Значит, я продолжаю выполнение порученного Лесневским задания.
«А вернуться потом? Как с этим, товарищ старший лейтенант?...не знаю, буду решать задачи, по мере их возникновения…»

Решение принято. Уйти сейчас – подставить под удар своих боевых друзей. Я жив и здоров, полон сил. И надежда на возвращение остается. Если восстановлен канал предупреждения о возвращении, значит все не так плохо. Я остаюсь.

Тихо закрыв дверь, я прошел в комнату и не раздеваясь лег на койку.
Аристарх спал.
За окном светлело.
Когда решение принято, становится легко.
И я уснул.

Жизнь продолжалась.