Короче, плохо ей было, очень плохо
В пятницу вечером позвонила Диана Горская. В будние дни Горская работала искусствоведом, а по воскресеньям торговала на «Ярмарке выходного дня», но не предметами искусства, а китайским и турецким ширпотребом. Помимо живописи, скульптуры и ходового товара Диану живо интересовали спортивные мужчины, и первый ее вопрос был о Попсуеве:
— Как поживает мой Дорифор?
Искусствоведы любят сыпать словечками, бывшими в ходу бог знает когда. Но поскольку Горская занималась еще и просветительством, копьеносца Дорифора, олицетворяющего канон «атлета в покое», все ее знакомые знали как соседа по площадке. Греческий воин был точь-в-точь Попсуев, разве что древнее, пониже и зачем-то с копьем.
— Он в порядке, вспоминал о тебе, — успокоила подругу Несмеяна.
— Ты всё на заводе? — поинтересовалась Диана.
— Уволилась. В центр стандартизации позвали начальником отдела.
Поболтали о том, о сем.
— Скучно будет, заходи с мушкетером со своим на кафедру вечером, чай попьем.
— Зайду, — пообещала Несмеяна. «Кстати ты пригласила меня, подруга, кстати», — подумала она.
Не зная, куда деть себя в воскресенье, Несмеяна отправилась в филармонию. В середине «испытательного срока» они слушали «Реквием» Моцарта, у Сергея были слезы на глазах... Пожалуй, лишь классическая музыка способна придать душевной какофонии некую гармонию. Попса с ее словоблудием противна, театр раздражает нарочитостью. Куда еще податься?
По пути в филармонию прошла мимо собора, хотела зайти, но отвратил вид испитых нищих у ворот. Подумала: «Где же твое милосердие, Несмеяна Павловна? Господи, прости!» Подала мужичкам милостыню и, перекрестившись, зашла. В храме испугалась строгого лика Христа справа от царских врат. В смятении наткнулась на церковный ларек у выхода, купила иконку Богоматери и ушла, затылком и спиной чувствуя взгляд Господа.
На этот раз исполняли «Шехеразаду» Римского-Корсакова. Удивилась, что в кассе нет очереди и есть билеты. Села в неуютное жесткое кресло. «Вон там сидели…» Пробовала любоваться переливами света в огромной хрустальной люстре над сценой, как любовалась ими с Сергеем... Прислушивалась к невнятице голосов, точно надеясь услышать знакомый голос... Чувствовала себя тревожно, то ли от звука настраиваемой невидимой скрипки, то ли от боязни, что кто-нибудь из знакомых подойдет к ней и спросит о… чем-нибудь.
На сцене рабочие двигали за кулисы рояль, библиотекарь, натыкаясь на стулья, раскладывал ноты на пюпитры, вповалку лежали огромные контрабасы, напоминавшие туши китов на берегу. Неожиданно вспомнила голые тела на кровати в то злосчастное субботнее утро. «Даже эти инструменты, с самым низким звуком, самой «низкой душой» верны чистым высоким мелодиям, для которых созданы…» Несмеяна, с трудом сдерживая слезы, вышла из зала на улицу, спряталась в телефонной будке на углу и там, сняв трубку, зарыдала в нее.
В гостях
В зал Несмеяна не вернулась, а пошла домой. Не зажигая света, легла на диван и под настроение включила «Адажио» Альбинони. Пересчитала дни этого года, что запомнились, но уже без слез, насчитала семь и улыбнулась, вспомнив, как встретила на ярмарке Диану. «Это тоже было при нем…»
Полузабытая школьная подружка стояла за прилавком и бойко рекламировала продаваемые товары. Не виделись однокашницы несколько лет. Когда-то их объединяло многое, и жили в одном доме, несколько лет просидели за одной партой. После школы их пути разошлись. Диана окончила факультет культуры, устроилась искусствоведом в Картинную галерею, а также преподавателем на вечерний факультет университета. Там она вела курс «Искусство Возрождения». Когда население от портретов и статуй шарахнулось к выборам и прилавкам, оно подхватило и Диану, удачно подцепившую бизнесмена, бывшего фарцовщика Алика Свиридова.
Обменявшись новостями, а по сути, едва ли не половинами своей жизни, договорились встретиться у Дианы на ее дне рождения.
— Посмотришь заодно на евроремонт, — сказала Диана. — Алик всё делает как в Европе! Да, не одна приходи. У нас все люди семейные. Почти.
Когда Несмеяна с Сергеем пришли на званый ужин, там уже собрались гости, веселые и подшофе. Почти все старше Попсуева лет на десять-пятнадцать. На журнальном столике в просторной прихожей стояла корзина цветов, преподнесенная супруге Свиридовым. После небольшой словесной разминки и одобрения ремонта, все с удовольствием перешли к столу. Опаздывали какие-то Вакхи, разведенные, но не разошедшиеся супруги.
— Эти вечно спешат, потому вечно опаздывают, — сказал Диана. — Садимся!
А тут и Вакхи позвонили в дверь. Сразу стало шумно, как на базаре. Оказывается, Вакхи вместе с Дианой год назад оформляли выезд в Израиль, но потом все трое «по семейным обстоятельствам» раздумали.
За полтора часа собравшиеся много раз поздравили хозяйку, отведали всех яств и напитков, размякли и раскраснелись... Рассказали друг другу новости о возрастающей работе и уменьшающемся здоровье, обсудили ужасы, творящиеся в мире, после чего сосредоточились на своих детях. Говорили как всегда больше женщины, а мужчины как всегда больше закусывали, однако закуска у дам исчезала с тарелок быстрее, чем у кавалеров. Да и с катушек они слетали скорее. Во всяком случае, барышень вдруг разбирал беспричинный смех, а затем беспричинная слабость. Мужчины, не обязательно футболисты, знают, что это самый удобный момент для взятия ворот.
— Не нравится мне в штанах ходить, — вздохнула Ангелина Вакх, — задница большая, переливы видны. Вообще женщины стали безобразно толстые! В троллейбусе одну никак обойти не могла. Стоит — не баба, а гренадер какой-то! Во! — Ангелина развела руки на полную ширину. — Стоит в проходе, и не пройдешь, шире прохода! Слева зашла — нет, справа — нет! Слушай, говорю ей, где ты трусы покупаешь?
Диана, слегка скривившись от такого прозаизма, вдруг вспомнила, что Ангелина только что вернулась из Турции.
— Было чего-нибудь такого? — Диана повертела в воздухе пальчиками. — Как отдохнула в Турции?
— Не в Турции. В Грецию ездила.
— Там рядом, — снисходительно бросил Свиридов.
— А, зря только время потратила! Хорошо, две шубы привезла.
— Стоило в Грецию за шубой мотаться! — сказала Несмеяна. — Их вон в меховом ателье, как в Греции. И не так дорого.
— Это, смотря кому, — не согласилась невзрачная дама. — Кому всё дешево, тому ничего не дорого.
— Парфенон видела? — поинтересовалась Диана. — Как тебе дорический периптер с ионическим скульптурным фризом?
— Какой Парфенон? Я там два дня была. На шубы их и потратила. Да на Костракиса. Я тебе о нем говорила, — бросила Ангелина экс-супругу.
— Грека любого раздеть, он весь, как в шубе. Что Кавказ, что Греция! Знаем, — зевнула Диана, погасив очаровательной улыбкой вопрошающий взгляд Свиридова. — И чего было на Костракиса два дня палить?
В ответ взметнулась бровь подруги: знать, было чего. Горская без всякого перехода стала тараторить о какой-то дамочке (имени ее она не помнила, да и не в имени дело!), которой на телевидении была посвящена вчерашняя передача. Диана скоро завладела общим вниманием, и с восторгом поведала о феерическом поступке телевизионной дамы.
Сергей, улучив момент, шепнул Несмеяне на ушко:
— Тебе не надоело?
Несмеяна кивнула. Было чему надоесть. Искусствоведческие пассажи хозяйки дома задрали ее. Можно, конечно, восхищаться женщиной, бросившей мужа, детей и внуков ради старика, когда-то красиво певшего и красиво жившего, и репрессированного за это или за что-нибудь сопутствующее, а можно и не восхищаться.
— Идеальная семья — это когда детей есть, на кого сбагрить, — сказал Вениамин Вакх, находясь в плену детской темы.
— Раньше так и было! — подхватила Горская. — У Наташи Ростовой одиннадцать братьев и сестер было. Да-да, почитайте. Но Толстой ни строчки не написал, как граф и графиня воспитывали детей. Потому что гувернеры и няни были. А графья ели, спали да охотились.
— Еще плясали, — заметил Попсуев, — и пили.
— Да-да! Плясали! Несь, Серж просто Дорифор. Берегись, отобью!
Свиридов хохотнул:
— Ты лучше мне бифштекс лишний раз отбей! У дворян еще псарни были и псари. Хозяин собак никогда не воспитывал, только ласкал. Собаки его за это любили, а псарей боялись, поскольку те возились с ними весь день. Вот это и есть модель настоящей семьи и настоящего воспитания.
— Как в псарне! — восхитилась Ангелина. — Мило!
— Странно, — сказал Сергей. — Занимайся у нас мужчина воспитанием детей круглые сутки, дети никогда не скажут ему: сэр.
Дамам чрезвычайно понравилась реплика Попсуева, хотя ее легко можно было экстраполировать и на леди.
— Еюнойлеошунтирование — вспомнила! Вот чем надо всем срочно заняться! — воскликнула вдруг Ангелина.
— Кошмар! Что это? — вздрогнула невзрачная дама.
— Операция на тонком кишечнике. Укорачивают кишечник в три раза.
— О господи, да зачем? — спросила невзрачная дама.
— Чтоб похудеть и придать телу стройность.
— Для придания мыслям стройности, надо эту операцию провести на мозгах, — прошептал Попсуев на ухо Несмеяне. — Всё, пошли домой.
В троллейбусе Попсуев обронил:
— Столько болтать о воспитании, и не сказать главного: воспитание нельзя перекладывать на дядю!
— Ты кому это говоришь? — устало спросила Несмеяна. «Воспитывать ребенка можно, когда он есть».
Приглашение кстати
Несмеяна взяла коробку конфет и в девятом часу поехала к Диане в ее частный университет. Двухэтажный особняк стоял на отшибе в парковой зоне и летом утопал в зелени, а зимой в сугробах. Занятия окончились, и преподаватели не спеша пили чай.
— Это моя школьная подруга Несмеяна Павловна, начальник отдела, а это мои коллеги: Нина Васильевна, доцент, Катя, Алексей Валерьевич, доцент. Несь, а где Дорифор?
— На сборах.
— Алексей Валерьевич предпочитает кафедру дому, — добавила Диана.
Сели пить чай. Почему-то все стали говорить об участившихся грабежах. Каждый имел что рассказать, а после вольного пересказа Алексеем Валерьевичем рассказа Лескова «Грабеж» и вовсе настала ночь. Доцент собрал свой кейс и барабанил по нему пальцами. По всему было видно: ищет повод, чтоб задержаться. Дома, как узнала позже от подруги Несмеяна, у него была жена, отчего он всегда ощущал себя бездомным.
Алексей Валерьевич вернулся к столу и налил себе чаю.
— Хотите, расскажу про мой некрасивый поступок? — сказал он. — Дело этим летом было. Сплю. А в три ночи меня словно кто вверх вздернул. Потом уже понял: попугайчик в клетке орет. У меня два попугайчика. Днем они, как ангелы, а на ночь сами в клетку лезут и до утра молчат. Я их не закрываю. А тут вдруг орет. Спросонья гляжу на него — чего орет, а краем глаза вижу: мимо меня к лоджии кот скользит, а во рту у него второй попугайчик. Озверел я, вскочил и за ним!
— Кот ваш?
— Нет. Мой не посмел бы, другой!
— Что же вы так? У кота инстинкт, — засмеялась Несмеяна.
— И у меня инстинкт. Вот с этим инстинктом я за ним в лоджию. Слышу, в соседней лоджии звуки. Как вам сказать, специфические. Перегибаюсь туда, а там парочка, ну, — Алексей Валерьевич несколько раз дернул пакетик чая вверх-вниз, — сами понимаете. Я и спрашиваю у них: «А вы тут кота с попугаем не видели?»
— Ой, Алексей Валерьевич! — взвизгнула в восторге Диана. — Вы же парочку основного инстинкта лишили!
— Парочку — не думаю, а одного из них, может быть, — возразил доцент. — Напоследок расскажу еще одну историю.
— Только без ужасов, Алексей Валерьевич! — взмолилась Нина Васильевна.
— Да нет, какие ужасы. Я про себя. По молодости наивный был. В каком же это санатории было? А, вспомнил. В Мацесту первый раз по путевке приехал. Пошел ванну брать, а как, не знаю. Захожу в корпус, мужики стоят. Соображают на троих. «Как ванну принимать, а то я в первый раз?» — спрашиваю их. «В первый раз? Это запросто, — отвечает один. — Заходишь. Раздеваешься догола. Лезешь в ванну. Ждешь. Потом баба заходит. (Прошу прощения, так в оригинале). Она скажет, что дальше делать. Будешь послушным, воды нальет». Я поблагодарил и направился на процедуру. «Да, — крикнул мужик. — Там на окошке пирожки лежат. Так ты, прежде чем в ванну лезть, пирожок возьми и пока лежишь, ешь его. Только не спеши, растягивай на всю процедуру». «Хорошо», — сказал я и так и сделал. Лежу в ванне, жую пирожок. Заходит женщина в желтоватом от пятен воды халате. Я невольно руками прикрылся. А она глядит на мои руки и спрашивает: «А что это у вас там?» «Там?» И не знаю, что сказать. «Ну, это», — говорю. «Что — это? Что вы едите?» «Пирожок». «Откуда?» «А вон с подоконника». «Это ж мои пирожки!»
А потом все вместе шагали по освещенной аллее на остановку автобуса и смеялись в полный голос, Несмеяна слушала очередную историю Алексея Валерьевича и думала: «Неужели и этот милый человек предал свою жену, раз так не хочет идти к ней?» Но когда села в автобус, поняла, что исцелилась от хандры.
Из «Записок» Попсуева
«…на школьном вечере я вдруг обратил внимание на девочку из седьмого класса (сам был в девятом). Она стояла возле стены, ожидая приглашения к танцу, воздушна и светла, как ангелочек. Робость и восторг охватили меня, и я молил непонятно кого, чтобы никто не подошел к ней. К ней никто не подошел. И я не подошел, и не заметил, как закончился танец, а потом и вечер. Когда потом видел ее, всякий раз радовался так сильно, что до сих пор ощущаю в себе ту радость.
Не раз задавался вопросом: почему моей «первой Роксаной» стала не она, а Катька Петрова, почему? Ведь встреть я эту девочку раньше Катьки, не Татьяна, а Несмеяна стала бы моей единственной избранницей. И никуда уже от этого не деться.
Несмеяну не видел год. Она уволилась с завода еще до моего возвращения из Свердловска. Устроилась в горсовет. Что-то у нее не срослось с чиновниками (красота не черенок, ее не привьешь к уродству), и, говорят, она приняла горсть таблеток. Когда узнал, что умерла, думал, сердце разорвется. Не разорвалось… Потом сказали, что после клинической смерти она вернулась в центр стандартизации.
Иногда вспоминаю ее, но не как женщину, а как икону. Когда перехожу по мосту через Бзыбь, всплывает в памяти тот день, когда мы приехали на ее дачу. Всем телом ощущаю ледяное слово «вечность», которое она произнесла, глядя с моста на зеленые дали под голубым небом. Всякий раз, вспоминая о ней, содрогаюсь от озноба, даже когда от палящего зноя и нехватки влаги закручиваются листья сирени в спираль и с ивы падают вовсе не метафорические, а самые натуральные капли-слезы. Как-то подумал: эта ива — ОНА…»
Рис.